30 Января. С вечера высыпают все звезды, к утру на высоте яркий обрывочек луны и тишина! все для мороза, но мороз не растет, и тоже не тает, и день проходит весь, как весенний утренник. Я никогда этого не замечал в Январе.
Одноглазый грузчик сказал, что голосовать он будет за Рузвельта, единого хозяина всего мира. - Там в Америке евреи-капиталисты, вы хотите за евреев? - И за евреев, за всех: все свое место найдут в общем деле. - А почему же именно вы за Рузвельта? - Не именно за Рузвельта я, а так выходит: победи Гитлер - я стал бы за Гитлера, Сталин - за Сталина, Рузвельт выйдет победителем - и я за победителя, за единого в мире хозяина.
Колхозники голодают и разбегаются, а единоличники живут еще ничего.
Ляля переписывает дневник: - Это гениально. - Не я гениальный писатель, Ляля, - ответил я, - а Существо, которому я, как писатель, служу, наш дневник вообще весь - гениальное произведение, потому что он единственный в мире: все, что единственно в своем роде и может служить другим людям стимулом движения вперед - гениально.
В дневнике можно понять теперь уже общую идею: это, конечно, творчество жизни в глубочайшем смысле с оглядкой на аскетов, разделивших дух, как благо, от плоти - зла. Дневник это не разделяет, а именно утверждает, как самую святость жизни, акт соединения духа и материи, воплощения и преображения мира. Творчество это непременно требует двух лиц и называется любовью.
Состояние, в котором я пребывал до встречи с Лялей, она называет затянувшейся юностью.
Итак, любовь как творчество есть воплощение каждым из любящих в другом своего идеального образа. Любящий под влиянием другого как бы находит себя, и оба эти найденные новые существа соединяются в единого человека: происходит как бы восстановление разделенного Адама.
31 Января. Тепло, метель. Сегодня воскресенье, придет много народу сниматься. Я с вечера составил большую бутыль проявителя. - Месяца на два хватит, - сказал я. - Дай Бог, чтобы до конца хватило и больше не пришлось бы его составлять. - А мне как-то жалко расстаться с этим ремеслом: фотография для меня - форма лени. - Вполне согласна. - И лени, нравственно оправдываемой: во-первых, это ремесло в руках художника есть знак внимания к жизни, а потом заработок все-таки не такой противный, как от литературы.
Узел советского строя не в Совете, а в колхозе и связанной с ним бюрократии. Тронь колхоз - и все рассыплется.
- А вы мечтаете, что вслед за свободой веры дадут свободу от колхоза.
- Нет, мы и не мечтаем, мы и свободы веры не видим: церковь закрыта. Мы ждем только конца войны и больше ничего: конца и конца.
Неужели истоки Лялиной «пустыни» таятся в желанном святом материнстве?
А что же тут плохого: одна дева злится за это на людей и кошек разводит, другая это материнство превращает в святое дело, значит, суть не в самом материнстве, а это другой человек, другая душа...
Бывает, зимой, выспишься раньше времени и среди глубокой ночи, когда нельзя вставать, лежишь и так независимо думаешь, и все, что только ни придет в голову, получает особое мысленное освещение, и как будто от этого в самом привычном и решенном открываешь «Америку». В эту ночь мне показался привычный «Бог» Рузвельта в таком освещении. Что если, думал я, во время такого ужасного падения человечества этот американец-прагматист вспомнил о «рабочей ценности» понятия Бога и по-американски практично пустил его в дело устройства этого мира: от этого выиграет прежде всего сама Америка, а потом и все страны, жаждущие мира. И замечательно это понятие Бога в Его рабочей ценности.
1 Февраля. Мягко после пороши. Вступили в последнюю треть зимы. Ждем конца войны, как голодный ждет хлеба. Ляля переписывает дневник и делает открытия в разных смыслах нашей жизни. Я ничего не делаю, кроме фотографирования баб за картошку. Выполняю ремесло радостно, понимаю его как форму лени.
чтобы убежать от труда, обеспечивающего свободу: все материальные накопления происходят под страхом остаться наедине с самим собой и с необходимостью, трудясь, создавать свободу. Пора холодно всмотреться в человеческий муравейник и понять его в естественной простоте.
Так нам кажется какой-нибудь тигр интересным, потому что мы его не видим вблизи, а посмотришь близко на его жизнь -какой ленивец! большую часть времени лежит, потом ищет себе пищу, наестся и опять лежать. Человек интересен только в своем движении, т. е. в личности, т. е. в своих исключениях.
Надо удивляться влечению некоторых лиц к власти, обязывающей заниматься интересами массы, инертной и простой в жизни своей, как тигры. Но, может быть, эта самая власть, эти самые вожди и являются мастерами, техническими работниками в деле создания моста между творческой личностью и массами, и царь есть действительно помазанник Божий, и в этом смысле действительно нет власти, кроме как от Бога, и каждый вождь делает невозможное (для Бога все возможно).
Творчество. Норка сидела на стуле, мордочка у нее миниатюрная в кудрявой шевелюре, глаза огненно-живые и как будто вечно мыслящие. - Это Пушкин, - сказал я. Тогда внезапно, как искра перелетная, как радио-искра, подымающая воздушную волну, и все наши в один голос за столом воскликнули: -Пушкин, Пушкин! И даже наша корректная теща тоже согласилась, поняла, одобрила, и только уже когда некоторые из нас стали обращаться к Норке по имени и отчеству: Александр Сергеевич, - возразила: - Но все-таки давайте воздержимся: неудобно называть собачку таким священным именем. - Почему неудобно? - возразил наш гость, - перед нами же в одно мгновенье пробежала картина всего человеческого творчества: один из нас усмотрел в собаке образ Пушкина - возникла искра, поднялась воздушная волна, все за столом радостно приняли. А разве не тем занимался Пушкин, да будь он с нами, увидь он Норку, так он бы расцеловал ее, а не то что обиделся.
2 Февраля. Окна от внезапного потепления, слава Богу, осветились, и стало опять возможно снимать баб у себя в комнате. Утром, не зажигая лампы, пью чай на рассвете, вечером тоже стало не жалко керосину: хватит!
Съезд Рузвельта с Черчиллем в Африке мы поняли как ответ на мирное предложение Германии, ответ крепкий: биться до полной капитуляции. А что Сталин не приехал, то нас встревожило: не есть ли это демонстрация нашего особого мнения в предстоящей организации мира.
Пришел гость и спросил:
- Не помните ли, Михаил Михайлович, как это было в Троянской войне у Гомера23: там одни боги стояли во время войны за Трою, другие - за Итаку, и когда Итака победила, а Троя погибла, то как помирились между собою боги-победители и боги-побежденные?
- Да, боги, - ответил я, - и не ссорились, и не воевали: у них были разные мнения только, а люди дрались и умирали.
- А мнения богов?
- Верные мнения у богов определились победой, неверные были приняты во внимание со своей полезной стороны.
- Вот именно, что приняты были во внимание. Так, значит, при победе американцев и мнения немцев с полезной стороны будут приняты во внимание.
Это все к началу разработки мысли: нет бо власти, аще не от Бога24.
Сюда же: власть слова, власть денег и власть меча - формы одной и той же власти, как же это власти разных богов?
- Власть и сила - одно и то же?
- Нет, власть предполагает субъект, а сила может быть и безлика.
История Олега. Ходили в Купань за молоком и фотографировать на картошку. По пути Ляля рассказывала мне об Олеге25 и потом опять о себе.
3 Февраля. Оттепель. Окна наполовину освободились от ледяных узоров, и стало хорошо фотографировать удостоверки.
огорчить: эта перемена произошла не от нравственной работы, не от добродетели. Так бывает: птичка, посаженная в клетку, побьется, побьется головушкой о железную проволоку и, поняв, спокойно садится на жердочку. -Пусть и так! - ответила она, - в опытах Отцов Церкви замечено, что пусть даже, если нет чувства, человек механически выполняет нравственные правила: это тоже необходимо приводит его к добродетели. - Ты говоришь так, - сказал я, - а я думаю сейчас о Р., которого жена привела к добродетели, и он стал такой бабой, что без молитвы Иисусовой не может перейти людную улицу.
Возможно, однако, что и Ляля права, и с какой-то точки зрения я стал лучше, но я обладаю нормальным сознанием здорового душой человека, не заносящего свои добродетели в книгу прихода.
4 Февраля. Галки на колокольне.
Яркий легкоморозный день. Совсем ничего не делал и от этого к вечеру заскучал. В сумерках тихо прохаживался по деревенским улицам. Слушал мирный разговор галочек возле колокольни, вглядывался увидеть их и не увидал. Они спали где-то в колоколах. Сколько их народилось за 25 лет сов. власти, сколько умерло: новые так и не слыхали колокольного звону, старые забыли, привыкли и спокойно спят теперь в колоколах. Эти красные лучи от зари попадали туда и не давали им совсем уснуть, и перед наступлением тьмы они так уютно, так тихо и мирно и так «совсем для себя» перекликались.
И я, бедный человек, несущий на себе тяжесть человеческих 70-ти лет, вспомнил с любовью все мирное, все свое невоенное.
Так, вспоминая бедного Евгения26, устремленного к своему домику с невестой, вспомнил бедных женщин, окруживших на Кавказе автомобиль строителя курорта Калмыкова: эти женщины всю жизнь свою растили личные сады и жили ими, а Бетал из-за курорта их разорил, и теперь окруженный ими, сокрушенно повторял: «Ах, крестьяне, крестьяне, не понимают они большого дела».
Вспомнилось же, главное вспомнился мой галчонок - Ляля, как она пришла ко мне три года тому назад, такая прекрасная душой, такая умная и добрая и такая несчастная. И как все такое, о чем нельзя людям высказать, чем нельзя аргументировать: ведь только это, только тут человек, а все остальное - все, все ци-ви-ли-за-ция, все большое дело - все новый курорт.
Смутно было мне на душе и такой лег я дома спать и виделся мне Сталин, как хороший человек... и тоже как галчонок в существе своем истинном, притаившийся в колоколах на вечерней заре.
А заря эта, догорающая на небе малиновым светом, мне уже в постели казалось, вся складывалась из всего этого множества существ, как галчата, сопровождающие светом своим движение нашей планеты: двигаться надо нашей земле. И вот, наконец-то, я разглядел при последнем красном луче: там в глубине колокольни, между колоколом не то на жердочке, не то на веревочке плотно одна к другой сидели рядом галочки в своем тепле, в своем уюте. И на мгновенье я принял в себя что-то слышанное о переселении душ и в галочках этих, вместе собранных, увидал любимых людей...
5 Февраля. Гебургстаг (Geburgstag) {Geburgstag (нем.) - день рождения.}.
Обратный счет лет.
Заря красноветреная с морозом. Решаю в своей личной жизни день встречи своей с Лялей (день моего рождения) считать эрой своей личной жизни и с 5 февраля 1940 года отсчитывать свои годы назад, т. е. тогда мне было 67, и сегодня, через три года, не 70, а 64.
В этом нет ничего придуманного, потому что движение духа нормального человека, возвращающегося в лоно матери, так же «естественно», как естественно считать, прибавляя к числу лет новые единицы, если иметь в виду разрушение материи27.
Я не только верю в такого рода обратное движение к детству, но это знаю; смущает меня только одно, и то, я надеюсь, только сейчас во время войны, во время зимнего плена: меня смущает, что я мало и недостаточно страстно работаю над этим обратным движением, мне слишком хорошо с Лялей, я чуть-чуть заспался.
Ляля сегодня, в день нашего праздника, не пишет дневника. Подсчитала переписанное за год - оказалось 25 печ. листов, значит, за все три года соберется листов на 75 записей течения своей собственной жизни.
Читатель как ближний по духу и дальний по расстоянию.
Читатель, ближний к писателю, тот и ближний, которому он пишет, кого ждет к себе, тратя дни, ночи, всю силу ума и сердца - этот ближний находится от него дальше всех.
И все искусство такое, все оно, как решето, рассчитано на избранных, все оно учит лучших.
А война - та учит всех...
(На минуту мысль оборвалась телеграммой о награде меня орденом Красного Знамени.)
Война учит «всех», пришло мне в голову, когда я снимал за картошку двух мальчишек по 15 лет. У одного были на груди стрелковые ордена, и я не знал, как мне с ним быть, потому что в комнате стена мешала отодвинуть аппарат, чтобы могли выйти все ордена. - Что делать, - сказал я, - если снять ордена, то обрежется вверху голова, волос почти до самого лба, а если сохранить голову - срежем ордена.
Мальчик задумался. А я ему пословицу: «или грудь в орденах, или голова в кустах».
- Режь голову! - ответил мальчик.
А сколько я их видел таких, идет на войну ярым контрой, бахвалится, собирается в лес убежать на дезертирское положение, а попал на войну - и там стал героем.
Это потому, во-первых, что там сразу же ставится выбор: или в кусты, или к ордену, что там есть стадное чувство движения к победе. И так это кажется легко, даже мне кажется, так манит присоединиться ко всем.
В этом свете, напротив, до чего же трудным кажется свой путь, когда все становятся против тебя. Мне думается, что вся трудность этого впервые так ярко стала в моем сознании.
Москва, Воровского, 52. Союз писателей. Скосыреву. Горячо благодарю Президиум. Приехать мешают снежные заносы. Постараюсь одолеть. Михаил Пришвин.
<На обложке тетради № 75:> «Милости хочу, а не жертвы»28, это значит: хочу, чтобы люди шли за Мной по доброй воле, а не по принуждению.
6 Февраля. Сильный мороз и солнце. Месяц народился. Утром до почты какой-то монтер прислал мальчика с текстом поздравительной телеграммы (5 февраля день рождения 70 лет (64), награжден орденом Красного Знамени).
(Причина радости - это свобода от страха.)
Естественный процесс.
Этот гражданин (nomina sunt odiosa {Nomina sunt odiosa (лат.) - не будем называть имен.}) прошлый год страстно ждал немцев, теперь перенес свои чувства на русского солдата: «русский солдат - это все!» Мало того, он сознается, что прошлый год от немцев ждал умного правительства - «и все!» Так перерождается пораженец.
В следующих этапах после русского солдата у него появится родина, потом полководцы, вожди и сам главный вождь. Это «естественный» процесс и не новый, ново только одно, что видишь теперь своими глазами то самое, о чем только слышал, о чем с детства долбили нам, детям, без всякого нашего внутрен- него отклика: о родине, отечестве, о властях предержащих и о всем, что идет «родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу»29.
Прошлый год в это время, разве немного раньше, сказал А., вы хотели бросить в реку свой орден, а теперь вы получили второй.
Макеев хитрый дурак: тем хитер, что занят вечно своей личной выгодой, а дурак тем, что ему только бы сорвать «на сейчас», а о будущем никогда не думает.
Да так и вообще: то, что называют «умным человеком» является дробью, в которой числителем является настоящее, а знаменателем будущее.
Христианин = настоящее/будущее = бесконечность.
8 Февраля. Ночью порошило, и основательно. Утро навислое, мягкое. Кононов собирает машину.
Решено, что если удастся пробраться сквозь снежные заносы, то Ляля в Москву поедет на мой юбилейный вечер (12 февраля). Одно из соображений: 1) в политической обстановке этого времени мне трудно сейчас выступать с программными словами, а искренне тоже не могу. 2) Юбилейные дары собирать легче жене, чем самому юбиляру. 3) Необходимо выждать время и зря не показывать себя. Лучше я напишу что-нибудь, а Ляля прочтет, и это хорошо будет, что она покажет себя: она будет, наверно, иметь успех и ее в какой-то мере это развлечет.
Юбилейная политика.
Дорогие друзья, читатели и товарищи, пишу вам на случай, если Валерии Дмитриевне удастся прорваться сквозь снежные заносы в Москву. Лично я не в состоянии быть на вечере, потому что на одной из моих лесных прогулок растянул себе сухожилие и некоторое время ходить не могу. Но я буду рад и тому, если Валерии Дмитриевне удастся прочитать вам эти мои слова, написанные почти в буквальном смысле слова из медвежьей берлоги. Я пишу это потому, что все вы помните обстоятельства во время первой бомбежки Москвы, когда и более молодым писателям пришлось бросить Москву и уезжать, куда глаза глядят. Так я и после попадания фугасных бомб, разрушивших несколько квартир писателей в доме на Лаврушинском, спешно должен был куда-нибудь собраться с близкими мне людьми, с архивом своим и необходимыми для жизни вещами. Мне предложил т. Фадеев эвакуироваться вместе с почетными стариками.
Происхождение сознания.
Ночью она выразила мне свой протест: - Нехорошо! Если можно тебе, отстранись. - Почему нехорошо? - Я чувствую. -Чувствуешь, но ты подумай. - Хорошо, я скажу: потому нехорошо, что происходит от случайного, и это выходит у тебя из-за случайности как-то отдельно от всего тебя: наша страсть имеет оправдание, если она сопутствует движению всей личности.
Я подумал о ее словах, и у меня сразу все прошло, и я увидал, как она права. - Знаешь, - сказал я ей, - ты очень права, и я вижу сейчас начало самого страшного греха человека: его отвлечение в частное, в специальное, теряющее связь с целой личностью. - Ну да, вот например, шахматы. - Шахматы и всякое отвлечение, может быть, на этом пути произошли все смертоносные орудия. Мы оба согласились в этом безоговорочно, потому что по себе понимали этот грех человека, показавшийся нам сразу во всей всемирной истории, от искушения Евы в раю до бомбежки, пикирующей над убежищем детей и старушек, в «тотальной» войне.
Грипп у меня начался, и всю ночь вставал вопрос: как могли ученые и достойные, культурные немцы проиграть битву, и как могли их победить большевики? Вопрос, который будет разбираться всеми людьми на свете много столетий.
Пришел Митраша. Я этот вопрос задал ему, и мы вместе «на пока» с ним согласились так: прошлый год вся Россия, весь этот «женственный» народ, как невеста, ждал жениха и в немце видел героя-освободителя. Но жених явился с самыми грубыми требованиями, и разгневанная невеста погнала его, хлопая говеной метлой по заднице. Правда, что же другого осталось русскому человеку: дом разорен и нет ничего, и мечты больше нет: гнать, гнать!
Больная теща читает в постели бесконечную «Цусиму». Ляля взяла у нее на минуту книгу, перелистала и, возвращая, сказала: - Пошляк твой Новиков-Прибой. Я прочитала сейчас, как он описывает пасхальную ночь на корабле. - И очень хорошо! - ответила теща. - Он описывает ее как иллюзию, как выдуманное для людей утешение, обман. Но если он человек неверующий, мало ли неверующих? - Вот вздор! Это было когда-то, теперь это брошено, теперь нет таких людей, это пошлость.
9 Февраля. Номер «Правды». После метели проглянуло солнце. Дорога занесена. Делаем попытку просить трактор отбуксировать машину с Лялей в Переславль.
Пришла газета от 6-го с напечатанным указом о награждении писателя Пришвина. Приказ окружен поздравлением Сталина с победой президентом Рузвельтом и другими важными лицами, свидетельствующими тут же чуть ли не о вечной славе его имени в истории. Что может быть фантастичнее! Разве только вот на окнах февральские полдневные солнечные лучи и ночные морозы, сменяясь в борьбе своей, тоже создают подобные неожиданные картины. Самое же чудесное в такой картине, сложившейся на первой странице Литературной газеты, было, что и небывалая в истории победа, и чудовищное поражение, и сочетание имен Рузвельта и Сталина складывались как будто именно к тому, чтобы своим узором сказать Пришвину: - А ты что говорил? - Мало ли, что я болтаю в своем дневнике, - ответил я, - но помните, когда Птицын глушил меня своими непрерывными аргументами: у них, у немцев, разум, порядок, закон, у них полная преданность индивидуума коллективу, Pflicht, а у нас что: нищета, воровство, обман, распущенность, бездорожье, грязь - как можем мы победить? А помните, я на эти слова ответил: - Почему вы думаете, что непременно должен победить разум, почему не может наша грязь победить?30
Я принял этот орден, как «свободу от страха» и частью от нужды и особенно, пожалуй, в положении писателя, как свободу от обиды и несправедливости, 25 лет сопровождавших мою писательскую деятельность в Советском Союзе. Эти страхи, нужда и обида, поселяясь в душе человека, вечно ведут к ненависти и злобе, к поискам основной глубокой причины - врагу всего этого душевного плена.
Я с детства помню этого Кащея человечества, и чуть ли не с детства мне внушено, будто эта причина заключается в царе31. И как сейчас помню пробуждение свое в Петербурге, когда мне сказали, что стрельба на улицах началась, что царь отказался от престола.
еще крепче сдавила, и тогда эта власть, ставшая на смену царской, превратилась в причину зла, и так продолжалось 25 лет.
Теперь же эта победа Сталина, несомненно признанная самим Рузвельтом, и вместе с тем этот орден, освобождающий меня от страха и обиды, создали во мне настроение свободы от злости на власть - не то, что как 25 лет тому назад мне представилось, будто рушится Кащеева цепь, а что не в этом дело, не власть и не Сталин сами по себе являются причиной зла. - Мне кажется, - сказал я, - в этом отношении у нас будет жизнь, как в Америке: власть будет свое делать, но лично мы не будем о ней думать так много, как думал прежний наш интеллигент, и наша личная жизнь пойдет по иному пути. Мне кажется, нам с тобой теперь будет лучше. - Неправда! - ответила Ляля, - не может быть лучше жизни, как мы жили с тобой эти три года, мы жили здесь, в лесу, так независимо, так свободно, так прекрасно, как на свете мало кто живет. Ты это натаскиваешь на себя старое, пережитое. - Но свобода от страха? - Это раньше было, а когда мы с тобой сошлись, мы этот страх победили и жили здесь свободно, как цари.
Поздравительная телеграмма Чагина содержит в себе в отношении меня эпитет «русского большевика», а статью «Певец русской земли» проф. Федосеев заканчивает словами: «Его высокоталантливые произведения приобретают особую многозначительность в наши дни». Эти слова ясно указывают, что награждение орденом меня является политическим актом в таком значении: Пришвин не хочет подхалимствовать, как прочие, ну так сами устраняем от него необходимость в этом. И так вроде как бы ласковой рукой погладили по затылку непокорное дитя. И как бы там ни было, но мне это было приятно.
Pflicht и послушание.
Немецкое Pflicht и русское послушание. В немецком Pflicht содержится некоторый вредный своей неподвижностью избыток самоутверждения в разуме (ограниченность). В русском послушании упрекает нас легкомыслие в отношении разумного ограждения своей личности.
- Теперь Сталин, - сказал я, - великая историческая личность.
- Не хотелось бы мне быть на его месте, - ответила Ляля.
- И мне тоже.
- Почему?
И вспомнились блаженные минуты в лесах: идешь, идешь, думаешь о чем-нибудь важном или пустяках и ничего особенного не видишь, но вдруг, именно вдруг, непонятно как и почему, вступаешь в луч какой-то гармонии мира, и покажется, будто кто-то на стороне глядит на тебя, даже вздрогнешь, повернешься туда - и это елочка в рост человека стоит, глядит на тебя, как человек, и действительно видишь в ней хоть не человека, а образ тоже живого одушевленного существа, и все вокруг тогда становится вот таким живым, интересным, и самое удивительное в этом, что оно не иллюзия: стоит захотеть - и другие люди поймут. Да вот тоже сейчас вижу сквозь форточку деревья, и между ними тихо падает снег, а кажется, там все делается, все самое главное для нас, для нашего лучшего, чего словом нельзя никак выразить.
- Что это такое? - спросила Ляля. И она ответила:
- Вот это самое, из-за чего не хочется быть историческим деятелем: они для этого слишком заняты, у них не может быть этой праздности, из которой рождается это чувство.
10 Февраля. Солнце днем плавило узоры на окнах, к вечеру опять стало затягивать и вечером светил молодой месяц со всеми звездами, и снова морозило.
11 Февраля. Поздравления.
На дворе весна света разгорается с каждым днем32.
Охотник Иван Троф. выдержал 8 припадков падучей и, когда стал в себя приходить, вспомнил первое, что собирался со мной по весне на глухарей (без времени ведь тоже не вспомнишь - время подходит).
Письма с поздравлениями все идут каждый день; Петя телеграфировал: «Дважды орденоносцу», Е. К. Миллер: «Поздравляю с прибавкой таланта», а Чагин, хитрец: «русскому большевику» (каждая из этих трех телеграмм характеризует умонастроение значительных групп).
Ляля на ходу бросила мысль: - Напрасно ты не пишешь сейчас романа о религиозных исканиях: мы, оставаясь с Христом и церковью, можем так написать, что защита наша Христа большевикам будет казаться полнейшей антирелигиозностью.
Есть отношения человеческого благоустройства, в существе своем содержащие в себе божественные начинания, но эти отношения исключают произнесения «во имя». Я думаю, эти отношения настолько естественны и так просто вытекают из жизненной необходимости, что у честного правдивого человека выходят сами собой, как будто Бог поручил человека оставаться в них своим заместителем.
«во имя», тот деятель знает, что это пришел обманщик и говорит ему: «Тут в этих делах Бога нет! твой Бог - сатана». (Из мыслей «русского большевика».)
Ночью меня сдавила, наверно, старинная тоска, и после 3 лет счастливой своей жизни я впервые опять увидел во сне невесту моей юности. Проснувшись после сладостной встречи, я ужаснулся: неужели это измена Ляле? И крепко подумав, пришел к выводу, что бес (лукавый) действительно с нами живет и обитает, но только не в сердце Ляли, а у того, кто...
Самая сущность дела беса это, конечно, обман, принимаемый за правду, за действительность.
И начало всего обмана стоит в любви, именно стоит и мутит чистейший поток.
Пескари сначала охотно идут на червяка, но скоро в чистой воде начинают видеть крючок, таящийся внутри червяка. Вот как только они перестают клевать, мы разуваемся, мутим воду ногами, и в этой мутной воде рыбки опять начинают клевать.
Так и любовь наша начинается в чистой воде, продолжается в мутной.
Мы же будем писать о той любви, о таком потоке чистом, где все видно, где нет крючков и замутить невозможно.
Крючок в обыкновенном потоке любви это, конечно, собственность, возникающая вслед за тем, как он говорит: «ты моя» и она отвечает «ты мой». Глотнув это сладчайшее блюдо, оба влюбленные вскоре выхватываются из свободной стихии и бьются на сухом берегу, покоряясь ветхой заповеди: «В поте лица обрабатывай землю, в болезнях рождай детей».
Вот и все. А мы будем писать о таком свободном потоке, где любящие обходятся без «мой» и «моя», и говорят одно только «Ты»!
Ефросинья Павл. сломалась только на этом «ты мой». И Нат. Арк. мучает свою дочь только своим кумирным дурманом: «ты моя»! И весь протест, все движение Ляли, вся ее сила, и мудрость, и мука, и радость души ее исходят из веры ее и утверждения личности своей во Христе, и этот истинный Христос делает ее царицей.
12 Февраля. Теплеет и веет к метели. Обещаются прислать трактор. Союз телеграфирует, что вечер откладывается до 15-го. Ляля собирается ехать вместо меня. % газетного листа определены на чины и ордена. Это необходимо в государственных делах, и смешки либералов над орденом глуповаты.
N. сказал им: - Поймите, что народ на войне работает на свое будущее счастье, и пусть дикий народ выйдет победителем.
Что же это будет, если он сразу весь предъявит государству свои векселя? Будет то, что было в 17-м году. Вот почему надо создать очередь в распределении жизненных благ: первые станут маршалы и герои, потом дальше все ниже по чинам и орденам, и каждый будет иметь превосходство в отношении сзади стоящего, и местом своим дорожить. Орден и чин - это право на получение жизненных благ.
13 Февраля. Величайшая метель сверху и снизу. Трактор не мог пройти и вывезти мою машину на шоссе.
Написал послание в Союз вместо речи на юбилее.
14 Февраля. Мягкая, тихая, пасмурная погода после метели.
Посылаю письмо Скосыреву и статью (послание).
Дорогой Петр Георгиевич, Переславский район принял участие в доставке меня в Москву на юбилей, выслали трактор в помощь моей машине, но и трактор не мог одолеть снежные заносы, разделившие меня с выходом на шоссе (20 км от Усолья до Переславля). Жена моя, Валерия Дмитриевна, «жена» это маленькое дело, а главное, друг и соавтор будущего моего произведения (3-я часть «Кащеевой цепи»), взяла на себя инициативу пробиться одна и выступить на вечере вместо меня. Я вооружил ее посланием, и мне очень хочется, чтобы прочла его именно она. Если Валерия Дмитриевна не пробьется, то поручаю Вам, Петр Георгиевич, прочитать на вечере. Между тем трактор из Переславля с клином рано или поздно пройдет, и как только пройдет, я приеду, и можно будет устроить экспромтом какой-нибудь вольный вечер в компенсацию официального.
Всего Вам хорошего. М. Пришвин.
Ляля определенно болеет машинофобией, болезнь, которую я впервые увидел, и, может быть, это даже неизвестная еще болезнь. Лялю отталкивает от машины ее принудительная сила: каждый механизм есть сложная система принуждения с заветом: «ты только тогда будешь владеть механизмом, когда сам... как составная часть, вступишь в нашу организацию».
Христос, поймите! - это, прежде всего, Бог, а потом уж человек, а Бог - это свобода, и Богочеловек - это есть воплощенная свобода или любовь. Поймите же человека, воспитавшего свое сознание во Христе - эту Лялю, мою царицу, принуждаемую вступить в организацию шестерён, зубчаток, валиков, подшипников, рычагов, болтов, винтов, гаек и т. п. Она не боится никакого труда и даже самого грязного, самого черного, но при условии, что она его сама изберет: так Христов человек даже смерть принимает со сладостью потому только, что он сам лично берет ее, берет как свободный и попирает ее принудительную силу, становится богом - существом бессмертным.
А между тем ведь даже ножницы, даже иголки - это машина, и труд человеческий не может обойтись без машины, требующей от человека покорности. Без машины можно трудиться, только молясь, и, может быть, слова в своем происхождении тоже не требуют машины: слова от Бога. Может быть, не в машине тут дело, а еще глубже, в организации для человеческих целей, а не для Бога (церкви).
Человек вынужден делать не свое дело, но всей душой чувствует, что он именно вынужден, а рожден для другого, в чем он свободен, в чем он первый, единственный, царь. Такая Ляля, так она чувствует себя в каждом деле, и потому ей не хочется в нем совершенствоваться, делать лучше, а как бы поскорее, только бы спихнуть. И вот, наконец, найдено свое, для чего она рождена; это свое у нее - это я, Михаил Пришвин, и в этом она первая и единственная: она первая и единственная в понимании Михаила Пришвина... и...
Когда я смотрю на нее со стороны, как на секретаря, машинистку, фотографа и т. п., до чего она плоха, нерадива, трудно хуже найти. Но когда изнутри посмотрю - все наоборот: все, на что раздражаешься, глядя извне, - все мелочь из мелочей! Глядя оттуда, понимаешь все так, будто это царственно-праздная душа, единственная, привлеченная к тому, что легко могут делать обыкновенные рабы. Оттуда я стыжусь сам себя, [если понимаю] ее как рабыню.
А еще потому я мирюсь, что, по правде-то говоря, у меня хотя и лучше выходят дела, но ведь я жил больше, и мужчина, а в существе своем ведь я тоже такой, неделовой: мое дело тоже молитва, а не организация, не машина.
14 Февраля. Погода - только не тает. Фотографический день: Ляля расстроила неповиновением в технических делах. Но вечером я сам себя почувствовал виновником в унынии. Это ведь особенность наших отношений, что уныние является нравственным проступком, свидетельствующим об унижении чувства любви к другу. Ляля, напротив, часто злится, но никогда не унывает, потому что не избалована жизнью, потому что слишком много страдала. Хорошо одно, что я хорошо это понимаю и эту ответственность свою чувствую и каюсь.
Отправил Скосыреву юбилейную речь о молодости и завтра отправлю рассказ «Город света»33. Взят Ростов.
15 Февраля. Как и вчера, только не тает. Пробиться Ляле в Москву не удалось. Посылаю вторую речь: «Город света».
16 Февраля. Ждем трактора или перемены погоды (сейчас, как все эти дни, ни то ни се). Есть опасение, что мы застряли здесь до конца апреля: нечего сказать - юбилей.
В воскресение мне было очень тяжело на душе и без причины. Вечером в постели Ляля приняла меры, чтобы развлечь меня, и ей это удалось. - Вот и опять ты меня любишь! - сказала она в заключение. И я действительно через эту радость.«. жизни возвратился к той нашей дружбе, в которой дурные настроения понимаются, как нравственный крах и обида другу. На другой день я встал здоровым, веселым, у нее же на этот день открылась месячная ее болезнь.
И так можно было сравнивать обе необходимости - одну, как необходимость радости жизни, и другую, как необходимость печали (Сирии и Алконост вот ведь откуда появляются).
И Мать скорбящая и младенец, радость жизни у ее груди.
Не раз видел я в лесах и на лугах птицу с надломленным крылом; в каком страхе, то останавливаясь и прислушиваясь, то разбегаясь и цепляясь больным крылом за былинки, она мышкой бежала. Раз так она зацепилась за травку, а я накрыл ее ладонью - как билось у нее сердечко, как сверкала она черно-огненными глазками, с какой силой острым клювиком била в мой мозолистый палец. При первых встречах Ляля походила на чудесную птицу, вроде ласточки, с надломленным ее страхами крылом.
Вчера за столом хлеб, молоко, яйца, масло, даже клюква -все это было получено мною путем фотографии. - Мне это не стоило никакого труда, - сказал я, - какой это труд фотография в сравнении с литературным трудом. - Но ведь, - ответила Ляля, - каждому специалисту кажется, будто он не трудится, а у него выходит. - И это правда, настоящий творческий труд предполагает цельную личность с обязательным риском жизнью, а специальность есть ограничение, своего рода рабство личности, но рабство с хорошим вознаграждением. По-видимому, на этой приятности самоограничения специальностью построена вся жизнь Америки, и Рузвельт выходит таким приятным доброжелательным человеком.
Видел когда-то и Рублева, и Рафаэля, и ничего не понимал, а теперь сижу в глуши, ничего не вижу и все понимаю. Пришло это потому, что имел соответствующее переживание или просто назначенное время пришло. И я такой весь, рассчитанный на долгую жизнь, а другой (Олег, Лермонтов) рожден, чтобы вспыхнуть: сразу весь. Как бы вам хотелось родиться - на долгую или на короткую жизнь? Хотите сразу сгореть, как Лермонтов, или жить, как я, долго-долго под хмурыми тучами и с каждым годом чувствовать, что тучи мало-помалу расходятся, и вот-вот покажется солнце...
Кровь на фронте и слезы в тылу.
В Переславле. Харьков взят. К этой славе Сталина вдруг и моя слава пришла. Завидев знакомого в городе, издали понимаю, что он надувается для поздравления с «высокой наградой», как индюк, и «Буль-буль-буль»! и я ему в ответ с благодарностью: «Буль-буль-буль»! Злой хитрец Витюков, заведующий творогом, даже почти что во фронт стал, отбулькал, а когда дошел до творога и мыла, сейчас же за трубку - и вот разговор: - Ко мне пришел писатель, дважды орденоносец Пришвин, просит мыла. Да всего кусочек. Есть? Значит, счетов нет? А все-таки есть? - Трубка кладется: - Говорит, есть, но счетов нет. - Нельзя? - Выходит нельзя. За творогом пошли в Молокосоюз.
Заведующий - еврей, слава Богу: с евреями все-таки легче. Разговорились, спрашивает: почему я не черпаю материалов на фронте. Отвечаю, что там кровь, и я крови видел раньше много, довольно, теперь смотрю на слезы в тылу. Слезы ведь тоже материал? - Конечно, материал. - И еще, - говорю, - меня теперь больше интересует личность, чем массы. - Но ведь разве там нет личности, там именно герои. - Герой, - говорю, -это еще в моем понимании не совсем личность: это особь, но еще не личность. - Как так? - А вот, например, я дважды орденоносец, почти герой, по-вашему, личность? - Конечно, личность. - Ну вот, прихожу я, личность, к Витюкову, он поздравляет, значит, я личность? - Конечно, личность. - А потом я прошу кусочек мыла, он не дает: значит, я в этом случае не личность.
Навестили после смерти Д. М. Кардовского старушку его, Де ля Восс. Узнали, что у нее флигель свободен, загорелись -переехать к ней. Беготня по делам ремонта.
18 Февраля. Подморозило. Беготня по ремонту флигеля. Намечена поездка Ляли в Москву 22-го. Возвращались на лошади (4 часа). Теща дома прочитала речь Рузвельта и влюбилась в нее. А мне эта речь напомнила речи Керенского «до полной победы»: точь-в-точь такая же идея благополучия и те же угрозы в сторону левых.
19 Февраля. Война за конец.
Мягкий день после метели. Мысль Рузвельта против «крючкотворцев» (о будущем конфликте с Россией), - что это частные взгляды, упускающие из виду целое, за которое воюет все человечество, кроме фашистов, это Целое в том, что народ сам избирает свое правительство, и все эти правительства согласились между собой в основах длительного мира. Эти основы состоят в обеспечении «свобод» разного рода, свободу, между прочим, от страха.
Изображая конкретно эти свободы, он перечисляет их: один воюет за церковь в своем переулке, другой за семью, третий... и т. п. Все это очень хорошо, только когда представишь себе русского и спрашиваешь, за что он воюет, то... что-то неопределенное, неощутимое, близкое к тому, как если бы сказать, что «воюет за конец войны», за разумное правительство (прошлый год конец и разумное правительство соединилось с немцами: ждали немцев и плохо воевали, теперь за Америку?) Нет! не совсем, но воюют за короткую цель: этих неудавшихся претендентов на русскую власть, немцев, надо изгнать и кончить, значит, опять за конец войны.
20 Февраля. Солнечное утро, небольшой мороз. Собираюсь бросить эти бесполезные дневники для себя и начать какое-то писание для печати. Может быть, это будет просто «Ботик», т. е. прислоняясь к материалам текущей жизни, а может быть, и взовьюсь на большое дело, буду писать мой роман. Лениться становится стыдно и перед другом своим, определившим жизнь свою в помощь мне.
Победа теперь оправдывает. После Харькова (17). Прошлый год немцы били наших; было жалко людей, а теперь, когда немцев наши бьют и теряют, конечно, больше людей, чем прошлый год, чувство жалости и вообще даже счеты убитых исчезли. О наших потерях больше не думают.
Тут не в одной победе, тут и в оправдании потерь достижением победы и близости конца.
Нет! Тут что-то нажилось нами в процессе разрушения: особое чувство народного бессмертия, как-то так стало на душе, что не в этом дело, не в числе убитых, что убить всех до конца невозможно. Так было, помню, и в той войне, когда там на фронте побыл сам и к делу смерти привык34 и, поминая милых умерших, радовался в сердце, что сам остался в живых...35
Ленинградский фольклор. Рассказ ленинградца. Солдат шел по улице, встретил покойника, обратил внимание на знакомое одеяло. Подошел, узнал свое одеяло и понял - жена! Рассказчик прибавил: - А если бы пошел другим переулком, так бы и не знал, что жена умерла.
Весь день крутится метель - свету не видно. *
Разум и воля. Цветков из Тарусы прислал письмо: Цветков, Разумник, теща, Ленин - это все рационалисты и тем самым -упрямцы сильные (Разумник, Ленин) и бессильные (теща, Цветков). Так или иначе, но воля всегда сопутствует Ratio.
Причина побед. N. ответил на мои слова о причинах побед наших над немцами: - Пустяки! все в том, что кормить начали на фронте и деваться некуда - вперед - есть надежда остаться в живых, назад - смерть.
21 Февраля. Метель. После вчерашней метели (не каждый год бывает такая метель) и опять метель, метет, свету не видно. Говорят, что и трактор даже не может пройти, и мы от Москвы отрезаны.
и я пришел с просьбой о мыле. При слове «мыло» в глазах его и мелькнуло: «много вас таких», но вслед за этим он вспомнил, что я не множитель, а дважды орденоносец, и «таких» в городе только один. - Только один, - сказал я, - на что ни множьте, все будет единица: прошу один кусок и один останется... - Но он так и не мог выйти из таблицы умножения, понять человека, как единицу, и мыла не дал.
Вот такими-то людьми и держится государство, не будь этой стены, каждый бы счел себя за единицу, и все государство разлетелось бы в три дня, как мыльный пузырь.
Два потока: гордость и удивление.
Теща вчера сказала: - Лев Толстой, неужели он был слабый человек? - А что? - Да вот что, попал к бабам в плен и не мог вырваться.
Это подняло у нас с Лялей поток мыслей о любви таких людей, как Толстой, о любви в его романах и о нашей любви, какой мы ее хотим для себя. У Толстого в его любви не было смирения, и вот почему как в своей семейной любви, так и в любви к ближнему и в любви к дальнему36 он попал в плен «лукавого». Если бы он мог принять в себя смирение, то в любви к ближнему не сделался бы лживым резонером («У меня нет ничего, я все на жену перевел»), в любви к дальнему не променял бы дело художника на претензию быть пророком, в любви семейной не попал бы в плен к бабам.
- А что далеко ходить, - сказала теща, - не будь Ляли, вы бы тоже не выбрались из своего бабьего плена. - Ну, нет, - ответил я, - вы можете найти в моих записях до встречи с Лялей, что мечтаемая и недоступная для Толстого хижина пустынника есть моя квартира на Лаврушинском...
А впрочем, что я? Ведь можно тоже гордиться и своим смирением, [но] это слово так истрепано попами, что требует полного обновления своей словесной оболочки.
<зачеркнуто: не священного>. Образцом такого священного смирения у себя в любви к Дальнему я считаю некоторые свои детские рассказы, в любви к ближнему - мое последнее письмо в Союз писателей, в любви семейной - мои отношения с Лялей. Я смело называю все эти примеры образцами, потому что я не от гордости говорю, а от удивления самого искреннего: я удивляюсь, как это я, такой-сякой в любви к дальнему мог сделать такой рассказ как «Гаечки»37, в любви к ближнему – написать такое прекрасное письмо в Союз писателей, а в любви семейной... найти Лялю.
- Смирение, - сказал я Ляле, - слово избитое, надо его чем-нибудь заменить, что если вместо него будем брать «удивление»?
- Прекрасно, - сказала она, - что будет выражать лишь вторую часть всего душевного движения, называемого смирением: удивление выходит из самопознания.
- Самопознание тоже избито, как и смирение, - придется пользоваться только удивлением.
38 и не знал, куда деваться с собой, и в этом новом положении двигался, как все, к обладанию предметом своей любви.
Есть в этом процессе момент в каком-то смысле, скажем, мужского насилия, приводящего к обладанию. Это насилие узаконенности, как необходимое мужское свойство приводит обыкновенно к обладанию и в скрытом состоянии к собственничеству: на этом месте психического процесса Толстой ставит свою «Крейцерову сонату»39. И он прав, поскольку любовь, как мужское обладание приводит к собственности и драке самцов за самку.
Но есть другая любовь к женщине, которой не знал Толстой вовсе, судя по его романам. В процессе сближения и обладания, в этом процессе природной любви может возникнуть в мужчине понимание в любимой им женщине начала высшего, чем его мужское, обычное в природе обладание. Это понимание не только не отвращает от стремления к обладанию, но, напротив, делает его необходимо священным и выводит с пути к собственности на путь смирения (удивления)...
Зачатки этой любви содержатся во всякой любви, но в борьбе разных сил обыкновенно первенствует внешняя сила мужского господства, а потом образуется мать-собственница детей и втайне руководит действиями высшей (мужской) силы.
(Материнская любовь - это признанная сила в Советском Союзе.)
22 Февраля. Утром после метели красная заря, умеренный мороз, тихо, и потом снег. Иду в Купань за творогом.
Последние дни, чувствую, надо мною навис мой возраст и давит меня. Нет никакой болезни, даже боли, но душа подавлена и радости нет, хотя я счастлив и у меня все есть. Утром, только чтобы уйти от себя, уйти из дома, пошел в Купань за молоком. Принес 5 литров к обеду и почувствовал себя хорошо: хотя что-то сделал, и стало хорошо. - Я сегодня, - сказал я, - с пользой утро провел. - С большой пользой, - ответила Ляля. И мне стало еще лучше, и я понимал сегодня тех людей, которые утешают душу свою суетой на пользу ближнего. Боюсь, что Ляля вся ты-то не сдавайся в ту сторону, ты расти прямо.
Прямо она мне не дала ничего, но через нее я узнал, что талант мой имеет священное происхождение и должен быть возвращен к Богу.
Война, как война - ни хорошо, ни плохо, как ветер или зной или стужа: бывает - плохо, а бывает и на пользу, значит хорошо. Но скажешь, не просто война, а большая, и в слове «большая» при условии, что ты выйдешь из нее победителем, заключается ее нравственное оправдание, как в городе постройка большого каменного дома оправдывает разлом маленьких деревянных. И победи Гитлер
Ну, конечно, тогда бы мы все с нашими всякими союзниками пошли бы на слом, как деревянные домики при постройке каменных. Гитлер погибает, как Наполеон. В лице Рузвельта торжествует мещанство и компромисс? Не думаю: вернее всего, большая идея Гитлера единой власти на весь мир перейдет лишь в практические руки американцев, и этим война себя оправдает.
23 Февраля. По-прежнему дует сильно с юго-запада, вот-вот опять завьется метель, и ни мороза, ни оттепели.
Вчера меня озлило, что Ляля, помогая мне при печатании фотокарточек, ничего не понимающая, лезла ко мне с замечаниями и мешала работать.
- С тобой нельзя работать, - сказал я, наконец, и, передав ей проявитель, ушел. Мать сказала: - С ней вдвоем работать нельзя. Не работайте. Я ответил: - А где вы видели у женщин дружную работу? Каждая женщина спешит в работе и не работает благоговейно. Ляля пришла и хвалится: - Смотрите, как хорошо у меня! - Мы посмотрели. - Ну, что? - Ничего, только заслуги нет: все мной подготовлено, и ты даже и проявителя не можешь составить, и не можешь даже глядеть на аппарат. - Не люблю, я вообще любить аппарат не могу, и люблю только тебя и маму. - Так что Ляля - женщина в самом чистом виде.
«делать» что-то (творить) это значит делать полезное для любимых людей, если же приходится делать беспредметно, то тогда значит делать не для кого-нибудь, а для себя и значит тут надо быть первой, т. е. выскочить вперед со своим «я». За это ее раньше ненавидели все женщины. А с тех пор как она сошлась со мною и в любви этой погасила интерес к выскакиванию, женщины стали относиться к ней хорошо.
Из «Кащеевой цепи». После главы о Нагорной проповеди, следующая - о читателе:
Какое неприятное слово «читатель» и какой ужасный для поэта повторяется издателем вопрос: для какого читателя вы писали вашу вещь? Не о читателе думал Алпатов, не о критике, конечно. Как всякий настоящий поэт, он имел в виду не ближнего, а дальнего.
Работа для ближнего, женская, всегда легче мужской творческой работы для дальнего, но редкая женщина понимает, что работа для дальнего в существе своем есть тоже работа для ближнего, и редкая стремится служить ближнему через дальнего. Большинство баб свою работу на ближнего считает началом и концом человеческой деятельности, и через эту свою ограниченность порождает собственность. И часто сам творец, мужчина, под влиянием женщины, меняет свое первенство на чечевичную похлебку40 и тоже вместе с бабой своей (этот кулак) тащит дары с Божьего поля в свой дом. Такое общее влияние женщины ветхозаветной. А евангельская женщина, не покоряясь природе, во Христе ищет себе удовлетворение в этой любви, чтобы работа самого творца стала служить на добро ближнего.
«падающего толкни»! (Ницше)41 сейчас все в этом мщении соединяются и свариваются. Гитлер падает в человеческий котел, называемый «компромиссом», где все идеи, как кости, вывариваются на здоровье и пользу человечества. Всем будет хорошо, все будут есть Гитлера и хвалить Рузвельта.
Рацио (Ratio) ограничивает нравственность, и отсюда из ограничения является «моральная сила» и самоудовлетворение ею.
Профессорский взгляд на большевиков (Д. Н. Прянишников). Эти профессора на большевиков смотрели, как на случайность и не всерьез. И так было, по-моему, до Сталинграда, до послания Сергия к богоизбранному вождю42.
24 Февраля. На окнах утром «золото в лазури» (вот и Белый вспомнился43
Прочитал намеки из речи Геббельса и понял так, что в Европе революция сдерживается лишь военной силой Гитлера, что, пожалуй, действительно, если только Гитлеру капут, то большевики захватят всю Европу, что после героя Гитлера героем выступят массы.. и капиталистический рай Рузвельта надолго, если не навсегда, отсрочится.
Не будущая жизнь сдерживает наше поведение здесь, а жизнь недожитая: каждый из нас стоит перед неизвестностью впереди в надежде и страхе. И каждый видит примеры себе по другим людям: сколько случаев бывает таких, - вдруг что-то перевернется в судьбе человека, и жизнь идет совсем по-другому, и тот же самый человек судит о жизни своей по-другому. Значит, нельзя полагаться на то, что происходит сегодня, и приходится подождать завтра, и это завтра есть не будущая жизнь на том свете, а жизнь, недожитая здесь, на земле. Так живет множество людей, и так Алпатов жил тоже ощупью, как слепой. Тут одно только упование на завтра ведет человека, и в уповании доверчивого простака скрывается невидимая сила, собирающая в смысл и единство весь мир.
Никаким словом нельзя это выразить в обществе, и каждый должен держать это про себя и черпать в нем силу и смысл для своего поведения. Я долго жил, хорошо про себя понимая эту силу недожитого дня и непережитого завтра, я поражался примерами этого доверия в природе животных своему будущему, несмотря ни на какие очевидные жертвы. В смутной тревоге сравнивал их упование со своим и, наконец, утвердился в необходимости каждое утро ритмически напоминать себе об этой скрытой силе нашего упования, закрепленного в детские молитвы мои: Отче наш и Богородица.
Чувствую, вот уже кто-то смеется надо мной из тех, кто еще далеко не дожил до меня, и мне приходится закрываться героем моим, Алпатовым: пусть это не я, пусть Михаил Алпатов... Но далеко еще было Алпатову до Богородицы и не только потому, что он не дожил, а скорее, что ревновал свое чувство и не хотел вручать его измятым словам.
пахнет солнцем, и такая тишина особенная, - где-нибудь стукнет что-то, и знаешь, что весло только так может стукнуть.
- Вот, Ляля, - сказал я, - праздник: мы празднуем.
- Да, я этого вечера никогда не забуду.
- И это есть праздник, и мы живем, трудимся, мучаемся только для того, чтобы создать праздник.
- Конечно, в этом же и есть православие: настоящий православный 7 недель постится, чтобы почувствовать праздник Пасхи.
Ничего мы не открываем нового, конечно, ничего! Мы только освобождаем известное из-под привычек. Так вот и праздники: даже сами церковники не знают теперь их смысла, и мы можем им открывать их смысл.
25 Февраля. Шестой день не курю: бросить легче всего -это найти скверный табак с пылью, закуриться, чтобы опротивело до невыносимости, и бросить.
Божественный пир. То бескорыстное чувство и мысль, с которыми мы, художники, вопреки всему, смотрим на природу, я раньше называл «родственным вниманием» и смутно чувствовал всегда недостаточность этого понятия, всегда мне казалось, что внимание, пусть и родственное, таит за собой нечто его определяющее и направляющее.
празднолюбием. Смутное же сознание, что есть какие-то способы управления родственным вниманием для творчества этим празднолюбием проясняется: это есть то самое, чем создает верующий человек себе праздники.
Оказывается, что праздники церковь делала посредством того же родственного внимания, и это творчество было доведено до высокого совершенства. Но только это действо художников, создававших праздники, давалось массам безучастно, постепенно превращалось в обрядность и сами праздники в праздность.
Так и Космос, наверно, создавал Творец, как величайший праздник в едином ритме, а потом мы, народившиеся существа, не бывшие на том божественном пире, поняли этот творческий ритм, как законы природы, и приступили к их изучению со счетом и верой.
Праздника Космоса, мы, художники, потому что мы участники того великого Божественного Пира.