11 Сентября. Ляля трудится над устройством «чая», только если наезжают гости. Для себя же дома со своими она не потрудится чайник [крышкой] покрыть, да и стоит другой раз чайник, остывает, и не нарежет хлеба, и не разложит на тарелки – ломает пальцами и откусывает. Этим самым объясняется и война ее с тещей за порядок нравственный против порядка формального и тоже неприязнь ее к церковникам, удовлетворяющимся исполнением обрядов. Она стоит на страже духовного движения на всяком месте, во всякое время, во всякой вещи – она истинный революционер.
Раньше я мысли свои нераздельно помещал в свои литературные вещи, теперь в них попадает лишь третья часть: первая часть направляется к Ляле, вторая войне и только третья литературе.
Видишь человека, какой он со стороны, только пока не вошел с ним в короткие отношения. Когда твой внутренний мир слился с его внутренним миром, тогда прощай тот человек, каким он существует между людьми. Ты видишь тогда своего человека и ценишь его, поскольку тебе самому с ним хорошо или плохо.
Истинного реалиста можно узнать, перечитывая его какую-нибудь вещь до тех пор, пока, если он не реалист, а придумщик, не откроется читателю сюжетная канва, по которой он расписывал. Если же он действительно реалист, то сколько ни читай, никогда не найдешь канвы: или она так искусно выдернута, или художник сам поверил в правду своего изображения, забылся от себя совершенно. Вовсе и не надо для реалиста, чтобы в действительности было то, о чем он говорит. Нужно, чтобы он верил в действительность того, о чем он говорит, и обладал способностью уверить в этом читателя. Того, что у Гоголя нет в действительности, но он всех уверил, что это так есть. И вот он реалист.
Утописты (мы в 19 в.). Раз человек какой-нибудь способен, кроме себя, еще думать о счастье другого, далекого и отвлеченного человека, то он уже не естественный массовый человек, жизнь которого определена потребностью питания и рода, а человек-полубог, вроде Михаила Бакунина. Однако и тот тоже будет утопистом, кто вовсе откажется от божеского начала своей природы и будет оперировать массами людей, исходя из двух этих потребностей.
Реальная жизнь общества состоит именно во взаимодействии Я и Ты. Ты голоден – Я тебя накормлю. Ты одинок – Я тебя полюблю, – вот действительно реальные основы общественности.
Если ты пришел к тому, чтобы строить возле себя внешнюю жизнь так, чтобы поставленная вещь оставалась на своем месте до конца твоей жизни, то в области духа тоже все должно устроиться и расставиться на свои места. По-видимому, вот это и есть христианская кончина живота, непостыдная, святая, мирная и безгрешная.
Что, если променять машину с резиной (два комплекта) и гаражом в Москве на корову с сеном? А ведь променяют...
12 Сентября. Начитался газет. В Болгарии «свобода» как у нас в 1917 году. Новая идея, определяющая новое сознание гражданина всего мира, это что после войны останется весь мир под влиянием только двух государств: США и СССР. США выступит на мировой сцене, как охранитель частного интереса, СССР - общественного.
Нам же, физическим носителям интересов частного и общественного, остается мечтать, как Гоголь, о том, чтобы нос Ивана Ивановича перешел бы к Ивану Никифоровичу, а губы Ивана Никифоровича, или что там сказано у Гоголя, перешли бы к Ивану Ивановичу. Но оно так и будет, так или иначе, а носы должны перемещаться, то с дракой, то вежливо раскланиваясь.
Но во всяком случае после войны, конечно, жизнь, хоть физически-то сделается легче, да и нравственно, конечно, то, что было, то было, и больше к нам не вернется.
Итак, достижение этой войны есть приближение всех нас к идее единства управления мировым хозяйством при наибольшей свободе личного интереса и национального самосознания. В том, или другом, или третьем отношении каждая из трех идейно воюющих стран принесла свою жертву..
Но вот вопрос: национальное самоопределение из этих трех начал, вступивших между собой в борьбу за единство (личность, коллектив, нация), – одно только оно является предохранением от механизации как личности, так и общества. Следовательно, Германия, выставившая идею нации, должна бы явиться нам, стерегущим личное начало в человеке, наиболее близкой... и вот вопрос: почему же так выходит? На этот вопрос один ответ: теперь подумайте сами, а в следующем номере (журнала) будет ответ этой загадки.
13 Сентября. Сентябрит. Окладной дождь. У Ляли болит сердце от неумеренной работы на огороде. Ох, и дорого мне обойдутся ее помидоры! Поскорее бы ее оторвать от «природы» в Москву, а на весну м. б. куда-нибудь увезти и на даче посадить тещу.
Читал в Лит. газете нападение на Федина за книгу о Горьком. Читал почти без неприязненного чувства к нападающим: до того уж в прошлом и сам Горький, и его барабаны. Может быть, очень бы кстати было бы выступить мне со скандальной речью вроде такой: – Вы нападаете на Aедина, который отдал должное писателю A. M. Ремизову, вы понимаете защиту Ремизова, как уклон от современности к прошлому. Но Ремизов ведь единственный из русских писателей, кто сознательно писал о родине нашей, о лучшем и низком в России. Вспомните, что революция в этом отношении не развязала рук писателю, а как раз наоборот, связала. В то время даже в анкете нельзя было назвать себя великоруссом. Но вот пришло время великих испытаний России, и вспомнили родину, и забили барабаны о родине, воины надели погоны, в церкви стали Богу молиться за спасение родины. Не пора ли вспомнить Ремизова?
А что Горький у Федина изображен как робот мудрости, распределявший ее в тысячах писем малообразованным и простодушным пишущим гражданам, то ведь это же и правда: Горький был именно роботом пропаганды. И почему нападают на Федина, если мне же самому в личной беседе в Кремле по поводу чествования Чехова М. И. Калинин сказал: – А Горький вовсе не был так талантлив, как Чехов, как вообще об этом говорят: он был «публицистом». – Может быть правдоискателем? – возразили мы. – Да, да, публицистом, – ответил М. И. – Так вот Калинин в Кремле может искренно высказываться, почему же писатель не может и не должен исходить из своего мнения, а танцевать от печки?
И вот за то, что Федин не танцует от печки, вы называете его несовременным. Увы, сам Горький давно уже в прошлом, и если вы хотите быть совсем современными, то возьмите лучше не Горького, а боевого генерала в орденах за литургией в церкви Ильи Обыденного. Генерал этот молится Богу за спасение родины. Быть может, он поминает своих родных и умерших близких, узнавая в них те добрые силы, которые создали и его самого в лучших Достижениях. А Ремизов разве не похож на этого генерала, не он ли единственный всю жизнь писал, предчувствуя ужасные страдания родной земли?
14 Сентября.
Робот мудрости (Горький). В свое время и Толстой был роботом мудрости, и Гоголь хотел. Чувствую, что и мне это грозит, и понимаю ее происхождение. Существует философский хаос, в котором рождаются художественные произведения, что-то вроде тучи, из которой может выйти живительный дождь или тупое стега-нье града. «Мудрость» Горького, Толстого, Гоголя – это все град. Первая особенность этой эрзацмудрости, заменяющей поэтические произведения, что она очень обильна.
15 Сентября. Позавчера проводил громадный караван журавлей и подумал: вот они летят, и я когда-то летал, а теперь я уже не перелетная птица.
Холод в доме застал нас неожиданно, ни печки, ни завалинки, а между тем все лето об этом только и говорили, и в этом была вся суета.
Не было и, вероятно, не будет такого героя и даже святого, кто бы обходился без нужника. Для двух эта встреча небесного духа с земным мирно разрешается в спальне. Для общества пытаются разрешить в коммунизме, где каждый будет как «свой», но мало кто в это верит. («Чемреки» – Новый Израиль.) Однако этот вопрос разрешили и стало едино тело. Почему это мы делаем одно, а выходит другое. Не потому ли, что «другое» исходит из нашей природы, а одно – это наши «добрые намерения». Мы намеревались с Лялей устроить себе пустыньку для уединенной литературной работы, как место, где можно спасаться, а вышло место беспрерывной суеты и забот: «природа нас одолела».
Ходили к директору зав. №2 благодарить за аккумулятор. Ходили к Никулину, просили...
16 Сентября. Во всеобщем русском народном понимании закон стал теперь в советское время каким-то природно-необходимым препятствием, которое каждый достойный гражданин должен преодолеть (переступить, или преступить).
Закон это что-то вроде девственной плевы, предназначенной для пробы на мужскую мощь.
Что, казалось бы, хорошего в состоянии невесты (не ведает грядущих страданий) или ребенка, играющего в неведении того, что в 18 лет его застрелят, как собаку. И все-таки эта жизнь в неведении страданий у нас на земле самое лучшее. Так что же делать? Ясно, что надо охранять неведение, оберегать детей и невест.
У Никулина его грузинка разболталась о том, как мелки все женщины и как хороши мужчины.
- Но женщины духовные? – спросила Ляля.
- А где вы их видели? – ответила она и начала перебирать уничтожающие качества женщин.
- А как же ваша матушка? – спросил я. – Она тоже... И тут оказалось, что «мама» это не женщина. И она опомнилась: она ведь тоже мама и сын ее недавно убит.
У Бусыгиных оба супруга с возмущением говорят о «несчастных» 300 миллионах, взятых с Румынии.
- Столько страданий и всего только 300 миллионов.
- А если этой уступкой покупается победа?
- Что мне победа, если мой сын убит, какой ценой вы меня вознаградите?
По пути домой от Бусыгиных женщина говорила другой: – А мне все равно, кончится война завтра, или еще будет 40 лет: ждать мне некого и нечего, с маленькими Детьми мне все равно не подняться.
- Как вы не понимаете, что перед каждым из нас выросла стена: у меня сын убит, и никакая победа меня не обрадует, вы писатель, у Вас наверно тоже стена, – какой вы писатель, если этого не чувствуете.
- Ляля, – сказал я, вернувшись домой, – ты помнишь эллинскую сказку о героинях-матерях, отдававших своих сыновей радостно на смерть за родину? – Помню, но может быть и у них ничего такого не было. Вот если через тысячу лет археологи выкопают «Правду» и по ней будут представлять себе нашу жизнь...
Вчера в лесничестве выправил себе ордер на дрова. В углу сидел с «Правдой» в руке и читал ее какой-то мрачный гражданин.
«Правда», – сказал я, – разрешите...
И высмотрев, что Прага взята, неестественно, как это бывает среди незнакомых, обрадовался. Впрочем, я и вправду радуюсь победам, может быть оттого, что сам не сильно страдаю. Я обрадовался, а мрачный подозрительно поглядел на меня:
- Чему вы радуетесь? – спросил он. – Может быть Вы думаете, что это Прага в Чехословакии?
- Нет, – сказал я, – эта Прага ключ к Варшаве. Понимаю его: моя радость была ему подозрительна.
- Вы что же это, – спросил он, – видно, очень жДете конца войны, пожить еще хочется?
- Да, ответил я, – надеюсь дождаться своих.
Первый мороз. До восхода еще не было мороза. Вот только когда солнце взошло, то в тенях стал холод усиливаться, и трава белеть все больше и больше. И когда солнце взошло и стало выше подниматься, то все тени стали белыми, и в лесу каждое дерево давало белую тень.
17 Сентября. Вернулся Коля из Старой Руссы. Вот и «зона пустыни»: до сих пор все вокруг минировано и трупы лежат. А начальство уже давно возникло, [везде] орудуют, ныряют, облагают данью и пр. По правилу: кто смел, тот два съел.
И вот когда от встречи с матерью, потерявшей сына,встает с поля битвы завеса победы и кажется, будто живые победители по ту сторону завесы сочиняют историю и ее героев. Мертвые во все времена молчат.
Ляля ответила: – Ничего нового, вся земная жизнь на этом стоит обмане: я это раз навсегда поняла, когда... <Зачеркнуто несколько слов.>
Две силы: одна сила жизни, другая сила сознания, первая известна из Библии и потом из биологии, другая из Евангелия и истории культуры, т. е. связи между людьми.
Все действующие силы способны переходить одна в другую, так наверно и сила жизни способна переходить в сознание («бытие определяет сознание») и обратно: сознание переходит в силу жизни. Вот о последнем, как переходит сознание в жизнь, и говорит Евангелие и все творения отцов церкви. И там это превращение жизненной энергии в энергию сознания, энергии сознания в жизненную силу изложено с убедительностью не меньшей нисколько, чем в законах техники, т. е. использованы силы сознания силой жизни, в целях [сохранения] жизненных сил (изложить ясней).
Шпенглеровская история культуры и есть именно история превращения жизненной силы в силу сознания, а история цивилизации обратно: превращение сознания в жизненную силу. История цивилизации сводится к истории войны (разделения). История сознания – есть история мира (связи).
Вот и понятно теперь, что Весь человек, обнимающий собой всю природу, конечно, и должен неминуемо определить в себе самом достойное место и каждой блохе, и клопу, потому именно, что их жизненная сила превратится в силу сознания.
NB: Моя задача состоит в том, чтобы сделать философию Всего человека мудростью простейшего существа (Данилыча). И первый вопрос на этом пути – это упростить и ублагозвучить понятие «Весьчеловек» (то было Сверхчеловек хорошо, стал Христос – прекрасно, а как Весьчеловек - не Хозяин ли?).
Вл. Серг. Трубецкой («князь») в Загорске нанял себе квартиру с условием, что если хозяин будет продавать дом, то он ее очистит. Князь прожил в этой квартире 10 лет. Приходит хозяин и говорит: «Дом продаю, прошу по договору очистить квартиру». – У князя десять человек на руках, сам играет на дудочке по кабакам, денег нет, квартир в городе нет. Князь находит в подвале прачечную и перевозит семью свою в подвал. В городе князя осуждают: князь виноват в том, что не мог победить в себе гордость, постыдился не сдержать княжеское слово. А между тем князей уже нет, и слова такие честные потеряли всякое значение. Мало, что, мол, я обещал десять лет тому назад, за 10 лет у меня родилось пять маленьких, не могу же я губить их из-за своего княжеского слова.
– Как бы ты поступила на месте князя? – спросил я Лялю. – Я была бы в трудном положении, – ответила она. И подумав, сказала: – Я бы постаралась поближе узнать, зачем хозяин хочет продать дом, и если бы поняла, что никакой особенной беды не будет, если он дом не продаст, то не посмотрела бы на княжеское слово. А если бы ему без этой продажи нельзя бы было обойтись, то поступила бы как князь. Одним словом, я бы не согласовалась ни с честью, ни с удобствами моей семьи, а только с истиной, которая открылась бы мне при честном и внимательном отношении к его жизни.
Этот рассказ вызывает из моей памяти много подобных с моральной каверзой: напр., что Игнатов не принял белой муки от большевиков, и жена его, еврейка, обманом кормила его до смерти этой белой мукой.
Андрей Федорович (тесть) вчера копал нам сад и за обедом рассказывал о маленькой внучке своей, что когда была совсем маленькая, то не станет есть, пока дедушка не съест, и когда ей дадут что-нибудь, даст из этого съесть вперед дедушке и поцелует два раза. Теперь, как постарше стала, заметно стала скупеть и часто получит и съест сама, и поцеловать забывает.
– Почему это? – спросил я.
– Наверно на других глядит, – ответил тесть.
Все в семье боятся, что вернется с войны зять. На сторону этот зять очень хороший человек и охотно все сделает, если его попросить. Но ему ничего нельзя сказать поперек (в семье без этого нельзя), готов за топор взяться. Жить из-за этого невозможно. Эта болезнь очень распространенная (а теща, а Раттай). Это болезнь есть лишь обнажение основного провода человеческой личности и даже является с какой-то точки зрения источником войны между индивидуумами (и романтизм беспризорников).
18 Сентября. Едем в Москву.
Из рассказа Н. И. о своей побывке на родине в Ст. Руссе. Город – не узнать: землянки и блиндажи. Все минировано, по дорогам не ходят, а по особым тропинкам. Идет старушка, узнал, но не открылся. Почему? Страшно узнать о родных. Она узнала. И тут слезы. Ночевал в блиндаже: потрогал – не взрывается, и уснул.
Приехал один местный человек на родину, взглянул, повернулся и ушел. И больше о нем не слышали.
Приходили неизвестные люди и делались начальниками, и выдавали бумаги, не имея даже печати. Любой дезертир может сделаться начальником милиции.
Вот оно: «ужо тебе». Евгений из «Медного Всадника». Почти нет семьи без «ужо», и рядом величайшая победа.
В этом свете Гитлер, как Медный всадник: и все увидели на этом коне соломенное чучело.
Судьба поэта, как человека, предопределена поэзией... Особенно ярко было это, когда она дала согласие и передала письмо родителям о том, что она выходит замуж. Прочитав письмо, он покосился на нее и вдруг увидел чужую ему и мало интересную девушку. Она инстинктивно это поняла и вдруг, вырвав письмо, разорвала его на мелкие кусочки и бросила в Сену. Тогда чувство вернулось к нему с большой силой, и человек опять вошел в судьбу свою, определенную поэзией.
19 Сентября. Вчера пошли на завод к директору Со-колину (еврей Семен Лазаревич) просить заменить поломанный карбюратор. Он немедленно велел принести новый. Пока сидели в ожидании, Ляля стала ему жаловаться на мелочи жизни. – А что именно? – спросил он. – А вот, напр., стекло, имею ордер три месяца и не могу получить. Соколин берет трубку: – Товарищ рыбкин, у тебя есть стекло? Нет? А для меня? Вспомни, у меня в починке твои тележки, они скоро будут готовы. Есть? Ну, хорошо... пол-ящика, а за тележками можешь завтра прислать. – Спасибо, большое спасибо, – обрадовалась Ляля. – А еще какие мелочи? – И так устроил баран для печки1, духовку, чернил для меня, и когда Ляля сказала, еще вот забор на даче, и он взял трубку, я вмешался и остановил «эксплуатацию» директора. Так вот у нас недовольны евреями, а как без них жить? – Спасибо, спасибо, Семен Лазаревич, – пожимали мы с чувством руку любезного еврея.
Военные горизонты проясняются: немцы, очевидно, спускают на себя Западный фронт в опасении, что русские будут мстить за их зверства своими зверствами. Война кончается.
Страдания жен и матерей создают в душе у нас такое темное покрывало, через которое невозможно проникнуть чувству победы. И вот эта военная операция под Яссами, отнявшая у немцев в одну неделю Балканы, и пусть она будет величайшей операцией в мире: и все равно, мы, современники, не можем и не имеем нравственного права радоваться ей и от души превозносить ее, мы, современники, ведь нравственно ограблены. Вот когда время пройдет, позабудется, тогда будут радоваться и прославлять вождей и героев. Истории нет, но ее необходимо сделать, и сделают.
Но ведь так и вся жизнь: разве она стоит того, чтобы жить? Но мы сами надеемся сделать ее и верим в то, что с Божьей помощью сделаем.
И радость жизни наша переносится...
20 Сентября. Ночью плохо спалось, и я с горечью думал о делах Ляли за пять лет нашей жизни, что в отношении дачи и кухни она ребенок в сравнении с Аксюшей, в отношении литер, архивов ребенок в сравнении с тем даже, что сделал Разумник всего за 2 месяца. Так что с деловой стороны моя встреча с Лялей была действительно, как написала Ефр. Павл., неразумной: Ляля убивается на деле, но не деловой человек в своем существе. Зато если подумать о духовной стороне, о строительстве самой души, то мне кажется, будто я со встречи с ней все летел и летел ввысь, и оттуда с высоты дивлюсь на себя прежнего: как мог я тогда удовлетворяться такой простейшей жизнью – почти юноша, почти монах. И конечно, мы были слишком заняты собой для того, чтобы мне двигаться в литературе. Но зато я по своей жизни теперь узнал то, чем все люди живут, то самое простое, естественное, о чем не говорят или называют неопределенно любовью. Ляля, только одна Ляля мне открыла, что такое любовь, и показала и дала ее мне.
Конечно, война не дала возможности писать в это время и печатать, силы уходили на поддержание существования, и спрашивать с нас нечего. Но почему же из молодых-то, свободных никто не сделал ничего...
21 Сентября. Вчера и сегодня до обеда провел на заводе, чинили непочинимую машину мою несчастную.
22 Сентября. Мелькнуло на молитве, что тема, вокруг которой вертелся Горький, его «человек» – нашего русского происхождения, интеллигентско-сектантского. Происхождение этой темы, захватившей сознание больше чем на столетие, вероятно, коренится в истории французской революции: с тех пор русская интеллигенция, дворянская, разночинная и народническая только и занималась тем, что ищут божественные атрибуты в человеке: мол, не Бог это, а человек. Рационализм – это есть мост, по которому... Не то, как-то... В сущности, тут не народ, не Горький, а я сам такой и постоянно ловлю себя на деле рационализации или «объяснения» принятого «на веру». Простейшим образом выражено это у немоляк, занятых «переводом» Библии «на разум». В нашем простолюдине это совершается по формуле «хочу все знать». Горький как будто смущен фактом своего дарования: удалось написать, и потом вся жизнь на объяснение в мудрости по теме «как это мне удалось», объяснение же для ближнего: раз это мне удалось, то если объяснить, и все могут сделаться писателями. В существе своем Горький – наивнейший немоляка.
- Нет, мой друг, природа, мой талант и мы с тобой, и все такое чудесное, что и мы творим, начинается в Боге, а не в нас. И мы с тобой творим лишь поскольку в тайне души своей, которая похожа на весеннее дерево, зелеными листиками своими вечно лепечем: Господи, научи мя творити волю Твою.
Я это почувствовал, когда давно взялся за перо, и это чувство питало всю мою дальнейшую жизнь.
Вчера мальчуган Вася занимался внизу колодками колес моей машины, а другой рабочий, контролер, стоял незанятый и глядел вниз на него. Девушка, рядом на соседней машине, кисточкой мазала по черному красные полоски.
Вася, вечно улыбающийся, сказал:
- Вот эта девушка кончит колесам маникюр и нам тоже пятки замажет.
– Что же она, – спросил я, – у вас только и занимается маникюром?
– Нет, – ответил он, – есть слесарь.
– А есть, – спросил я, – у вас такая женщина, чтобы лучше делала все, чем мужчина?
– Нет, – успел было только начать Вася.
– Есть, – перебил контролер, раздумчиво и с доверием глядя куда-то вдаль. И вдруг, как будто он там, вдали увидел что-то, догадался и, схватив за руку проходившего мастера, спросил: – Саша, ты не достанешь ли мне полулитровку?
– Выпить захотел?
– Нет, завтра рожденье жены своей буду справлять.
– Можно, достану, – ответил Саша.
На заводе рабочие и все относятся ко мне, как к писателю, с величайшим уважением, и мне было это приятно, а Горький этим всю жизнь наслаждался и не мог насытиться. Тут есть какой-то соблазн.
Завод получил красное знамя. – Что в этом знамени? – спросил я у директора. – Все, – ответил он, – в нем человеческое самолюбие.
По-видимому, «соревнование» в социалистическом строе вполне заменяет конкуренцию в капиталистическом.
NB: Об этом нужно особо подумать: не в самом ли деле тут «все». А вспоминаю сам, с каким страхом ищешь свое имя в газете, как неприятно, если пропустят... А ведь у нас все на газете (стенгазета чего стоит!).
Вчера был Елагин. Вспоминали время, когда я выступал против Маршака. – Сколько вы этим сделали, – сказал Елагин. Ляля помолчала недовольно. В это она совсем не верит, что так можно сделать. В этом она права, что жить надо так, чтобы само складывалось... не складывать, а жить. Но живем ли мы так? Нет ли в этом отмежевании себя от общественной деятельности претензии, самомнения, гордости? А если и нет на самом деле, то как не усомниться самому в себе и не нагнуться тоже к земле, чтобы посильно помочь складывать жизнь. И если даже и не сомневаешься, то все-таки как-то совестно. Да и святые, как Зина Барютина, пожалуй, посовестились бы.
Письмо в «Дружные ребята» по поводу конкурса на лучшего охотника.
Дорогие товарищи юные охотники, пишу вам в связи с конкурсом на премию лучшего охотника, с желанием вступить в соревнование, имея в виду идеал нашего охотника, созданный в веках народами нашей страны. Русская литература, как никакая другая во всем мире отразила это народное творчество. Вспомните имена Аксакова, Тургенева, Толстого, Некрасова и множество других деятелей литературы и искусства. Если вы хотите представить себе ландшафт нашей родины, обратитесь к названным писателям, прочитайте у них все про их охоту, прибавьте к этому имена менее известных писателей, но в отношении охоты не уступавших им (напр. Дрианский), и у вас составится глубокое убеждение в том, что всех этих охотников можно назвать родиноведами. В далекие времена, когда вас и на свете не было, не только вас, но и многих отцов ваших, меня в гимназии учили пониманию родины. Представьте теперь себе эту родину, как готовый пирог: лежит на столе огромный пирог, шестая часть земли нашей, а взять нельзя, вокруг охрана – и нас не пускают, а только заставляют твердить: вот пирог, вот хорош, лучше нет на свете пирога, чем наш этот пирог.
всплеск крупной рыбы в тихой заводи. Со временем, когда я прошел все необходимое ученье, я понял, каким богатством познания своей родины обладает охотник, и стал этим пользоваться, как изобразительной силой.
Огромное большинство моих сочинений, понятых читателями как родиноведческие, обязаны своим происхождением охотничьей страсти.
<3ачеркнуто: Но рассказывая так о себе, я совсем не хочу сказать, что охотник непременно должен делаться писателем или художником. Чувство родины может сказаться не только в слове и красках, но и в делах десятков, а может быть сотен...>
23 Сентября. Утреннюю молитву свою начал с благодарности за посланного мне друга. – Ты мой друг, – говорил я, – есть свидетельство о бытии Божьем, ты со мной, значит, Бог со мной.
Вчера, зайдя в «Детиздат», перед маленькими людьми Пискуновым и Максимовым, самыми маленькими, больше часа рисовался и кокетничал своими мыслями. Вышел с большим стыдом. Ляля объясняет такие неудержимые душевные поносы недостатком общества. Вспомнился покойный И. А. Рязановский, приходивший к такому поносу при встречах с каждым, кто располагался его слушать. Такой понос есть выход из вынужденного молчания. Но и писательство есть тоже выход, и у некоторых, даже очень крупных (Метерлинк, Мережковский), этот выход носит признаки неудержимости как при поносе.
Из всех писателей, по-моему, круче всех ходит Лев Толстой.
24 Сентября. Вечером вчера приехали в Пушкино складывать печку.
Совесть
Итак, хожу по земле и гляжу на людей и вижу: у каждого вокруг лица, как у святого, нимб: то покажется, то исчезнет. И каждый, делая что-то хорошее для нас, не знает, что делает все в нимбе Всего человека, и только чувствует перемену в себе, когда нимб исчезает или сияет вокруг него – и это он называет совестью.
Вот один раскрывает свою добродетель в том, что он остается верен данной им клятве: какой-нибудь немецкий генерал, умирающий в своем Pflicht. Другой такой же немецкий генерал сообразил время и, напротив, добродетель видит в том, чтобы узнать свою новую Pflicht в спасении народа. Или взять наших староверов и большевиков, или парламент с их правыми и левыми, или наших славянофилов и западников, или наши нынешние мечты на будущее: куда уехать? Одни хотят, немногие, в Югославию, другие в Америку. В этой борьбе прошлого с будущим заключена жизнь (настоящее) человека и в этой борьбе осуществляется божественное творчество.
1. Как согласно кажется шумят нежные зеленые листики, но если поближе всмотреться, все они разные, и каждый листик, стремясь для себя больше захватить свету, затеняет другой. Может быть, если бы прислушаться ближе, то и согласный лепет их оказался бы шумом войны между ними. И так тоже на большом расстоянии и наши невыразимо мучительные человеческие стоны, и крики, и скрежет железа, и грохот машин, и взрывы, и выстрелы оказались бы тоже гармонически согласным лепетом, как на деревьях лепет бесчисленных листиков.
2. Мы в этом уверены, что да, да, – есть на какой-то большой – большой высоте место, куда борьба человеческой жизни доходит, как нам доходит согласный лепет бесчисленных зеленых листиков лесных деревьев, и мы называем это место согласия небесами, и молимся туда: «Отец наш небесный, да будет воля Твоя на земле как на небе».
Так вот один кто-то из нас молится: да будет не моя воля, а Твоя. Другой свою волю не хочет отдать и, напротив, утверждает именно волю свою среди грохота взрывов.
1. Основная черта тех, кто отдает себя строительству будущего общества, что они верят в изменение души человека к лучшему от перемен внешних (материальных) условий...
2. Основная черта тех, кто занят самой личностью человека – это их вера в независимость души от внешних (общественно-материальных) условий.
Я так живо помню еще то время, когда вокруг меня все верили в то, что технические изобретения ума человеческого изменяют к лучшему нравственную жизнь человечества, и эта их вера называлась прогрессом, и сами люди, участвующие в прогрессе, назывались людьми прогрессивными. Тогда Лев Толстой, возражавший этой вере, казался чудаком: до того много было этих прогрессивных оптимистов. Наши большевики эту наивную веру отцов в технику перенесли на технику самого общества и тоже верят, что будто бы знают научные основы нового общества, которые изменят нравственную жизнь человека к хорошему.
25 Сентября. С утра густой туман и тепло. Перед обедом пришло солнце, и вышел редкостный осенний тихий день. Я собрался в лес, Ляля одобрила и напутствовала: ступай, придешь в себя. И я заметил эти слова, подумал об этом «придешь в себя» и пошел. Избегая дорог, свертывая с тропинки в тропинку, я пришел в настоящий лес, где росло все от себя, без руки человеческой. На одной еловой лапке, опущенной вниз, лежал упавший листик осины, красный как бочок сентябрьской упавшей груши. На этом круглом красном с зубчиками листе лежала крупными как жемчуг каплями свежая роса. Я взял этот красный листик, слизнул роску и не бросил его, а совсем бессознательно уложил его точно на то самое место, где он был: на елке у сгиба спущенной лапки.
И вот после того, как я слизнул росу, вдруг, как это бывает со мной только в лесу, вдруг открылись мои глаза на какой-то празднично-радостный мир возле меня. В этом мире нет дорог в будущее, куда так все стремятся, не помня себя, в этом мире нет путей в прошлое, о котором вздыхают. Передо мной, перед самими моими глазами был тот самый желанный мир, в котором все прекрасно, совершенно и просто.
своего потомства, это гигантское дерево осыпало светолюбивые травы своими ядовитыми иглами и сыпало неустанно семена. И так за много лет у осин и берез это мощное дерево отвоевало себе много места. Далеко вокруг засел теперь частый ельник, и багряные осины, и золотые березы, прощаясь с летом, осыпали своими цветистыми дарами весь этот мощный род.
как особенно мощное дерево победитель, которому весь лес вокруг, все деревья, все существа, празднуя и подчиняясь, посылали, осыпая, свои дары. Никуда мне больше не нужно было стремиться, я пришел. И мне радостно было вспомнить, как друг мой сегодня, провожая меня в лес, сказал, ступай, ступай, придешь в себя. Так вот что, значит, и было: я пришел в себя.
26 Сентября. Встал, когда на небе оставалась еще одна звезда (5 у.).
Колеблюсь в решимости начать вплотную писать «Былину» с тем, чтобы закончить к 1 декабря (на конкурс).
27 Сентября. Продолжение от 25-го (пришел в себя).
«в себя», предпочтимое такому же «в себе» всяких разбойников и жуликов жизни? Несомненно, это мое «в себя» не есть моя собственность. Напротив, потому только я и заявляю о ней, что «в себя» является лишь по выходе меня из меня – собственных, единственных, мне только единственному принадлежащих качеств и свойств. Вернее, все мои индивидуальные свойства остаются со мною, как остаются у реки ее берега: но я выхожу из этих берегов моих, как река во время разлива.
Говорят: «пришел в себя» и говорят «вышел из себя», причем первое – хорошо, второе – дурно.
Скорее так, река вошла в свои берега, и человек пришел в себя (тоже в свои берега).
Да, берега... пришел в себя, значит, вошел в свои берега, получил свое назначение, как река в берегах получает свое назначение бежать к целому воды, к океану. Мы выходим из себя двумя путями – путем бунта, как вода в половодье, и путем раздробления своего назначения, потери себя в мелочах жизни, в борьбе с запрудами.
Разбираюсь в этой путанице и вижу, как по стволу дерева бежит большая синица (pinus major), и восхищаюсь ею. Почему я восхищаюсь? Потому что она живет сама по себе, независимо от человека. Стоит эту синицу поставить в какую-нибудь зависимость от человека, сделать «домашней» птицей, и все очарование исчезнет. И думаю потому, что при зависимости являются у нас обязанности (надо кормить, чистить клетку и т. п.) и вообще, надо Между тем при независимости от нас мы можем врожденное нам радостное чувство праздника жизни вложить в образ крылатой свободной птички. («Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда».) Такого же происхождения в нас и вся наша тяга к дикой, девственной, первобытной и т. п. природе, вплоть до представления о рае, как саде, в котором человек не работник, и все живое состоит в Боге.
Возвращаясь к «пришел в себя», понимаешь, что это за счет избавления от трудовой зависимости, раздробляющей душу человека. Пришел в себя, т. е. к праздничной сущности своей души (освободился впервые от давления времени и места).
Поэт – это вольноотпущенник, это устроитель праздника жизни.
Вот почему поэт в вечной вражде с государством: государству подчинена работа людей, поэзии – праздники.
«Золототканые» дни (Клюев) проходят один за другим, и вот сегодня не кончилось еще одно погожее прекрасное утро, такое долгое, золотистое до восхода солнца, что кажется, будто солнце забыло время и не встает.
Вчера в такой день под конец, когда солнце и еще не было ни месяца и ни одной звезды, было какое-то время в этот цветистый день совсем бесцветное, и небо безоблачно-серое и такое, что даже не можешь сказать: закрылось оно все сплошь ровно-серыми облаками или же такая вышла серая минута. Вскоре, однако, определился восход луны и нашлась первая звезда.
Сколько жил и не знал такой серой минуты в природе осенью в золотые сентябрьские дни.
Был у Никулина, выпрашивал у него горбыли на завалинку, опилки и машину дров привезти. Он обещал нехотя, и я ушел в знакомом мне состоянии духа, которое не нахожу слов, как назвать. Мне кажется, так должны бы чувствовать себя цветистые подвижные волны, когда они, налетая на камень, разбиваются в белые брызги: камню бы век стоять, волнам бы вечно двигаться, но вот они встретились. Стыд мой постепенно перешел в боль и тоску, и тоска встретилась с гриппозным состоянием Ляли. Боже мой, как тяжело иногда думать и чувствовать, что корабль твой плывет в необычайных широтах, а ты должен невылазно сидеть в кочегарке.
Петя приехал, передавал все хорошие новости, и что мы достойно ведем себя в Румынии, что по разделе Германии у нас будет Пруссия, и что цены падают, и жалование увеличивают, и говорят, будто скоро отменят карточки...
– Ты, – сказал я, – наверно теперь скоро богатеть начнешь.
- Да вот начинаю: покупаю корову, покрытую телку за 11 тысяч: всего только, и другие разные надежды.
«да умирится же с тобой»). Да, жить хочется человеку, и это больше всего. И вот человечек, оставшийся жить, как паучок раскидывает в темном углу сетку свою и ждет мушку. И в таком виде жизнь принимает, и хуже, куда хуже, есть слепые кроты под землей, есть землеройки, есть ползающие гады и всякая невозможная дрянь, видимая и еще больше невидимая, и все это из нас, из нас тех, кто отдал все свое человеческое за это «только бы жить».
Ляля вчера, закончив чтение книги: «Может быть очень трудно, если и невозможно, но если мы кое-что продадим или заведем корову, обеспечимся материально, то почему бы не написать?»
Книга о канале им. Сталина с фактическими материалами.
29 Сентября. И еще одно утро светлое, с легким морозцем на восходе.
У Ляли грипп, и мне кажется, никогда я не видел ее такой от себя отчужденной и, глядя на нее, я думал, что болезнь у человека, как в природе мороз осенью – там вестник, у нас – состояние, идеже несть болезней печали, воздыхания. И даже, я думаю сейчас, высшая форма человеческого сознания, любовь, в конце концов тоже питается жизненной силой. И мертвые показываются нам тоже только действием лучей жизненной силы. И вера наша в то, что будет Страшный Суд и мертвые встанут из гробов, – и это произойдет только действием жизненной силы, постоянно прерываемой смертью и постоянно вновь возникающей.
Итак, решение такое, что писать на конкурс для меня невозможно. Расставаться же с темой не надо. Эта тема есть плод всей моей жизни, и встречу раскольников с большевиками придумать невозможно. А если мне это дано в моем таланте, если это есть мой талант, то нельзя зарывать его в землю.
NB. Кстати, в притче о талантах, когда зарывший талант ругает своего господина, «неудачник» представлен как неверующий, достойный не сожаления, а осуждения, презрения. Отсюда же начинаются все злые люди, успевающие не в той области, которая их могла бы лично удовлетворить (зарывшие таланты), а в какой-то смежной, питающей гордость и злобу.
бросал их вверх, но тут же на них лилась вода, и они падали на землю, как убитые птицы.
Почему так особенно больно бывает и еще хуже – пусто, когда (очень редко) я вижу, что Ляля поступает неправильно, нехорошо? Потому что я в нее поместил все свое лучшее, и ее недоброе бьет в меня самого. В этом и состоит плен любви, что ты живешь не в себе, а в том, в другом, и значит, зависишь не от себя. И вот почему не человека надо, а Бога в человеке любить. Когда любишь Бога в человеке, а не творишь из человека кумира, то самого человека можно поправить и наказать.
Сегодня приедет N., работавшая инженером на двух каналах – Беломорстрое и Днепровском. Надо сообразить главное, о чем бы ее спросить.
Простые люди все свое лучшее относят к Богу, точно так же как мы, любя, помещаем свои идеалы в любимого: самих себя мы возвышаем в любимом человеке и в нем образуем себя как личность.
Так рождается Сын Божий в любви своей к Богу.
– Вы хотите сказать, что мы сами делаем Бога?
– Нет, я верую, что Бог существует Сам по себе, но, встречая Его в себе самих, мы стремимся сложить себя по Его образу и подобию.
Бывает такое наивное сомнение во время молитвы: да не я ли сам делаю своего Бога? Но оно сейчас же исчезает, когда подумаешь, что это «я сам», творящее образ Божий, и есть действие предсуществующей Божественной силы.
– Я смотрю на это внешнее строительство, положим, канал твой, в лучшем случае, как на игрушку: дети ломают ее.
Я ответил:
– А я как на форму вроде пчелиных сот, в которую люди как пчелы вливают свой мед.
– Значит, сущность-то в меде?
– В меде, но мы создаем формы для его хранения: в этом и заключается воздействие наше в целях преображения мира. И вот мой первый вопрос <2 слова зачеркнуто>.
2 Октября. Валентина Сильная сказала, что канал и победа имеют общим то, что являются следствием организации.
Читал в газете у Эренбурга сочувствие французской толпе, которая самосудом убила певца Шевалье (?) за то, что он, будучи под немцами, пел и немцам. Будь я как Эренбург евреем, я ненавидел бы так всякие погромы и самосуды, что никогда бы не мог так написать. А куда девать теперь таких людей, как Кнут Гамсун, Андре Жид, Жан Жионо?
Вспомнилось из дневника Достоевского, как он, прочитав в газете о том, что где-то в Азии один князек поймал другого князька, своего врага, и с живого снял кожу, вышел погулять и, увидев разодетых на сквере девочек, успокоился: – Это еще остается где-то в Азии, у нас живого человека уже не обдерут. Но потом, подумав, сказал: – Нет, нельзя успокаиваться: придет какой-нибудь благорасположенный господин и во имя дела обдерет.
Вот и думается теперь, читая об Андре Жид[е], Жионо, Гамсуне, что будто бы они виноваты в том, что поддерживали Гитлера в его грабежах – верно ли это? Разве я не могу среди наших граждан назвать человека, ободранного исключительно только ради общего <видимо, уничтожена страница> ... выражения, воздействия, аргументации. Личность без чудес ее и пророчеств повисла в воздухе, а на земле стала смешиваться с особью капиталистического, фашистского или социалистического характера.
3 Октября. Ясный восход с морозцем.
Если глядя на представителей стороны «личности», мы судим сторону советского коллектива, то попробуем и обратное: попробуем прислушаться к суду конкретного коллектива над конкретными представителями «личности». И вот именно конкретными, п. что отвлеченно ни личность, ни коллектив не судимы.
«Правду».
Перечитал «Повесть нашего времени», отброшенную мною после визита к Калинину. И вот решение поставленного вопроса: каждый из нас должен иметь ответ в совести своей: все ли силы я исчерпал свои в деле творческой борьбы с коллективом за выражение своей личности. И если я могу сказать свое «да», то [зачем] же мне так выступать против коллектива (политически): политика – это оружие коллектива, а личность борется творчеством.
Вас, милые мои, за то именно и бьют большевики, что вы берете в руки оружие коллектива, политику, и тем самым выступаете против нас, как коллектив. Мы не с личностью вашей боремся, а с вашим коллективом. Наша борьба не имеет никакого морального значения: мы должны бороться за жизнь всего человека так же, как борется вода за свое движение, земля за покой, мы как стихия боремся в пределах данного нам места и времени. Но вам, только вам одним дано в руки оружие, моральная сила, не имеющая никакого преткновения в стенах пространства и времени...
И вот, прочитав свою повесть, я говорю себе в своей совести: да, спокоен в своей совести, я проявил независимость от политики, пространства и времени, свойственную только личности – сделал, что мог. <Далее вымарано несколько строк.>
«Это меня может беспокоить вопрос о гонораре, а вам же достается много больше: вам слава». Мне показалось это цинизмом, а теперь, в свете предыдущей записи, я вижу – он был прав в существе ( NB: развить).
4 Октября. Ясно с морозцем. Лунные теплые ночи. Вчера Варв. Сем. Кацаурова приехала из Тарусы из-под немцев и рассказывала нам: 1) Свист в потолок офицера с банкой масла под мышкой. 2) День св. Николая: комендант с конфетками. 3) Фотографии родных все показывают; плюнет и тут же говорит: если бы я так дома плюнул, так... 4) Трубочист и взрывчатое вещество. 5) Безумная мать бежит, прижимая к груди грудного ребенка, а сзади 5-летняя девочка тащит за руку 3-летнюю и все отстает, отстает. 5) Ребенок пропал. Через месяц на крыше нашли: волной откинуло. 7) Наивные, глупые, нахальные. 8) Радость освобождения и расплата: палач-калмык 20 лет. 9) Убить евреев конкурентов, коммунистов и женщин в военной форме. Занять места управления жизнью. Страх перед партизанами. Сознание ошибки: сначала надо было победить Англию. 10) Немец вел себя как маленький хозяин на слишком большой территории. Он умен у себя, маленький хозяин, но он наивен и глуп на огромной чужой территории. 11) Варвара Семеновна почувствовала, что через ее личность проходит извне как бы так – нечто высшее. «Не это ли Бог?» Да, я признаю, что есть нечто высшее. 12) Русский засучивал рукава, чтобы расправиться со своим, немца поджидал на помощь. Но когда немец пришел и показал себя, стал бить немца. 13) А может быть глупый немец есть продукт технической переработки человека, что-то вроде сухой перегонки. Завлекающая и одуряющая сила техники: человеку кажется, будто он умнеет, а для других видно, как он дуреет. 14) Смотри на Варвару Семеновну и учись – тому, как надо себя вести, попав к неприятелю в лапы (спасенные Русские военнопленные). 15) Ходили жаловаться коменданту на грабежи. Он отвечал, что если увидит, собственноручно застрелит. (Н. сказал: «это пахнет нашими приемами», т. е. пользование официальным планом, как отговоркой.)
Пишу вам, дорогие товарищи, юные охотники, по случаю конкурса на лучшего охотника.
Из рассказа Кацауровой Варвары Семеновны самое важное вышло, когда немцы ненавистные ушли. – Вот тут-то и началось! – сказала она, – на кого укажут, к тому приходят и без суда сведут к Оке, и так было целый месяц. При этом она обрисовала палача, калмыка с раскосыми глазами, на кого глянет – нет спасенья. И вот вся эта вторая часть рассказа, несомненно более страшная по существу, чем первая, немецкая, оставалась у рассказчицы без соответствующей моральной оценки, как будто это свое и судить тут нечего, это есть – это мы. Ненависть ее вся опрокинулась на немцев, п. что она, как большинство в России, верила, что это «высшая раса». <Далее вымарано несколько строк.> освещении. Вот почему раскосый азиат-палач в ее рассказе останется неосвещенным, а в темноте мало ли чего не бывает.
5 Октября. В тишине и ясности утренней бледная луна встречается с торжествующим солнцем. И днем и вечером тепло как летом, и так каждый день. Написал хороший рассказ «Кащей».
Вечером, прогуливаясь, забрел к Ивану Воину. Там почти пусто было и пели «Свете тихий». Вошли дети, мальчик и маленькая, тонкая, как спичка девочка. Мальчик держался за рукав старушки, сказал нетерпеливо: «Пойдем, пойдем». Старушка перекрестилась и вышла. А девочка, молясь, поклонилась в одну сторону, низко поклонилась в другую, подошла к иконе на этой стороне – приложилась, пошла к другой стороне – там приложилась. Было немного смешно все это, девочка явно ничего не понимала и делала все, подражая старшим, но после всего она подошла к своей бабушке и стала возле нее, а бабушка, осмотрев ее, погладила по головке. Тогда стало все понятно в девочке и не смешно. Она все делала, любя бабушку. И я про себя подумал: ну, а я-то что понимаю по сравнению с настоящими верующими и понимающими веру свою людьми, что я понимаю? Но я тоже молюсь, крещусь, кланяюсь, по любви к кому-то: люблю и молюсь. Вот и все.
6 Октября. Утро серое.
Думал о Леонове, что какой же он писатель, пожалуй, и не останется. Дело в том, что у каждого писателя есть страшная опасность сорваться со своего корня. Трудность писательства в том именно, чтобы вертеть слово, не отрываясь от места. А как сорвался – писать очень легко, и вот это соблазняет. Леонов сорвался, – ему легко.
Дед со внуком. Дед стал уступать внуку на глухаря: глаза слепнут, а ухо яснеет у старика. Пришла война. Внук на войне оглох, а старик ослеп. Кончилась война: дед и внук соединились (глухой и слепой). Стали больше убивать, чем раньше.
Муж (Алекс. Вас. и секретари). Интересные женщины. Все они устремлены к Жениху, только одна удовлетворилась мужем, которому она служит, другая мужем-секретарем, третья – остается христовой невестой. Мужья-секретари, случается, по 20 лет добиваются (вот тоже типы!). Валя, догадываюсь, сочеталась с Сережей гражданским браком без согласия на физическую близость. И теперь они (через 20-то лет!) венчаются в церкви с тем, что она решилась его наградить. Ляля напротив, уступила мужу физически, не нашла в этом ничего и секретарем тоже не удовлетворилась. Ей нужен был муж, который имел бы в себе самом (как она говорит) упор и в обществе бы ее поднимал, но не унижал. Ей в муже нужно было связать свою свободу.
– вот уж Кащей! Прислуга в своих условиях или товарищ, или это категория безнравственности. Передал в редакцию рассказ «Кащей». Писал это и думал о немцах и теще.
Немцы теперь стали так же навязчивы, как евреи, и может быть те и другие дразнят нас противоположными свойствами: евреи заинтересованной любезностью, немцы – претензией ограничения человека на господство и надменностью.
8 Октября. Слава Богу, с утра дождь, и холод в квартире отсрочивается.
Есть общий ум, который образуется в народе от поколения к поколению, от человека к человеку. Этот народный ум, как «здравый смысл», привлекает нас и завлекает необъяснимостью своего происхождения, своего начала, как и все живое на земле. Напротив, есть еще партийный (политический ум), определившийся в своем происхождении на нашей памяти.
Так вот я помню, году так в 1896 или 7-м я пришел к студенту Горбачеву в Риге, у него был весь марксистский кружок, в который я собирался войти. Они говорили намеками. Услыхав намеки, я просто сказал: «В чем дело?» Тогда Горбачев, улыбнувшись моей простоте, сказал: «Миша, думать надо, догадываться». Оказалось, они намекали в тот вечер на выступление с расклейкой прокламаций... С тех пор так и пошло: все время нужно было догадываться. И вот в этой догадке формировался ум заговорщиков или партийно-политический. В настоящее время этим умом живет множество людей у нас и в партии, и вне партии. Вместе с этим умом укатался и сам политический человек, весьма понятный в своем идейном происхождении.
9 Октября. Вчера лил дождь весь день теплый, и несколько раз показывалось солнце. Сегодня тоже небо висит над землей, как на охоте в «Войне и Мире».
Как сотворил, Отец наш, Ты меня на небе, так волею Твоей творю образ Твой на земле. Господи, научи меня творить волю твою.
Он стоял в переходе из зимней церкви в летнюю на левой стороне, а с правой стороны большими глазами под тремя лампочками на него смотрела Богородица. Заметив эти глаза, он перекрестился и мельком подумал: хороший живописец делал эту икону, но ведь Бог-то был раньше живописца, это Он научил человека творить волю Его... Значит, эта вот женщина, молящаяся на коленях перед этой иконой, действительно молится Богу, и Бог в этой иконе...
Нетрудно поэту и философу научиться молиться Богу, трудно прикладываться к образу, как это делают простые люди. А можно ли этому научиться и нужно ли делать тому, кто может сам участвовать в творчестве образа Божия? Да, нужно ли это? Вот тут-то и смешны те интеллигенты, которые смущаются своим неверием в образы и образа: эти люди находятся на границе между... богоискатели...
«Правде», что кто-то в заграничных газетах предложил послать в Германию энтузиастов дела союзников, чтобы они там, на месте могли воздействовать на немцев идейно. Над этим предложением у нас смеялись, но все-таки невольно думается: значит, не совсем же немцы такие звери, как их представляешь по их делам, значит, сохраняется же у каких-то людей доверие к их независимой душевной жизни... не звери же немцы, как нас учат их поступки, значит они думают, совершая свои злодеяния, о чем-то хорошем? И приходит в голову, что если бы не большевики победили немцев, а напротив, немцы их победили, то по делам их осталась бы к ним ненависть никак не меньшая, чем теперь поднимается к немцам... у победителей нашлось бы довольно материалов, чтобы нас тоже представить зверями. И, значит, моральную окраску той или другой сказки сделает победа.
Победителя почему не судят?
В победе таится та самая сила жизни, которая, исходя из нас, отстраняет нас же самих от участия в ней и делает нас же самих удобрением будущего. Победа, как сила жизни безликая в существе своем, отстраняет все личное: победитель все личное вбирает в себя: совершается что-то вроде казни лиц... Так это и фактически было.
Перебили мысль, но раз пришло в голову – это проверено – не пропадет и вернется назад.
«То, что называется жизнь для себя – это жизнь потребителя, а для других – производителя. Женщина в существе своем потребитель, значит, живет для себя, но... Мужчина же производитель, живет для других. Хорошая женщина потому всегда морализирует и настаивает на жизни для других, [что] назначение ее «для себя». А мужчина говорит о себе, но тащит, делает как производитель для других».
10 Октября. Едем за саженцами в Тимирязевку. Человек весь из гвоздей – и его уважение к войне: война всем «гвоздям» место находит.
Встал в 5 утра, в 7 привел машину, в 7 1/2 поехали. Солнечное утро. Осень в Петровско-Разумовском, сквозь золотую сеть берез на опушке стало видно все в лесу.
Актер Башилов навязал нам свои саженцы. Долго его ждали.
Ляля встретила актера Башилова и прямо же предложила везти его саженцы. И вот сидим, ждем, пока он выкопает... И сама не рада, что сорвалось с языка и все из-за этого спуталось. Бабья болезнь неудерживаемости слова в сопровождении особой тревоги при выполнении нужного дела. И мало того, тревога! Тут развивается у нее в каждом деле необыкновенная торопливость, причем инерция делового движения становится так велика, что не дает остановиться для отдыха, для праздника. Впрочем, эта повышенная нервная торопливость (во всем «как на пожар») свойственна всем советским работникам. Советский работник похож на деревянную статую Гинденбурга, в которую граждане вбивали золотые гвозди. Только у нас не статуи, а живые люди и гвозди не золотые, а железные и очень острые. Так вся тыловая работа у нас на гвоздях, а на войне уж и говорить нечего.
Как бы Ляля не раздосадовала меня своей ужасной торопливостью, я не могу на нее сердиться и, если бывает осержусь и скажу лишнее, то сразу же охватывает жалость и я сдаюсь.
Приступаю к варианту отвергнутой повести. Первое, надо выбросить первые «генетические» главы и сделать так, чтобы читатель, вовлеченный автором в сотворчество, сам для себя создавал генетику. Именно вот эта [преднамеренная] генетика (главы, объясняющие прошлое героев) является единственным слабым местом повестей Тургенева. Так это первое – устранить генетику. Второе, напротив: оба главные действующие лица должны быть представлены как антитеза.
11 Октября. Еще золотой день с морозцем. Поехали в Пушкино. Началась у Ляли посадка.
Под вечер обогрелось. Высоким серым столбом поднялись в брачном полете какие-то насекомые, похожие на комаров, только раза в два больше их. Близко перед закатом вышел я со своего двора в проулок и увидел в косых лучах на фоне темных деревьев над лужей летающие золотые мелкие листики. Это были те же комарики, но до того в луче они были похожи на листики золото-осенние, что я остановился и стал всматриваться. И понял, что насекомые поднимались вверх от лужи, поднявшись, каждое из них находило пару и, соединившись с ней, обратно падали в лужу. «А разве у нас-то не так?» – спросил я себя. И сам ответил себе: «Нет, у нас тем от них отличается, что некоторые не падают в лужу обратно. Может быть, только мечтают об этом. Пусть даже так. Пусть хоть мечтают, но отличаются». Так, разговаривая сам с собой, я смотрел на золотой танец и, чтобы рассмотреть какие же они, стал рукой хватать их, как хватают в комнате моль. Мне это не сразу удалось, и когда наконец поймал и покончил с меня, как я наблюдал насекомых.
– Что с вами, – спросили меня, – вы здоровы?
– Совершенно здоров.
– Что же вы за пустое место хватаетесь?
– Оно не пустое, – ответил я, – там, где я стою, в солнечных лучах, видны золотые насекомые в брачном полете. Они поднимаются с грязной лужи вверх, становятся в луче солнца золотыми, потом соединяются в воздухе и обратно падают в грязную лужу. Увидав это, я подумал о нас самих.
– Ну, конечно, – сказал один, – у нас тоже так. Мы тоже все, поднявшись на мгновенье в молодости, скоро падаем в лужу. – Нет, – ответил я, – это вы так говорите тоже потому, что стоите против солнца и не видите тех, кто поднимается вверх и не падает.
12 Октября. Листопад. Вечером или ночной туман каплями собрался на уцелевших желтых листьях, у почек голых веток и некоторым листикам вот-вот бы упасть от тяжести капли, но мороз на рассвете схватил каплю, и она связала ветку с черенком листика. Когда солнце взошло, все деревья золотые и багряные засверкали твердыми каплями самой чистой небесной воды. Но мало-помалу горячие лучи стали согревать капли, и, распускаясь, они освобождали сначала скрепленные ими листики, потом сами стали падать и сталкивать собою нижние листики. Так больше и больше, и так листья на деревьях везде с шумом потекли. Скоро белое от мороза поле в лучах солнца стало черным, и еще немного спустя с черного стал подниматься пар, похожий на дым, и этот дым от неуловимого телом движения воздуха везде по земле побежал.
была полянка, ставшая белой от мороза, и на белом лежала от белых сестер-берез длинная двойная черная резкая тень. Когда же солнце разогрело капли на березах и потек лист, то и внизу на поляне стало все больше и больше темнеть. И когда стало везде на поляне темнее, то в тенях, падающих от белых берез, мороз не растаял. И так на темной поляне с двумя белыми березами лежали белые тени, как будтфне тени, а чистое отражение белых берез.
Нет у меня ни к чему в природе такого сочувствия, как к капле воды на росистом восходе солнца. Найдет горячий луч солнца в траве, в цветах, на листе дерева свою капельку, и засверкает она и заиграет всеми цветами: вдыхаешь воздух – она красная, чуть колыхнулся при выдыхании – она зеленая, чуть сердце толкнет тебя вправо – она золотая, влево – глядит на тебя фиолетовый покойный огонек.
Тогда, заглядевшись на игру этой капли, с тревогой жду, чем кончится эта игра: сохранится ли такая тишина воздуха, чтобы эта святая капля всей великой воды, принявшей личную форму капли, успела в горячем луче подняться на небо, или дунет на каплю легкое утреннее движение воздуха, и она упадет на землю и соединится там, в земле со всей работающей водой и долго-долго будет трудиться и мучиться, пока наконец не придет в океан.
Я сочувствую капле и сам себя понимаю, душу свою, свою личность вижу как каплю, висящую в воздухе в красном страхе упасть на землю или в зеленой надежде подняться на небо. Красным, зеленым, синим, золотым светом играет капелька моей души, и когда приходит на зеленое, это значит, я живу в надежде не упасть, не умереть, а может быть прямо подняться и улететь.
15 Октября. Два эти дня туман не расходился. Небо висело над самой землей. И нельзя сказать, что из этого выйдет, то ли туман разойдется и объявится солнце, то ли надолго пойдет дождь. Вчера после обеда определилось: вышло солнце, и сегодня в белом морозе встал золотой день.
Вечером праздновали рождение девочки в семье «тестя», и так хорошо было и просто сидеть, выпивать и петь песенки в дружной семье.
Исповедь чекиста. Он участвовал в расстреле семьи Романовых.
- Это всего несколько секунд.
И постоянный упор на гуманность чекистов: «Во Франции, например, там гильотина, народ, а у нас в подвальчике и всего несколько секунд. Исключительная гуманность». Точно так же было и с князем2.
То, что он рассказал, каждый из них мог бы рассказать: этим они связаны все ум в ум.
- Надо всех уничтожить, кто посмел бы крикнуть: «Убийца!» Когда все погибнут дерзкие, тогда осмиренные люди убийцу назовут победителем.
То, что я делал хорошего, то стало для всех хорошо, и я в нем умер, из моего «Я» это ушло навсегда, и если получаются теперь от читателей хвалебные письма о том, я отсылаю их туда, где я когда-то был. Все действительно ценное для меня, это оставшееся живым в моем настоящем «Я». И пусть теперь лысина, а когда-то кудрявые волосы, пусть зубы вставные, живот, все равно только то, что теперь... Нет, нет, прошу...
Бострем вдруг благодаря Ляле вскрылся. Он потому так много говорит, что дома в семье молчит. И он мечется в богоискательстве, потому что лично не удовлетворен в любви (пантеизм – не выход). Гете – это старо, новая проблема. Это не борьба добра и зла, а борьба злых духов между собой и т. п.
– это прошло, это мертво, я теперь лысый и что есть во мне лысом, то и есть и живет, а что было, того и нет. Из этого сознания мне выступает героический путь борьбы за жизнь. В том именно героизм, что чем меньше остается жизни, тем больше требуется силы сознания в борьбе со смертью за жизнь и так вплоть до решимости свободно, охотно и радостно жизнь свою отдать и тем самым утвердить волю Божью над смертью. («Смертию смерть поправ».)
Но сегодня я молился утром в сторону востока, перед моими глазами были черные колонны деревьев, и между ними золотом разгоралось небо. Сколько раз в жизни своей и теперь, и когда я еще был кудрявым, обращался я радостный на восток и с трепетом смотрел на небо, и разве это небо на востоке не соединяет теперь меня лысого с тем кудрявым, и разве не тот же все это странник, был кудрявый, теперь лысый и старый, с посошком, идет туда на восток...
свой жизненный путь, и лысый может вспомнить ошибки, сделанные им, когда он шел кудрявым, и теперь, соединяя жизнь в один путь, не делать этих ошибок.
Рассказывала Ляля: Лосева Вал. Мих. встретилась с ней и поздравила. – Как, – сказала Ляля, – я все время думала, что вы осудили мой поступок и не хотели меня знать. – Это вам неправду наговорили, – ответила она, – я не могла вас осудить, напротив, приветствовала, п. что я доверяю вашей личности.
А вот Бострем не доверил моей личности и теперь, когда узнал, какая Ляля, просит у нее прощения. Значит, есть грех недоверия (Фома неверный).
На воскресном базаре в Пушкине – картина скрытых, сдавленных извне индивидуальных инстинктов. В ворота народ не идет, а вваливает, и там за воротами битком набито. Тут у ворот дрались два пьяных инвалида Отечественной войны. Молодой летчик в голубом картузе стал их разнимать. Летчику немного попало. Он отошел, вынул спокойно пистолет, прицелился и убил одного инвалида. Другой пьяный кинулся к нему и свалился, получив удар рукояткой пистолета в висок. После того летчик спокойно положил в карман револьвер и совершенно спокойно продолжал свой путь (милиционеры вероятно спрятались, опасаясь получить тоже заряд). Всех удивило именно спокойствие, с которым летчик совершил свою операцию и удалился.
Примечания
1 Баран для печки – шибер (заслонка), вращающийся вокруг проходящей через его диаметр оси, называется «баран».
2 В машинописной копии приписка рукой В. Д. Пришвиной: «Дальше страница явно уничтожена, но я помню рассказ, как Никулину было поручено уничтожить арестованного князя (не то Оболенского, не то...). Словом Н. его успокоил, расположил к доверию и повел, идя сзади. И неожиданно в спину расстрелял».