12 Августа. Получил с фронта еще одну благодарность за «Синюю стрекозу» и теперь на четвертом году войны устанавливаю преступность Фадеева, который отказался печатать ее в начале войны.
Сущность артиста в том, что он сам себя разыгрывает и делает все для себя, а почему-то выходит на пользу ближнему. Просто чудо: метил в себя, а выходит для всех.
Начинаю сочинять «Падун» по завету старца Бостре-мова: «Слушайся жену и пиши Ленина».
Любовь, всю любовь надо понимать как временное перемирие в борьбе настоящего (личности) с будущим (в будущем ведь лица нет). Любовь – это брак настоящего с будущим, из настоящего в этом браке определяется личность, из будущего – дети. Идеи будущего, не встретив живого настоящего, блуждают бесплодно, как старые девы и холостяки. Нас в юности пичкали этим.
На днях тягость на сердце давила, в голове шумело. Вышел из дому в надежде разгулять нездоровье в лесу. Шел по пыльной дороге, навстречу танки, пыль поднялась, свету не видно, грохот. Свернул от них в картофель и шел полями-огородами полчаса до лесу. И лесом долго шел в поисках глухого местечка. И наконец мне понравилось огромное поваленное дерево. Я лег на него спиной как на постель, головой к выворотню. Постепенно заботы мои отходили в сторону и с ними страшный человек современности, служитель и раб в борьбе неведомых злых сил. И только-только начала было раскрываться душа моя в глухих зеленых недрах леса, как вдруг среди кривых сучьев разглядел я прямую черную, все пересекающую нить. Это была проволока военного телефона...
Вот до чего слаба была искра жизни в душе моей, что довольно было этой проволоки – и все погасло. Я встал.
13 Августа. Вступая в борьбу, ты вызываешь неведомые тебе самому духовные силы, дремлющие и прикрытые силами физическими. Чем больше враг, тем духовнее сила, и если враг твой сама смерть, то без Бога эта борьба невозможна. Так вот почему Бострем, будучи схвачен смертью и в этот миг вспомнив о камфаре, после так горевал, так горевал о себе...
К счастью, у Пети в отношениях с начальником подлец не родился (начальник его броней не распорядился). Но потребность армии в рядовых так велика, что м. б. не поможет и броня. Во всяком случае в понедельник Петя захватит вещи и простится.
Не будь со мной Ляли, я сейчас бы очень страдал за Петю, вернее, не самого Петю, а за то охотничье место в себе, которого был бы лишен. Сейчас же при несчастьях с сыновьями я почему-то чувствую в себе нечто вроде боли упрека. За что? Не пойму.
Вчера читал Падун и был очень обрадован. Если бы мне Удалось сделать из этого фабульную вещь, вроде «Всадника без головы», это было бы превосходно.
Ездил с Н. И. выручать Петю, которому завтра являться в военную комиссию. Решено, если бронь не поможет...
14 Августа. Тихий и ясный задумчивый день в осеннем предчувствии.
Ходили к Никулину просить печника. Сговорились ехать в среду в Москву (с Никулиным). Приглашен на завтра садовник устроить нам маленький рай. В Леспромхозе выпросили 5 кбм дров. Итак, зимовка на даче мало-помалу обеспечивается. Установилось, что Лева вчера украл у меня то самое яблочко, возле которого я устроил себе столик, писал и наблюдал его. И так опять оборвалась возникшая было к нему жалость, и опять упала на него тень 1940 года, когда он орал, что лишит меня ордена.
Петина участь решена: нестроевой. Теперь успеть бы с бронью.
Рассказ Пети о некоем Борисе Павловиче: это тип распада коммунизма, молодой человек, начинающий не только быть как множество «коммунистов», но и сознавать себя анархистом (совершенно как будто по Штирнеру).
– Мне нужна электрическая лампочка, я не буду ее воровать у бедной женщины, моей соседки. Я обращусь к представителю нашей власти, к директору, и беру у него, а он пусть достает. Я осторожно подрезаю провод, и у директора электричество гаснет.
– Лампочка перегорела, – говорю я и вывертываю у него.
– А у вас горит? – спрашивает он.
– Сейчас посмотрю, – отвечаю. И с его хорошей лампочкой отправляюсь к себе, соединяю провод, ввинчиваю директорскую лампочку себе.
– У меня горит, – говорю директору. И передаю ему в руки свою собственную перегоревшую лампочку.
– Но позвольте, – спросил я Н. И., – как же при таких условиях мы побеждаем?
- Так у них же там на фронте все есть, все готово, отчего бы им не побеждать? Ведь это у нас здесь работают и как работают. А они на всем готовом.
- Значит же все-таки работают, а вы говорите, всякий норовит стащить в казне что-нибудь для себя.
- Ну, так что. Он норовит, а ему не дают.
15 Августа. Встал рано, вскоре после восхода солнца. Но было, как будто кто-то заботливый и добрый встал еще раньше меня и перед самым восходом солнца полил всю землю и все цветы и листья теплым дождем. На малине одна большая капля дрожала и на солнце в ней вспыхивало так, что слепило глаза, но может быть это не капля дрожала, а само солнце между клочками рассеянной тучи то покажется, то спрячется, а кажется, будто это капля дрожит.
Появление елецкого садовника.
Бергамот, Тонковетка, Бессемянка, Груша ананасная.
Яблоки коробовка, малиновка, коричневое, апорт, пло-довинка, Буль, грушовка. Розы чайные, махровые. Жасмин, сирень. Карликовая вишня и слива. Спаржа, цветная капуста. Шампиньоны.
Лицо яблони. У каждого дерева есть свое лицо – оно на восток, а зад – на север. Елецкий садовник (служил у Ста-ховича) Семен Федорович появился и будет мне сажать сад. Вот чудо-то.
Молиться – для этого надо устроить внимание.
Завтра в среду в 9 утра едем с Никулиным в Москву.
Дела: сердце, сад, бензин, ордер на горбыли, блесна, зап. книжка (сменить блок), Федин, бумага, чернила, занавески к машине.
16 Августа. Три дня, усиливаясь ранним утром, шел дождь, а потом омытый день на солнце сверкал до ночи, и наступала светлая звездная ночь до утра. Сегодня утренний дождь перешел в окладной, и сейчас в 7 утра не знаю, будет ли солнце.
Едем в Москву на несколько дней.
Собственность и семья создаются на праве наследства: семья воспитывает наследника. А мы, русские люди, до того начисто сумели разрушить принцип собственности семьи, что наивно радуемся освобождению от обязанности воспитывать наследников своей собственности. Подготовкой к этому служило вековое расшатывание уставов дворянской, купеческой и крестьянской семьи. Теперь советский гражданин почел бы обеспечение имущественное каким-нибудь отцом своих детей, пожалуй, делом безнравственным.
Нынешний русский анархист (Борис Павлович) из пролетариев (до сих пор анархисты выходили из дворян), пожалуй, близехонек в своих социальных возможностях к среднему американцу.
Зонтик – собака Никифора. Как я купил ее. (Никифор – вор – украл трубку у меня.) Зонтик перегрыз веревку у основания цепи. Никифор вернул. Посадил на железную цепь. Сторож, лает. Я попробовал спустить его на ночь. Простерег ночь, другую. На третью ночь убежал. Пошел к Никифору, и тот убежал. – А Зонтик? – И Зонтик с ним. (Почему пришло в голову? П. что сам себя чувствую в чем-то как Зонтик: хочется цепь перегрызть. Это вот и надо изобразить особенно, как грыз он цепь, ломал зубы, и вдруг что-то понял.)
17 Августа. Когда поминаешь своих покойников («за упокой»), то, конечно, стараешься воскресить перед собой благодарно то лучшее, что они дали при жизни и что сам от них получил. И вот это ощутимое на молитве, что получается от нее и за что благодаришь, и есть наследство твое. Всякое материальное наследство постольку лишь есть ценность, поскольку отвечает тому, за что ты потом (нескоро) будешь благодарить на молитве.
«душу», в Богородицу, он выключает себя из связи с прошлым.)
- А что вы, Семен Федорович, как относитесь к религии, верите в Бога? Скажите без опаски нам, мы верим. – Верю ли я, – ответил садовник, – не бывает утра с тех пор, как я себя помню, чтобы, встав от сна, не прочел Отче наш и не помянул Владычицу нашу Царицу небесную, Матерь Божию.
- Какое это наследство, мой милый, если я оставлю тебе дом свой и после меня он сгорит, а ты пойдешь по миру. Не дом я тебе оставляю, а мысль: пусть дом сгорит, а ты мысль мою возьмешь, свою прибавишь, и когда дом наш сгорит, даже сделаешь новый дом, куда лучше прежнего.
Каждый человек идет и видит небо вверху и земля у него под ногами, и мысль, если рождается на ходу, тоже двоится – мысль небесная о том, как хотелось бы жить, а земная о том, как придется. Так мечется мысль между небом и землей, и вдруг на что-нибудь обратишь особенное внимание. И тогда вот это самое, что вдруг нашел, если вспомнишь, окажется плодом борьбы твоей между тем, что небо сулит, чего хочется, и тем, что на земле под ногами. Всякий человек так борется сам с собой и находит, что ему надо.
Приходил доктор Олег Ипполитович Сокольников (профессор), исследовал мое сердце (по требованию В. Д.). Нашел, что в моем возрасте недостатки моего сердца бывают у 99 или 100, что вообще организм на редкость хороший.
18 Августа. Мне мелькнула сердечная мысль, что собранное вокруг одной какой-нибудь мысли действие, называемое у нас идеей или принципом, не характерно для одного человека, что и природа тоже так действует, и разница лишь в том, что в человеке мы видим и понимаем, а в природе все совершилось до нас, и нам оттого кажется, будто там силы действуют «стихийно» (без идей).
Вот Ляля забрала себе в голову, что она должна служить моей личности, и так эта идея стала в ней руководящим началом, и я сам, как живая личность, требующая к себе неустанного внимания, исчезла (в какой-то мере), потому именно исчезла, что стала материалом («жертвой») идеи служения. И правда, с тех пор как Ляля забрала себе это в голову, она облегчила себе труд внимания: ей теперь не надо больше, как в начале любви, трепетать в тревоге и открывать во мне новое, теперь я нахожусь для нее не в себе, а в ее принципе (в идее), она стала властью, я – жертвой.
NB. Ляля не вся в этом, но черточка эта в ней есть, и я развиваю в ней лишь эту черту ее характера: этим самым она и мать свою мучает, и отсюда берет мораль свою и читает ее иногда даже Норке, даже коту («А Васька...»).
А что, может быть и природа (стихия) так жестока и совсем не внимательна к личности, к особи, к индивидууму, что эта истинная живая жизнь (отчего все движется, растет) из века в век становится жертвой того, что природа «забрала себе в голову».
И вот она, смерть, вот по бревнышку, перекинутому людьми через ручей, переходит куница с загрызенной белкой в зубах... Куница держит в голове одну мысль, она забрала себе в голову, что ей надо накормить свое семейство, и белка стала жертвой ее «идеи».
Так и немец забрал себе в голову, что ему нужно «жизненное пространство», занимаемое русскими.
И помните, как бывало с вами, кто-то, какой-то ваш друг когда-то излагал вам свою мысль. И вы вдруг, поняв несоответствие этой мысли с натурой самого человека, остерегали: – Нет, нет, это не твое, это ты надумал.
Так и Раскольников забрал себе в голову (надумал) убить старушонку.
Так происходит в мире как бы трансформация тока жизни из личной формы в общую, и каждый из нас становится жертвой (удобрением) всех.
И может быть так и стихии все, и гром, и вода, и огонь, и вся «природа» образовались путем этой трансформации личности каждого в безликое общее. Ветер, ветер, вспомни себя, и ты, солнце, и ты, месяц, как вы были...
Друг мой, бойся «идей», не забирай их себе в голову: это ангелы смерти носятся в воздухе.
На тротуаре лежала железная решетка, чтобы рассеянные или пьяные не падали вниз. Под решеткой был подвальный этаж и окошко. Теперь за войну решетку убрали может быть сами хозяева, чтобы прямо из окошек вылезать и по стенке выбираться на улицу, и, обратно спустившись, стучать в окошко, открывать и входить. За время войны между кирпичами выросли лопухи, крапива, даже маленькая березка.
19 Августа. Тайна Евстолии Васильевны или дружба женщин. Дружба разрешилась признанием, что ее муж был известный контра и был расстрелян. Он как мужчина был занят «делом» и не обращал внимания на жену и дочь, открыто изменяя жене, и не придавал этому значения. Когда его расстреляли, то в доставленных вещах (окровавл. рубашка) была записка о том, что он умирает спокойно, в сознании, что правильно делал, а любил только ее и дочь. Эта записка внесла радость, и всю жизнь Евст. Вас. теперь живет этой радостью. В своем признании она была так чиста, что Ляля чувствовала себя «грязной». И вообще, романы утонченные происходят между женщинами (а как они следят друг за другом в отношении внешности, тут неустанная работа).
20 Августа. На днях, в ожидании бензина, сидел в машине и глядел на площадь Революции. В толпе я заметил, важно шел мальчик-кадет (суворовская школа) в новом мундире, с погонами и постоянно отдавал честь вправо и влево. После царства головорезов-мальчишек на наших Дворах, этих червивых мальчишек с ножами в карманах, с тусклыми глазами, определяющими мгновенно глупость «старших», этот мальчик в своей форме, в своем необходимом поведении – знамя нового времени. Вот когда можно сказать, что «революция», как мы ее понимали, свое дело сделала и теперь, пусть война еще гремит, – началась жизнь.
Вчера Давыдов чинил пишущую машинку, рассказывая, как одна девушка ездила в Вашингтон машинисткой и как она там скоро соскучилась по родине. Вот и все! Ничего таинственного в этой силе родины, скорее таинственна сила, могущая держать человека независимым от родины.
Два обстоятельства держат меня на родине, первое – это, конечно, язык, второе – ландшафт, который не делается, а возникает сам собой. Лес, напр., у нас прямо под Москвой растет сам, без ухода. И так мне кажется, что только у себя на родине я чувствую тайну жизни, незахватанную разумом («... странною любовью, ее не... рассудок мой...). При нынешней-то механизации! И вот именно при ней-то я и начал особенно ценить «бесполезное», что где-то само живет и, кажется, только у себя, на родине. Что же это такое?
При встрече с Бостремом я попробовал оглушить его признанием в том, что я стал христианином и почти что остался с открытым ртом, как окунь на сухом берегу. Глядя на него, я почувствовал пустоту моих слов и что есть люди, при которых эти слова не произносятся.
Б. – неудачник (художник), пустивший в ход все человеческие средства, чтобы преодолеть зависть и боль сальеризма. Взамен пути художника он взял себе путь святости и, вероятно, не может на нем справиться, потому что этот путь взят им не сам по себе, а как заменитель. Старец, когда давал ему совет «слушаться жены и писать Ленина», понимал его в художестве его как в искушении и предлагал это средство, чтобы можно было ему стоять хоть на чем-нибудь. Время от времени он срывался [срывался с места] и бросался в художество, всегда прикрывая его религиозной темой (звездное небо, бриллиантовый крест), и возвращался неизменно к жене и к Ленину. И, наконец, убежал от жены в Туркестан. Отказался от всех благ, чтобы писать Христа. И говорит теперь, что его заставили замазать Христа (?), и он вернулся к жене (кажется, жена за ним приехала). Теперь пишет Сталина в маршальских погонах. Говорит, что на днях отправится в санаторий и там восстановит Христа.
Ляля к нему очень хорошо отнеслась, но потом через неделю сказала: – Его путь от нас очень далек.
И я ей ответил: – Да, это верно: ты далека от него, потому что по природе своей очень добра, а я живу тоже в таланте.
Вчера были у Курелло.
21 Августа. Приходила монахиня М. А., и я подумал, что вот, пожалуй, в человеческом мире монах – это единственное положение, в котором человек живет сам от себя, т. е. свободен. В этой мысли нет ничего нового, в мире вообще нет ничего нового вне времени и места. Вот было во время царское, время нашей распущенности, когда каждый жил сравнительно с нашим временем, как ему хочется, тогда и в голову не приходила мысль о монахе, как самом свободном существе. Только теперь годы неволи подготовили меня к новой мысли о монахе.
Вчера у Курелло гость его, раненый лейтенант без усов и с белой бородкой, очень картинно изображал действия русского организатора-производственника. Человек ложится спать с определенным планом в голове на завтрашний день. Вдруг по телефону говорят, чтобы он завтра изменил в основе все производство. И вот как он выходит из положения. В этом и есть гениальность русская, увенчанная победой над немцами. (Эту мысль изобразить в «Канале».) Сущность, значит, в том, что человек не от себя ставит цель или план, а из положения, созданного извне.
- Значит, – сказал я, – просто выражаясь, русский человек прекрасно работает в неволе, но как он делает от себя, как выражается его личность?
- О, для себя эти люди тоже плохо не делают, не забывают себя.
Как я ни повертывал вопрос свой, эти коммунисты личность человека, его самородное начало творческое иначе и не могли понять, как жизнь личную, жизнь для себя. И такие все коммунисты, и что-то им отвечает в русском народе, и это самое даст нам победу.
Курелло изображает Гитлера пристрастно, только как идиота. Все поражения немцев он объясняет только тем, что действия всех частей германской армии определяются только его волей, что это будто бы началось под Москвой, когда немцы хотели бежать в панике. Тогда Гитлер ввел эту систему «ни с места», тут это удалось, а дальше везде это «ни с места» губило инициативу.
Итак, русские тем победили, что оказались исключительно способными к организации.
– А что это, организация?
– Способность расположить материалы в данное время и данном месте для наиболее выгодного их содействия.
истинный человек. Этот истинный человек – сам человек или весь-человек вполне вытесняет собою и делает ненужной химерой личность человека. В этом и есть весь наш спор с большевиками. Их организованный «весь-человек» и есть их такое же нравственное начало, как у нас Христос.
Трагедия Бострема состоит в том, что он, исповедуя Христа, пишет Ленина (написал 5000 и теперь пишет Сталина в погонах, а в свободное время Христа).
22 Августа. Вечером вчера перед сном через деревья увидал Большую Медведицу и вспомнил, сколько я в жизни своей вложил своего в эти звезды. Теперь я больше не вкладываю своего в звезды.
- Ляля, – сказал я об этом ей в постели, – мне сейчас немного грустно: не могу больше отдавать себя звездам.
- Есть о чем грустить: ты им отдавался потому, что ничего лучшего, кроме звезд, над собой ты не видел. Ты именно от грусти по ближнему им отдавался, так чего же теперь тебе по грусти грустить?
Сейчас, беседуя с Лялей за чаем, понял основу происхождения своей неприязни как писателя к современному положению вещей. Основа состоит в том, что я, наивный художник, веривший в существование какого-то читателя («друга»), которому можно было открыть все, что есть на душе, приведен поведением наших властей к новому пониманию жизни: существует и должна существовать для каждого тайна тайн, которую он открывать не может. Вот эта-то тайна образует из хаоса всех людей – каждого из нас, хранящих эту тайну. Может быть, впервые только теперь я почувствовал свое приближение к тайне, и это приближение дает о себе знать толчком извне в мою душу, когда я раскрываю рот, чтобы высказать тайну свою всем. (Сумбурно выражено, переделать.)
Тайну эту нельзя осознать: осознание и есть рационализм, антропософия и весь страдальческий путь к истине любимейшего у Бога ангела Сатанаила.
- Но ведь Христос нас спас. Вы это чувствовали хоть раз в жизни? Если он спас, тогда нужно лишь верить и жить верой, любовью. И вот это состояние души остается тайной каждого, образующей его личность.
- Если ты падаешь, друг мой, то ведь это значит, что я не держу тебя, это значит, я виноват.
- А если ты грустишь о высоких звездах, что не можешь туда к ним, это значит, я держу тебя и не даю свободы лететь к ним?
24 Августа. В пять утра стало теперь «до восхода солнца». И вот оно светлое холодное росистое утро, «осенняя пороша». Пробовали за грибами – ничего не вышло: грибов нет.
Кажется, такая тишина в лесу, только внизу по стволу старой березы будто мышки перебегают: это самый легкий ветерок далеко наверху играет с веточкой, и тени внизу от этого перебегают по березе, как мышки.
И вот еще бывает перед началом осени, а потом все сильней. Это вдруг где-нибудь почувствуешь, обнимет тебя какой-то непонятно от чего исходящий аромат. Сколько раз, почуяв его, я останавливался и старался по этому запаху приблизиться и никогда не мог, как будто на неведомом привлекательном существе была надета шапка-невидимка.
Хорош ли этот первый аромат осени – я не знаю, ведь это запах не прекрасного цветка, а близкого существа: быть может, только мне одному оно пахнет прекрасно. И такая вся весна и вся осень: весна прекрасна для всех, осень – для каждого, и кажется нам, будто весной Бог любит всех, а осенью... да, и осенью всех, но каждого больше. И каждый по-своему выделяется из всех и цветами своими и ароматом.
Дятел стучит, и я думаю, – какие мы, люди, все разные. Вот дятел стучит, и одному кажется, будто это плотник новый дом сколачивает, а кто-то жизнь начинает. А другому, когда дятел стучит в лесу, кажется, будто это покойнику в гроб вколачивают гвозди.
На столе моем лежит небольшая коричневая книга с золотым тисненым крестом. Это книга тайн для каждого человека: каждый из нее должен взять свою тайну, носить в себе и раскрывать людям только своими делами. Я знаю, Ляля взяла себе тайну «любите врагов», а я взял: «Вначале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог».
Бог знает, с каких времен у канав этой старинной дороги растут березы. Одна, по которой [по стволу] перебегали мышки-тени, была особенно древняя, вся в глубоких темных морщинах, и белого березового на стволе совсем ничего не осталось внизу. Но вверху сила жизни поднимает березу к солнцу, и там у нее в куще было и бело и зелено.
И я думал о себе: сколько темных морщин у меня на душе и на теле, и в то же время чувствуешь, что нельзя на них останавливаться, перебирать их отдельно, что кто-то в себе повелительно требует выйти из этих морщин. Вот и сейчас чувствую, что стоит мне усилиться, написать «Былину», и все вопросы жизни, о которых я так много и мучительно думаю, исчезнут, как не были.
Это значит, надо скорей писать. Это значит, что вершина, куща моей березы древней еще зелена и бела.
25 Августа. Вчера за все лето первый раз был в поле, полудремал на копне ржи, передо мной на обрезанной соломинке переливалась всеми цветами росинка. Было прохладно, росинка просияла весь день, и, вернувшись к той же копне вечером, я узнал ее. А когда стемнело, вдали между двумя тесно растущими соснами блеснула звезда. Я смотрел на нее неподвижный, и она уходила, и я, двигая головой, возвращал ее на место между двумя соснами, холодно понимая, что не звезда, а я движусь вместе с копной и всей нашей землей в неведомом пространстве, в неведомом мне назначении.
Мы вспоминаем Дуню усольскую, несознающую, чего она стоит, если она от обслуживания своей семьи переключится на общественную работу.
Перед моим окном близко друг к другу стоят две сосны, одна смотрит на восток, другая на запад. Когда солнце склоняется к западу, большой сук от западной сосны дает черную кольцевую тень на оранжевом стволе восточной сестры. И потом эта тень, по мере того как солнце снижается, поднимается вверх от сучка к сучку, так что можно время считать в солнечный день до заката. Когда же стемнеет, между двумя соснами-сестрами показывается знакомая звезда, и тогда, чтобы иметь эту звезду между стволами, приходится невольно самому передвигать голову и так быть стрелкой часов, указывающей движение моих сосен, и всей земли, и себя самого в небесном пространстве.
Не каждый день бывает солнце и ложится кольцевая тень у сосны, не каждый вечер бывает видно звезду между соснами, не каждый раз у меня бывает чувство себя часовой стрелкой в мировом пространстве. Но когда я себя чувствую стрелкой, мне всегда кажется, будто я нашел себе вечное место спокойствия, что пусть с утренним светом померкнут звезды, я буду указывать время по солнцу, считая сучки на сосне, пусть солнце сядет, я опять вернусь к звездам, и так навсегда, на все времена я сделаюсь стрелкой.
Читал Метерлинка «Жизнь пчел». Нашел опору постоянному моему чувству природы, не имеющему разумного оформления: мне часто кажется, что единственное наше превосходство в отношении животных – наш разум – в действительности не есть лучшее качество, что может быть они и видят мир лучше и радуются лучше.
26 Августа. Ночью был дождь, утро пасмурно-теплое, с надеждой на солнце.
Никакая власть не дает утешения, и победитель, если не совсем глуп, победу не берет на себя. И как радоваться победителю, если именно он-то единственный знает и таит в себе, что не сам он победил, а какой-то глупый случай (какой-нибудь камешек под ногой неприятеля) помог ему.
И так, наверно, у людей всегда и во всем так, что ни труд, ни счастье не создают желанного праздника.
Ручей знает одно: надо бежать, чтобы соединиться со всей водой в океане. На пути этого ручья человек ставит мельницу, и ручей теперь, чтобы попасть в океан, должен вертеть эту мельницу.
Трудно выдумать «технику» (так теперь стали называть машины), но раз она выдумана, то пользоваться ею может каждый и не нужно для этого никакого развития, кроме как выучиться там нажать, там отвинтить, там начертить...
Хорошо, если машина заменяет только рабочую силу, но время, когда машина заменяла только силу, давно прошло, в машинный век машинные отношения стали заменять прежние человеческие отношения. В этом, конечно, не машина виновата, как не виноват самолет в данном ему назначении швырять бомбы на город.
Читаю Метерлинка о молчании, понимаю – все правда, но стыдно: только ведь игрой слов своих на бумаге для далеких друзей и повседневной болтовней с близким другом своим облегчаю себе жизнь. Отнимите эту игру, и какой непереносимый останется ужас. И что я! Сам Господь не выдержал своего молчанья и сказал нам: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство небесное».
У каждого яблока на одной и той же яблонке такое разное выражение. Есть яблоко умное, выглядывает из-за листика выпуклинами своего лобика, а есть наверху любимое мое круглое, с круглыми дольками, всегда мне сверху смеется весело. И бывает, я ему даже пальцем погрожу и скажу в присутствии кота Василия Ивановича и Норки: «Ну, погоди ты у меня!».
Произносимые нами слова имеют смысл только благодаря молчанию, в котором они плавают. (Метерлинк.)
В то далекое время я не мечтал о писательстве, но когда безумно влюбился, то в разгар чувства где-то в вагоне на бумажке пытался записать последовательно этапы моей любви: писал и плакал. Для чего, зачем, для кого я записывал? Боже мой! А пять лет тому назад, когда начинался роман с Лялей, не то же ли самое, приобщаясь душой к тайнам жизни, не водил ли я тоже своей сивой лапой по бумаге?
Жалкое существование людей, живущих в забвении своих вечных прав (Метерлинк). Да, да, вот именно это! Все, все кругом не помнят своих вечных прав.
Он сказал: «наша душа», и я внезапно почувствовал существование единой души всего мира, прикосновение к которой мы чувствуем как свою личную душу.
Помню, в юности приехал к Семашке, который был врачом в селе Покровском под Орлом. В дружеской исповеди я признался, что, кажется, начинаю теперь веровать в Бога.
– Как в Бога? – воскликнул изумленный и сбитый с толку марксист. – В какого Бога? Я даже испугался и сказал:
– В личного.
– Ах, в личного, – ответил он, и молчанием дал понять: это ничего, личный Бог допустим.
Так точно у них личные души. Но именно вот Личного Бога, личную душу понимать как простое прикосновение свое к существующей целой душе, к целому любимому Богу, – это недопустимо.
27 Августа. На всех фронтах немцы разваливаются, нависла катастрофа над всем гитлеровским делом.
Мужики говорят: «С дураками свяжешься – дураком и сам будешь. Вот за то и немец пропадает, что он с нами, дураками, связался». И это правда: немец именно за ум свой пропадает: перемудрил.
Чувство своей национальности в существе своем дает, по меньшей мере, сознание особенности своего народа, какой нет у других. И это вполне здоровое сознание. Порок национализма начинается с того момента, когда национальная особенность превозносится как превосходство над всеми, дающее право господства. Вот тут-то и выходят «дураки» против такого умника. Культура русского национального «дурака», вероятнее всего, происходила в земледелии, где дурак мужик обыгрывает умного барина, часто даже прямо и немца. Так сквозь этих «дураков» фильтровалась и вся русская интеллигенция, в свою очередь превращавшая «дурака» в сфинкса. В конце концов, профильтрованная интеллигенция, большевики, стала народной интеллигенцией, так что «сфинкс» остался сам в дураках.
Немец теперь, однако, недаром борется и погибает, после немца национальное самоопределение в смысле сознания своего неоспоримого достоинства не должно наконец прятаться, как у нас, за «дурака».
А вот еще, сколько лет прогресс цивилизации у нас проповедовался как нравственный закон, как движение высшего разума, в то время как «темный» русский народ исстари считал это просто хитростью (немец хитер).
В этой войне вся цивилизация была продемонстрирована как «хитрость».
Вчера «тесть» при разговоре о «дураках» вспомнил сказку, кажется, Льва Толстого о черте, которому дали говорить, но отказали в пище.
- У Толстого эта сказка? – спросил тесть.
- Нет, – ответила беременная жена лейтенанта, – это скорее всего не в книгах.
– А где же?
– В Евангелии.
Подозреваю, что и сам лейтенант не выше развитием своей жены, и хороши наверно тоже многие наши генералы! Вот если на эту почву невежества да ляжет победа, как легла она на немцев в 1870 году, не выйдет ли из этого Русского новый немец?
Побеждает ведь все-таки «дурак», т. е. прежний, слежавшийся как торф, русский человек: его вынули из болота, как торф, подсушили, и он загорелся. Но оформляющийся советский человек – это же никак не дурак. («Он себя не забывает», – сказал военный у Курелло.) Именно этот человек на каждом шагу проповедует культурность (т. е. цивилизацию).
Советская культура – это, вероятно, новая, близкая к...
Никогда, наверное, не было так остро сознание своего незнания «к чему все идет», как теперь. Никто не дивится, если сказать ему, что посади Рузвельта или Сталина с нами за стол, и окажется, что они знают не много больше о «к чему все идет», чем мы. И в то же время все мы чувствуем, что не само же оно идет, что кто-то знает и ведет. «Жиды знают» – многие скажут. Но это, конечно, неправда: «жиды» тоже не могли знать, что выйдет с немцами в России после Москвы. Мы сейчас очень похожи на умную собаку, которая всматривается в лицо хозяина, стараясь угадать его мысль.
И в старости можно себя исправлять путем осознания в себе чего-нибудь лишнего, мешающего здоровью физическому и душевному. Школой для этого служит молитва, собирающая внимание.
Есть даже некоторая приятность при отпадении естественном всего внешнего. Так и дереву приятно, когда сваливается спелое яблоко, даже заметно, как обрадуется освобожденная веточка. Так и листья отпадают: дерево о них не жалеет.
Листья мои – это разного рода увлеченья.
Михаил, будь счастлив тем, что твой ландыш простоял за каким-то листиком, и вся толпа прошла мимо него. И только под самый конец только одна женщина за тем листиком открыла тебя и не сорвала, а сама наклонилась к тебе. (Во время чтения книги Федина «Горький среди нас».)
28 Августа. И солнечное утро, а роса холодная, седая. Кот выбрал на полу облученное место и улегся на теплом. Написал Федину.
29 Августа. Перечитал письмо к Федину о Горьком, в котором называл Горького резонером и дьяконом от культуры. Так пришло само собой время мое быть строгим к людям, как и к себе, и не потакать им.
То внимание к себе, которому я теперь учусь каждый день, должно между прочим оберегать меня и от снисхождения, п. что при том внимании я должен прежде всего оберегать свое положение, а мое положение должно исходить из сознания, что в годы ужаса для всей интеллигенции я умел писать о любви.
30 Августа. Ляля привезла из Москвы рассаду клубники и теперь садит. Очень скоро она сделается отличным садовником и огородником.
Детский журнал с моим рассказом «Лесной доктор» – какая прелесть! Вот как надо писать и «Падун».
Сила Горького вся состоит в приспособлении, а не в вере и знании. Он силен был тем, что постиг слабость основ самодержавия, ровно как и русского мужицкого быта. В то же время он понимал, что революция приведет наших людей к хорошему. И так всю жизнь провел не как работник искусства и знания, а как наивный посредник между народом и интеллигенцией. В этом посредничестве он весь разлился у нас как весенняя река на лугу, но весна проходит, и вода сбегает в обыкновенную речку. Время Горького теперь проходит. Федин опоздал со своей книжкой.
Все чувствуют уверенно наступающий конец войны, и после Румынии – уж не знаю, как дальше будет – меньше стало тревожного ветра из будущего. И как бы ни было трудно, все-таки ведь долго же не будут выстреливать <зачеркнуто: в воздух > труд человеческий, чтобы разрушать жизнь.
Народники и толстовцы...
После победы так или иначе тем или другим способом облегчится наказание всех за мечту и распущенность колхозами. Если же колхозы будут богатые, и любитель-частник тоже не стесненно может работать, то чем же плохо? Так, все, устраиваясь и складываясь, после великого бедствия придет в равновесие и «да умирится же с тобой и покоренная стихия».
Победа примирит, потому что каждый осознает в себе необходимость неволи своей для победы.
– Да, ты не знал, ты не верил в победу, тебя гнали, и ты страдал. Но знал ли тот, кто тебя гнал, будущее?
– Нет, он тоже не знал.
– Так почему же он тебя гнал?
– Потому что его самого гнали.
– А тот?
– Его тоже гнали.
– Кто же в конце концов начинал это гонение?
– Гнал один другого, но начало теряется во времени, и сам-человек не тут.
– А где же сам человек?
– Это каждый сам в себе, это его, каждого, тайна. И никакая сила не может раскрыть ее, кроме любви.
– Если сила любви способна раскрывать тайну каждого, то почему же ею не пользуются?
– Потому что эта сила действует за пределами полезного и не дается тому, кто приходит к ней за пользой.
– Но как же все-таки любовь становится полезной?
– Это есть тайна каждого.
31 Августа. Победа нарастает не по дням, а по минутам. И вместе с тем начинает колыхаться туман, в котором жили мы, ослепленные и придавленные.
Может быть и ничего это, что сгорели в Москве документы истории? Батюшки мои, какая ценность! Лет десять тому назад я написал кому-то письмо, которое теперь считаю глупым и даже не своим: я нынешний теперь такого письма за собой не признаю. А он, глупый историк, хранит его как документ и делает выводы о моей личности. Глупец, да моя-то личность не в том, что в таком-то году в такой-то день и час у меня случился понос. Если же ты хочешь быть настоящим историком, то вглядись не в документы, а в живого человека, открой для него внимание слуха твоего и глаза, и ты увидишь тогда по живому человеку всю историю, со всеми ее документами. Истинные документы истории не пропадают, п. что истинный документ носит в себе каждый человек настоящего.
Огниво ее ослабело, и мой кремень больше из него не высекает огня. На какие раздумья и воспоминания наводит меня этот уже незначительный факт нашей совместной жизни: даже не факт, а почти что смешок. Зачем теперь мне искра? Зачем зажигать дрова и топить печь, если пища сварена, а в доме и так довольно тепло? Дрова должны гореть, когда еще пища не сварена, тогда кажется, будто все дело в дровах или в искре огнива от удара кремня. И сколько в этом ожидании пищи! Кажется, все тут, и весь мир человеческий в жизни начинается искрой...
не пускал, кто гнал паровоз, и все вообще наши начальники так же, как и мы, ехали не по своей воле, и еще больше! В конце концов, никто не знал, куда мы несемся.
Самое странное, что многие из нас чувство своей личной свободы каким-то образом вкладывали в идеалы дореволюционных мужиков и, становясь на их место, ненавидели колхозы. Между тем теперь после победы так ясно видно, что никто больше не сделал для победы, как эти колхозы.
И взять хотя бы Горького, и что он был в свое время в своем роде единственным, как и Сталин в своем роде – почему это? Только потому, что они были именно послушны своему чутью времени и, отлично разбираясь в способностях людей, не имели даже понятия о личности, смешивая идеал богочеловека – Его Личность – с личными претензиями человеков, соединяемых механической силой, как воздух под давлением в жидкое состояние государственного Всего человека.
Сколько свободных воздушных частиц (вспомнить только!) обратилось под давлением в жидкое безликое состояние, и теперь, живые или мертвые, участвовали в победе... А помните самых способных русских людей, кулаков, на строительствах заводов и каналов, – разве не на них...
1 Сентября. Первая молитва его была к небу: – Отец наш небесный. Вторая к земле: Богородица, Дева благодатная.
Сестра Лидия много раз говорила о матери: «Это ребенок». Как это могло быть: ребенок в 70 лет! И что значило этот «ребенок». Я думаю, это значило вот то именно, что Ляля называет во мне «юношей». И это «ребенок» в душе есть, вероятно, живое чувство радости жизни. И вот это в Зуйке, который именно этим «ребенком» преодолевает трудности, которые иначе преодолеть невозможно. И это то, что любит и ценит большинство людей.
Весь этот день с 4-х утра (поездка в Москву) был отдан, чтобы сделать три удостоверки1 Н. И., которому я обязан за ремонт машины.
2 Сентября. Когда Ефр. Павл. варила для меня пищу, а я сам только писал и охотился, то совесть ни капельки не упрекала меня. Теперь, когда М. В. уезжает за продуктами в Москву и Ляля готовит пищу в неудобных наших условиях, мне всегда бывает неловко и писать, и есть, не говоря об охоте, которую я совершенно забросил, и больше не получаю впечатлений от природы.
Страстное занятие огородом у Ляли есть сублимация материнства. Если дать ей возможность заниматься огородом и садом, она только и будет этим заниматься, а мне грозит в точности участь Афанасия Ивановича из «Старосветских помещиков».
Вчера узнал, что увеличили наконец ставки за лит. работы: за рассказ в детском журнале платят 1500 р., за которые можно, впрочем, купить только два кило масла. Но и то! А знаменитый «лимит», в сущности, и есть виновник моей несвободы. На эти 500 р. лимита можно бы хорошо жить одному, но четырем, как у нас, это значит быть полуголодным, и то при условии, что не будешь никуда от семьи уходить в сторону. Вот отчего ни разу не был на охоте и даже на рыбной ловле (под боком). Для этого нужны силы питания, а куда тут идти и расходовать силы, если взять-то с собой нечего. При этих условиях и наша дача тоже уклон от линии и расход. И пусть даже Ляля дает летом к столу картошку, лук, помидоры, все равно, ее жизнь; посвященная только этому, – чистый убыток.
Вот почему я думаю в скором времени переехать в Москву, не предпринимать работ по устройству зимнего жилища и ездить из Москвы обыденкой иногда лишь на дачу. И заняться: писательство – с одной стороны, и с другой...
А как оглянешься на себя, то видишь ясно, что не сам делаешь (как хочется), а все выходит (как «надо»).
Есть мелочи жизни, с которыми приходится считаться всем на свете, и каждый выходит из них по-своему, от обывателя до Наполеона: за то ведь только он и Наполеон, что из этого почти начисто вышел – Идеал в этом отношении монах-пустынник. Комично бывает (чего мы боимся), когда человек, в общем признании достигший относительной свободы от этих «мелочей», на самом деле путается в них (Сократ и Ксантиппа).
бы как Горький или А. Толстой. Они эту нашу растерянность и застенчивость глубоко презирают, а мне в обществе этих плутов тревожно за себя, и я сам собой при них не бываю, а кого-то разыгрываю.
Эта видимая небрежность в отношении ко мне таких людей, как Фадеев и Тихонов, происходит оттого, что они отсюда (т. е. от таких людей, как я, ими уже примеченных и взятых под «тип») ничего не ждут. Может быть, они даже и так думают, что если бы и мы соприкоснулись с тем, с чем они волей-неволей спаяны, то и нам бы наше своеволие показалось смешным. Они правы, конечно, поскольку в отношении видимости более прав тот, кто стал выше и тем самым кругозор его стал шире. Это правильно, только ведь мало того, чтобы стать выше. И осел тоже часто поднимается шаг в шаг с альпинистом и на все смотрит и знает, что он высоко, но понять из того, что видит, ничего не может. А у людей очень, очень часто бывает, что дурак-осел выше стоит, а умный альпинист ниже, и дурак учит умного.
И еще бывает, что если по тропинке у края бездны идешь, то надежнее смотреть на тропинку и не заглядывать в бездну: глянешь – и голова закружится.
Русская «смекалка» означает ни что иное, как способность к технике, т. е. полезной организации материалов.
Известные мысли, что победа над кем-нибудь или над чем-нибудь есть победа над собой, т. е. над своим стерегущим твои промахи внутренним врагом, распространяется и на государственную жизнь. Победе над немцами предшествовала победа над внутренним врагом, над тем, кто назван в «Медном всаднике» Евгением (умирилась «природа», но Евгений?). Но личность?
Победителя не судят. Горе побежденным.
Да умирится же с тобой и покоренная стихия
- Миша! – в отчаянии воскликнул Мартынов, когда понял, что его пуля попала в цель, и Лермонтов умирает.
Прошу прощенья, – сказал студент раненому на дуэли, в то время как доктор зашивал ему широкую рану. И в ответ на просьбу о прощении...
Луначарский сказал: - Мы взяли дубинку Петра Великого.
И оказывается теперь, что не было иного средства, что ее надо «надо» и были как Евгений возле «Медного всадника».
А вспомнить в Кабарде встречу Бетала с разъяренной из-за нового курорта беднотой.
Мы сочувствуем Беталу, строителю курорта (Медный всадник) и мелкоте, поскольку среди них есть Евгений (личность).
Так вот, значит, приступаем к анализу нового события во вне нас (победа).
4 Сентября. Победа (государ.) оставляет после себя вечно непримиримое начало (Евгений), о чем точно сказано: отдай Богу Божье, а кесарю кесарево. Так этому личному началу и государственному нет примирения. Необходимость примирения (видимость) разрешается подменой личности отличником (стахановец, орденоносец). И может быть чем больше в государстве отличников, тем больше общество нуждается в личностях (общество состоит из личностей, государство из отличников).
т- е. что она, как все говорят, умерла. Так снятся только мертвые.
Когда хор запел вчера в обедне «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный», Ляля закрыла лицо руками. Я подумал, что она это об отце, и сам едва удержался от слез. А когда потом ей об этом сказал, что едва удержался, так мне ее было жалко, она сказала: – Глупенький, но я же от радости – меня слова поразили чудесные, и что их все-таки, несмотря ни на что вокруг, произносят, что если есть место на земле, где произносят, и если теперь в наше-то время все-таки произносят, значит, всегда это будет. Как это чудесно! Я от радости, а ты вздумал меня жалеть. – А мне, – ответил я, – теперь тебя в твоей радости еще больше жалко: ведь эта радость не от мира сего.
5 Сентября. Победа наша в перспективах своих неимоверна: (проливы, славянство), ослабление политвоинствующих соседей, немцев и японцев, покорение всей Прибалтики, Финляндии.
Сегодня в «Правде» цитируют какого-то иностранного корреспондента, который встретил в Италии «оптимистов», уверенных в том, что через 15 лет Европа пойдет войной на Россию при поддержке Англии и Америки.
«чуда».
свою роль, положим, Гамлета, и, войдя в роль, бываю совершенно уверен, что я – Гамлет и есть. Но я не Гамлета играю, а роль совершенно искреннего друга всех (присутствующих)...
Увы, кроме как в обязательном, необходимом труде, мы все непременно в жизни что-то или кого-то разыгрываем. Вот и Ляля, она особенно интересна в саморазделении своем на идеальную небесную девственницу (Христову невесту) и на самую обыкновенную женщину, мать и хозяйку. И в этих двух состояниях она может жить одновременно.
Тысячи раз, например, она признавалась мне, что мать свою она не любит не только в мысленных (невыносимых ей), но и в физических прикосновениях. Но вот стоило мне их разлучить на какую-то неделю, и ее тянет к матери. А духовный мир! Вот уже месяца 4 или 5 ни одной книги, ни одной даже прогулки, а только вот точно как сестра Лидия сидит на своих помидорах. Впрочем, тут я смотрю, как может быть на результат своего собственного падения (писатель в своем неуспехе может жаловаться на что угодно, только не на домашнюю обстановку).
Если ангел спустился и начал служить тебе, осмелишься ли ты думать, что это так вышло тебе одному, и ты единственный в мире, кому Бог послал своего Ангела? А если ты не один святой, то значит, так бывает, ангелы к людям спускаются и есть между ними
Буллит – имя того журналиста, который писал об «оптимизме» (т. е. что через 15 лет Европа выступит против СССР).
- А что ты, Буллит какой-нибудь, можешь противопоставить социализму – твое личное мнение? Это мы, батюшка мой, поумнее тебя, с самого начала противопоставляли.. ', что сила власти этой на три дня, потом на месяц, потом на год, на два, на три, потом, что немцы придут. А из-за чего же мы старались предсказывать: из-за своих собственных идеалов? Как тетки наши носят свои старые моды и хвалятся еще ими? Нет! Мы-то испытали все, весь ад, всю каторгу жизни, можем по опыту нашему вам кое-что сказать и даже совет дать. Большевики ясно сказали в отношении всей современной цивилизации (они это называют «капитализмом»): нет! А вы на это отвечаете не личным мнением, а всеобщим «да», отвергающим это всеобщее «нет». Боюсь, что когда вы соберете это свое «да» и обратитесь к «нет», то его нигде не найдете, ни в большевиках, и нигде. <Зачеркнуто: Скорей всего так и будет, как было во времена вторжения американцев в Европу.> Вот почему мы здесь, пережившие каждый свое воинственное «нет», на всеобщее «нет» большевиков и собираем не войну, а молитву.
. Норка имеет такую повадку: дашь ей корочку хлеба – есть не станет. А захочешь назад брать – не дает, и рычит, даже и укусить может. Если не побоишься или как-нибудь приладишься палкой изо рта корочку выдвигать, то в последний момент, когда корочка станет падать, схватит ее и съест. Так я могу заставить ее иногда съесть что угодно: горох, бобы, свеклу, малину и всякую ягоду.
Замечательны у нее отношения с котом Васькой: росли они вместе, привыкли друг к другу и чуть поел получше – спать. Не раз заставал я Норку на сундуке, свернется клубочком, а поверх нее комочком Васька лежит тоже калачиком. Случится в это время, позвонит кто-нибудь, Норка соскочит с сундука и к двери: гав-гав. Кот сонный стоит на полу, дожидается, зевает в ожидании, открывая розовый ротик, и только кончиком хвоста повиливает в неудовольствии. И как только у двери кончится представление, и Норка свернется клубочком на сундуке, кот прыгнет к ней и тоже свернется.
Год назад я привел Норку на собачью выставку. Судьям собачьим она очень понравилась, и ей назначили восемь кило пшена ежемесячно. Ну, тут жизнь пошла! Норка поправилась, и кот с ней тоже повеселел: вместе едят кашу. Конец: Норка есть не хочет, тогда тащим кота (всегда голодный), только начнет кот есть – сейчас все [съедает]. А все думаешь, иные люди не умнее... Пример человеческой жадности.
7 Сентября. Какие, какие дни стоят! Читаю на восходе «Отче наш» и тут же, окидывая взглядом, проверяю все небо и замечаю – на востоке притаилась кучка облаков, как забытое с вечера на небе неучтенное стадо барашков.
«Богородицу» и с удивлением разглядываю, что против востока между черными листами яблони везде росистые паутинки, и на каждом зубчике светила капля росы, и между листами черными везде паутинка с каплями, как жемчужное ожерелье самой Богородицы.
Молюсь о вмещении в себя человека, образ которого мне видится в последние дни. Этот человек внутри себя находится в состоянии полного равновесия сил и законченного сознания в этом своем внутреннем достоинстве.
Как на дне моря – там никогда не бывает бурь, а к жизни обращен такой человек, как моряк у штурвала обращен к морю.
Может быть, этот образ мужественного спокойствия и молчания по контрасту возникает во мне от вечной суетной взволнованности этих удивительных женщин – Ляли, тещи и Марьи Васильевны. Эти женщины, как волны, вечно шумящие галькой. Пусть же они вечно шумят камешками, но самому хочется быть большим и таким тяжелым, чтобы не могла шевельнуть никакая волна, и так глубоко лежать, чтобы волна даже и по спине [прошуметь] не могла.
И одно только к этому идеалу человеческое дополнение: чтобы, лежа в тяжести на глубине, сознавать, что это именно ты в своем тяжелом молчании определяешь суетливое движение волн, и только ты и равные тебе понимают, для чего и для кого действует вся видимая суета океанской волны. Вот бы и писание свое туда перенести, в ту подводную морскую пустыню, в мир благодатного молчания.
– чуть-чуть с улыбкой вечного спокойствия, как выглядывает иногда у берега спокойный камень-великан, не желающий даже вынуть руку из-под волны, чтобы отереть мокрое лицо. Бывает на севере так тюлень или морской заяц с такого камня выглядывает как человек.
Одному не дается внутреннее достижение от утомления (скоро утомляешься), другой, напротив, возгораясь в работе, остановиться и оторваться не может от дела вовремя, чтобы одуматься. Мы ограничены природой своей и нажитым характером. Но почему же мерещится возможность и теперь, в свои годы и во всяких трудных условиях жизни, найти в себе внутреннюю силу, организующую внешнюю жизнь без утомления, без раздражения. Бывает, вот-вот кончик показывается, и только бы ухватиться за него, как он ускользает, и вот теперь крутишь-крутишь клубок и знаешь, что есть где-то кончик, но не можешь найти, и как покажется – опять проморгаешь.
«кончик» есть тоже обман?
Нет, я помню, было раз, я ухватился тогда когда-то за него и начал писать, и какой славный клубок навертел!
Толстой бросился в сторону <и сорвал себя с корня> или брошен был налетевшей волной и покатился вместе со всей галькой к берегу, и разбился о камень, зашумели друг о друга толстовцы.
Вот зачем, значит, и дается мне теперь образ внутреннего спокойствия, чтобы не сорваться с места. Разве это не дар богов, не милость Божья, что я почти видеть могу образ идеального моего человека.
И вот тебе кончик, Михаил, хватайся за него и делай не дом, не книгу, не сад или, вернее, и дом, и книгу, и сад делай, но помни всегда на всяком месте и во всякой вещи, что ты своего внутреннего человека строишь по данному тебе образу и подобию.
Такая молитва моя в это утро, теперь дальше начинаю дела.
8 Сентября. Именины Нат. Арк.
Вчерашний день я был настороже и единственно немного забылся при встрече с Комановым Василием Афанасьевичем. Этот человек – тип современного директора, великий жук, но делец: себя не забывает, но дело делает. Тип служебного коммуниста в новых условиях (коллекция жуков). Для таких людей сущность моя непостижима и безумна, мне из-за страха обнаружить себя приходится разыгрывать лицо высокое (в существе, такое же как и он, но имеющее возможность быть во всех отношениях «порядочным»). Эта игра всегда неприятна, выводит из себя и закручивает голову. Но сегодня я врал с достоинством и не расстроился: это необходимо.
Вечером по делу пошли к Вознесенскому. Норку оставили и дом стеречь, и не хотелось лишний раз мучить Мурку. Каждый раз Мурка, завидев Норку, бросается на крышу домика, взбирается по шесту на самый верх антенны и в крайне неудобном положении пребывает, пока мы не уйдем и с нами не уйдет Норка. Теперь мы пришли под вечер, вся семья от самых старых до самых малых сидела на огромном бревне против домика. – А где же Норка? – встретили нас дети. – Норка? – переспросил я. И только успел выговорить эти слова, вдруг откуда-то выбежала Мурка и на дом, и опять наверх по антенне, и горбатая, черная на фоне озаренного неба взволнованно медленно, как умеет это делать кошка в сознании страха и злобы, водила по голубому небу черным хвостиком.
- Понимаете?! – вскричал хозяин.
– ответил я, – а вот как вы это понимаете?
- Я понимаю, – ответил хозяин, – так, что Мурка ваш голос услышала, и через это ей вздумалось о Норке.
- Это называется, – сказал я, – условный рефлекс.
И рассказал им, как под Загорском учат простых собак искать дорогие, растущие под землей грибы трюфели. Трудность вся состоит в том, что для начала надо самому найти трюфель. Для этого надо иметь очень хорошее обоняние и, конечно, потом счастье. Бывает, идешь по лесу, и вдруг пахнет знакомым запахом трюфеля. Пахнет, и пролетит ветерок, и ничем не пахнет больше. Вернешься назад, быстро пойдешь опять к этому месту, и вот опять, как Руслан ищет Людмилу в шапке-невидимке. И вот теперь нужно счастье: наклоняешься к земле, станешь на четверенки, сам сделаешься как собака: туда прополз, еще прополз, там рукой покопал, там ногой, и вот он подземный ароматный кудрявый гриб во всей красоте у тебя в Руке. Тогда дашь его понюхать собаке и после того дашь ей чуть-чуть хлебца только затем, чтобы собака по запаху трюфеля догадывалась о хлебе, как Мурка догадывается по звуку моего голоса о присутствии Норки. И так вся природа, звери, птицы, рыбы, насекомые, растения даже разговаривают между собой, и этот язык природы называется условным рефлексом.
Язык природы – условный рефлекс (пример: ворона и лисица,сорока и заяц).
муж и жена. Между тем сущность его души героическая, несомненно, по героизму он отдал свое имя женщине, муж которой умер в немилости. И сущность ее души – благодарность и готовность отдаться. Но между ними разделяющий их идеал: и не то, чтобы это был покойный муж Нат. Арк., а скорее всего вознесенное в идеал свое личное неудовлетворенное «я». Впрочем, это она, а он, вознесясь к этому идеалу, вечно получает оттуда щелчок и вечно возвращается к своему неизменному холостяцкому эгоизму.
Получил письмо от неведомого друга, похожего на Лялю, женщины – художника и пчеловода.
«Мне очень пришлось по душе правдивое письмо: Вашим словам я вполне верю. Всего пять лет тому назад я было взялся за пчеловодство (теперь мне 71), выписал из Сибири десять замечательных ульев, с Кавказа маток пчелиных и т. д. Я мечтал именно о кочевом пчеловодстве (расставить в соответствующем сезону месте ульи и жить в автомобиле). Меня интересовали в этом опыте не так пчелы, как цветы и м. б. больше всего, и пчел и цветов, личная пустынная жизнь. Но случилось в моей жизни событие, «роковое» как говорят. С тех пор все мое (о чем Вы так хорошо знаете), мои леса, мои реки, луга, заводи, дали, звезды - все это сложилось, свернулось и улеглось в маленьком и столь вместительном человеческом сердце. Теперь я больше не завишу от внешних положений; нет и не может быть на свете таких лесов, какие по моему желанию выйдут из сердца, станут вокруг меня и зашумят. По старой привычке мне и теперь иногда резко захочется вдаль, но друг мой напомнит мне о моей волшебной шкатулочке, и я опять нахожу эту даль возле себя. Мы живем теперь с этой весны недалеко от Москвы, в Пушкине (и, конечно, есть жилище в Москве). Тут у нас хороший участок, где мы насаждаем яблони, кустарники ягодные (16 яблонь были до нас, и малина, и смородина, и крыжовник, и вишни – все до нас). Мы мечтаем о пчелах и о друзьях. Пишите и приезжайте к нам. Посылаю Вам, вероятно, незнакомую книгу, которая создана при участии Валерии Дмитриевны Пришвиной.
но на сегодня очень трудно жить в тех лесах, где Вам хочется, на Нерли. Мы жили там два года войны и в конце концов решили, что пока жить, имея связь с Москвой, спокойней и выгодней. Очень возможно, что в отношении Вашего устройства я могу вам быть до некоторой степени полезным. Хорошо, если Вы возьмете отпуск и приедете в Москву посоветоваться. Приезжайте. До свиданья! Посылаю Вам мою книгу, в которой есть много личного из последних пяти лет моей жизни».
9 Сентября. В каждом из нас есть не все, что в природе: не у всякого душа прекрасна как бабочка, не у всякого низка и зла, как змея. Но если бы мог человек всех времен встать, сложиться и каждый из нас мог бы войти в него, как капля воды в океан, тогда бы этот большой Весь человек смотрел на природу как на себя, и вся природа была бы в нем, и он обнимал бы ее...
стремясь в океан. (Акуловское водохранилище.)
Волны, ласкаясь так нежно о берег в жаркий час, потихоньку размывают его.
А бывает, вода вступает в прямую борьбу, волны хлещут всей силой о скалы, но горы стоят и как будто им эта война – просто игра. Проходит буря, и опять вода ласкает нежно, размывает твердыню. И так бывает, самый маленький ручеек за большое время рушит скалу. Смотришь на эти волны и не можешь не думать о себе: что вода и берег – это наша душа в борьбе за свободу. Вечно бьется наше сердце как вода о берег, раздвигая границы нашего разума. Широко расходятся берега в устьях рек, впадающих в океан, но все равно ведь и сам океан в берегах. Так наверно и вся наша борьба за свободу лишь в том, чтобы раздвинуть законы разума так далеко, чтобы они стали невидимы, как берега океана.
10 Сентября. Я сказал, что мы, русские, приближаемся к осуществлению старинной мечты о проливах и воссоединении славянства.
– Читала у Достоевского: «И се буде, буде!»
– Да, читала и удивляюсь большевикам, начиная с «мир без аннексий и контрибуций», помнишь, и погоны срывали, и церкви ломали, а теперь сами на себя надевают погоны, открывают церкви, метятся на проливы, откуда они ума набираются?
– Это, дорогая моя, не ум, а история: между нами, личностями, есть умные и дураки и так, что один чуть-чуть поумней, другой чуть-чуть поглупей, а в истории ум один, и его люди получают не от природы, а входят в него. Вот мы с тобой сейчас ничего не знаем о политике, живем глупенькие, а войдем в тот ум и какие еще будем умные-разумные!
Такие типы, как тесть лесничего (кондитер Юшков), как «Борис Палыч» Петин – это собранные со своих социалистических гнезд анархисты. Думая о них, вглядываешься в деловых коммунистов, директоров фабрик, больших совхозов, трестов и начинаешь понимать сущность социализма, как со-анархизм: союз анархистов.
«кесарево» начало, «отдай кесарево» и т. д.
Мой образ спокойствия, в который я смотрю, содержит в себе это «отдай кесарево».
К детскому рассказу «Наказанная ель» конец: задалась безветренная дождливая грибная осень, ветка не качалась целый месяц и за это время пустила корешок и проросла.
- Помните, друг, хаос революционной жизни с выстрелом матроса в актера, который читал стихи о Христе. Это означало, что божественное начало мира берет в свои руки человек, в душе которого открывается отныне беспрерывная борьба кесарева начала с боговым. И вот теперь это опять разделяется и будет разделяться больше и больше.
- Можете быть спокойны, добрые граждане, большевики теперь стали не те, и будут делать и что надо, и что вам тоже хочется.
жизнь на земле, так и...
Сегодня мелкий теплый дождик идет, по [тонкой] наклонной проволоке электропровода тихо катятся светлые капли, некоторые на минуту останавливаются, но [их] настигают другие, сливаются, и общая капля бежит до следующей и тоже поглощает ее и так дальше, пока наконец большая тяжелая светлая огромная капля не падает с проволоки на землю и там начинает долгий и сложный свой путь в океан.
Я очень рад, моя капля, что видел сейчас на фоне темного Дерева твой сверкнувший серебряный путь падения на землю и вспомнил себя самого, что тоже и я когда-нибудь упаду и тоже непременно, как и ты, приду в океан, где все души сливаются в одну единую мировую душу. И вот ты, капля, в океанской [воде] предстанешь всем океаном перед солнцем.
Каким словом я назову тот огонь, перед которым предстанет моя капля мировой души?
навсегда.
Примечание
1 Удостоверка - здесь: маленькая фотография для удостоверения.