• Приглашаем посетить наш сайт
    Грибоедов (griboedov.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    1943. Страница 3

    26 Февраля. Вчера до ночи крутила метель, и сегодня тот же ветер с утра и то же серое, нависшее небо и тепло.

    Приказ Сталина к 25-й годовщине Красной Армии объясняет провал немцев под Сталинградом их слепым исполнением плана и неспособностью маневрировать, попросту говоря тем, что немцы вообще люди хорошие, честные, но довольно глупые. Так вот определяется народ, как и отдельные люди, в такой-то год, месяц, день, час, а может быть, и в роковую минуту закончился на Страшном Судилище. Так с французами было в 1783 году, так и с немцами в 1943: там революция, здесь «спасение цивилизации».

    Мы же, дети русские, вырастали в гимназиях с немецким режимом и с учебниками и с французской свободой на словах в обществе. Оба эти противоположные начала - личной свободы и государственной необходимости во многих сердцах поселяли верование в западного настоящего человека. Эта уверенность в существе западного человека была так велика, что продремала во мне до сих пор.

    Еще несколько лет тому назад в «Детгизе» при обсуждении кандидатуры Фаворского на иллюстрацию моей книги, я привел аргумент в пользу Ф-го, что его иллюстрации моей книжки «Жень-шень» имели большой успех за границей. На это мне ответили так, что всему есть время - это было раньше, заграница была для нас авторитетом, а теперь нет! И тут же вполголоса передали, что сигнал к этому в высшем источнике уже дан: мера по загранице должна быть оставлена. Мне такая самонадеянность была противна.

    А вот теперь, когда немцы разбиты, встает образ западного человека, как бы вывернутого изнутри наружу кишками своими и всем механизмом человеческим, представленным шестернями, зубчатками, гайками, валами, винтами... Этот западный человек под Сталинградом разбился - и не встать ему. А настоящий западный человек в своем восточном синтезе - это будем мы? Или кто?

    27 Февраля. Одних метелей длинный ряд, и среди дня мажется и каплет.

    Выпросил на площадке трактор, и надеюсь сегодня или завтра отправить Лялю в Москву. У меня кашель, и этого достаточно, чтобы меня в Москву с собой не тащить. Мне же ехать не хочется и, кажется, незачем: как-то чувствую, все там достаточно заняты собой и со стороны это неинтересно. Что же касается деловой стороны, то пусть она сама для меня делается («Отвергнись от мира44 - и он будет тебе служить как раб»). Это мое чувство жизни теперь похоже, как бывает, поднимаешься на высокую гору и, возвышаясь, расстаешься с миром внизу, и время от времени оглядываешься на него и радуешься, что благодаря высоте твоей он там хорошеет.

    Мало-помалу я начинаю понимать Лялю как тип православной женщины, т. е. что она не одна такая, не «ангел», как я вначале ее понимал, а представитель людей «доброй воли», и в этой-то доброй воле и есть человеческая сущность всего православия.

    Добрая воля, во-первых, тем добрая, что расширяет Мысль, а не ограничивает ее, как воля недобрая или злая. Германская государственная культура есть культура ограничения Мысли, подмены Мысли Ratio, который и есть Недобрая воля.

    Торфопредприятию я решительно заявил: целый месяц я не могу из-за вечных заносов выбраться к шоссе, пожертвовал своим юбилеем, теперь мне хочется слетать в освобожденные районы. Всего на 7 километров дайте мне трактор. У начальников просил трактор, они мне ответили: - Хорошо, мы дадим, но трактор только что вышел из ремонта, что вы будете делать, если он застрянет в лесу?

    Наша рассудительная старушка, узнав, что трактор может застрять, стала нас отговаривать и тоже спросила: что вы будете делать, если трактор застрянет в лесу? Я пошел к трактористу Крохину, он мне показал, я убедился, что трактор в порядке. -А ты знаешь, - сказал я, - начальство не очень доверяет тебе, они меня спросили: - А что вы будете делать, если трактор застрянет в лесу? - Что вы им на это ответили? - спросил тракторист Крохин. Я ему подмигнул. А он что-то понял и засмеялся, и сказал: - Я бы тоже так ответил. - Как? - спросил я. - Да вот как вы мне сейчас подмигнули. - Что я подмигнул? - Да, что вас спрашивают, что вы будете делать в лесу, если трактор застрянет, а вы им отвечаете: будем песни петь. - Дома я рассказал это нашей рассудительной старушке, вот как отвечает русский человек. - Песни петь, - повторила теща, - я не понимаю, в чем тут остроумие, раз есть шансы застрять и начальство предупреждает, разве можно распевать? - После мы долго убеждали старушку в том, что, конечно, благоразумнее было бы не ехать, но не воспользоваться трактором совсем бессмысленно, и что слова «будем песни петь» относятся к необходимости риска, и что этим-то особенным смыслом своим и силен русский человек, и этим смыслом отчасти и побеждает Красная Армия.

    2-я глава «Начала Века». Бывает сон, как откровение, как нечто яснейшее в своем открытом смысле и утверждении, как желанный конец исканий: найдено, и теперь все будет хорошо, и дальше не нужно спрашивать никого ни о чем, потому что все открыто.

    Но бывает, вдруг при пробуждении и забудешь все. Ужасно испугаешься, силишься вспомнить и не можешь, и чем больше силишься, тем железнее дверь и крепче замок. С мыслями так не бывает: если мысль пришла, то раз пришла, непременно опять придет. А вот со снами так наверно у многих бывает: забудется, как и не было, но жизнь, конечно, под влиянием какого-то события в душе приобретает особенный тон и приводит ко встречам, каких без этого может быть и не случилось бы.

    Это вот и повело Алпатова. Сказать, что снилась ему у Светлого озера девочка с большими глазами и Нагорная проповедь в ее словах... и нет! Из этого складывается как-то сон, но было не то: не девочка с большими глазами, а сама душа ее45 и не те известные слова Нагорной проповеди, а сияние слов. Что-то около этого. Но что? - Осела забота в душу вопросом и повела...

    Ночью вспомнилась семья Романова под Белевым, та же старушка благородная, как у нас, одна глухая с аппаратом, какой-то брат-неудачник, делающий белевскую пастилу46 и...

    Моя душа живет независимо от людей и вещей; у нее собственный ритм, который при смешивании с ритмом людей и вещей нарушается в первый момент, и я страдаю от этого. Но вскоре душа моя привыкает к новой среде, не обращает на нее внимания и начинает по-своему жить. И вот это привыкание, если смотреть со стороны, ставится мне в заслугу: хороший характер, хороший человек.

    «любви». Так я жил с Ефр. Павл. без любви, но хорошо 30 лет! И сам даже не знал, привычка это или любовь. Но мало того, мне думается, огромное большинство людей тоже так утопает в привычках, и вот почему все так волнуются, когда приходишь и пристально смотришь: до того забыли себя, что ждут суда со стороны.

    Уважаемый редактор, позвольте мне через посредство вашей газеты выразить благодарность всем лицам и организациям, поздравлявшим меня в день моего рождения 5 февраля с. г. с правительственной наградой. Михаил Пришвин.

    28 Февраля. Буря с юго-запада. Температура на нуле, кажется, скользит. На окнах ручьевые полоски сверху вниз. С 6 утра ждем трактора: нет уверенности, что приедет, и нельзя отказаться: может быть, и пришлепает.

    Читал статью Федина о Красной Армии47, статья похожа на подметенное гумно перед молотьбой. Но нам-то, знающим лицо хозяина и помнящим, какое это было гумно, - нас не удивляет: событие под Сталинградом так велико и люди так малы... и вообще, я думаю, тем-то и силен русский человек, что он не резко очерчен: глядеть прямо - человек как человек, а по краям расплывается так, что и не поймешь, где именно кончается этот и начинается другой человек, и в этом вся сила: один выбыл, соседи сливаются - и опять сила...

    Смотрю в себя и через себя одного понимаю все русское: до того я сам русский. Так, если хочу понять, откуда у нас берется столько героев, то сам эту готовность к геройству вижу в себе: как будто сидишь ни у чего и ждешь, что тебя позовут, и как только позвали, то ты делаешься будто снаряд: вложили тебя в пушку и ты полетишь, и с удовольствием, с наслаждением разорвешься, где надо.

    Из этого все и происходит, что нет у тебя ничего, подлежащего счету, мере, охране. И вот этот нигилизм у себя - для единства коллектива самое-самое добро. И это «добро» пересилило даже «добро» немцев: у нас это глубже, проще, правдивей, сильней, их коллективизм деланный, а наш природный.

    - За что ты сражаешься? - спрашивает Рузвельт своего солдата.

    - За баптистскую церковь в моем переулке, - отвечает солдат.

    - За что ты? - спрашивает он русского.

    У него нет ничего, и оттого он ясно ответит:

    - За родину.

    Пора уже, друзья, понимать любовь человеческую как силу и разделить ее: силу управляемую назвать любовью, а природную любовь, родовую, иначе как-нибудь, скажем: гоном или игрой, и разбить на периоды: как собственно игра или гон, или период выслеживания, кормления, собирания в стаи, разделения на классы, войну, революцию.

    Понятно, конечно, что электричество, самодействующее в атмосфере, и электричество, которое в наших руках и освещает города - все электричество. Но мы различаем электричество статическое и электричество динамическое. Так следовало и любовь разделить на статическую, природную, и динамическую, человеческую.

    Я хочу писать о любви управляемой...

    Ночью в постели, рядом с Лялей, я вдруг вспомнил ее мужа Александра Васильевича с удивлением: Ляля так благодарна за любовь, так вся в нее уходит, так создана для любви: не наслаждения, а делания жизни, что я просто не мог представить себе, как могла она бросить его, хорошего, любящего человека.

    - Что ты кряхтишь? - сказала Ляля. - О чем думаешь?

    Я ей рассказал, и она мне так ответила: - Мы с ним не равные люди: я могу жить с человеком только равным, чуть замечу - ниже! - и ухожу. Я такая. - Но ведь ты же сама говорила, что он хороший и м. б. гениальный. - Математик! Но какое мне дело до его геометрии, напротив, геометрия его есть заполнение какой-то душевной пустоты. Или геометрия у него, или семья с мужским превосходством, а вместе идти и расти он не может.

    1 Марта. Оттепель продолжается, весь день с крыш капель и снег оседает. Вчера в 2 дня отправил Лялю на тракторе, считаю большим достижением.

    Свою убийственно-холодную рассудительность теща выработала себе как слабое, нетемпераментное существо в борьбе с естественностью давления на нее здоровья людей. Каждый раз, когда она начинает донимать дочь своей рассудительностью, понимаешь, что эта «логика» происходит от укола самолюбия. У Цветкова, тоже великого рационалиста, невозможно добраться до истоков его чисто головной жизни, но можно догадываться, что и тут Рацио за недостатком таланта подменяет динамическую Мысль цельной личности и обороняет самолюбивое существо. Итак, Рацио человеческое есть распространенное орудие человека - доброе орудие, если человек добр, и убийственное, если он убийца. Так что Рацио сам по себе не подлежит моральной оценке, но вот истинное зло от Рацио, когда он подменяет Мысль. С каких времен стала происходить эта подмена? Знаю, что мы росли под обаянием Рацио и звание профессора было для нас моральным положением учителя. Большевики, поставив профессоров, инженеров и т. п. в зависимое положение от организаторов производства, часто просто уличных ребят, сами фанатики рационализма, нанесли, сами того не зная, культурнейшему нашему рационализму смертельный удар.

    Самое ценное для меня в Ляле, что она не дает к себе привыкать.

    2 Марта. В эту ночь слегка подморозило, собака с утра бежит по снегу и не проваливается. Сыплется крупа. Ветер прежний (SW), и к обеду, вероятно, опять развезет.

    «Известиях» Н. Тихонова ругательную статью на Гитлера48. Начинает с того, что Ratio Гитлер (я не читал Гитлера, но вероятно, так) подменяет разумом и слова его о том, что кончается век Ratio, переделывает в «кончается век разума». И таким образом в дальнейшем играет на неразумии Гитлера.

    Все прежние Серапионовы братья49 - Н. Тихонов, Вс. Иванов и даже благородный Федин - стали не братья, а снетки, потому что пишут на снедь. Получается впечатление от их работ, что это им необходимо так выправляться. Читаешь и благодаришь Бога за возраст, за ревность в таланте, а правительство -за ордена: слава Богу и Сталину, мне уж можно и не гладить утюгом газетную простыню.

    Позвольте, друг Тихонов, вам напомнить, что не Гитлер возвещает конец века рационализма, а Ленин, в словах Ленина: «Мы научим кухарку управлять государством» этот Ratio (разум) и ставится на свое истинное место в подчинение даже самому маленькому представителю человечества - кухарке. А помните, в прежнее время, что значили слова: «государственный человек», «государственный ум»? Ленин понял, что государственная машина есть, как и всякая машина, в подчинении обученного человека. Государство и государственные люди и соответствующий этому разум не есть что-то высшее, а как всякая машина, и люди при ней тоже механизмы и шоферы, а господином в машине сидит Правда. По-моему, если не вся, то значительная часть деятельности Ленина направлена именно к тому, чтобы разум человеческий не возвеличить, как было во Франции, а подчинить, как служебно-механическое начало, Правде. Гитлер думает о таком же подчинении механизма, но не понимаю, кто в его машине едет, кому она подчинена. Вот об этом-то, Тихонов, и нужно бы вам написать: какого - нового или старого бога везет военно-государственная машина Гитлера. Почему вам нужно подтасовать (Рацио и Разум), почему обман, почему всех считаете маленькими? Неужели же война, нападение Гитлера на Россию не дает вам достаточно фактов, чтобы произнести имя того бога, который расселся в государственной машине и занял в ней место Правды.

    Горький питался, как все настоящие русские писатели, народностью. Но он в своем искусстве слова не мог оторваться от первоисточника и так остался в гнезде, не имея способности выбраться и полетать свободно, как летит, бросаясь из гнезда, птенец-ласточка.

    Вынес Горького наверх особый, присущий народной среде романтизм, подхваченный Горьким в среде босяков. Вот эта близость к подвижным и малодоступным для интеллигенции слоям народа и была счастьем Горького. Дальше этого счастья он не пошел в своем творчестве и уже не летал на своих крыльях, а ехал вперед на политическом моторе. Я подозреваю теперь, и очень сильно, что это нечто народное; какая-то сила, выметающая немцев из России, в своем психологическом основании и есть тот самый босяцкий романтизм, которым питался Горький: вот на каких дрожжах вырастали наши генералы и герои военные. И вот отчего так смешно читать Рузвельта, когда он обходил своих солдат с вопросом, за что они воюют, и каждый отвечал ему конкретно за что-нибудь подходящее к программе демократических свобод. Поди-ка, спроси наших, за что? И я думаю, что новым Горьким сделается теперь тот писатель, кто с талантом и верой проникнет в среду военных романтиков (героев) и упредметит пухлый и парадоксальный романтизм горьковских босяков.

    В следующий раз надо хорошо разобраться в природе этого романтизма босяцкого, или социального, и рядом с ним более глубокого, религиозного.

    3 Марта. Ветер постепенно двигался по часовой стрелке с юга на запад, и когда вчера дошло до конца запада, ветер остановился, и сегодня пришло тихое, слегка морозное, прекрасное утро. Рано дятел начал долбить, закричали весенние вороны, показались заячьи и лисьи двойные тонные следы. Я взял на себя терпение не уйти из леса, пока не увижу глазами дятла, радость жизни охватила меня, и я почувствовал весенний праздник в лесу.

    Ходил за молоком к Захарихе и смотрел на деревенскую жизнь, как гость с планеты, где не бывает снега. Странная жизнь открылась мне по следам человеческим на снегу: все следы человеческие собираются к центральной дороге, в то время как между соседними избами лежат без следов огромные сугробы. Я узнал из этого, что соседи друг к другу не ходили, и тропинкой от соседа к соседу, от избы к избе вдоль деревни невозможно идти...

    4 Марта. Со вчерашнего дня северный ветер нагнал холод, и окна опять расцветились морозом. 5-й день Ляля в Москве.

    Вчера вечером теща доняла меня... Я несколько часов вертелся на постели без сна, питаясь почти сладостно кручением как будто ощутимых даже мыслей, пока, наконец, не догадался с большим вниманием и страстью прочитать ту прекрасную молитву, в которой призывается ангел, покрывающий и соблюдающий от всякого зла. Как только прочитал, так и заснул.

    Сквозь ветер злой, северный и стужу с хлесткой крупой показался человек-ворон, наш дезинфектор Ал. Мих., уставившийся в меня страшными своими безумными глазами: -Слышал кое-что. - От ворона? - Ворон ворону шепнул. - Ну? -Будто Ленинград опять бомбил и взял у нас обратно три города. - Эх, воронье вы, воронье, ничего не понимаете и знать не хотите: немцам все равно конец пришел, не от нас, так от союзников. Ворон же как будто и не понимает человеческую речь: что такое немцы, что союзники и каркнул: - А нам бы только поскорее конец.

    Все люди смертны.

    Я человек с бессмертной душой.

    Все умрут, а я не умру.

    Закон для всех - умереть.

    Но каждый может спастись.

    Это значит: он умрет, как и все, но смертью своею спасется: ему смерть будет выходом из неизбежного для всех конца.

    Для всех смерть уход, для она может быть выходом.

    5 Марта. За ночь ветер с севера пришел на запад, навалило опять много снегу сверх наста, передуло дороги, и сугробы преградили путь возвращения Ляли из Москвы. Завтра, вероятно, пойду пешком в Переславль к ней навстречу.

    При поддержке второго ордена, данного явно не в обиду, как первый (Знак почета), выскребло из души последние остатки раздражения на Союз чиновников, именуемый Союзом писателей. Это раздражение происходило из неловкости того же характера, как бывает у людей плохо и бедно одетых в обществе людей нарядных. Да и всякие бытовые формы существуют для отбора умных и свободных людей, сам Людовик XIV, быть может, надевал свой бутафорский королевский костюм только для того, чтобы, бросив этот вид на потребу профанов, внутри ее про себя оставаться смеющимся солнечным королем.

    Вспомнился Папанин - где он? Кто теперь думает о его подвиге? Что значит плаванье на льдине с обеспеченным продовольствием, в палатке на гагачьем пуху в сравнении с подвигом любой женщины в холодной квартире с детьми на тощем пайке в Ленинграде, да и везде, но... ордена ей не дадут, потому что 1) Папанин берет на себя беду сам, как необходимость при достижении цели, а женщина пассивно разделяет участь. 2) Папанин один, а «таких» много.

    Самое большое разделение людей, конечно, в свободе: кто идет от себя, или кого ведут: тут-то и есть весь мотив социального разделения. Среднего нет, кто говорит: «я сам иду и никого не хочу за собой вести». Таких нет, если «сам», то тем самым он тоже кого-то ведет.

    Самый великий дар на земле, это свобода, и образец нам Христос. Эту свободу не залепить бриллиантовым орденом. Но... и Христос есть тоже дар, и человеческий хитрый ум отлично подменяет Христа, и опять в церкви происходит то же -создалась очередь свободы, чины духовные, ордена, формы, каноны.

    Свобода во Христе. Но если кому-либо не дается свобода в государстве и он прибегает туда только потому, что здесь обделен? Вот если так, то и там, во Христе, образуется тот же порядок, что и здесь. Понятно... и вот для чего создано это мрачное аскетическое училище, этот черный переход отсюда туда (чего слово-то стоит: «черное духовенство»).

    Но пусть, перешел, а там опять то же: лиловая мантия с бриллиантовым крестом на белом клобуке. И никаким узилищем не поможешь, если чувство Бога не прямо дано, а ты берешь его в подмен: выбери бесконечный лабиринт самоистязания, и Христос все равно ускользнет. Христос приходит каждому про себя. Итак, Христос дан про себя, но не в подмен, и значит, никак нельзя свободу Христову ставить в какое-нибудь сравнение с человеческой свободой, с распределением ее по чинам и очередям. Христос - это жизнь про себя, совершенно от людей независимая: про себя во Христе может быть каждый свободен. (Милый друг, я живу про себя во Христе, и это есть моя тайна.)

    6 Марта. На рассвете сильный мороз в тишине и Каинов дым - это бывает очень редко в мороз при совершенной тишине: дым от труб не поднимается, а садится. И так собирается у земли из всех-то труб столько дыму, что как самый густой туман.

    От Ляли телеграмма из Москвы: Задерживаюсь бензином, здорова. Мало сказано, а врать она «во спасение» мастер. Я встревожился, и было трогательно, что теща, для спокойствия которой Ляля только и телеграфирует и врет, старалась меня успокоить.

    Славянский спор. В газетах опубликован конфликт СССР с несуществующей Польшей и сказано, что эта война учит славянские народы объединяться против Германии. Значит, немцы продолжают быть нашими учителями, и величайший их урок - это война. Мало того, немцы в эту войну чему-то научат весь мир.

    7 Марта. И еще солнечно-морозный день. Только поздно вечером ветер начал крутиться и установился опять с Ю-3.

    Деревья, молча, борются между собой: ни слов, ни крови, ни слез. Но присмотреться - и не только увидишь их ужасную борьбу, но много по ним поймешь и о борьбе в человеческой жизни. Когда я вижу в лесу два тесно растущих дерева, я всегда подхожу посмотреть на их жизнь.

    (Рассказ, как две сосны тиранили друг друга двадцать лет и, наконец, догадались: отвернули сучья на свет, и стало хорошо жить. Ели кругом обвал... Фото сосны. Сделать фото и описание двух сросшихся сосен. Возобновить охоту с камерой на лесных прогулках.)

    На вырубке сосна осталась одна. Сколько у нее по стволу отмерших сучков! Это кругом ствола и доверху частая лестница, и только на самой высоте зеленая метелочка. Подумать только, что ведь эта жалкая метелочка, и с нею жизнь всего дерева сохранялась неустанной борьбой с соседями, такими же точно деревьями, за свет, как и эти сосны, неустанной утратой.

    У них такая борьба, что одно дерево, бывает, насквозь своим сучком прокалывает другое, и все друг друга уродуют. Смотришь на это изуродованное обществом дерево и представляешь себе, каким оно было бы, если бы оно могло расти на свободе! Смотришь на сосну, и думаешь о странных людях, которые стоят против помощи деревьям и говорят о свободе деревьев в девственных лесах! Смотришь на эту сосну и о себе думаешь, о своей долгой жизни, тоже ведь только вершина осталась. Мысль, питающая, и какой бы я был, если бы мог расти в полной свободе! Смотришь на эту сосну и вспоминаешь тех чудаков, кто в старое время смотрел на род человеческий, как на лес, - что пусть он, как девственный лес, бьется деревом о дерево и обновляется пожарами - войнами.

    «сверх» и есть Божья милость, и я лично верю - это делает Бог.

    Но у других тоже и хорошо выходит и тоже сверх себя, но и сами они не верят, и люди не могут сказать, что это от Бога (Люцифер). В чем тут дело? Я когда-нибудь, наверно, скажу поумней, в чем тут дело, но сейчас мне кажется - Божественный отпечаток на сотворенных человеком вещах дает чувство радости, а может быть, вместе с тем и свободы.

    8 Марта. Снегопад, к вечеру ясно. Снимаю 16-летних допризывников и дивлюсь им: вполне созревшие воины. Думаю, что если в эту войну не придут люди к какой-нибудь более благоприятной форме борьбы, то следующая война будет войной мальчишек и дело войны у них будет школой и университетом.

    9 Марта. Ясный день и буря. К вечеру наволочь, тепло. Сейчас Россия на войне впервые проходит школу государственной жизни, а учителя - те же немцы.

    Читаю Достоевского с целью на фоне гитлеровского «все позволено» понять христианский вывод из этой жизненной необходимости всеми средствами вывести свой народ на широкий путь жизни. У Достоевского меня пока не удовлетворяет его запугивание мученьями совести и страхом. Чувствую в этом «смирении» личности перед слепой верой стыда падение идеи христианского смирения и косвенное влияние той же немецкой школы воспитания запугиванием. Венцом христианского смирения мне хочется понимать явление в человеке свободного независимого Духа, который «веет, где хочет».

    Вот я бы хотел увидеть в современном христианском герое движение души от формулы: дух веет, где хочет, т. е. действительного освобождения человека от обиды и злобы на внешнюю причину своей несвободы. Одним словом, если «в духе», то действительно все можно: дух веет, где хочет. Но в таком случае убийство процентщицы или карамазовский договор со Смердяковым50 исключаются: «в духе» сделать это невозможно. Значит, тема «все позволено» у Достоевского содержит порок, приводящий не к творчеству в Духе, а к преступлению и наказанию. Достоевский прав, такая болезнь существует и состоит в том...

    Можно много сделать и ничего не понимать. Детей надо учить не знанию, а пониманию.

    10 Марта. Подморозило. Корочка. Красное солнце и ветер. Смердяков, именуемый Витюков, лишил моего писательского пайка из-за того, что я получаю что-то в Купани. Еще укусило Замошкина письмо, что Ставский по-хамски обо мне говорит. Очевидно, это у него накипела обида на меня, как на зеркало, отразившее его нравственное и физическое уродство. Вообще, письмо Замошкина ввело меня в круг настроений мира отмершего.

    На глазах наших совершаются чудеса: у русского все отнимают, и в то же время в душе его, может быть, впервые отчетливо, ощутимо складывается родина, из ничего сила берется, и последние из последних гонят первейших воинов - немцев, и множество чудесного, непонятного осуществляется и становится видимым. А блохи в Союзе писателей все те же, и начинает приходить в голову, что эти блохи, да и вообще все виды и формы человеческих душевных состояний, не сумевших найти себе место в творческом движении и примкнуть к целому, - вот они-то эти существа и злые, как блохи, клопы, и милые, как бабочки, голуби, собачки - все это остатки, обрезки творимого человека, и дали материал для образования неизменных видов на земле, млекопитающих, или позвоночных, членистых и нечленистых, птиц, рыб и т. п. Я иногда и на солнце смотрю и на все эти звездные миры, как на обрезки материалов того торящегося существа, потому-то они и вращаются, и так медленно изменяются. И вся вера, все упование нас, обрезков, состоит в том, что Великий Дух, сам вечно возобновляясь, когда-нибудь возьмет нас всех к себе на заплаты, и это будет для нас долгожданным воскресением из мертвых. Вот тогда-то действительно все обрадуются, и лев ляжет рядом с ягненком51, и голубь сядет на крокодила, потому что всякой заплаточке найдется свое место, свое назначение, свое искупление в великом Целом.

    Все, что я сделал худого Ставскому, это - что уклонился из чувства брезгливости от личной встречи с ним в редакции «Нового мира» для объяснения, - вот и все. Он по содержанию своему, да и по виду, конечно, крокодил, и крокодил сентиментальный. Все писатели относились к нему, как к существу, чуждому литературе, глупо-хитрому и злому. Но я... вот мое заигрывание с ним и вдруг откровенное презрение и злобят его. Все, что может для меня выйти худого из этой злобы, - это что он мое молчание в литературе объяснит для таких же глупцов, как сам, счастьем моим с молодой женой.

    Не только Мефистофель, Люцифер и т. п. существа, будучи злыми, творят добро52, - сколько раз я замечал, что укус блохи или клопа имеет последствием рождение в задремавшей было голове какой-нибудь ценнейшей мысли. Так вот и сейчас укус блохи (Ставского) приводит меня к сознанию, что ведь и правда, после встречи с Лялей я ничего не написал для печати. Целые три года я ежедневно что-то писал для себя, но это не роман, не поэма, а какая-то бесконечная многотомная «Фацелия». Это писательство для себя, бескорыстное, сделало меня другим человеком, отстоящим от жизни на громадное расстояние: не три года, а триста лет - срок жизни вещего ворона. Но эта жизнь в себя, если так продолжать дальше расти, может и не выйти наружу для людей. И, пожалуй, если продолжать жить «в себя», никогда не напишешь романа о победе Алпатова над Кащеем. Вернее всего, для гигиены творчества мне надо вернуться к «Падуну».

    Эти бесконечные повторения в моих материалах к Падуну «надо» и «хочется» являются вследствие необходимости исходить из конкретности психологии мальчика. А между тем в «Надо» содержится [отец], в «Хочется» [сын], а в исходе борьбы мальчика (творчество). Сын - это «хочется», путь к свободе через страданье, а Дух - это цель, это достижение, это радость и мир, тот мир, который заключен в эпиграфе: «Да умирится же с тобой»53.

    Итак, мне хочется написать книгу для детей, но чтобы из этого вышла книга для всех, как у Сервантеса, - вышло, и особенно близко бы мне у Дефо54.

    11 Марта (1 неделя поста).

    Вечер вчера был хорош на заре. Я долго ходил по дороге в надежде встретить Лялю. Благодаря жаркому полдню дорога чуть-чуть наметилась по-весеннему, и так ее к вечеру прихватило легким морозцем. На том высоком берегу, где мы когда-то с Петей рыбу ловили, уже показалась земля, и на ней сплылись массами сосновые шишки и так замерзли. Вспомнилось, как мы тут рыбу ловили и ждал привычного тоскливого чувства утраты прошлого. И нет, ничего не было, напротив, подумалось, что и опять этой весной можно поудить рыбку. Так вот и во всем у меня: как появилось настоящее, перестало щемить прошлое.

    Из Чкалова пришло письмо от П. Н. Барто очень шумливое и многословное со скромным намеком выступить со своим кредо. Ответил письмом о пользе молчания, благодарил за поздравление с наградой и сказал, что награда эта мне приятна, первое, конечно, потому, что она от правительства, а второе, что она является свидетельством моей победы после долгой борьбы за русское слово.

    А что о «родине» мне трудно писать потому, что я говорил о ней и писал, когда об этом все молчали, и было уже даже вовсе неприлично говорить о родине без эпитета «социалистическая». А теперь об этом все могут писать...

    Пустой улей, не убранный с пчельника перед моим окном, так засыпало снегом зимой, что он исчез и потом с наступлением горячих полдней и оттепелей постепенно стал показываться. Теперь снег до того осел, что улей весь на виду, и на крыше его снежная обтаявшая голова величиной с улей. Золотая слеза на глазу гиганта, нарастая, падает и опять нарастает, и опять мерно падает, и постепенно меняется сходство. Пока я обедал, голова была Александром Македонским, потом заплакал Петр Великий, Наполеон. Но замечательно, что весенняя золотая слеза не унижала слабостью победителей, казалось, весна большого всего, у весны такая сила, что можно и должно плакать и победителю. Среди переменчивых фигур я ждал увидеть плачущим Гитлера, но не дождался: этого «победителя» весна своей золотой слезой не украсила.

    и так сильно, что, пожалуй, не будет больше на лыжу липнуть. И утро пришло такое же в буре серое и разрушительное для зимы.

    В докторском доме женщины в унынии особенном: ведь они войну понимают чувством к мужьям своим, и все домыслы их навертываются на это основание. Прошел слух («из верных источников»), что наши отдали обратно немцам Лозовую, Краматорскую55, всего 5 пунктов, что немцы бросили к нам на юг все силы, а союзники сидят и ничего не делают под Тунисом56 и что от них и не будет ничего для нас, и что, может быть, мы еще с немцами против них соединимся. Словом, полный упадок от одного только слуха, и это очень понятно ввиду молодости возникшего в них после Сталинграда патриотизма.

    Я вот думаю, возможна ли на земле любовь без того особенного чувства «моя» или «мой», приводящего к ревности, борьбе с соперником и победе, утверждающей собственность? Отвечаю: все возможно для личности и невозможно для всех.

    13 Марта. Тот же южный разрушительный ветер в тепле без солнца. На реке темные пятна по снегу с той и другой стороны занавоженной зимней дороги сходятся, вот-вот будет отрезан переход на ту сторону.

    После обеда Ляля приехала. Привезла одни неприятности (в Союзе - ничего! Флигель Кардовская назад взяла и т. д.).

    Ночью скорбел я о том тяжело, что Ляля вся целиком определилась на обслуживание меня и матери: я-то мог бы отлично обойтись и без ее обслуживания. И вот эта ее промена первенства резала мою душу. И больно уколола меня мысль о том, что за три года нашей жизни я не написал ничего. Да, я переделался в другого, глубокого человека, но до нашей встречи я жил в своей поэзии природы, как Адам до сотворения Евы, и семья моя была не семья, а игра моя в семью, а теперь с Лялей я впервые только и начал понимать жизнь человеческую в ее заботах о «ближнем» и необходимости «пахать землю в поте лица».

    А «по» нашей жизни я считаю бытие тещи. Именно вот теща делает нашу жизнь не артистической мечтой, как мы хотели бы, а жизненной реальностью, в которой живут «все». По аналогии я представляю себе Олега с его благоговейным трудом. После падения Ляли он хочет спуститься с вершины к ней, строить домик, работать, спасать ее. Смерть помешала осуществлению его плана, а если бы не помешала, то, конечно, тоже встретился бы с реальностью тещи, и его благоговейный труд претерпел бы такое же испытание, какой претерпела ее святая любовь к нему. Не знаю, как бы он вышел, как бы вынес эту вечную мелкую борьбу дочери с матерью, этот любовный спор, это жужжанье бытовое, истерическое с утра до ночи. Как бы он разрешил себе вопрос творчества в наше время, когда каждая хозяйственная мелочь приводит в такое же содроганье всех в семье, как волны в шторм бросают корабль. Перед ним тоже встал бы, конечно, этот тяжкий вопрос о жертве Дальним для Ближнего, как в раскаянии пожертвовал своим Дальним у Достоевского Раскольников, или же наоборот, пожертвовал Ближним для Дальнего у Ницше Сверхчеловек. Мне сейчас представляется то и другое как расколовшиеся половинки Христа.

    14 Марта. Весна звука. Вчера вечером заря была тихая с легким морозцем, и было очень далеко все слышно: люди разговаривают по дороге - далеко слышно! Вороны, возбужденные гнездованием, шорох лыжный по снежной корке - все приходит из дали, - кажется, будто воздух зимний прорвался. Значит, есть не только весна света и потом воды, а еще и весна звука (дятел, ручьи, птицы).

    Глиняный сосуд. Зина Б. прислала замечательное письмо-документ и между прочим в нем называет политику паутиной. Стиль письма замечательный, и если стиль есть сам человек, то образ человека из него выходит, как глиняный сосуд с чистейшей водой. Я буду об этом сосуде думать, когда начну письмо Рузвельту.

    умер в больнице. Перед смертью велел передать, что он меня любит. Эта смерть такая, что совсем как-то не беспокоит (обыкновенно смерть, как совершенный покой беспокоит живущего). Потому так выходит, что Владимир Евгеньевич был до того духовный, до того не от мира сего и как-то в мире совсем ни к чему, что смерть его была совсем как детский красный шар, привязанный на ниточке: оборвалась ниточка, и шар улетел. Из его стихов:

    Что за нити, тоньше света

    И невернее мечты,

    В ясных днях заката лета

    То слетают в сферах ясных,

    Паутинки всех прекрасных,

    Чья порвалась с миром связь.

    Ляля: - Человек, который никому был не нужен, а все любили его, и никто не подозревал, что любит, и меньше всех по- „f дозревал это он сам.

    15Марта. Садовник Слов (письмо Рузвельту).

    Глубокоуважаемый господин Рузвельт! И в те глухие русские леса, где я теперь живу и жил постоянно много дет, приходят газеты, и я узнал из них о Вашей борьбе за свободу совести, слова, свободу от нужды и страха. Я читал, как Вы летали над океаном и, спустившись в Африке, спрашивали отдельных солдат о личных мотивах их борьбы, и ответы солдат вполне совпадали с мотивами борьбы за свободу человека, высказанную Вами, как президентом. Читая это, я вспоминал ту фантастическую «Америку»57 с этим режимом, с мечтой о свободной Америке. С тех пор моя жизнь потекла в категориях немецкого «Пфлихт'а» (надо) и какого-то французского «хочется».

    Очень скоро я сам осудил свой побег в Америку, как детское легкомысленное предприятие, но немецкое Pflicht без «Америки» тоже не могло удовлетворить меня. Я после в германском университете понял, что немец в своем Pflicht соединяет и «Америку», т. е. немец выполняет свой долг если не с радостью, то охотно. И вот между Pflicht и Америкой внедряется у русского интеллигента некий посредник, третий нравственный начальник, назовем его «Правдой»; в этой «Правде» радостное чувство «Америки», т. е. личная жизнь, откладывается до тех пор, пока не будет выполнен гражданский долг во имя этой «Правды». Вы сейчас, г. Президент, можете видеть в развернутом виде представленную Вам мною картину души русского мальчугана: весь русский народ теперь, как мальчик, попал в классическую гимназию между немецким Pflicht и американской свободой с окончательной решимостью во имя «Правды» отложить мечту об «Америке».

    Я читал в газетах Ваши вопросы солдатам, за что они борются, и, как русский, удивлялся ответам американских солдат: один борется за баптистскую церковь в его переулке, другой за семью свою, третий за положение в литературе и т. д. Спросите внутреннего человека, живущего в русском солдате, за что он борется, и я не знаю, найдется ли хоть один солдат в Красной Армии, кто так конкретно определился бы лично в этой борьбе... Более того, и совершенно искренний человек, настоящий, глубоко русский, не сказал бы вам даже, что он борется просто за родину. И еще больше, человек верующий в Бога никогда бы не ответил у нас, что он воюет во имя Божие. Это безмолвие русских людей на такие вопросы личного самоопределения не означает, что в народе нет родины, отечества и Бога. Но когда я становлюсь на точку зрения американского человека, мне это безмолвие так же странно, как молчание торфяного моря в наших русских бескрайних лесах. Это безмолвие колоссальных богатств горючего ждет искры - безмолвие русского народа ждет большого вопроса. Я это знаю по себе, вернее, по той части души, которая совершенно русская: эта часть души пребывает в молчании, а когда приходит вопрос со стороны, я сам удивляюсь, откуда что берется.

    Но я думаю, в этой войне безмолвие русского народа [кончается], и если отдельный человек не посмеет ответить на вопрос, за что он воюет, то все вместе делом своим, жизнью своей они отвечают, что они борются за Правду. И вот почему у нас нет личных интересов, как в ответах американских солдат: в этой Правде, в настоящую минуту соединенной с именем Сталина, в огненно-сплавленном состоянии содержится все, что и в окаменелых и ничего не говорящих понятиях Родины, отечества, Бога.

    Я Вам пишу искренне, г. Президент, как человек, если и не совсем понимающий смысл своей родины, но, смею сказать, созерцающий ее в своей личной душе. Во мне самом лежит это безмолвие, о котором я только что Вам сказал. Большую часть своей жизни я провел в диких русских лесах, ныне так возмущающих немцев своей запущенностью и бесхозяйственностью.

    а особым неизмеримым состоянием благоговения к Целому. Только эти, столь запущенные для немецкого глаза леса, воспитали во мне художника слова.

    Посмотрите на природу животных, сколько у них противного визгу, крови и слез. И посмотрите на деревья наших девственных лесов, стремящихся к небу, на растения, на цветы в их благоухании и таком выразительном молчании. Да, Гуттенберг оказал очень большую пользу для распространения слова, но самое слово не [сочиняется], не делается, а вырастает.

    Вот и я так научился в тех лесах: я очень и очень стремлюсь, очень желаю - очень, делать много, чтобы вырастить целый новый сад своих слов, но сам лично остаюсь в безмолвии скромным садовником. Спросите меня, за что я воюю, и я, садовник слов, не сумею найти слова, состояние души моей определить ни одним из обыкновенных слов: Родина, отечество, Бог, и отвечу лишь, как русские: за Правду.

    Вы на это скажете, может быть, что вот за что схватился разоренный материально русский человек, выставляя ценность своего безмолвия. Нет! я думаю, Вы этого не скажете, Вы - человек, поставивший себе творческую задачу создания длительного мира - знаете, как творческая личность, без сомнения, тот этап творчества, когда всякое имя плавится в безымянность, с тем, чтобы возникло новое имя с новым содержанием. Но наши бывшие учителя и ныне смертельные враги всего славянства, немцы, наше выжидательное безмолвие понимают как женственность, и себя, высшую расу, как суженого России.

    Вот теперь я подхожу, наконец, к той искре, которая воспламенила мое сердце, и ум мой схватился за мысль об «этом»: написать самому Рузвельту, как другу человечества.

    «дедушка русского флота» ботик Петра Великого, и вся усадьба называется Ботик. Из осажденного ныне города Петра, ныне Ленинграда, сюда на Ботик эвакуировали маленьких детей, подобранных большей частью на трупах своих матерей, умерших от голода. Спасаясь от гибельной дистрофии, несколько женщин-педагогов взялись спасать этих детей по мудрому совету одного ученого: спасетесь сами, спасая детей. Это были дети, у которых вместо ягодиц висели мешочки; тело как сумка с костями, а волосы - сплошные колтуны с кишащими насекомыми.

    Поход в Переславль. 16,17 и 18 Марта.

    Токовик. Лесную птицу, первую с прилета или первое токование, всегда, мне кажется, я первый вижу и слышу, но грачей и скворцов никогда, всегда кто-нибудь скажет, что прилетели грачи или скворцы, и после уже сам увидишь. Я еще не видел грачей, но сказали, что они прилетели за два дня до Грачевника (4-18) марта, что тоже и скворцы уже здесь.

    Иду я в Переславль и жду увидеть грачей и скворцов. Вчерашние полдневные лужицы на утреннем морозе обратились в стекло и блестят на восходе, куда только не проникнут солнечные лучи: из глубины леса, как окошечки. Трогательно смотреть, как сосны за сто лет своей жизни сумели все свои огромные сучья направить на восток. Кажется, это не сто лет прошло, а сейчас только случилось: солнце восходит, и они повернули к нему ветки, как руки. Тетерева выбрали себе такой тонкий сухой сучок, чтобы их со всех сторон прогревало и освещало. И когда солнце хорошо разогрело, то один из них, наверно, ярый будущий Токовик, вытянул шею, раздул хвост и впервые попробовал свой голос, и я первый это услышал и очень обрадовался. Весной света я сам такой же: пусть весь мир в огне, а мне радостно и не знаю чему: какая-то сила влечет меня к радости, и я знаю, что если мне удастся как-нибудь показать ее людям, никто меня не осудит, а скорее всего и сам обрадуется.

    - Опять заходил, - узнал он меня.

    - Весна началась, - ответил я.

    - Началась, а живем-то как!

    - Живем победами.

    - Ну, хорошо, мы не знали и шли, но ведь были и такие, кто знал и на душу все принимал, те-то как?

    - Те, кто знал вперед, - ответил я, - были тогда еще больше под неволей, чем кто не знал: они должны были идти. Те, кто не знал и думал, будто настоящая жизнь есть благополучие, тот был счастливый человек, такой же счастливый, как баран, не ведающий часа своего от ножа.

    - Вот это верно, - ответил стрелочник, - как бараны.

    - Ну, вот, а те, кто знал, что ножа всем не миновать, повели всех против ножа.

    - В том, что всех же не убьют.

    - А те, кто выживет, не будут баранами?

    - Мало ли таких останется, и опять они жизни обрадуются, и там новые детки, новая травка, и опять станут баранами: не миновать барану бараньей судьбы.

    - Нет, ваша неправда: если кто и узнал про себя, что бараном живет на зарез, - помолчи: пусть они жизни порадуются.

    - Нет, я за правду, только говорю, что не именно в том правда, чтобы каждый баран вперед знал свою смерть, правда в том, чтобы дать ему до смерти сколько можно и порадоваться.

    Ближний и Дальний. «Люби ближнего», это значит, конечно, люби Дальнего в ближнем. А «люби», это значит именно, приближай, потому что любовь есть сила приближения Дальнего. Если говорится, что «враги человека домашние его», то значит и в ближнем враг человека - это его домашняя часть. И «люби врага своего» - это значит: с помощью Дальнего изгоняй из «ближнего» его «домашнего», чему и посвящает бедная Ляля напрасно все свои силы.

    Прибежали в избу дети...58

    Когда встречаются двое переживших ленинградские ужасы59 то все равно стряхнувший «в час урочный гостя ждет»60.

    семья дальше и дальше.

    Все дети, спасаемые, были просто мешочки с костями, но один был очень упитанный. После уже дети рассказали, узнав от него, что он съел 17 человек и последнего дядю Костю. Никаких проступков этот людоед не совершал, но самый факт пребывания людоеда в колонии детей был такой, что пришлось мальчику отказать.

    Во всех детских колониях непременно бывает вождь, который в играх имеет огромное влияние и облагает детей данью. Непременно тоже всегда есть и шут, достигающий влияния шутовскими приемами. Это годится в Падун. И еще, что дети все кулаки.

    Солнышко - девочка, которую родители на руках носили и все ей отдавали: она здорова, пухленькая, а родители умерли от голода, и она осталась одна. Солнышко замкнулось.

    за него страдала Ляля в Москве и привезла московскую воду. Стал вопрос, кто налил воды?

    20 Марта. День такой же, как вчера. Постепенно весь воздух наполняется звуками. Девочка маленькая вышла в лес, идет по насту и поет...

    21 Марта. Тетерев пробовал начать токованье, давился, запинался и обрывал.

    Солнце. Снег держится только северным ветром, но так измывает полднями, так зернится и сбегает с земли водой, что теперь уж и мало его и надежды мало на большую воду. Мы ходили в Новоселки фотографировать. Слышали о разгроме семьи «врага народа» Коршунова и о том, как храбрый родственник Иван Лукьянович проник в НКВД и отбил трех маленьких детей от ссылки на север («Чем детки-то виноваты?»). На обратном пути зашли к Митраше, и я выслушал его символическое толкование моего сдуру написанного и самого глупого рассказа «Филодендрон»61. По этому поводу Ляля сказала: - Я не люблю твоего юмора и вообще не люблю юмора народного.

    - Вспомни народный юмор Шекспира: сколько в нем презрения, сколько злости, и даже добрый Чехов настолько интеллигент, что не может улыбнуться чему-нибудь вместе с простецом. Всякий человек, получивший образованием своим индивидуальную обработку, теряет доброе простодушие, и смех детски-простодушный, как у меня, достоин изумления. А что ты это «не любишь» - это неверно: ты не понимаешь, как не понимаешь материю природы, любишь природу, а не знаешь, как и за что в ней взяться. Ты любишь духовно, а этого мало и, может быть, это и слабо и бедно. За ночь Ляля это обдумала и утром решила написать Замошкину и дать ему идею написать о юморе Пришвина, как о душевном движении, возникающем до мысли или предшествующем мысли.

    М. слышал от кого-то с фронта, какой ценой досталась победа под Сталинградом: массы людей просто бросались в огонь. -И ничего не поделаешь, - сказал М. - организация, машина, скрипят, рычат шестерни, а вертятся, всем не хочется тереться, стираться, трескаться, но что поделаешь, - одна шестерня другую вертит. - А нельзя ли такую машину придумать, чтобы она могла людей от машины спасти: машину-спасительницу?

    На юге теперь началась, кажется, последняя фаза поединка Гитлера со Сталиным62. Удастся Сталину и на этот раз одолеть -немцу капут, и Европа загорится, нет - союзники, подождав конца русского, немца прикончат. Так сейчас понимает войну масса

    На закате мы из Хмельников возвращались домой, солнце было совсем низко, но еще не село, а луна бледная еще не окрепла. Луна была на лиловом, ниже лилового голубое переходило в темно-синее, и все вместе на стороне луны было как «на воздушном океане»63, или как у Врубеля64: мир красок в мысли, не спустившейся в сердце.

    А со стороны солнца низко над самой землей неслись теплые горячие лучи, зажигали по пути березки, окошечки льда, и вдали окошки человеческих жилищ. Я вспомнил: «Да будет воля Твоя на земле, как на небе», и что небо - это мысль моя и земля - сердце мое. И я молился про себя на ходу, чтобы мысль моя пришла в сердце, и от этого Слово стало плотью и начало быть и влиять.

    Вот почему все сектанты заняты переводом св. Писания на свое понимание, почему художественное произведение они толкуют по-своему: это они делают подмену Мысли (или Образа) движением сердца. Психологически сектанты мало чем отличаются от политиков-революционеров65, подменяющих своим частным смыслом общее дело Мысли.

    Злая воля рождается как ветер, но и эта воля, и этот ветер, разрушая, обновляет воздух, и жизнь на ветру в разрушении, сохраняет в себе мечту о возвращении каких-то милых норм жизни. Мы будем жить долго и не доживем, и после нас, может быть, и так до конца столетия будут жить, мечтая о норме.

    Наталья Аркадьевна чуть что - и сейчас же ссылается на какую-то нормальную жизнь. - Мамочка, да нет же такой нормы теперь. - Теперь нет, но она когда-нибудь да будет. -Вовсе не будет такой, как ты думаешь. - Но она должна быть!

    Раздел сайта: