7 Марта. Ночью в полусне услыхал слова: «умер Каменский». И так это было явственно, что, очнувшись, решил утром записать и проверить здоровье Каменского. Но утром была возня с машиной (отдал в ремонт) и записать не успел. В обед Ляля пришла откуда-то и между прочим сказала: я слышала от кого-то, что умер Каменский. Я похолодел. – А вот что... и рассказал. Теща начала, было, по ее трафарету: – А вот теософы говорят, что нет ничего. Я же всегда говорила, что есть, есть нечто... – Мама, оставь эти глупости праздных людей, мечтающих о загробной жизни. Нам и так остается мало сил, чтобы оставаться в пределах своего разума, мертвые и так слишком уже хватают нас, и нелепо теперь нам хвататься за мертвых.
8 Марта. Похороны Шишкова. Хороший был человек, прямой, честный, добрый и с юмором. В семье полное благополучие (вот пример: мужу 72, жене 37 – чуть не вдвое!). А как любит-то! Эта кончина похожа на христианскую, к сожалению, только не безболезненную.
Проделали церемонию прощания с Шишковым в Союзе писателей. Музыка играла нарочито чувствительные миноры. Писатели пребывают в нарочито тупом и неподвижном состоянии. Никто из нас не перекрестился, не сказал от души. Неплохо сказал официальную речь Бахметьев и потом еще кто-то из ленинградских друзей Шишкова, говорил, укрывая в словах, притянутых к случаю, «вечную память».
Третью речь сказал друг Шишкова адмирал от ЭПРОНа1 Крылов. Он закончил слова пожеланием, чтобы все писатели, подобные Шишкову, занялись не только надземными характерами людей, но и подводниками. Это слово вызвало чуть заметную саркастическую улыбку генерала Игнатьева. Чувство мучительной пустоты не оставляло нас...
Там и тут в толпе показывался Поликарпов, похожий на какого-то хищного зверя, белого с розовым ртом, как у кота. Советские похороны самое слабое место в сов. быту: демонстрация рабства мысли и чувств. Обдумывая завещание, надо непременно подумать о том, чтобы избавить близких людей от несчастья плакать в такой обстановке.
Был на проверке у Лебедевой, она отправляет мой бюст в формовку. Чувствую, что недаром сидел: все-таки какая-то частица меня побольше побудет с людьми, чем мое тело.
Читал в «Очарованной душе» Р. Роллана о своей невесте, названной у него именем Аннет. Мне было тогда 28 лет, и вот только теперь, через 44 года после опыта с Лялей и встречи с Ролланом, понял я, чего хотела от меня моя невеста. И теперь могу твердо сказать, что хотя я был глуп и не мог, не понимая себя, с ней объясниться, но раз почти полвека с тех пор двигался « этому сознанию, то, значит, было же во мне в кладовой души моей то содержание. И надо всей душой благодарить Бога, что продлил мою жизнь до моего «ныне отпущаеши». Ляля была моим святым Ангелом-хранителем.
Животной природе самки свойственно убегание, ускользание от преследования самца. У человека это ускользание продолжается дальше: женщина, даже отдавшись, может дальше бежать и делается совсем недоступной преследованию. В этом и состоит сила, смысл и душа всего женского движения.
Итак, друзья, если вы указываете на разложение семьи в России, как на разложение всей страны, то разве не во всем мире происходит это разложение, как движение вперед к свободе порабощенной нашей матери? И пусть в России разложение семьи и собственности дальше ушло, чем в других землях, то это значит тоже, что Россия тем самым ближе к началу чего-то нового и лучшего.
9 Марта. Стоят по утрам крепкие морозы, но их уже не боятся: скоро все кончится. Так и война, и эта убогая жизнь в тылу: тоже теперь уже не боятся и не так тяготятся, знают все, что скоро все кончится.
- Брось эти мысли, – сказал один приятель другому на улице, – вот скоро кончится война и то кончится. – А прочее? – И прочее все кончится.
Да, это правда, мы все стоим у конца и в природе, и в обществе, но в природе после зимы новая жизнь начинается весной света, когда мороз по утрам расписывает окна узорами и солнце потом их топит и сушит, и воробьи оживляются, и вороны орут.
Но как начнется новая жизнь в обществе («во что это выльется»), никто не может сказать.
Все размышляю про «Очарованную душу» Роллана: с одной стороны, понял себя, как мужчину-эгоиста в своей первой любви, и невесту свою, как Аннет, и это в точности все верно. А другое, просится суд над самой Аннет с точки зрения Розанова, т. е. отрицательного пола. У Розанова ошибка в абсолютном утверждении пола (мужского) и вместе с тем родового строя. Между тем «отрицательный пол» розановский есть тоже пол (женский) в момент борьбы его с Мужчиной (самка убегает), а теперь время новое есть утверждение Женщины.
10 Марта. – конферансье, я – рассказы: Филин, Лягушка, Раки. Наговорив, выслушали себя, и очень понравилось. Приехал Митраша и поселился у нас.
За время войны Мужчина физически утратился и едва ли обрел что-нибудь духовно. Напротив, Женщина и физически ничего не потеряла и духовно утвердилась в независимости от Мужчины. Может быть сущность жизни нового наступающего времени и будет в этом новом соотношении Мужчины и Женщины.
И еще новое грядет в отношении человека к пустыне по словам «Бегай людей» и «Спасайся возле ближнего». «Бегай людей» – это пустыня, пространство, определяющее душу Фауста. «Спасайся возле ближнего» – это вот то, что проповедовали оптинские старцы и все православные, тут и женщина, и социализм. То что было пустыней, теперь становится просто тайной личности или всего того, что не делается, а что само вырастает. Современный пустынник спасается, может быть, в автомобиле, или в самолете, или в кресле президента США.
Ходили ко всенощной слушать «На реках вавилонских», но минут на 5 запоздали (завтра Масленая).
Узнал, что Рузвельт с 1914 г. живет без ног и его переносят с самолета в автомобиль шесть постоянно с ним следующих людей. И так живет и сейчас управляет миром одна из светлейших голов. Вспоминая конференцию, и как Рузвельта чудесная голова поднялась над толпой, вспомнил сейчас «яко до Царя всех подымем» и подумал, что не всех, а каждого, что всех поднять нельзя (это социализм), но каждого по очереди его готовности во времени можно. И как это чудесно думать, что каждый человек таит в себе возможность быть поднятым «яко царь».
Сегодня с Лялей наговорили пластинку и, прослушав наговоренное, я весь день чувствовал удовольствие, до того вышло просто, что как будто не я читал с листа сочиненное, а сказочник из народа на досуге рассказывал.
Митраша прочитал повесть мою и, обсуждая ее вместе, я говорил ему о будущем (я-то говорил по догадке и намекам и мутно, а он, конечно, осаждал все себе в душу навсегда). Да, я говорил о том, что в эти последние дни нет-нет и блеснет мне, как свет из тумана несущихся событий.
Мне чудится вместе с «закатом Европы» как бы закат самого героя: ничего не возьмешь больше геройством, и даже можно сказать, что на героя сейчас кто-то смотрит секретно, как на очень наивное существо, вроде собачки на веревочке. Их, этих героев, переколотили, а женщины в это время вырвались на свободу [из бабьего положения], из спальни и кухни и овладели мужским делом. Мужчина потерял физическую власть над женщиной, и так вышла женщина из определяющей ее положение половой зависимости. Наступило время господства женщины и обнажения ценностей, укрываемых женщиной от поработителей, [с их] силой мужской самости (на наших глазах «баба» во всех слоях общества становится пережитком...).
Ах, вот не забыть! В доме Соллогуба, где теперь Союз писателей, на лестнице вестибюля с давних времен стояла Венера. Во время похорон Шишкова по распоряжению Поликарпова эту Венеру завесили. И так коммунист Поликарпов, закрыв Венеру, обнажил свою мещанскую душу архаического времени.
В отношении смерти люди бывают бесстрашные – это те, кому терять нечего и некого. А то есть, кто боится смерти, как животное боли и потерь нажитого. А то есть страх не за себя, а за ближнего. И вот это единственный страх, который непреодолим и является единственным целебным источником жизни.
11 Марта. «... в условиях, которых первые меры порядка и самой строгой справедливости могли быть иногда поняты, как непорядок и несправедливость (из Декларации Югосл. Врем, прав-ва)».
Вспоминается Шишков на его юбилее, когда он говорил о себе, предвидя свою близкую кончину. – Я жил, не думая об этом, но вот это произошло, и я теперь нахожусь у границы...
Никогда ни мне, ни Ляле не было так ясно, что смерть себе не очень страшна и в иных случаях даже и желанна, но страшна она себе должна быть в отношении близких: близким она страшна, и умирающему надо вперед подумать о близких, принять это как долг в отношении их. – И если, – сказал я за столом, – ты это исполнил, то, может быть, в тяжкую минуту свою чувство оставления долгов облегчит уход свой...
Разговор у нас каждый день о Людмиле (Толстой). Интересная завлекательная женщина, но со всех сторон все против нее: это будто бы она разлучила Толстого с друзьями, она скупая, она хищница и т. д. Усвоенная всеми легенда о начале разрыва Толстого с семьей, это что Нат. Вас. нашла на столе у Толстого письмо от «красивой женщины» («Тимоша») и, устроив ему резкую сцену ревности, забрала детей и уехала в Крым. Уехала уверенная, что без нее Алексей не проживет (обычный самообман прочных жен). Но к Алеше в это время пришла подруга Тимоши, эта Людмила... Вот тут-то и мелькает подозрение: про Тимошу-то всем известно и никто не сомневается, но не является ли и Людмила тоже чьим-то орудием контроля над личностью писателя... (а разве, когда Ляля пришла ко мне и о ней не возник вопрос: «а если?». И сколько тут вариантов, возможно, и самый интересный из них это, конечно, жизнь в двух лицах вплоть до признания: «за тобою гляжу, но ты не бойся: мы вместе извлечем из этого нашу пользу»...).
- Но почему же, например, на вечере Игнатьев именно ей выразил явное предпочтение? – А может быть тоже боится...
Мякина. (Так называть впредь все слухи.)
И. И. [Фокин] принес новости, первое, что демобилизуются старшие три года, второе, что закрывается доступ евреям в партшколу и что евреев будут выселять из Москвы. Говорит, что слышал «из верных источников». – Возможно, – сказал я, – евреев трогают, как жертву фронта. – Нет, – говорит он, – за то, что они неустойчивы в госуд. делах. – Но ведь за это же их и Гитлер гонит. – Это не противоречит ничему, напротив: недаром же немцы бьются и трясут свою яблонку: плоды валятся на наш огород.
Утром был очень сильный мороз, а за день разогретые солнцем улицы к вечеру подмерзали, и так без дождя образовался только от одних солнечных лучей лед на улицах. И пахло к вечеру старинным великим постом, когда, бывало, начинали на рынках продавать моченые яблоки.
Были на Варзе. Машина готова. Завтра, вероятно, обкатка и прием.
Были у Чагина. Решено дня за два-три найти 25 знаменитых стариков, найти мне «поддужного» и начать альманах стариков.
NB. Сейчас три старика управляют всем миром. Почему старики? Потому что вообще миром управляют мертвые. И потому старики сейчас у нас, что они ближе к мертвым.
Чагин к завтраму добьется ответа о даче (продаже мне).
Сказал Ляле: – Я первый раз в жизни встретился с такой женщиной, как Людмила. – Какой? – А хищницей. И их наверно много, и они в сильной степени влияют на ход жизни. Ни одной я такой не встречал. – А на что ты им был нужен, чем ты мог их заинтересовать?
Да, конечно, не богат, не славен, не очень-то и красив или знатен. Надо бы радоваться, что не подошла акула, а между тем почему-то было неприятно, когда Ляля сказала, что я им вовсе не нужен. Жизнь в такое время, с такой чистой славой чуть ли ни единственного независимого поэта, жизнь с такой прекрасной женщиной, как Ляля, и вздыхать о женщине-акуле («интересной»)? Как это может быть? Моя мама сказала бы на своем старинном языке: «Тебе хочется фигурировать в светском обществе, как было у Пушкина (камер-юнкер), особенно у Лермонтова (гусар), как тянет каждого поэта в бездну. – А как же святые-то жили? – А думаешь, их не тянуло? Да еще как! Вот и я для вас всю жизнь истратила, на работу на Банк, а думаешь, меня-то не тянуло быть светской женщиной?»
13 Марта. Утренний мороз. Светообнимающее утро. С чистого неба слетают медленно редкие снежинки, как будто их сметают откуда-то невидимые ангелы. Тихо поднимается вверх дым из трубы. Души тоже как этот голубой дым поднимаются вверх в согласии с небом. Есть такая радость на свете! И хочется ясно показать тем, кто не может.
Утром Норка начала рожать, сейчас в 8 утра пока вышли из нее два пестрых, белое с черным.
Солнце еще только-только встает, и снежинки слетают оттого, что небо перед восходом очищается: там свои нам неведомые дворники обметают путь грядущему светлому дню.
Были на «Грозном» Толстого, афиши были в траурной рамке, намекая этим, что пьеса, снятая со сцены, ставится лишь по случаю смерти автора. Снята пьеса, говорят, была из-за того, что Сталину не понравилась любовная сцена царя с грузинской княжной. Можно догадаться, что привлечение грузинской княжны и ее брата слишком грубо намекает на Сталина. Говорят, что с Толстым от недовольства Сталина сделался припадок, и его увезли из театра. Все очень правдиво, тем более что Сталин действительно не любит явного подхалимства (так были угроблены Лахути, и Ставский и наверно многие). Этим людям вообще малопонятна непригодная для сказки моральная серьезность таких людей, как Ленин, Сталин и той революционной интеллигенции, из которой они вышли. Вот почему и вышел у Толстого такой ляпсус с грузинской княжной.
Пьеса не имеет единства драматического и потому распадается на картины, сюжетно сцепленные между собой. Всего восемь картин, но можно навязать таким образом и восемьдесят. Картинно-анекдотическая яркость, свойственная Толстому, и легкость характера выступают и здесь, но глубины никакой, все мелко, все работает на необразованного зрителя. Одним словом, эта пьеса о Сталине, написанная его современником по материалам эпохи Ивана Грозного. В результате нет ни Сталина, ни Грозного.
Лев Толстой отстранился от Петра I, как безнравственного человека.
Алексей Толстой попытался брошенное великим писателем поднять,разохотился,поднял Грозного.
Думаю, что старик Толстой был прав, устраняясь от изображения тиранов, и думаю не как Лев Толстой, по моральным соображениям.
А вот мне представляется, что некоторые стороны жизни общественной, как и личной – не подлежат раскрытию. Рузвельт – человек безногий, не ходит, а его носят. Когда его пересаживают из самолета в машину, между ним и киносъемкой становятся ширмой шесть человек. И, узнавая об этом, радуешься, что так делают.
защелкнувший за собой внутренней щеколдой свой нужник. Государство есть нужник общества, перед которым стоит длинная очередь. Единственное моральное отношение художника к этой царственной очереди, это как к жертвам неудержимого движения жизни людей, как лососей, прыгающих через водопады. Так описываются короли у Шекспира. Но А. Толстой именно самый нужник (чего стоит грузинская княжна!) делает предметом искусства... И это, конечно, Сталину не понравилось.
14 Марта. Евдокия (1 старое Марта, «обсери проруби»).
Мороз был с утра небольшой, а днем солнце в Москве наделало лужи и к вечеру, когда чуть-чуть подморозило, запахло во всей силе первой весной и началом поста (идет масленица). В это время в деревне глухие начинают лучше слышать, как было это и с нами: мы все немного глохнем зимой. И вдруг услышишь по-иному голоса вдали, или шелест падающих капель вблизи. Я это назвал весной звука.
С утра до обеда носился по заводу, выпрашивая у всех чего-нибудь для машины. Около полудня ремонт был закончен, но только поехали, что-то затрещало под педалью сцепления. Пришлось еще на одну ночь оставить машину на заводе.
Слушал выступление наше по радио (наговоренное раньше на пленку). Это было приятно: какое-то дело.
В Кремлевке проверили очки у проф. Павловой. Докторша оказалась такой восторженной моей почитательницей, так внимательно все мое прочла, что я очень обрадовался и почувствовал себя хорошо.
Сегодня 9-й день смерти Шишкова. Зашли к его жене. Все не унимается, плачет. Вот как любят настоящие-то женщины. Ясно, что у Толстого с его Людмилой была, может быть, какая-нибудь милая охота, но никак не любовь. А впрочем, в этих вещах не суди.
Опять звонили к Чагину о даче (хотим купить) и опять он ничего не узнал. Надо добиться.
15 Марта. В Москве начало весны. Везде лужи. Закончен ремонт машины, стоит в гараже.
Просят написать о Шишкове. Пробую.
Писатель начинает писать, как ребенок ходить: поднимается на ножки, рученьки вперед, с восторгом проходит несколько шагов и валится на пол.
Я помню свое начало в этом роде...
И в то же время начали подниматься на ноги В. Я. Шишков, Ал. Н. Толстой, Е. П. Замятин, И. С. Соколов-Микитов. Тут были, конечно, и другие писатели, много их поднялось, чтобы вскоре упасть.
Сравнительно с нашим временем, столь наполненным внешними событиями, писатели тогда в относительной пустоте, мне кажется, больше удивлялись и радовались друг другу. Но после Горького не могу назвать ни одного писателя, кто бы мог сорадоваться в такой степени и так же по-детски чисто, как покойный Вяч. Яковл. Шишков.
Вспомнил одного замечательного писателя, который был так сосредоточен в себе, что на других его не хватало, для других был рассеян и сорадоваться им не всегда мог. Но он был замечательным писателем и я думаю, поэтом, что эта способность сорадоваться есть способность человеческая, но не специфически писательская. С тех самых первых школьных наших лет писательства, когда мы собирались в одной комнате и читали друг другу свои опыты (лет так без малого 40 тому назад), я помню расцветало лицо Шишкова, а потом в советское время в Детском селе за большим столом у А. Н. Толстого – много людей, но нет такой радости другим.
И так недавно, кажется, в январе этого года один писатель при мне читал Шишкову свою еще не напечатанную вещь и, прочитав, взглянул на него. И вот тут-то окончательно узнал я и понял человеческую способность Шишкова сорадоваться жизни. И юмор, стиль характера Шишкова того же самого происхождения, он происходит из основного его чувства сорадования жизни. «Хороший человек!» – хочется сказать. Но мне, живущему долго, столько пришлось испытать не хорошего, чтобы понять и оценить, какая это редкость, что такое хороший человек. Для всех же он был писатель...
В то время, когда мы с Шишковым начинали писать, декадентский Петербург в отношении русского слова временами был похож на Париж. Столица Франции собрала в себя все французские слова и литературу, незачем было выезжать из Парижа за словами. Так и Петербург в это время превратился в Париж (я знал одного писателя – Даль). Но это было только поветрие, эстетическая реакция на гражданскую поэзию народничества. На самом деле огромная страна жила устной словесностью.
Митраша за обедом доказывал страстно, что до колхозов крестьяне жили гораздо хуже: все дрались между собой за землю. Впервые услыхал это от самого крестьянина. И он же потом сказал, что рабочий был всегда более похож на человека, чем крестьянин. И потом сказал еще: – Насколько в городе жизнь здоровей, чем в деревне.
– всего 300 р. (чистых, после вычетов). Значит, он, как и все, должен воровать. И все воруют: дашь папироску, а он уже вынимает из кармана лампочку и тоже дарит тебе. Но если все тащат, а завод выпускает норму машин, то, значит, каким-то образом воровство ограничивается. Каким образом? Вот это и есть главный вопрос и об этом расспросить ребят в субботу. Но это не просто воровство, а скорее похоже на форму дележа общего добра.
16 Марта. Лучезарное утро с легким морозцем, чисто прекрасное, как «Слава в вышних Богу и на земле мир».
Заказано от Литературки написать о Шишкове – пишу.
Обе статьи, моя о Шишкове, Валерии о Пришвине сданы в газеты.
Устраивают сток воды из гаража. Новый мотор завести не могли: тяжело.
У Ляли определился грипп.
17 Марта. Побелели за ночь крыши. Но по вялым контурам под серым нависшим небом, по ленивым дымкам, даже по скоплению галок на крестах прямо глазами понимаешь весеннее тепло.
Начинаю только теперь отделываться от влияния толстовства, только теперь сознавать, что даже колхоз есть лучшее положение крестьянина, [чем] в царское время на его полосках в общине. Все это старое рушится во мне. Большевики и тут побеждают.
Помещичий идеализм стоял на завете крестьянину: ты работай на нас, а мы тебя будем любить. Эта формула паразитизма, во всей чистоте сохраняемая где-нибудь при дворе царицы, чем ниже, тем сильней размывалась временем и в революцию рушилась. Вот и удивительно, что теперь после всего моя теща, в сущности, живет по формуле этого идеализма, и любой проходимец, оказав ей малейшую услугу и внимание, может с ней делать, что захочет. Вся ее огорченная душа только и ждет этого умиления.
И вот если хочешь вполне понять мораль советского обхождения, то имей постоянно в виду: 1) формула прошлого: вы – труд, мы – любовь. 2) направленный против этой формулы грубый корректив револ. интеллигенции (нигилизм).
Сегодня вечером рабочие придут пить водку, поставить им все вопросы: 1) анализировать факт расхищения всего казенного и отношение тех, кто берет и кто охраняет и чем определяется мера хищения, т. е., что рабочий не разграбляет всего созданного. И главное, отношения между расхитителями и охранителями (что, напр., Коле можно тоже украсть?). «Я за тобой гляжу».
Переход к весне в этом году начался сильнейшими мартовскими морозами (наверно, больше 30). При сильном теплом свете эти морозы проходили как утренники. Но пришло время, с вечера и месяц, и звезды, и все условия оставались для мороза, но мороз перестал ночью назревать. И так без сильного мороза днем стало таять.
Нарастающие события требуют от тебя нарастающего внимания, а ты отстаешь все больше и больше. Так если жить, то непременно устанешь и кончишься. Но есть глубина жизни, как в океане, не поднимается волнами. Мудрый человек опускается туда, набирается силами и снова поднимается вверх внимать нарастающим событиям.
В «Правде» наивно (а писавший, может быть, и умышленно) пишут о некоем американце Липмане, который во время войны писал, как жестокий враг фашистов, а теперь, когда фашизм кончается, пишет, как враг большевиков, и рекомендует Америке подобрать упавшую Германию в свою атлантическую зону и не отдать ее на гибель в зону советскую.
Вот еще в доказательство того, что природа девственна сама по себе, без человека не существует, – это наше время: жить стало можно только в Москве, и вот подумаешь, как там, в девственной-то природе теперь люди живут, так взмолишься: не дай-то Бог туда попасть. Значит, тогда жилось хорошо – вот и строили мечты гармонии в девственной природе. Радость жизни – вот корень мечты о природе.
«Ты на меня работай, а я тебя буду любить» – вот семейная формула, М(ужчина) + Ж(енщина), переходящая в социальную Р(обинзон) + П(ятница) = Господин + Р(абочий) = Б(арин) + М(ужик) и т. д. Но вот пришло время, женщина берется за работу, измученный войной Мужчина на костылях сидит и отдается чувству любви. И то же в социальной формуле: Пятница сбрасывает любовь Робинзона... И начинается то, что теперь у нас. Ничего как будто не останется другого, как рационализировать самое рождение человека, сделать его производством. Так выходит, если по-нашему; а по-иному: охрана личности с ее самородностью.
Днем шел дождь, то снегом, то каплями очень мелкими. По улицам в Замоскворечье стало трудно ходить: путь везде пересекают ручьи.
Вечером у Ивана Воина служил о. Александр. Возвращался в темноте под дождем, угадывая, где ступнуть, как бы не обдала машина, но на душе было хорошо: ведь не одна эта весна, а все весны шли со мной по улицам от всенощной.
18 Марта. облака, дождь превратился в снег, и когда засияли звезды, все крыши стали белыми, и карнизы всех домов покрылись сплошными рядами длинных сосулек.
Утром встало солнце во всей славе мороза, и засверкали всюду по Москве на всех домах сосульки. Не помогло и солнце весне, даже и в полдень не потеплело, и сосульки даже все остались, выражая собой всем москвичам несчастье побега весны: по усам текло, а в рот не попало.
Такая точно и Ляля моя, как эта первая весна: все время на гранях своих душа ее переливается, и на часу бывает сто перемен. И такая глубокая душа, как море: на поверхности волны, в глубине тишина.
Душа, как море! И я, мальчик-водолаз, спускаюсь через волны в глубину и держусь там, где уже тихо, но прозрачно еще и видны бегущие волны. Но есть и у Ляли моей глубина, где темно, и я этого боюсь и не хочу туда спускаться. Мы вчера на ночь об этом говорили. И то, что мне кажется там, в глубине тьмой – она называла светом, а где я видел свет – она называла тьмой.
Вечером пировала у меня вся бригада: Василий Веселкин и Ваня за столом долго рассказывали о себе, как он был колхозником, как бежал из колхоза в Самарканд на кузнечные работы, как взяли его в Красную Армию и после ранения закрепили на бронь на Варзе.
- Жизнь твоя, – сказал я, – похожа на тех мужиков, которые задумали узнать, кому живется весело, вольготно на Руси. Ну, скажи, Вася, где же лучше всего сейчас жить на Руси?
- Лучше всего, – сказал он, – конечно, в Красной Армии. Я бы и сейчас ушел туда, да не пускают.
- Ну, а как же не страшно, там убить могут?
- А это не важно.
Я посмотрел на плечи Вани, похлопал по ним:
- Хорошие, богатырские плечи, – сказал я. И он мне ответил с гордостью: – Нормальные.
Есть тишина в морской глубине такая, где еще не темно и можно видеть из нее, как вверху ходят и бьются между собой и рассыпаются волны. И в жизни тоже есть такая прозрачная тишина и в ней живут мудрецы.
19 Марта. Мороз продолжается. В полдень видел, как из самого низкого желоба возле самого льда тротуара понемногу начало капать и сверлить во льду дырочку. И потом со всех сосулек на солнечной стороне закапало ненадолго. Неприятный северо-восточный ветер. Зябко. Ходил один (у Ляли проходит грипп) к вечерне слушать канон Андрея Критского.
20 Марта. Ездил с Митрашей в Пушкино смотреть дачу: не поездка, а разрыв (все пуговицы оборвали и чуть только не задушили, вся Москва едет в Пушкино на базар). Снега там нетронутые. Мартовские морозы держат.
Вечером спор Ляли с Удинцевым о церкви. Я сравнил их «умонастроение» в отношении сергиянской церкви с душевным состоянием молодой женщины, потерявшей на войне любимого мужа и встретившей нового, за которого и надо бы выйти замуж, но совестно ввиду близости кончины любимого человека.
Вечером на минуту пришел в военной форме Петя, улетающий завтра в Померанию за лисицами. Узнал от него, что Катынский тоже едет за ружьями.
Узнал от Бор. Дмитр., что речь моя в Литмузее о Толстом за упоминание Ремизова подверглась в партии особому разбору и осуждению. (Раз Ремизов в «Правде» разъяснен как эмигрант, то как можно упоминать его имя, и Толстого называть учеником Ремизова!)
И теперь вспоминая прошлые свои выступления, я делаю вывод, что мое особое мнение, производившее шум, в конце концов, приносило мне пользу, создавая хорошее положение советского юродивого, и обеспечивало тайное уважение всех. Я сделал в советское время редкую карьеру независимого человека. И в этот раз после криков против меня были и такие голоса: «Пришвин завоевал себе право говорить независимо от "Правды"».
– филер.
- Ну, и что же из этого, – сказал Н., – если женщина такая филерствует в пользу любимого.
Да и вообще филеры неприятны для политиков (интеллигенции «честной»). Действительно же независимый человек (взять И. П. Павлова) вовсе не боится филеров, скорее они его боятся. Так что нынешнее явление двуликих людей есть явление формы среднего человека. Что же касается независимых единиц, то они в одном и том же числе пребывают всегда. Скорее всего, независимые личности похожи на семена в разных стадиях: лежат они, как зерна, в амбаре в ожидании сева, или пребывают в состоянии «спящих почек», или брошены в землю, прорастают.
Новые сказки.
Письмо опоздало. Женщина получила с фронта от мужа в подарок ящик туалетного мыла. Мыла мне выдают довольно, – подумала она, – продам-ка я. И на базаре продала весь ящик, оставив себе три куска. А когда пришла домой, получила от мужа письмо об этом мыле: внутри мыла – золото. Она вскрыла один кусок – золотые часы, вскрыла другой – золотые серьги, третий – цепочка.
Продолжение мое: купив кусочек мыла столь хороший, некто его не тратил, а менял на что-нибудь и пустил. дальше...
Началась борьба с Ватиканом, заступником фашизма под предлогом христианской помощи побежденным. Н. сказал, что католичество и социализм сходятся в отношении устремления к внешней организации, тогда как православие устремлено к первичной силе, к личности. Говорят, что православная церковь в наше время вопрос об отношении церкви к государству решает так, что в России церковь и государство всегда были в единстве.
Вчера Ляля выскочила против книжных людей, а книжный человек Удинцев вступился за образованных людей и доказал (цитируя Шпета), что книжностью русская интеллигенция прикрывала свое невежество.
21 Марта. Бессознательное и Внесознательное (из Шпенглера).
Ветер начал меняться с севера к юго-западу. Вероятно, это будет началом конца мартовской серии морозов.
Продвигается дело по закреплению пушкинской дачи в собственность.
Перечитывал мною записанное в дневниках.
Вспоминал, соединял, останавливался у границ опыта...
Ход революции с самого начала был дроблением пространств в России: мужики землю делили, и вместе с тем одновременно дробилось пространство России на клеточки. И когда дошло до того, что клеточки земельного пространства соединились в колхозное единство, это единство не стало духовным единством.
Поэтическое пространство России раньше возникало из разнообразия местностей.
Теперь однообразие жизни людей уничтожило интерес к разнообразию ландшафта: стало везде одинаково и тем самым пространство исчезло. После войны самолетное продвижение добьет чувство пространства, и даль перестанет манить человека.
Этот процесс сопровождается во мне привыканием к городу и критикой толстовства, наверно, бессознательно определившего мое влечение к природе.
Недавно еще в разрушении городов бомбами я понимал возмездие за нарушение жизни природы человека. Я понимал город, как болезнь. Теперь это сектантское чувство прошло у меня, и деревце в городе мне становится выразительней, чем лес в деревне, и цветок на окне сладостней целого луга.
Митраша, никогда не выезжавший из деревни, очень доволен городом и уверяет нас, что жизнь в городе куда здоровее деревенской.
22 (Сороки ложные.)
Юго-западный ветерок вчера не напрасно дунул. Сегодня ринулась в Москве вода и какая: сверху дождь целый день, внизу ручьи. В развалинах разбитого бомбами дома между ручьями играли две девочки, побольше и поменьше. Та, что побольше, развела широко в стороны руки и так стояла на камнях. – Что это? – спросила девочка поменьше. – Вода! – ответила старшая.
- Когда я, – сказала Ляля, – встречаю иногда твои сомнения во мне и, хотя всегда потом читаю о твоем раскаянии, мне бывает тяжело: я-то в тебе никогда не сомневаюсь. – Не во мне ты, а в Боге не сомневаешься. – Конечно, это у меня соединилось: ведь я же тебя в Боге люблю. – Конечно, и я ведь тебя тоже так. Но мне тяжелей. Тебе нельзя в Боге сомневаться и незачем: Бог у тебя независим. А я через тебя пришел к Богу, и когда я осмелюсь усомниться в тебе, то рушится все нажитое за пять наших лет, и все мои молитвы и писания теряют смысл.
Сороки получились в этом году классические – Сороки (9 Марта) русской весны. Теща, конечно, как всегда весною больна. И у нее так было с детства: когда приходит весна – всем радость, ей – душевное страдание. Тут, может быть, что-то от буйства, беспорядка, своеволия, грязи, сырости, обращенных против порядка комнатной женщины. А может быть, просто есть люди такие, такая болезнь. Ляля, напротив, как и я, больна весной в другую сторону: хочется сорваться с места, лететь куда-то.
Вот и проповедуй всем радость жизни, счастье, весну, когда один при первых шагах весны стремится вылезть из своей раковины на простор, а другой, напротив, спешит крепче закрыть свои створки.
Б. Д. Удинцев рассказывал, что жена его, Ек. Як., страдает особой болезнью любви к своей матери: любит и ненавидит ее бытие возле себя. Услышав это, я подумал о Ляле, что и у нее ведь точно так и что значит, если у той и другой одинаково, то это есть и у какой-нибудь третьей, четвертой, и требует к себе углубленного внимания...
Между прочим, общим признаком в том и другом случае служит: у обоих матерей (а взять тоже мою маму и Лидию) их склонность на чем-то успокоиться, к чему-то прийти. (У тещи «порядок» – покой), напротив, у дочерей разбить всякую косность (порядок) к движению вперед.
Тут две разных морали, и может быть таким путем любви к человеку и ненависти к быту образовалось на Руси ее сектантство – революционная интеллигенция и все женское движение?
(В себе – любовь, в делах – неприязнь.)
Все больше и больше загадочным становится безумное сопротивление немцев и непонятный их фашизм. Немцы всегда были нашими учителями вплоть до последних дней: воевать-то они же нас научили. Вот и страшно теперь: а ну как они и своему фашизму тоже научат, и что это такое фашизм? Ничего-то мы не знаем, и что самое удивительное, это что узнавать-то не очень и хочется, чувствуешь, что ни к чему это. Вот хотя бы взять в пример Эренбурга: он все знает, во все сует свой нос, а между тем пишет очень плохие стихи. Видно, эта суета не в пользу поэзии.
Мы русские, и западники, и славянофилы в истории одинаково все танцевали от печки – Европы, а вот теперь эта печка, этот моральный комплекс не существует. Будем теперь мы танцевать от другой печки (Америки?) или же, наученные, будем танцевать свободно от себя, а не от печки?
Личность породила пространство или наоборот?
Нет! Наверно личность. Ведь Колумб открыл Америку, а не Америка открыла Колумба.
– везде одинаково?
Нет, исчезла личность, а вместе с личностью исчезло пространство.
Самолет – это пожиратель пространства.
Пешеход творит пространство: чего только ни увидит странник, пока не дойдет до Святых Островов на Белом море! А самолет пожирает пространство.
А вот об этом тоже надо подумать: конечно, исчезновение пространства это факт нового времени: не завлекает меня ни Кавказ, ни Памир: но человек без пространства в своих переживаниях тайных является теперь таким же таинственным и неразгаданным, как прежнее пространство (ландшафт).
(Настоящие Сороки.)
В этой ранней весне постоянно так бывает: заметишь – дымок повернул, и сейчас же бывает, через несколько часов весна повертывает. Вчера к вечеру я заметил, дымок потянул с севера, а сегодня утром куда девалась весна. Такой морозище хватил! И только к полудню нехотя закапало.
Комнатный идеализм (сказал Р. Роллан).
Социализм, в смысле соединения людей – это, что ни говори, а есть мировая тема нашего времени. Соединение. всего разрозненного человека в единое существо стало настоятельной необходимостью, как будто человечество теперь подошло к потоку, через который для дальнейшего движения необходимо перекинуть мост. Этот мост в человеке... тот поток – это смерть близкого, а мост – к дальнему... Вот в церкви при утрате близкого этим и заняты верующие: возместить утрату близкого Дальним (Богом) и через это перекинуть мост к новому ближнему (то есть сделать Дальнего ближним).
«социализм» есть лишь внешний двор соединения, имеющего смысл жизненной постановки вопроса. Вот теперь и привлекается церковь, наша старая (царская) церковь к устройству внутреннего двора социализма (соединения людей).
Видел на улице старого милиционера с хорошим лицом и чувствую, мертвые останавливают меня: – Разве может быть полицейский с хорошим лицом? И так от умершей интеллигенции перескочил к раскольникам и возвратился к себе с вопросом: – Неужели же я кончаю с этим наследством вражды своей, как потомок староверов и револ. интеллигенции с государством? Да, вероятно, кончаю, но еще не покончил совсем...
24 Марта. День начался обещанием тепла: дымки с юго-запада и за день к вечеру опять пришло к северу. В полдень таяло немного, к вечеру подмерзло.
Был Цветков и так говорил: русский человек хороший и средний тем же хорош, чем хорош англичанин и вообще хороший человек всякой национальности. Но поганый русский человек поган по-своему, и эта русская дрянь в соединении с дрянью еврейской дает нестерпимый букет коварства, измены, обмана.
– единство, атрибут Дьявола – множество, дробность. Так ли это? Разве нет соединений и слияний во зле?
Выход к мосту и «мост»: кто-то берет на себя нравственную ответственность за совершенное и другие за это отдают ему свою любовь и с любовью этой за вождем переходят на ту сторону. Таким образом «вождь» является жертвой и «мост» есть путь Христов.
25 Марта. С утра от небольшого морозца день постепенно сходил к теплу. Все крыши стали сухие и ни одной сосульки по всей Москве. Вечером на чистом небе явилась луна и все звезды, и все-таки мороз не пришел, улицы были черные с ручьями и лужами. Народ высыпал, гомон стоял, парочки везде в тенях, притаенные, шептались.
Думал о Цветкове: вот русский духовный аристократ из разночинцев в отличной шлифовке.
- Завидую вам, – ответила Ляля, – я лично не могу, мне там все непривычно.
26 Марта. Безоблачно-солнечное утро, но лужи только чуть подернуты льдом. И весь день прошел такой светлый, яркий. Местами улицы были вовсе запружены и на узких проходах устраивались везде очереди. Я заканчиваю все дела с машиной, распределил бензин. Заказал очки. Вечером вдруг заболел гриппом.
Пришел дитя природы Чумаков и нам исповедался, как 30 с чем-то лет тому назад он кончил школу живописи, нечаянно попал в имение под Костромой, увлекся лошадьми, как свояченица помещика влюбилась в него («а я был убежденный холостяк»), и когда он ей отказал в браке, выстрелила в себя. Этот выстрел определил жизнь на 30 лет. И теперь все открылось: жену представил нам совершенно 'как нашу тещу. Вспомнилось, как Бострем, послушав вечер охотников, ночью подумал: «Мир спасут охотники».
Вчера сливал бензин в компрессоре, работающем на мостовой. Разговорился с мастером о своей машине. – Второй день такой прекрасный, вот возьму, сяду в машину свою, вложу ключик, дуну – заведется, и поеду. Как хорошо! Больше нет, по-моему, счастья, да, это счастье! – Ну, не скажу, есть большее счастье. – Какое же? – А пешком идти, все вокруг рассматривать, о всем думать. – Правда и.. то хорошо. – Куда лучше. Вот погодите, скоро придет время, все будут на машинах ездить, и только самые богатые будут располагать временем ходить пешком. Да, вот придет время, все бедные будут ездить на машинах, а богатые будут ходить пешком.
28 Марта. Опять крымский воздух и солнце с легким утренником. Второй день гриппа. Слышал от Цветкова, что «Севастополь» Ценского хорошая книга. Очень этому рад.
29 Марта.
Пасмурно. Вероятно, пойдет снег. Грипп проходит. Но еще один день просижу. Пошел окладной дождь.
Милая моя, так Вы ухитрились в Москве просидеть и не знаете, как Россия немца ждала. И как ждала-то! А когда немцы обманули, тут уж Америка не купит нас консервами... На каждой улице теперь мальчики гоняют и гремят консервными банками. Это не банки – это русские косточки гремят. Нет, теперь уж больше не обманешь, не купишь. Русский народ впервые понял себя: не на стороне спасение, а в себе.
Наступает эпоха духовного материнства, я хочу сказать, что...
Передовой авангард. Помню, один лесопромышленник в Ельце (не Меркулов?) ориентировался на «передовой авангард» (интеллигенцию). И вдруг однажды (в 1905 г.) эту свою святую мечту увидел на практике и отряхнул прах. Но ведь в этот «передовой авангард» была вложена лучшая сторона его души, куда делась эта душа, когда прах с нее слетел?
«заграница»). Последние агенты Европы у нас были наши пленные из Германии после войны 1914 года. Они были уверены в превосходстве Германии, и они были ее пропагандистами. И вот теперь весь русский человек, как тот лесопромышленник, и вся Европа и Америка ему, как тому купцу «передовой авангард». Теперь больше не на кого надеяться, какие мы есть, такие и будем жить, и со стороны нам никто не поможет.
Поддай же, друг мой, похлеще ногой вот эту пустую консервную американскую банку, пусть летит она ко всем чертям и гремит: это косточки гремят тех, кто жизнью своей заплатил за эти банки.
И вот баба идет, подавленная жизнью, и говорит:
- Помни, попадешь в беду, и все от тебя отвернутся и никто тебе не поможет. – Никто! – подтверждают другие.
Это они еще не до дна выпили чашу, это им только горькое дно показалось, и они еще способны горечью жить.
- А глупые были: на людей надеялись.
- А теперь?
- Теперь только на себя.
И так вот Россия вступила в новую жизнь для себя, без расчета и упования на что-то хорошее где-то там, за границей нашей бедности, худобы и мерзости.
Серые слезы весны.
Ночью шел дождь. Утро пасмурное, и все небо серое висит и покапывает. Что теперь делается там!
- Дождь, – говорит теща. , – Как хорошо, как весело!
- Кто дома сидит – весело, а кто под дождем...
- А кто больной?
- Тому плохо.
И действительно ей плохо, потому что не о чем больше думать: никакого дела и только мысль о своей болезни.
- Как она несчастна! – говорит Ляля.
целиком принадлежать и что вообще она сама лишняя. Но она с этим и родилась: всегда чувствовала себя лишней: это и есть истинная нравственная болезнь этой барыни.
Боюсь, что Митраша опротивеет Ляле, потому что православный из него никогда не выйдет и всегда он останется сектантом толстовского толка. Для всех сектантов (раскольников, староверов) характерно упрямство, порождаемое ограничением умственного кругозора. У них деятельность ума ограничена моралью, и живая мораль заключена в рамки рассудка.
Если удастся написать «Падун», то освобождение ума и сердца старухи-староверки оправдает ее переход в православие.
Всякое сектантство, толстовство, раскол и т. п. интеллигентские секты (народничество, марксизм, большевизм) таят в себе семена ГПУ.
Православие может быть тем-то и хорошо, что его принудительная сила (ГПУ) вынута из него расколом с одной стороны, государством с другой. В православии можно быть каждому универсальным человеком.
Серое небо, туман и чуть отделяется в тумане прямой дымок. Надо бы на берег речки куда-нибудь, а то в Москве не слышно ни скворцов, ни зябликов, и тут не весна воды, а весна грязи.
Вчера видел сон, будто по теплому морю плыву без усилий, на легких парусах. Полнеба горит в заре и на оранжевом гуси летят. Но не в том было, что паруса, гуси и море, а какое тут было вино! В этом вине была душа весны.
Вчера вечером Нина пришла в валенках мокрых (сверх них мелкие калоши). Она расписывает потолки в Нескучном Дворце. Ее там кормят, но не прописывают, и родственница гонит: жить негде. Когда она вышла от нас, Ляля сказала: – Может быть, ее надо было оставить ночевать? Я бросился на лестницу: – Нина! Вернулась. – Вы не останетесь у нас ночевать? – Я вас стесню. – Нет, ничего. – Благодарю, нет: я пойду. Мы помолчали и отпустили ее. – А что если она с собою покончит? – Так чего же ты не настояла? – А ты? – Я боялся за тебя: ты устала. – Так это непонятно! Из-за тебя же я не настояла: ты не любишь, когда у нас ночуют. – А я из-за тебя.
Да, конечно, все произошло потому, что мы хотели сделать лучше друг для друга...
И вот весна – это контроль такому благополучию, проверка совести и всему. Весна воды – это революция, радостное разрушение.
Что же будет с Ниной? Отчего мы не удержали ее у себя?
Да, мой друг, есть райская или какая-нибудь Жар-птица что ли, и мы как охотники: на быстром лету надо мгновенно схватиться, целиться некогда – раз! Без прицела и выбить драгоценное перо. Вот тут и вся проверка на человека, и вся жизнь, и все счастье в этом мгновенье, в этом пере.
Никакого механизма, никакой философии невозможно человеку придумать, чтобы каждый мог спокойно рассчитывая выбивать себе из птицы волшебное перо.
– это время, когда над нами пролетает Жар-птица, и одни в тревоге за свое будущее: боятся пропустить, другие, кто уже пропустил, в тревоге, переживая прошлое.
1 Апреля. Все крыши в Москве сухие. Совсем тепло. Высыхают площади. Сбегает последняя вода в грязные переулки.
- Брось весеннюю тревогу, ты можешь успокоиться: ты своего достиг, свою весну ты догнал.
- Нет, мой друг, истинная человеческая тревога только тогда и начинается, когда ты догнал весну и достиг своего. Ведь пока ты один, с тебя и спросу нет: ты один, что с тебя взять! Налог на холостяков – это явно разбойничье действие государства. Налог должен быть, прежде всего, на тех двух счастливых, кто живет для себя, и нет у них третьего, для кого они живут...
Все впереди. И вот надо бы каждый день проводить как будто он единственный.
Свез Лялю с тещей к обедне, потом по Калужской их привез на Воробьевы горы и видел, как последний снег из-под березок сбегает в Москву-реку.
Вечером были Яковлев, Замошкин, Бострем, Нина. Все напрягают последние усилия, чтобы пережить последние дни войны, особенно трудно Замошкину (за лимит 300 р. в месяц в плену у глупого Щербины).
Когда ум устал и может работать только что ему прикажут, а сердце не в силах даже в траур одеться, человеку иногда приходит на помощь жизнерадостная дурь. В этом состоянии Яковлев пишет роман, а Лидии покупает ружье и собирается на охоту. И так многие живут, не цельной личностью, а своими остатками.
2 имел неосторожность сказать, что наступает время, когда можно будет писателю быть не только социалистическим реалистом, но и соц. символистом, соц. акмеистом и т. п. Теперь Поликарпов тащит Сельвинского за эти слова на суд писателей.
2 Апреля. Вчерашний день, 1 апреля, прошел как на Пасхе: светло, тепло и в Москве быстро сохнет. Ночь опять без мороза, а между тем до мая целый месяц! Значит, будет много всего. Весь день дождь.
Тема жизни, которую теперь развивает история – это, конечно, освобождение женщины от власти мужчины. Эта власть была основана только на том, что мужчина как более сильный и способный работал на стороне, а женщина дома. Благодаря этому закрепилось у всех сознание, что такое разделение труда, на стороне и дома, соответствует природе вещей. И оно может быть и правда соответствует в какой-то мере. Беда выходила только из-за того, что эта «природа вещей» была принята как закон жизни для всех и на все времена. Так создалось рабство женщины и ее тайная порочная власть.
Материнство как сила, создающая мост от настоящего к будущему, осталось единственной движущей силой. Новое время характерно величием материнства. Это победа женщины.
С Лялей и Никольским ездил на машине сначала к автоинспектору (регистрация ремонта), потом в Измайлово. Снег в парке сбежал, осталась только ледяная корка.
Никольский рассказывал, что два солдата-бандита на суде за какие-то особенные злодейства их в Германии ответили: «мы эренбургцы» и занимались местью в точности, как он этому учил нас в «Правде». Рассказ этот, понимаю, скорее всего выдуман антисемитами.
При нынешних темпах наступления с Запада все стали ждать конца войны со дня на день. – С Германией, – сказал – а потом начнется с Англией. – Нет, – ответили ему, – с Англией не будет. – Почему? – Да так, просто не будет: надоело. – Мало ли что надоело, а бросят на войну–и пойдешь. – Это-то пойдешь.... Только войны все-таки, пожалуй, не будет.
3 Апреля. С утра летний дождь, и все форточки у нас открыты. Сильный западный ветер, вскрылась Москва-река, так пришло вдруг желанное счастье, а сам в тревоге: кажется, что не сумеешь взять его, и оно растает, как снег у тебя на глазах.
Наши берут малые города и каждый вечер по нескольку раз гремят малыми салютами. Интерес к этим продвижениям исчезает: теперь не от этого придет желанный конец, а от продвижения Западного фронта: нам двигаться больше некуда.
Новая эпоха после войны началась разделом земли в Польше, в Румынии, и так, вероятно, и дальше пойдет: черный передел Европы.
В жизни своей не ел такой вкусной капусты и такой моченой антоновки, как у Никольских. Это далось им от поповского происхождения, от близости к земле. Тут, чтобы создалась такая капуста, нужна концентрация духовных и физических сил, недоступная интеллигенту. Не может сотрудник книжной палаты Удинцев сосредоточиться на какой-то капусте.
Итак, очевидно, что искусство, поэзия, наука исходят из этой силы земной: на капусте, на моченых яблоках вырастают поэты, и одно переходит в другое, как навоз переходит в цветы. Но почему же у людей раскалываются два завета и спорят за первенство: спор начинается из-за претензии капусты, как собственницы поэзии: я тебя породила – ты моя. – Нет, – отвечает поэзия, – я существовала прежде всех век и снизошла до тебя и воплотилась в тебе.
Этот недостойный спор слова и дела был у нас чуть ли не с Грозного и продолжается до наших дней. Большевики в существе своем идеалисты.
следа от них не осталось. Известно, что пруд спустили и на дне его огороды. Постройки частью сгорели, частью разрушились и разобраны. Вот если только церковь уцелела, то по церкви бы можно узнать, но едва ли...
И так приедешь на родину – и родная земля от тебя отвернется, и ты не увидишь лица ее и не узнаешь. А между тем, когда мне не спится, то, чтобы заснуть, я мысленно беру палочку и отправляюсь из Ельца пешком в Хрущеве и на том месте, где теперь нет ничего, я воссоздаю все точно, как было. Послушайте, деточки, какое же это чудо: нет для вас ни для глаза, ни для слуха и воображения ничего: все прошло, а я вам в точности могу поведать, как оно было... Так вот, выхожу я из Ельца через Черную слободу на большак. Возле чернослободского кладбища выходит старичок с колокольчиком. Он собирает на благоустройство кладбища. Верст через 7...
Зовут из Союза почитать на литературном понедельнике, но в первый раз в жизни чувствую, что нечего читать мне. Раньше двигательной пружиной таких выступлений был страх отстать от людей. Теперь же мне кажется, весь этот Союз писателей с их пастухом Поликарповым до того далеко отстал от меня, что не грех мне и посидеть на пенышке, пока все подойдут. Допускаю, что есть и талантливые кое-кто, но их отдельные усилия – это их личное дело, домашнее, вроде как Яковлев с увлечением пишет роман, а я знаю, что в этих условиях роман нельзя написать.
4 Апреля. Мелкий теплый дождик весь день. «Интуит» вчера выкладывал свои догадки и пророчества, оперируя понятиями культуры и цивилизации. В этот раз я решился сказать ему: – Вы нам говорите все по Шпенглеру, а может быть за эти скоро полвека народился новый пророк, и передовые люди современности думают иначе.
– Россия и Англия. И явно определяется для Англии необходимость поддерживать Германию. «Интуит» пророчит эпоху господства мирового жандарма.
Судьба антимиров Троицкой лавры.
5 Апреля. Теплое моросливое утро, как и вчера. Вчера мелькнуло желание при виде освобожденной реки взяться за Падун – и в этой работе покорить эту весну.
Поехали с Никольским в Пушкино обрезать яблони. Благополучно довел машину до своего домика. Снегу нигде ни клочка. Моросил дождичек. Пока наши обрезали яблони, я побывал в лесу. Видел вдали, как перелетали тяжелые грачи. Возле новых скворечников на березах пели скворцы. Жаворонок опустился у моих ног и, повернув хохлом, пустился пешком в сторону, чтобы меня пропустить. Другой жаворонок пел в воздухе над моей головой. Озеро все синее, лед, как синяя вода и большие забереги. На кромке льда бегали трясогузки. В лесу во множестве пели зяблики. Такая дружная весна. Я срезал елку на палочку, сел на пенек и, зачищая палочку, в сырости падающего снежного дождя, в сырости, исходящей от тающей земли, от стволов деревьев, совершенно один среди зябликов, переживал такое же сердечное восхищение, как Ляля постом при пении «ныне силы небесные». И кому-то я начал свой рассказ такими словами: – Сейчас, когда я говорю о нем, его на свете нет, но несколько минут назад он был. Я видел, как он с песней спустился к моим ногам, как побежал по дорожке с задорным своим хохолком, как опять с песней стал подниматься в воздух и вдруг в это мгновенье был схвачен ястребом и унесен. Теперь его больше нет на свете, но в сердце моем он остался, и может быть мне удастся прославить его, и сотни тысяч детей будут, встречая весну, в каждом новом жаворонке узнавать того, схваченного ястребом на моих глазах и сохраненного моим сердечным участием.
стоит к толстовству. В сущности, и Толстой был пастырь без стада, не могущий примкнуть (по гордости) ни к церкви, ни к революционной интеллигенции.
Припадая к нашим стопам, Ляли и меня, втайне хочет нас покорить, все равно как Легкобытов когда-то хотел повергнуть в свой «чан» Мережковского, Блока и всю интеллигенцию.
Смотрел, как обрезал Никольский яблони, и тут подошел Попов, и думал я об этих умных цельных людях, переживших все трудности революции, что вот это-то и есть новая русская демократия, это поповичи и мужики, пережившие в себе и попов, и кулаков, мудрецы. Вот эти люди, умно делая для себя, в самых тяжелых условиях обеспечат свободу другим, п. что индивидуальность в обществе может быть обеспечена лишь в пределах разумной организации. Так вот и вырастает новая Америка, в глубоком самосознании и точном учете внешних условий.
Наступают торжественные дни мировой борьбы за мир (война с Германией кончается). Хуже всего положение Англии... Еще немного – и все повязки упадут с наших глаз.
Зачем я записал, что Митраша, когда Ляля малину обрезала, ввернул ей... клятву в том, что он: «все за ночь обдумал и не отступится теперь от текста Евангелия». Я записал это потому, что Л. передала мне это с усмешкой и досадой, и я подумал тогда: – На что уж Л. религиозна, а вот ей было досадно во время дела слушать Евангелие. Так не досадно ли революционеру, взявшемуся всю жизнь переделать, внимать словам Церкви? И не из-за дела ли лучшего устроения жизни людей Толстой отказывается от церковных форм. И не виновата ли была церковь в том, что она в такой момент не бросается от старых форм к новым, соответствующим новому делу?
Личное соответствие свойственным человеческому разуму категориям времени и пространства есть чувство современности, которое можно назвать одной из категорий личного сознания.
Конечно, «познай самого себя» есть первейшая категория личного сознания, но этого недостаточно. Можно познать себя в совершенстве, и с тем остаться ни при чем в мире, с презрением даже к себе самому. «Познай себя самого и освободись от себя» – вот будет полная категория самопознания, обеспечивающая творчество, п. что первая ступень всякого творчества есть самозабвение.
Категории творчества: 1) Познай самого себя. 2) Познав себя, освободись от себя: забудься (самозабвение). 3) Устрой свое внимание в современности.
6 Апреля. тихонечко шел по берегу реки по Крымскому мосту, и редко плывущие льдинки, как все равно вчера зяблики в лесу, поднимали во мне знакомое остро радостное чувство природы, в котором личность освобождается от боли и душа становится большой как мир, великой душой. В темноте потом мне светила благовещенская зорька и громадные дома с огоньками. В таком состоянии великодушия я на место этих домов ставил прежние береговые березки и елки (их нет, но я-то их помню!) и дивился трудной службе этих великанов-домов.
Так шел я по набережной, понимая и принимая к сердцу весь труд управления водой. И сравнивал эту быстро бегущую воду весны с потоками нашего сознания, и берега реки сравнивал с делом тех, кто управляет потоками и строит берега, чтобы сделать полезным движение всего потока сознания. Какие великие дела берут на себя эти люди, думал я. Но сколько среди них есть таких, кто посягает на самую воду, на чистоту самого потока сознания. И в такой великой глубине своей предстала мне детская сказка о золотой рыбке.
- Так растите же, - говорил я береговым домам, – выше и выше. Золотая рыбка вам положила их вознести хоть до небес. Но только будьте мудры и скромны, не посягайте на свободу самой золотой рыбки.
7 Апреля. Благовещение. Солнечно, холодно и ветрено. Хотя на Благовещенье и птица не вьет гнезда, мне пришлось помочь устройству чужого гнезда: родила Т. В., и я возил ее из больницы домой. Т. В. девушка в 32 года, родила случайно от случайного военного. И как же она рада ребенку: вот счастливец-то будет Андрей.
Ночью выпал глубокий снег и утром хватил хороший мороз. Вышло на синее небо золотое солнце, и потекло с крыш, и полетела с сосулек золотая капель. Вечером придется идти слушать Шахова.
Полировал машину.
Пришла старушка из очереди. – Как живешь, бабушка? – Живу. – Хорошо? – Все болею, а умереть некогда.
Пришел военный с войны инвалидом. Определился на гражданскую службу. Жена его родила ребенка, назвали Андреем, и умерла. Отец стал его кормить из рожка. На службу идет и берет с собой Андрея. А там в это военное время рады ребенку. Только бы донести до службы, а там уже все по очереди кормят и нянчат. Так и выходили Андрея.
9 Апреля. Морозно. Снег от субботы на крышах еще не совсем растаял. Отдан первый щенок (сучка лучшая) Сергею Серг. Турову. Отставка Чагина. Привлечение меня в журнал «Колхозные ребята».
Утром рано нечто произошло, недопустимое великим постом. – Это грех. – Нет, у нас не грех. – А вообще? – Не существует «вообще» греха в самом факте: грех есть наше личное отношение к факту. В этом случае для меня нет греха: ведь я-то не для себя делала. И для тебя нет: тебе нужно было освободить из плена мысль.
Примечания
1
2 ЦДРИ - Центральный дом работников искусств.