7 Марта. Утром выедем заключать договор о даче в Пушкине. В среду буду читать Филимонову (позвать и Леву) «Ключ правды» (1-е чтение). Знаю, что в деталях все прекрасно написано, а пока вслух людям не прочел, не могу сказать, хороша ли вещь, совсем даже не уверен. Пример «Иван Осляничек»: детали бесподобны, а в целом вещь никуда не годится.
8 Марта. Сравнивая с другими свое положение в Советском Союзе, я должен признать себя счастливым больше всех (даже и Михалкова), но если судить, не сравнивая, то все представится в ином свете. Так что же? Неужели в Советском Союзе люди так несчастны, что я, старик в 71 год, [кажусь] самым счастливым?
Каждый вид животных, если бы только мог беспрепятственно размножаться, заполнил бы собою всю землю. А человеческий индивидуум, т. е. один единственный человек, если бы мог свободно распространяться, заполнил бы один собою вселенную и объявил бы себя богом. Вот почему нельзя никому на земле позволять жить для себя, и каждый из нас, если он верующий, ограничен волею Бога, а неверующий волей своего начальника. Но каждый, имея в душе семя личного распространения во всем мире и в то же время в этом подавляемый, имеет возможность распространяться дальше, чем следует, путем обмана, и вот таким средством обмана в борьбе с ограничительной правдой является искусство и все его «бессмертные» деятели. Отсюда вывод ясный, что только верующий в Бога человек может стать правдивым художником.
- Учитель, что делать, если я по природе своей художник и хочу быть правдивым и великим, но Бога не чувствую?
- Тогда найди себе верующего человека и полюби его: он будет верить в Бога, а ты люби человека, и будете с ним вместе у Бога.
- Но если я и полюбить никого не могу?
- Тогда просто женись, и твое физическое размножение поставит тебя в условия животного ограничения.
Читаю «Великий язычник» (Гете) какого-то француза и понимаю, что язычество Гете он видит, напр., в том, что Гете, чувствуя в себе великое призвание, подло обманывает Франческу и бросает ее.
Выходит так, что если бы Гете подчинил свое великое призвание узам Гименея, то поступил бы как христианин?
С подлинно христианской точки зрения, однако, можно доказать, что тогда Гете зарыл бы талант свой в землю и, значит, поступил бы не как христианин.
Мне думается, что понятие «язычество» создано попами как ограничитель движения личности в Духе Святом.
Вероятно, это понятие происходит из эпохи борьбы человека за единство Бога (Иеговы), и тогда поклонявшиеся силам природы, Солнцу, Луне и т. п. назывались язычниками.
В христианстве современном эти ограничители должны быть сняты, и силы природы, благодетельные человеку, должны быть в Боге поклоняемы и славимы.
То же самое и верующий художник, пусть он эгоист, как Гете, может распространяться как личность во всем мире. Христос снимает страх и узы со всякого художника, признающего Бога своим вождем. Если же Гете поступил «подло» в отношении женщины, то гораздо подлее оправдывать эту подлость творческим эгоизмом и такую мерзость определять как «язычество».
Если я мыслью заполнен, то какой же еще мне нужен мир? Я иду в мире, в нем замечая лишь только чтобы возможно было идти. Но если я мысль потерял, то обращаю острое внимание к миру, чтобы найти потерянную мысль, и мир тогда мне представляется каким-то огромным вместилищем потерянных мыслей, среди которых находится где-то и та, которую я потерял.
9 Марта. Вчера читал в первый раз «Повесть нашего времени», присутствовали: А. А. Филимонов, Б. Д. Удинцев, А. С. Яковлев. Филимонов забил даже Удинцева, а Яковлев почти ничего не мог сказать. Но в общем я сам понял и могу впервые сказать, что это действительно сделана вещь та самая, которой я хотел («со славянской душой»). Название «Ключ правды» надо отбросить. Еще надо вступительный тематический диалог (спор) разработать с целью лучшей вырисовки действующих лиц (не слова бы спорили, а натуры). Еще пересмотреть личность сказителя. Общее мнение, что ни один редактор не возьмет на себя риск печатать, а надо действовать через Жданова или Щербакова.
Вчера же, благодаря освобожденности своей от повести, бросился в объятия рыболовного общества, купил спиннинги и пр. Помирился с Плетневым. Потом пришли хорошие вести о Ляле, и таким образом вся намеченная программа зимних дел выполнена: 1) Сделана операция Ляле. 2) Написана за зиму крупная вещь. 3) Ремонтирована машина. 4) Добыта дача.
Вечером был на лекции о спиннинге. Узнал, что щуку можно поймать на окурок, что толчок блесны о воду побуждает рыбу броситься и схватить приманку. Хорошо бы затянуться в рыбный спорт: круглый год охота и не надо собак держать.
10 Марта. Дела: 1) Литфонд и справка. 2) «Госиздат»: Чагин и бухгалтерия. 3) «Новый мир» и корректура (телеф. Замошкину). 4) Книги, бумагу, карандаш Ляле. В11 д. позвонить в Литфонд.
Вечером был на лекции «международное положение». Понял германское нападение как выражение нашего же старого противоборства большевикам, одно с другим соединяется плюсом и все. Все проще: Америка меньше боится большевиков, чем немцев. И вот что у Гитлера: – В Европе если падет Германия, то победители будут не Америка-Англия, а Сов. Союз.
11 Марта. Под влиянием написанной задорной повести, отчасти также от успеха «Лесной капели», а также [благодаря] починке машины, устройству дачи и т. п. чувствую в себе некоторую долю вызывающего зазнайства в том смысле, что все писатели трусы и пишут плохо от трусости, а я герой и пишу хорошо. С этим надо покончить, потому что не знаешь, где тебя самого стерегет человек с камнем в руке и что это существо, стерегущее тебя, не зависит от эпохи и твоего положения. Вот было, Гершензон «открыл» стихи Пушкина и поспешил сам себя возвеличить, но однажды утром к нему входит Саккулин и объявляет: это не Пушкина стихи, а Жуковского. Или в наше время Михаил Голодный написал, казалось, хорошие стихи: «Месть сомкнула кольцо». Но кто-то без подписи напечатал в «Правде» о том, что стихи никуда не годятся, потому что «месть не может сомкнуть кольцо». Явно вздор! Если месть не может «сомкнуть», то ветерок тоже не может играть кудрями красавицы. А завтра кто-то без подписи с камнем в руке станет на твоем пути и собьет тебя. Помни, друг, что ты держишься милостью к тебе, и весь подвиг твой (если он есть) держится милостью, и вся свобода твоя есть дар, а не выслуга. (Вложить в Милочку этот «дар».)
12 Марта. В церкви стоять нельзя, такая толкучка: не стоишь, а движешься толчками, и это надо постом принимать как за грех: полна церковь грешников, все спешат, все в делах... <Приписка: И чем зверистей рожа грешника, тем чудесней его появление в церкви, в этом чуде – бездонная глубина христианства.>
Прекрасней нет ничего на свете дерева, но и на нем есть грех, а то почему бы оно стоит и почему на нем птица, самое вольное в мире существо в своем движении: птица и дерево, может быть, когда-нибудь были в одном существе. Я хотел бы, как дерево, стоять неизменно на одном месте и, как птица, быть совершенно свободным в движении.
Почему это бывает, что мысль какая-нибудь обыкновенная и постоянная, если напишешь ее, становится значительной?
Если Гете был язычник, то ведь он же ради Христа был язычником, и долг критика не повторять язычника с его именем, а напротив, сделать Гете христианином и ввести раба Божия Вольфганга в церковь.
Из-за дома высокого на дворе у меня виднеется крест невидимой церкви, на кресте сидит часто галочка, и когда я утреннюю молитву читаю, то с галочкой на кресте моя молитва бывает доходчивей (так мне кажется).
Когда вижу на дереве птицу, чувствую полноту жизни: в неподвижный рай дерева птица вносит движение...
Так и поэт среди догматов религии и моралистов-проповедников, с той разницей, что на дерево птице <зачеркнуто> хоть сесть-то можно, а поэта до смерти оставляют в язычниках и непрерывно гоняют, чтобы он не устроился и не засиделся в добре.
Слава поэта похожа на шест, которым гоняют голубей, чтобы они летали и не рассиживались.
Поэт, преданный славе, летает как голубь под свист мальчишек.
Но горе, что и без славы нельзя: добивается славы, а когда приходит, то получается, как у Маяковского: маялся, маялся, достигал славы, и на вот тебе на после смерти площадь в награду. Площадь Маяковского.
Кто подумает, кто вспомнит на площади Маяковского самого поэта? Реже, по-моему, гораздо, чем едущий на «форде» вспомнит создателя этой машины самого Форда.
Как ни скудна жизнь Левы, но у него семья, и он семьянин.
У меня же никогда не было этого чувства, что семья всерьез, мне было так, что я пишу, а возле меня что-то копошится, и я, желая быть как все, называю это семьей.
А Ляля? С ней мы, как две птицы, сели на крест отдохнуть, одна птица по правую сторону, другая по левую.
Мы с Лялей не муж и жена, а как две птицы, летая, измучились и сели на крест отдохнуть: одна птица села по правую сторону, другая по левую.
В жизни так можно измучиться, что и крест Христов покажется отдыхом.
Нет, мало того, чтобы твоя поэзия привлекала к тебе сочувствие и нашла тебе друзей. Нужно самую поэзию освободить от службы тебе и создать вещь независимую, чтобы все вышло как воздушный шар: ты его наполнил, и он от тебя улетел.
Наше творчество не противно только в том случае, если сам себя не считаешь гением (это пусть люди тешатся своим рысаком, это для них площадь Маяковского), а, зная, какой это мучительный труд, ставишь себя наравне с теми, кто добросовестно выполняет свой жизненный долг, смотря к чему кто приставлен: один воспитывает детей, другой пишет поэмы.
<Зачеркнуто: Каждый раз, встречаясь с О. К., удивляюсь: почему эта красивая женщина с отсутствующим взглядом так зовет к себе... С духовной стороны она меня [не знает], с физической... я старик. На днях мы встретились опять, и она опять... После того я спросил Лялю: – Что это она со мною так? – И Ляля ответила: – Да она так со всеми. – Какая простая разгадка, а между тем сколько эта женщина порождает таких же, как я, вопросов. Да и одна ли она такая...>
Приходил Бианки, рассказывал, как на Каме церковь открывалась и коммунисты говорили: – Если за нас, так пусть молятся, ну, а молодежь от этого надо беречь. – И так в широких массах коммунистов к церкви враждебное отношение из-за старинного политического недоверия. Отсюда вывод: что повесть надо очистить от религиозного налета совершенно и сохранить в ней в этом отношении только самое необходимое.
Был на свидании с Лялей. Плохо поправляется. – Ничего, – сказала она, – я тебе и в таком виде сгожусь.
13 Марта. <Зачеркнуто: Читал роман Гете с Христиной и фон Штейн и понял все свое писание о природе тоже как «пантеизм», т. е. признание родового чувства священным («язычество»). Роль фон Штейн у меня играла В. П. Измалкова, роль Христины Ефросинья. Интересно, что у меня обошлось без Италии и классицизма, гораздо проще и понятнее. А раз можно испытать то же чувство жизни без Италии, то и «язычество» Гете есть не язычество в смысле религиозном, а «классицизм».>
Не «язычество», а поэтический эгоизм– Будьте как дети.)
Великие люди появляются сами собой, и нам о них заботиться нечего, напротив, чем труднее условия жизни среднего человека, тем препятствия эти более благоприятны для гения. Наша забота должна быть направлена к среднему...
Церковь так и делала: собирала в целое маленького бесчисленного человека и давала ему смысл великого.
Неверующая русская интеллигенция представляет собой не собор маленьких людей, а сбор (организацию) вождей (т. е. великих людей), интеллигенция в России – это выход козлов из стада овец.
Перемена типа коммуниста в наше время сравнительно со временем молодости Ленина понятна: при Ленине коммунист обладал психологией вождя, а теперь средний человек (овца) включен в коммунизм и организован теми вождями. Таким образом, тип вождя-коммуниста (козла) закрылся вновь созданным типом среднего коммуниста (овцы).
Отсюда ясно, у тех и других должно быть разное отношение к Богу: у вождей это было богоборчество, они боролись с Богом за человека – у созданного ими стада полное забвение Бога, их идеалы только потребительско-человеческие с элементарной моралью (здоровье, размножение, развлечение или «культура»).
Значит, ненависть к религии теперь исходит именно от среднего человека (орденоносца, стахановца), покоренного в организации дурака, рационализированного, механизированного.
Вывод из всего рассуждения для «Повести нашего времени»: осмыслить время созданием образа вождя-мстителя (Алеши) – это открыто. А тайный выход из положения одураченной овцы будет показан русским характером вещи («славянская душа»).
А не для повести надо думать так, что «славянская душа» может стать вешалкой, на которую после войны европейцы и американцы будут вешать свои лучшие одежды. На этом пути (национальном) и будет продвижение коммунизма, только национальное начало будет содержанием, а коммунизм формой, т. е. что коммунизм освободит нас из своего плена и станет формой.
14 Марта. Учился ездить по Москве, сам ездил благополучно, но учителя моего Петю оштрафовали.
Ляля в пятницу возвращается из больницы. Думал о ней все время болезни с благодарностью: она дала мне непререкаемое счастье. Но я обманывался в том, что это не просто счастье, как у всех счастливых, а какое-то возвышенное состояние души, включающее в себя и подвиг. Нет! Я по существу своему в этом счастье остаюсь прежним поэтическим эгоистом, получающим даже и свое христианское сознание не через подвиг, а как дар через любовь к женщине. По-видимому, А. В. именно это имеет в виду, когда говорит, что со мной «не согласен». И Бога, и Христа, и церковь я получаю только через ее любовь, но что же делать, если я заключен в круг «язычника» и выйти из него – это значит себя самого насильно переделать и быть ханжой. Но оправдание моральное моего счастья заключается в моей любви: тем, что я люблю ее, я имею выход из эгоизма. Именно это я и должен всегда сознавать, что ее духовный потенциал много больше моего, и когда происходят у нас мелкие столкновения, никогда нельзя мне противопоставлять победно ей свой потенциал, т. е. свой поэтический эгоизм. Только с ее разрешения я могу быть эгоистом (язычником), и я должен всегда помнить, что это она мне всегда разрешала и даже больше: этот эгоизм-то мой она именно и любит.
Петя облюбовал себе место в Петушках, и я этому очень рад.
15 Марта. Вода! Еще дождь, и реки пойдут. Говорят, где-то грачи, но мы весь день ездили и не видели (ездили на лесопильный завод). Инженер задал мне вопрос: почему везде, куда бы мы ни пришли, живут лучше нас, и когда мы придем, везде становится плохо? – Потому (подумал я, но, конечно, ничего не сказал), что там живет человек для себя, а у нас никто для себя не живет. – Для кого же у нас живет человек? – У нас для правды живет. – Понимаю, у нас не для себя, а все на правду идет. – А в чем правда? – Об этом нельзя ответить ничего <2 строки вымарано>.
Как хорошо сказал Наполеон, что трагедия с какой-то точки зрения может быть больше истории.
16 Марта. На свидании с Лялей. В субботу выходит. В понедельник телефонный разговор с Федоровым.
- Почему под немцами в населении сохраняются запасы продовольствия, а когда русские приходят, все исчезает?
- Потому что у немцев свобода торговли, т. е. там разрешают каждому заботиться о себе, у нас же гражданин прежде себя должен думать об государстве, за что получает паек по заслугам.
Любить – это значит другого человека ставить выше себя.
<Позднейшая приписка: Так, но ведь любят же и маленьких. И какая-то любовь наживается, идет в основной капитал, другая проживается и проходит>
«я не согласна») и все чувство направлено к тому, чтобы пострадать («я согласна» – значит конец любви). Это любовь поэтического эгоиста, бессознательно отнимающего у возлюбленной душу: такой поэт как вампир, и им был Гете, но, наверно, и каждый поэт. (А вот тут-то и есть «язычество», т. е. жертвой в конце концов является она, но не он; в христианстве, напротив, она «неисчерпаема», она – дева-мать.)
<Позднейшая приписка: Разработать и дать главное: 1) любовь проживается, 2) наживается.>
17 Марта. Лелеял я идеал летописца Нестора, когда начинал эту повесть нашего времени, и потерял: в наше время не может быть Нестора.
18 Марта. Весеннее равноденствие. После обеда выезжаю за Лялей в Кремлевку.
Когда Ляля скажет нехорошо или что-нибудь сделает неприятное, то я иногда подумаю о всей Ляле нехорошо и после за этот грех pars pro toto1 бываю жестоко наказан. И думаю, что большинство неприятностей, обид, ругани, ядовитых уколов, косых взглядов и т. п. происходит именно от склонности всех людей за случайное в человеке (напр., истерика) делать ответственной всю его личность. Вот затем и указано любить ближнего и прощать его: чтобы сохранять от погрома внутреннего хорошего человека.
<Позднейшая приписка: К теме: искусство как поведение.>
<Позднейшая приписка: От поэзии через испытание временем в конце концов остается человеческий документ, как от весеннего ручья камень.>
Прочел книгу «Великий язычник» (Гете) и вспомнил, что знаменитые когда-то его романы теперь нельзя читать, первая часть «Фауста» вся расхватана и разобрана по рукам, вторая – достояние истории. Но лирические стихотворения остаются и теперь свежи, как тогда. Но так и моя «Лесная капель»: она тоже останется, и мы в этом с Гете равные люди: такой великий, как он, и такой маленький, как я. Возможно, если и всех людей так испытать на время, то так и все, большие и маленькие в чем-то сойдутся.
Заступница. Шла женщина хорошо одетая с девочкой лет десяти. У водосточной трубы стоял мальчик, лет четырех, в бедной одежде и, видно, ожидал мать из лавки внизу. Случайно девочка задела мальчика и, не заметив, что опрокинула его под капель, прошла мимо. Как раз в этот момент из лавки выходила мать опрокинутого мальчика и, как тигрица, прыгнув, догнала девочку с матерью в хорошей одежде, ладонью хлопнула девочку по заднице, сорвала злость. В это время откуда-то навернулась восточная женщина, седеющая, с благородным профилем, вероятно, грузинка. Увидев, что разъяренная мать, русская баба, толкнула, страшно возмутилась и крикнула ей: – Ну и мать, ребенка бьет! – Да и мой не котенок! – ответила ей в бешенстве баба. Может быть, благородная грузинка и не оставила бы эту бабу, и на крик ее собрался бы народ и рассудил бы все по-своему, или в милиции бы разобрали, кто прав, кто виноват, но вдруг грузинка обратила внимание, что девочка, толкнувшая мальчишку, была типичная еврейка, и мать ее тоже, и что она попадала в спор русской разъяренной матери, полунищей, в лохмотьях, с богатой еврейкой в каракулевом саке. Тогда весь благородный порыв у грузинки кончился, и женщина, смолкнув, поникла головой и скорей-скорей перешла улицу и скрылась в переулке.
как выйти из создавшегося положения. – Ты как-то умней себя выглядишь, – сказал я ей, – наверно, ты за это время жизнь свою передумала. – Нет, – ответила она, – я совсем ничего не думала, как дурочка.
19 Марта. У людей, соединенных между собой общим языком, обычаями, культом, историей, ну, вот скажем, хотя бы людей русских, есть в душе какой-то более или менее подходящий образ примерного своего человека, на которого каждый и глядит как на образец поведения и, глядя на немца, на еврея или китайца, сравнивает: «вот какие мы, и какие они». Это «мы» берется из себя с того образца, а «они» – со стороны. Не думаю, что этот субъективный образец своего родного, понятного человека был бы неизменным, этот образ, конечно, меняется в русской истории; допетровский образ русского человека, наверно, не такой, какой создался в народе после него, точно так же кустарно-земледельческий образ не совсем такой, как образ советского времени. Но если существует нация, народ, то в глубине его существует и неколебимый образ, что-то остается и связывает эпохи переживаний, как все равно у дна морского не шевелится вода и в бурю. (Вот об этом-то человеке я и говорю в «Мирской чаше» как о читателе десяти русских мудрецов.)
Был у Асеева <зачеркнуто: и удивлялся его талантливости> Говорили о правде, – почему эта «правда» теперь явно идет против искусства, и так решили, что она замуж вышла, устроилась и стала ревновать, как баба, ворчать и драться. Но я думаю, причина лежит глубоко, быть может, в распаде истины (личность) и правды (общество), и еще глубже... (русская история).
Душа человека похожа на море: вечные бури на поверхности и в глубине тишина. Как бы рад был каждый уйти от бурь в тишину, но там в глубине и темно, и воздуху нет. Нечего делать! Приходится бурю принять.
20 Марта. Бюллетени весны, писать каждый день.
Дня три тому назад на Москве-реке на льду протаяли дырочки в множестве, и над каждой дырочкой оказалась ворона. Вчера в том месте, где тогда на ворон смотрели, поверх льда гуляла вода.
<Зачеркнуто: Пригласили Мишку чистить Союз писателей, он явился ко мне обалделый от радости. – Да ведь ты, – говорю, – не понимаешь, почему тебе дали такое дело: тебе дали, чтобы ты всех разогнал, тебя вышибалой выбрали, можешь? - Могу.>
<Зачеркнуто: Вся мораль нашего времени в том, чтобы ходить осторожно и поглядывать, не упало бы на тебя что-нибудь сверху. Я все 26 лет так живу, и мне это стало в привычку. А вот какой-нибудь Асеев...>
21 Марта. Самое незвучное слово становится всем нам любезным, если оно входит в состав имени любезного нам человека: взять хотя бы Шаляпина. Точно так же и внешность людей целиком подчинена организующему образ человеческий духу: даже горбатый человек нам становится дорог, если он добр. Я знал горбатого, у которого светились добротой глаза, и от этого для нас горб исчезал: этот горбатый преодолел свой горб. Неужели не ясно вам, друг мой, из этого, что внешний, данный природой вид человека является диктующей необходимостью лишь в отношениях между людьми, преследующими свои конкретные цели, а в Боге все внешнее вовсе и не может быть необходимостью.
22 Марта. (Сороки 9 Марта.)
Выпал за ночь глубокий снег. Ветер с морозом.
Был на именинах у Александра Шахова. Он собрал поклонниц своих и читал им повесть свою из времен Александра Македонского. Я вынул «Лесную капель» и увел всех его поклонниц. Ужас, какой дурак.
23 Марта. Весь день мокрая метель. Переписываем «Повесть».
24 Марта. <Зачеркнуто: Ночью: две силы управляют жизнью, охота и любовь, охота – это Я, любовь – Ты.
– это я (все по охоте), любовь – это ты.>
А может быть, Шахов не глуп, а наивен или свихнулся на писании. Ведь и я – после такого опыта! – все еще, когда пишу страстно новое, испытываю это, будто я пишу сейчас лучше всех и такими словами, каких никто не знал. Завтра я кому-нибудь прочту, и наваждение сойдет с меня, но сколько-то времени, пусть хоть пока я пишу, это самообольщение владеет мной. И хорошо вот я успел кое-что сделать, удовлетворился славой и ей почти овладел. Но у Шахова же нет ничего, он пишет, как дикарь, обожающий куколку: он обожает себя откровенно. Возможно, во всем кроме писания он даже и совсем не дурак.
25 Марта. Вчера Ляля закончила переписку, а я исправление повести. Теперь 1) сделать домашнюю читку Федину и Асееву – чтобы убедиться в значимости вещи. 2) Если при домашней читке увижу, что есть за что стоять, то пошлю ее Тихонову для читки в президиуме. 3) Пошлю Жданову.
Виделся с Фединым. Чтение «Повести» назначено на вторник 28 Марта (Федин, Асеев, В. Иванов).
Немцы заняли Аландские острова, Румынию, Болгарию, т. е. входы в Европу с севера и юга. Завеса будущего как будто шевельнулась, скоро, наверно, подымется. Ночью думалось в полусне соединенно, как это бывает: соединялось настроение от разговора с Фединым с занятием Аландских островов в том смысле... что немцы все свое отступление проводили по плану... т. е. что наши победы предусмотрены ими и, значит, это обман.
А когда заснул, то привиделось, будто мы с Петей уехали в Петушки и между нами и Москвой, значит, Мещерский край. Вижу – где-то там за Мещерой мужик в тулупе ходит возле своей лошади: лошадь ест сено в телеге, а он ходит взад и вперед не как мужик, а как писатель по комнате. Куда-то я ушел пониже и там смотрю, точно так же другой мужик ходит взад и вперед. – Чего ты ходишь? – спрашиваю, а он так сердит: – Неужели ничего не знаешь? – И сказал потихоньку, что всю Мещеру немец занял.
Выступал с Фединым и Сурковым в Наркоминделе от «Нового мира»: это Ляля подстроила примирение с «Новым миром». Паршиво чувствовал, паршиво выступал. От Ляли потребовал, чтобы впредь за меня никому не давала согласия.
Сурков поэт вульгарно-сентиментальный и совсем «в естественном виде». Но, впрочем, одна мысль его, сказанная в прозе, была основной моей мыслью: что никто не может принести жертву большую, чем простой солдат на войне, пусть изобретатель «Катюши» чем-то жертвует, но солдат жертвует своей жизнью как чем-то единственно-неповторимым (т. е. мое-то в неповторимости жизни, а что «Катюша», то об этом можно спорить: изобретатель скажет, – солдат жертвует жизнью своей, а я спасаю от врага своим изобретением тысячи жизней солдат; и так в этой сурковской скорби о жизни есть русское тяготение к жертве).
Полезли слухи, что отношения с американцами ухудшаются и условия нам поставлены тяжелые...
«Гнилая мысль». Сурков говорил о жертве жизнью (солдата) как единственном и неповторимом благе. И все это верно, поскольку «жертва» является свободным решением личности, как Голгофа, если же человек «становится» жертвой, то и Голгофа является слепой и тем самым сливается с общим фактом господства смерти в природе. Следовательно, нашего сочувствия и удивления заслуживает лишь тот солдат, который идет на войну добровольно, и если бы ему разрешили возвратиться домой, он бы отказался возвращаться.
<Зачеркнуто: Бомбежки писателей создают атмосферу недовольства правительством в то время, когда в интеллигенции должен бы рождаться энтузиазм.>
Она (Дуняша) любила многих, но они, взяв от нее любовь, уходили, ничего ей не давая. Она любила всех, и все пользовались ею и никто не любил. Но пришел один (Архип), кто ее полюбил, и она отдалась ему навсегда, и бывшая блудница стала самой примерной женой.
26 Марта. Мороз лютый и снег.
Выступали у пионеров в Сокольниках. Чудесные лица детей. Думал о разрыве времен (Федин понимает это так, что со смертью Льва Толстого произошел полный разрыв нравственной связи русского общества). А я думаю, что на место слова стало дело и это дело как отмщение кому-то за вину (напр., война 1914 г.) перешло к большевикам (правда), т. е. что вначале было слово (Л. Толстой), и слово стало делом.
– и пошли морозы, да еще какие, со злыми ветрами.
Ходили за резиной к Семену Федор. Федорову и благополучно получили скат (на 5 колес).
Петино лихорадочное положение в отношении брони. Что скажет рентген? Человек не здоровью радуется, а язве.
Люди на эскалаторе как звери в дождик: звери в дождик сидят под елкой или под корягой, не движутся и раздумчиво глядят перед собой неизвестно куда. Так и люди на эскалаторе, отдаваясь движению, сами стоят и глядят...
27 Марта. Мороз. Повесть проверена. В 7 в. буду читать Федину, Асееву и Вс. Иванову.
Бывает время, когда самому человеку ничего не остается делать, как сложить руки: все за него делается кем-то.
Вечером от 7 ½ до 10 без передышки читал «Повесть» Асееву и Федину. В тот момент, когда я прочитал последние слова повести (в 10 в.), грянул салют по случаю взятия Николаева. Установили, и я готов этому поверить, что «Повесть» – лучшая моя вещь, лучше «Жень-шеня». (Ура!) Когда об этом все сказали, все согласились за столом, мне хотелось сказать, что ведь и Ляля в этом участвует, что все сделано под ее сильным влиянием. Но когда я робко об этом сказал, то моим словам не придали значения. – Влияние! – сказали бы они, – вот влилась Ока в Волгу, и все Волга течет, а Ока? Нет больше Оки: влилась. Точно так же и женщина. – Если бы согласно этому общему пониманию и я бы думал, что Ляля не есть личность, а лишь мое переживание, но нет! Я так не думаю, как все равно для всех Волга после влияния Оки только Волга, но сама Волга знает, что Ока в ней течет. Так, наверно, и сам Бог: для всех Бог, но Сам-то Он знает, что в Нем каждый живет, и среди каждых Михаил Пришвин тоже имеет особенный путь.
<Позднейшая приписка: Увы! теперь очень сомневаюсь, что повесть очень уж так хороша. 1948.>
28 Марта. Снег новый и мороз, совсем зима, но время пришло, и наконец в Москву прилетели грачи.
Завтра, вероятно, увижусь с Поликарповым. Пока буду просить его прослушать повесть у меня, и так буду долго не сдаваться на общее чтение, упираться, мотивируя страхом бомбежки, страхом попасть под власть недалекого человека. Не давать никому на руки рукопись.
Патриоты. Петя провалился на рентгене: язву не нашли. Валя гордится тем, что у нее жених язвенник («что лучше, язва в желудке или война?»).
29 Марта. Вчера секретарь Союза писателей назначил мне встречу на сегодня от 7 до 9 веч. Тема разговора о повести: устроить в президиуме чтение. Пришли с Лялей, стали в очередь. А когда пришла очередь, меня отстранили и без объяснения причин заставили ждать. Прошел час, я расстроился и ушел, оставив записку: чтобы он позвонил мне. В связи с тем, что, по-видимому, этот же Поликарпов запретил посылать мне повестки в президиум, я принял к сердцу оскорбления так сильно, что душевно заболел, и Ляля, конечно, за меня заболела. Ночь почти не спали, и мир радости для меня закрылся.
30 Марта. Утром ходил на Преждеосвященную, но служба и даже обращение священника к Св. Духу со словами: «и обнови нас, молящихся» не произвели впечатления, и молитва моя от себя не началась, и мысль потерялась. Из этого я понял, что душевные терзания мои неглубоки и потому недостойны, чтобы собою питать молитву. Но и это сознание, вынесенное мною из церкви, стало благодетельным: поняв, что душа моя спутана тонкими нитками, поняв, что путы эти можно и разорвать, я внезапно почувствовал, какое это великое богатство – мое обычное чувство радости жизни, и в то же время почувствовал я ту бездну мелких мучений, из которой столько поднимается рук моих читателей с благодарностью. В таком настроении я взял трубку телефона и, позвонив Тихонову, условился с ним о свидании завтра в 1 ч. дня. После того, все еще чувствуя боль и тупость сознания, я начал приходить в себя и обновляться («обнови нас, молящихся»).
31 Марта. Как и дня три уже, день начинается морозом, в полдень солнце разогревает, капель и лужи, вечером опять схватывает.
С резиной кончено: привезли. Решается вопрос о Пете (бронь). Намечается поездка в Ярославль.
Сегодня иду к Тихонову с таким заявлением:
В президиум ССП.
На днях я закончил повесть, названную мною «Повесть нашего времени». Я имею основание думать, что эта повесть является лучшим моим произведением, и что особенно ценно: актуально-современным. Но я не уверен в том, что основная мысль автора при появлении повести в печати будет всеми равно понята и принята. <: Быть может, тема войны в военное время.> <Зачеркнуто: изображение душевного строя людей во время войны.>
Вследствие этого обращаюсь в Союз писателей с просьбой назначить небольшую группу писателей и компетентных политических деятелей, способных по выслушании повести в моем чтении сделать свое заключение и взять на себя ответственность за ее опубликование.
<Зачеркнуто: Повесть до сих пор была прочитана только двум писателям, т. т. Асееву и Федину, которые, мне кажется, не откажутся войти в комиссию и выслушать еще раз чтение моей повести.>
Решил не подавать такое заявление сейчас, а предварительно с Тихоновым созвать вольную домашнюю комиссию.
После обсуждения с Тихоновым – 1) вопрос о чтении обсудить, 2) вопрос об исключении меня из Президиума (оставили одних прокуроров, а я адвокат (защита Афиногенова), 3) о невежливом Поликарпове.
Вот уж воистину: «в болезнях рождай!»: иду к Тихонову.
Был у Тихонова. Обещался он прийти ко мне слушать с Поликарповым, Юдиным.
1 Апреля. Ясные дни сменились метелью, и можно думать, что это начало перелома к половодью. Мы ездили на дачу в Пушкино и оттуда пешком прошли на Клязьму.
Приехали в 4 д. Обедал Коноплянцев. На глазах человек разваливается, вдруг оказалось, что это мужчина, у которого нет никакого любимого или привычного дела. В противоположность ему Раттай, пусть тоже маленький человек, но он в деле и тем жив. Мелькает потребность оформить это в какую-то нравственную форму, более ясную, чем в «Стрекоза и муравей». (Коноплянцев стрекозой-то никогда и не был: он просто не мог отдаться делу, ничто его никогда не захватывало, он был всегда эгоистом и никогда не выходил из себя. У мужчины в отношении дела есть свой мужской долг.)
На вопрос, почему «Воскресение» Л. Толстого имело такой большой успех в мире, Ляля ответила: – Потому что люди голодны больше на добро и им не до красоты. Вот твоя «Фацелия» – одна красота, и людям несчастным теперь не до нее. А «Повесть» соединяет красоту и добро. – Какая-то путаница, – ответил я, – истинная красота включает в себя добро, иначе сказать, художник претворяет добро в красоту. – Но это же и есть не для всех. А всем нужно сказать просто о добре...
Вечером был Мишка, яркий тип мещанина, понявшего свой путь через партию: он так наивен, что сквозь него можно глядеть в таинственную комнату управления нашей судьбой. – Когда я показываюсь в клубе писателей, то, конечно, я не могу себя вести как рядовой писатель, пить водку в неограниченном количестве: лишь в крайнем случае я выпью 100 гр., а обыкновенно я беру себе пол-литра и выпиваю дома. И это понятно: рядовой писатель пьет, имея в виду только бы ему выйти в свет, а я несу обязанности руководства ими. – Когда я поставил вопрос этому счастливцу о том, что если Поликарпов обидит меня и ЦК станет перед выбором, известный писатель, заслуженный в глазах всего народа, или рядовой чиновник, то... Мишка ответил: – ЦК, может быть, предпочтет своего чиновника. – Ему бы надо было ответить, что этот выбор давно сделан: чиновник торжествует.
- А он честный? – спросил Тихонов про Мишку.
- Честный, – ответил я, – но только, конечно, не в европейском смысле: он по-русски честный.
нашей точки зрения, они только потребители того, что создается нами в общении с Богом; с их точки зрения, они, истинные производители земных благ, содержат нас для своего развлечения.
Мы ждем второго пришествия Христа, они – разумного производства и распределения земных благ. <Частъ текста вырезана и вымарана.>
В ручьях, размывающих горы, в деревьях и птицах, на них отдыхающих, во тьме ночи и свете дня и в образах труда человеческого, везде, всюду и во всем видящий понимает борьбу независимой силы духа с косной материей, принимаемой душой человека как страдание от напряжения сил и как радость победы.
Друзья мои, да разве о таком «себе» я думаю теперь, как думает каждый, противопоставляя «для себя» другим «для себя», точно таким же в своих претензиях при распределении земных благ. В существе своем я питаюсь не этими благами, а как ручей питается небесной водой и знает, что никакая сила, даже все падающие на него скалы, не могут остановить его движение.
На очереди вопрос: установить, действует ли Поликарпов против меня сознательно, имея секретные инструкции (Федин думает, что бомбежка писателей не случайное явление, а плановое), или же [все] происходит по неведению Поликарпову состава писателей и адской работе с полоумными мужчинами и женщинами. Все выяснится в процессе осуществления чтения.
Близится время ясности отношений наших к союзникам. Похоже, как было накануне войны с Германией: в газетах признание дружбы, а все говорят о войне.
Асеев сказал о повести: – Это настолько крупная вещь, что пойдет, непременно пойдет. – Так что он еще верит в абсолютную силу «крупной вещи» (Слова).
2 Апреля. С утра снежная буря.
Все вытесняется из души чаянием близких решающих событий. И написанная повесть отступает на второй план.
Дела на очереди:
1) Устройство дачи: дрова и электричество. Переговоры с Сережей.
3 Апреля. В доме с неделю уже не топят, холод, почти невозможно писать. Такое впечатление, будто теперь только наконец и наступила зима.
Близится Страстная неделя, и в голову постоянно навязываются аналогии. Так вот никогда раньше в голову не приходило мне, читая Евангелие, задуматься о том, почему же не только никто не выступил в защиту Христа, когда его судили и вели на распятие, но даже ближайший к нему человек Петр отрекся. Казалось, что так это и быть должно. А вот теперь кажется таким недостойным наше время за то, что никто из писателей и всех работников искусства не заступается за товарищей, что все легко делаются обвинителями и никто не заступится за поругаемого человека, за жертву. Так стало видно, что эпохи сблизились и наше время дает понимание того, а то время освещает и наше. <Позднейшая приписка: Почему Петр отрекся.>
И еще приходит в голову вопрос, что почему же я лично все время советской жизни так остро чувствую недостаток дружбы и героизма молодежи в отношении к товарищу. Значит, была же в нас тогда, до революции почва для дружбы и героизма? Если она была, то откуда же она взялась, если даже в эпоху Христа этого не было? Очевидно, нас воспитывали в Христовом идеале жизни, отдаваемой за друга, и теперь мы это утратили: мы отдаем теперь жизнь за отвлеченного «друга» (пролетария, гражданина, родины, отечества и т. п.) и не по личному почину, а по требованию со стороны. И еще является такой вопрос: если в Евангелии не показан пример выступления героического или дружеского в защиту Христа, то, значит, тогда было тоже так, как у нас теперь, и, значит, в Ветхом Завете гражданина от личности друга тоже так, как и у нас, разделял какой-то закон, общий с законом нашего времени.
Беседа с громкоговорителем.
Так вот и сходятся времена в отношении личности Христа: теперь и тогда личному Христову началу противостоял закон как принципиальное обоснование всех законов развития рода. Естественные личные отношения семьи, отвлекаясь в законы рода, становятся часто против законов личных отношений в семье и еще чаще при объединении родов в союзы и в большом государстве уже говорят «Москва слезам не верит», а в нашем советском «законе»... <.>
<Позднейшая приписка: Я научился в религиозно-философском обществе называть имя Христа как понятие, а Ляля этого не делает. >
Смерть не страшна тому, кто живет в законах долголетия и спокойно передает свое жизненное дело наследнику. Она страшна лишь тому, кто не имеет наследника и остается один: не помещенная никуда любовь является источником мысли о бессмертии личности. Но, по-видимому, законы долголетия нарушаются неизбежно враждебными им силами, действующий в них пламень остывает, оставляя после себя горы камня, и небесная вода размывает их, создавая из этого новую жизнь, управляемую не мыслью долголетия, а личного бессмертия. Так мы жили у вулкана и разводили свои виноградники, поливая их собираемой дождевой небесной водой. Мы уже начали думать, что вулкан потух, что время, определяемое огнем, миновало и теперь его определяет вода, падающая с небес. Но вот произошло извержение Везувия, и жизнь опять определяет огонь.
В славянстве всегда таился огонь неудовлетворяемой родовой силы, и наша сила теперь именно родовая, сила огня. Наша история похожа на историю торфяных накоплений в лесах: заложенная в зелени растений солнечная сила, огонь не действует, а киснет в воде и накопляется столетиями, зеленая снаружи и черная во внутренней массе. Но стоит высушить торф, и скопленная огненная сила Действует, и снова не вода, а огонь определяет движение.
И пусть горит наш торф, мы-то знаем, что он непременно сгорит, и что не огонь определяет истинную жизнь человека, а небесная вода, и что это именно вода несет в себе мысль единства и связи людей на земле: в огне куется лишь долголетие, а бессмертие приносит только вода, и потому человека крестят в воде.
Вчера читал «Ромео» Шекспира и понимал, что Шекспир жил в атмосфере вечного философского хаоса, выходом из которого было его поэтическое творчество. Его борьба родовых враждебных сил, законченная трагической любовью, это и есть та философия рода, о которой пишу я сейчас, внушенная через Ветхий Завет и Евангелие, через огонь и воду и т. п. Еще удивительно изображение «простого» человека (кормилица), какое-то на все времена данное.
Кстати, вспомнилось: наш Мишка, природный Санчо-Панса, в нашей Советской России лишился Дон Кихота. (Дон Кихот умер в Советской России, наконец-то умер!) и Панса остался один, но партия подобрала его, оценила, и он стал служить партии, как служил Дон Кихоту верой и правдой, и партия помогла ему лучше, чем Дон Кихот: она действительно сделала его губернатором. (Мишка убежден, что он руководит Союзом писателей.)
Смерть Дон Кихота
Сколько написано в России о мужике' А вот сейчас, как сбросишь с себя наваждение детства, Толстого и представишь себе и у себя теперь с точки зрения европейца того нашего мужика вонючего, грязного, невежественного, хитрого. Боже мой! Сколько лжи, обмана и глупости таилось в этих отношениях барина и мужика! И потом вместо барина интеллигент. Барин (Дон Кихот) упустил своего Санчо интеллигенту («третий элемент»), один интеллигент, еще достаточно донкихотствующий (эсеровский), упустил его другому интеллигенту (пролетарскому). Тут, в колхозах Санчо заохал: обманули. И наконец мужик этот, Санчо, понял все и полез сам в партию. Вот тогда-то (т. е. теперь) Дон Кихот русский окончательно помер.
Вот почему, значит, и нет литературы: главный герой России Дон Кихот умер (вероятно, в Ленине). «Повесть нашего времени» насквозь донкихотская, потому что Мстителя как героя не существует, а существует и губернаторствует один Санчо (но кто знает, что там на войне: не выйдет ли оттуда воскресший Дон Кихот?).
4 Апреля. Метель перестала, но мороз остался. Даже и в Москве полная картина зимы, и только свет весенний.
6 Апреля. Пробегал весь день по хозяйственным делам. Мороз и снег, на солнце все рушилось [и] обращалось в воду: целые полки солдат и частных людей убирали снег. К вечеру все замерзло.
7 Апреля. Благовещение. Недостатки Ляли, какие у нее есть, в отношении меня исчезают. Эти недостатки, может быть, даже являются свойством женской природы вообще: первое – это подкупаемость мелочами («знаками внимания»), второе – ложь во спасение. Допустим, что у Дездемоны действительно был бы любовник тайный (грешок), но она, любя Отелло, может стать на колени перед распятием и поклясться перед Богом в своей чистоте. Клятва эта такого рода, что она себя ложью обрекает в ад ради спасения любимого Отелло. И на Суде эта ложь должна быть оправдана, потому что это жертва собою для спасения души любимого человека.
Итак, мы начинаем рассказ свой с того, что подозрения Отелло были не без основания, за Дездемоной был-таки грешок. Это произошло у нее случайно, и серьезного в этом поступке ничего не было.
8 Апреля. Все эти дни валит снег и сегодня метель. Лева приехал из Переславля, говорит, что и по шоссе не ходят автомашины: все занесло снегом.
– а рукам воли не давай: в этом идеальная сущность дипломатии.
Читал «Ромео» Шекспира, и у меня было то же удивление, как от «Песни песней»: единство любви плотской и духовной (любовь одна). Впечатление достигается выражением откровенных желаний невиннейшей Джульетты, показывается воистину святая плоть (вот исток реализма!).
9 Апреля. <Приписка: Читка повести Попову, Л. Соловьеву, Елагину и Леве.>
Утром крупный и редкий снег несмело шел. В полдень сильно таяло на солнце. После обеда, мне кажется, небо стало покрываться теплыми тучами.
Что вы разбираете людей на типы, для чего? Чтобы сложить из типов всего целого, настоящего человека? Да? Но позвольте, возможно ли собрать все типы человека, – вот вопрос, если невозможно, то труд наш напрасный: всего человека нам не сложить. Возьмем, к примеру, тип изгиба человека нижепоставленного перед вышепоставленным, начнем с Гете, который в Веймарском парке, встречая детей герцога, сгибался так, что доставал в поклоне цилиндром земли, кончая согласительным молчанием Молчалина из комедии «Горе от ума». Сколько таких разных между Гете и Молчалиным и дальше вплоть до советских подхалимов! И вот если вы задумали сложить идеального человека, то ведь вам прежде всего надо собрать все типы подхалимов, чтобы исключить всех из цельного образа. Ко ведь это уже ясно, как день, что типам этим нет конца, и, значит, если мы сотворим человека, не предав проклятью всех подхалимов, то не можем поручиться за то, что новый человек не выпустит из себя в дальнейшем подхалима в новой невиданной форме. Вот почему, имея в виду сотворить прекрасного человека, я миную типовое человечество и обращаюсь к природе, где все разнообразие типов дается в каком-нибудь жесте (хвост [виляющий]).
10 Апреля. Снег идет.
Вчера читал повесть Попову, Соловьеву, Елагину, Леве. Опять очень сильное впечатление, но обсуждение сумбурное. Заключение, что повесть может быть напечатана лишь с разрешения сверху. Володя дал хороший совет положиться на Калинина.
Письмо Калинину.
Дорогой Михаил Иванович,
я написал эту повесть нашего времени в надежде соединить в ней требования к себе как к художнику слова, как к советскому гражданину и природному русскому человеку. Я сделал это, как мог, всеми своими силами, но я не уверен в двух вещах: 1) те официальные литераторы, кому я дам теперь эту повесть на суд, поймут ли, что эта повесть не выдумана, а написана русским писателем от чистого сердца? 2) возможно ли выступить перед публикой с такой вещью в наше ответственное время. Я хочу сказать, что если эта вещь ко времени, то автор имеет нравственный долг бороться за ее напечатание, если нет – он должен взять на себя терпение подождать. Сам я, как автор, сейчас не могу еще судить о себе, и в поле моего зрения нет человека, кому бы я мог довериться в этом суде, кроме Вас. Очень прошу Вас взять на себя этот труд: прочитать и сказать. Как скажете, так и сделаю. Рукопись до Вас не была ни у кого и до Вашего ответа не выйдет из моей рабочей комнаты.
11 Апреля. Одесса нами взята.
Весна воды висит на волоске: вот-вот небо станет серым, и глазом не моргнешь, снег разбежится водой.
Вчера вечером слышал «егда праведные ученицы» и узнал в радости Ляли от церковных напевов свою радость природы. И думаю, что наше чувство природы (у кого оно есть) включено в церковную службу. Вспомнил как иллюстрацию этой мысли некоторые места в «Повести». Мелькнула возможность на этом мотиве написать свою «Песнь песней» (Для «Падуна»: заброшенная церковка-однодневка, и в нее от наводнения спрятались животные).
Председатель Союза Тихонов все еще не звонит, полагаю, что секретарь его не слушается и не хочет идти ко мне. Открою второй фронт борьбы за «Повесть»: иду к Калинину или Жданову. Третий фронт скоро начну в ЦК у Еголина.
Люди, конечно, когда строили церковь, пользовались материалами природы, проще говоря, выбирали из природы лучшее и присоединяли качеством к богочеловеческой личности. Но теперь за много столетий люди слишком много надышали в церкви и возвращаются на вольный воздух, к природе как первоисточнику духовной радости. Вот это возвращение к природе, переход от латинского языка к итальянскому, это очищение воздуха называлось Возрождением.
12 Апреля. Начало освобождения Крыма.
Никто не заступится в последнюю минуту, и помни это, что спрашивать тебе не с кого, в этом последнем ответе твоем ты будешь один, единственный. Пусть даже возле тебя и друзья будут тебе советовать, и женщина волосами отирать тебе ноги, все равно в ответе своем ты предстанешь со своим именем, неповторимым, единственным. Тогда люди, друзья твои и враги, далекие и близкие станут как продолжение, расширение твоего тела, и все распадется, все разбежится, и тело твое, и друзья, и останется только имя твое как бессмертная неповторяемая сущность.
и так знаю, что если я побуду в церкви, то ей это будет, как будто наполовину она сама побыла. Вечер был солнечный после целого дня борьбы солнца с морозом и людей со снегом. Там и тут мокрые, освобожденные от снега улицы блестели, как реки, или струились грязные ручейки. Где-то чирикали по-весеннему воробьи, каждое городское деревце ждало птичку, и она везде прилетала и садилась на сучок городского деревца. Река Москва надулась, и ходить по ней стало опасно, только я все-таки перешел небольшой кусочек от спортивной площадки до набережной, дошел по набережной до Крымского моста и потом через мост вышел налево к церкви. Слушал «Чертог Твой», и когда вернулся домой по метро, сказал Ляле, что слышал «Чертог», и она очень радовалась, что я за нее прослушал.
С воскресенья и по сей день не могу очухаться от утомительного чтения (три часа): это не по силам и больше не буду. В 19-м году, помнится, тоже была у меня часа на два повесть «Мирская чаша», тоже слушали напряженно два часа, а после самому представилась вещь как плохая. Эта повесть, конечно, не как та, но тоже из общей оценки надо вычесть влияние двух факторов: 1) это что сам страстно читал, 2) что люди сейчас подавлены в духе и рады всему, что их хоть чуть-чуть поднимает. Значит, надо кому-нибудь дать прочесть глазами.
Жданову. Дорогой Андрей Александрович, я написал «повесть временных лет», и теперь вот уже месяц прошел в поисках влиятельного читателя, и все не могу найти. Дело в том, что из пределов своей квартиры рукопись решил не выпускать.
13 Апреля. Четверг (Великий). Дал вчера читать повесть некоему соловьевцу Луганову, и он ответил, что повесть раскрывает идею Соловьева о борьбе христианина со злом. Больше он ничего не мог сказать, и на вопросы наши: – Это вы говорите о содержании повести, скажите о форме, – он отвечал: – Я не отличаю содержания от формы. Так ничего больше и не добились.
Правду сказал Федин: счастье решит. Пошлю сегодня Жданову и кончу хлопоты. Возьмусь за «Падун».
Много раз пробовал приучать себя к техническим навыкам и всегда замечал в себе, что привыкаю довольно скоро, после чего начинается опасный период: сколько-то времени работаю, как отличный автомат, вполне подчиненный разумно назначенным законам дела. И вдруг, когда вполне доверишься и отдашься законам, то как будто другой затаенный своевольник только и ждал того момента, когда совершенно забудешься в автомате, и вдруг он сует палку в колесо, и все разлетается вдребезги.
Вот таким своевольником я рожден, и Ляля точно такая же, и это определенное назначение быть своевольником приводит к стразу перед человеком и к спасению от этого позорного страха
Дорогой Андрей Александрович,
дошло до меня, что Вы читаете мои книги, а я сейчас чрезвычайно нуждаюсь <зачеркнуто: во влиятельном> в авторитетном читателе, и вот почему. Если Вы читаете внимательно мои книги, то знаете, что я всегда пишу так, как думаю и чувствую. До сих пор в моем таком искреннем писательстве природа была моим великим покровителем и наставником. Многие думают даже, будто я укрываю в природе <: свои недобрые чувства> свое равнодушие к человеку. Но это неверно, секрет моего тяготения к природе в том, что, глядя в человека в упор, мне казалось, невозможно его описать: глядишь в человека и видишь множество «типов», и их описать всех невозможно. Возьму для примера тип подхалима, – сколько их в человечестве! А я обращаюсь к природе, описываю виляющий хвост, и вот Вам налицо все подхалимы. Вот это человеческое значение моей «природы» хорошо понимал А. М. Горький <приписка: а простецы считали просто «охотником>» и очень плохо понимают другие. Но вот пришло время серьезного испытания, всякий из нас получил повестку на великий суд, и в том числе, конечно, один из первых я, как писатель. Мне захотелось написать повесть <зачеркнуто> для страдающего всего человека в его надежде на лучшее будущее.
К сожалению, в такое великое время в литературной среде создалась к писателю крайне недружелюбная атмосфера, и я в свои 71 год просто не решаюсь перед ними обнажить свою душу. Написав повесть, твердо решил не выпускать ее из своей комнаты до тех пор, пока не найду влиятельного читателя<Зачеркнуто> Но это, конечно, были люди не ответственные за слово в современной политической обстановке, и потому их оценка по необходимости должна остаться в моей комнате.
Прошу Вас, Андрей Александрович, прочтите «Повесть нашего времени» и напишите мне о ней. Я всегда, конечно, готов сделать в ней поправки, которые дразнят гусей и не являются художественно необходимыми. Вторая моя просьба состоит в следующем. Если Вы действительно придаете значение написанным мною книгам и если по написанной мною повести поймете, что я могу еще писать не хуже прежнего, а может быть, даже и лучше, то, как политический руководитель, возьмите шефство над моим творчеством, и я буду впредь всегда с Вами консультироваться. Если найдете последнее возможным, то очень прошу в ближайшее время назначить место и время нашей встречи.
Рукопись, письмо и книги отправил Жданову через «Октябрь», и стало легко: наконец-то вещь сдана в редакцию, и я могу сказать облегченно: сделал все, что мог.
Вечером был доктор Мануйлов, немудрящий молодой человек, и прочел мою повесть сам своими глазами. Он был потрясен так, будто Слово к нему с неба упало. Это впечатление на среднего русского человека непосредственно из народа наконец-то убедило меня в том, что «Повесть» в самом деле настоящая, и, значит, она будет у нас, как шило в мешке: не утаишь.
Вопросы Жданову: почему в партии первой доблестью считается обвинить кого-нибудь и покарать, а не защитить? (Пример: карьера Бородина.)
<: Жданов теперь умер. Увы! Он не ответил мне. Кто в этом виноват? И в 48 году написал ему, он опять не ответил.>
- Напрасно, сын Лева, ты лезешь на евреев, ты скоро увидишь, каким чудовищем после еврея окажется на его месте русский хам.
14 Апреля. Вчера на вечер небо закрылось, и ночь пришла в Москве сырая и безморозная. Улицы большие очистились от снега, но в переулках и снег, и лед, и грязь. Последняя московская весенняя вода сбегает по впадинам трамвайных рельс на склонах Москворецкого моста.
Надменность, высокомерие, спесь отличаются от хамства, бесстыдства и наглости не больше, как отличаются между собой образованные дураки от дураков обыкновенных. В России надменность в очень ограниченной степени есть влияние неметчины. В России серединный мещанин распадается на хама и нищего духом.
Вот так и надо понимать силу <1 вымарано> там сильно не мыслят, но там знают силу эту и ей пользуются. Нам, наверху, потому-то и страшно, что эта знакомая нам таинственная сила, порождающая наши мысли, кем-то заключена и приставлена к практическому делу.
Визиты завтра (Пасха): объехать на машине.
Щепкина (Тверской бульвар), Оболенская (Поварская), Вальская (Кудринская), Курелло, Птицын, Миллер, Коноплянцев, Лева, Удинцевы, Замошкин (Кудринская), Барютины.
День св. причастия.
силой вспыхнула мысль. Однако так бывало и после тяжелых охот после утомления «до упаду».
В 12 ночи послышалось «Христос Воскресе».
Утром, когда Петя заводил машину, на минутку забежал в церковь и слышал «Вначале бе Слово».
Весь день ездили по знакомым. Были у Соломенной сторожки [Удинцевы] . Видел в парке темные кружки вытаявшей земли и на ней желто-зеленые червячки оживающих трав.
Солнце весь день обнимало Москву, большие улицы высохли, а из переулков по сторонам выбегали ручьи. Весна запоздала, но не больше, чем говорится: «неделю переездишь» (после Благовещения).
(Из переживаний в Великую Субботу.)
– как радостно было доставать ее и как теперь не хочется думать о тысяче мелочей для ее устройства, и так хочется, чтобы кто-нибудь взял на себя эти заботы. И так во всем, вплоть до писательства. Боролся ведь и раньше за каждую вещь, но теперь становится все трудней: давит крест... Конечно, усталость, но...
17 Апреля. Было время, когда в церковь ходили одни только старушки. Не будь их, не осталось бы ни одного петого храма после революции. А что они, старушки-то, понимают? Значит же понимают.
Так, может быть, было и со всей природой, с животными, растениями: у них тоже после падения великого существа, содержащего весь мир человека и природы в единстве (рай), осталось тяготение к тому храму (раю), и они тоже по-своему молятся, как те старушки?
Пустыня, пустыня! Могу ли я оправдать тобою мое равнодушие к человеку, если сам Отец наш небесный в тревоге за человека послал на помощь ему своего Сына?
Меня повергает в прах образ этого патриарха, взявшего на себя столь тяжкий крест и не оставляющего его в свои 80 лет.
– презрение и ненависть к людям, другой – собирание маленьких, таких же, как и я, людей во имя Божие и восстановление всего человека с его растениями и животными по плану того, каким он некогда был.
Но ведь есть же такие люди в этом мире, кто не пал в той мере, как я, и у него еще хватает сил держать в руках руль жизни? Тот пусть держит, и мы его чтим, пока он держит, но...
Се жених. Верующий православный радуется, когда по годовому церковному кругу приходит к нему та или другая молитва, а мы, простые охотники жизни, так же радуемся, когда весной прилетает птичка.
На Страстной неделе в тумане открылась река, и я увидел, что лед черный, грязный сбит к берегам, а по середине издали плывут льдинки белые, и на них чайка.
«Се жених». Я пришел домой и сказал Ляле:
- В церкви был, слышал «Се жених».
Как она обрадовалась.
И чайке моей радовалась, но только, мне показалось, это была у нее радость от меня: мне хорошо, и ей хорошо. Но «се жених» у нее – это для себя, как у меня для себя чайка.
Утром я зашел в церковь и услышал в прекрасном чтении: «Вначале бе Слово». Случилось, я почувствовал Слово без времени и пространства, наполняющим весь мир, и отсюда мне представилась моя будущая кончина как предстоящая операция, маленькое дело, но неприятное. На улице день был великий, прекрасный до того, что в Москве было по свету как в Крыму. Река была вся открытая, сияющая, лишь изредка отрывались береговые льдинки и плыли, крутясь и меняясь формой то с той, то с другой стороны. Я зашел в Парк культуры, видел желто-зеленые травки под тающим льдом, и когда сел в парке на пень и только хотел мыслью своей слиться с тем миром, где все только Слово, вдруг что-то мелькнуло в глазах, я пригляделся и увидел и понял: это возле меня бегал скворец, первый скворец, виденный мною этой весной.
: сараи с частыми решетками, старушка с утра несет из темного сарая охапку щепок и каждую щепку отдельно подсовывает под решетку, и солнце сушит, а вокруг еще снег.
Домик над сараем, сквозь лесенку березка, вокруг стены сарая. Старушка спускается с самоваром и на дворе пьет чай.
18 Апреля. Крест митрополита Сергия, или назвался груздем, полезай в кузов. Он сам говорил, что сделал это (т. е. уступку большевикам) «не под давлением, а под удавлением» и что «неизвестно, кто кого перетяпает». И вообще, может быть, крест он не брал на себя, а попал на крест и, что, конечно, и рад бы сбежать, да уже на гвоздях.
А разве такой «крест» может быть предметом умиления: человеку вышел крест, дай Бог, чтобы он не вышел и нам. Человеку свойственно бежать от креста, как бежит от смерти все живое. И ты, мой друг, тоже, конечно, улепетывай, удирай от смерти, пока есть куда драть, и, отбежав, отдохни и порадуйся, даже попляши <: или на дудочке поиграй> и песенку спой. И так, нечего тебе лезть на рожон, пока души твоей не коснется любовь. Вот этого, правда, надо ждать, и надо искать и бороться за это: за любовь. И когда придет любовь настоящая, то с ней и крест придет легкий и радостный. Так вот, мой друг, удирай от креста, сколько сил твоих хватит... <3ачеркнуто: и устремляйся в сторону любви и верь.>
Молитва неведомому Богу готовым и пройденным и стремись неустанно к неназванному и, встретив его, называй и опять с себя сбрасывай, и бойся готовых имен, которые в прошлом. Среди этих имен, там вдали назади чернеется крест.
На очереди: уяснение любви (начать с Филарета) во всем объеме, и эту всю любовь представить как образующую силу в природе.
и становится впереди передней: и так все у нее движется задом наперед.
Этот болезненный спех тоже постоянно бывает у нее в разговорах и в обществе крайне неприятен, потому что она перебивает слова других. Многих с первого разу это от нее отталкивает. Но я, как понимающий и любящий, смотрю на нее как на птицу, привязанную ниточкой за ножку: птичка <зачеркнуто: в неволе> забывает ниточку, пробует взлететь и падает.
<На полях>
1 Pars pro toto (лат) – часть вместо целого