10 Апреля. Оставшийся на северных крышах снег за день растаял. Совсем тепло. С утра солнце, к вечеру дождь. Нахожусь накануне решения взяться за Падун. Пора!
Молящиеся окружили о. Александра (Иван Воин) со своими записочками о живых и мертвых. Среди них был один с седеющей бородой и бородавкой на левой скуле. Я заметил его, и он стал мне попадаться в толпе раз, два, три... Наконец вдруг я узнал его. Такой человек уже довольно давно мне встречается, и я всегда при встрече'с ним думаю: – Вот ведь человек, какой уж он там, совсем маленький, незнакомый, ненужный никому с виду, а между тем я думаю о себе так, будто все лучи солнца мира в меня собрались и от меня расходятся. Но ведь и он точно так же чувствует свое «я». Тогда у меня бывает какой-то миг замешательства, и в этот миг я чувствую его «ты», как свое «я».
- Л., – сказал я, выходя из церкви, – помнишь, в моем дневнике описан старик нищий, в которого перешло мое «я», это мгновенное чувство другого, как себя, у меня сегодня в церкви повторилось.
- Я это знаю, – ответила Л.,- но ты-то сам, когда пришел от «я» к «ты», ты ведь в то же время оставался как-то и для себя.
- Да, конечно, я был такой же я, только в другом, так почему же некоторым и многим даже трудно представить себя сохраняющими свое личное сознание после смерти.
Шахов читал свою вещь, написанную явно под моим влиянием, и я очень злился, видя и слушая себя в обезьяньем состоянии. Разобравшись, однако, дома в этой неприязни к Шаховской вещи, я понял, что недостатки ее происходят от моих недостатков, и вся разница у меня с ним лишь в том, что я эти свои недостатки умею закрыть, как закрываются в живом организме кости и обнажаются, когда весь организм умирает. Так, слушая Шахова, я почувствовал кости своего скелета и со страхом подумал: – Может быть иным моим читателям кончики моих костей тоже видны. И очень возможно, иначе как бы мог Шахов им подражать.
Мне кажется, что главное в моих произведениях – это философия случайного и неповторимого, постигаемого удивлением. В этой философии или поэзии самому нельзя повторяться и пользоваться раз найденным, как приемом. И это понятно, п. что удивление предполагает встречу единственную и случайную. Из этого следует, что может быть я и не виновен в Шахове и очень возможно, что это он сам повторял полезно меня для себя, обезьянствуя...
Ах, вот и Митраша! Конечно, я потому и чувствую к этому «святому» неприязнь, что он тоже в отношении меня находится в обезьяньем состоянии, т. е. удивляется моим удивлением и мое случайное превращает в закон для себя. (Так вот почему, вот где тайный смысл «не укради!»: в том именно, что ты, украв у другого, становишься обезьяной. И вот тоже тайный смысл слов «собственность есть воровство»: надо понимать в этом собственность капитализирования, узаконения, унаследования.)
Но если нельзя моему случайному подражать, то можно мне создать свою школу. Конечно, можно, п. что худ. школа есть путь каждого к божественной своей сущности, но не обезьянству.
В тоске по воле. Сегодня у нас разбирают щенков. Кобелька сильного оставляю себе и даю ему имя Крузик (Робинзон Крузо). Над Москвой нависли теплые тучи. Видно уже и капает, и на больших стеклах серые следы весны. Вот наверно сильнее каплет. Вот заблестели окрайки сухих крыш. Осмотрю сейчас крыши из всех комнат, не найдется еще где-нибудь от вчерашнего клочка белого снега. Осмотрел, и на крышах нигде ничего не нашлось. Снег лежит только кое-где в затененных дворишках.
Дождь пошел. Заблестел всюду асфальт. Мечется во дворе между высокими стенами как угорелый дым из маленького домика. А что теперь делается там, где я всегда встречаю весну. Там теперь поет глухарь и столько надо почувствовать жизни в себе, чтобы ночью идти иногда выше колена в воде и, все преодолев, на рассвете в безумном восторге услышать тихое щелканье, называемое глухариной песнью.
Щенки распределены: 1) Роби - кобелек, мой. 2) Сучку дали Чагину. 3) Кобелька второго прокурору в Москве Васильеву. 4) Сучку проф. С. С. Турову. 5) Сучку психиатру Довбне.
Настя, жена Митраши, казалась такой незначительной у них дома в Хмельниках, а Митраша был герой на словах. Но когда мы его посадили стеречь дачу, то оказалось, что для себя он ничего не может делать и все ему делала Настя. Вспоминается Молочников в Новгороде, еврей, хозяин слесарной мастерской. На него работали тоже его теща и Лев Толстой, идеи которого он распространял в письмах губернаторам, министрам («дорогой брат мой...»). Сам же Молочников глядел в особое окошечко на рабочих в его мастерской и ходил чай пить в трактир «Капернаум», где вел споры на религиозные темы.
Так была спрятана жизнью «Настя» и вот теперь она впервые вышла из-за ширмы, и все увидали, какая она. Смотри, Михаил, в эту сторону, пиши об этом и будешь богат и славен.
Две птицы. Митраша (Манная каша) пробуждает во мне чувство уважения ко всем деловым людям. Митраша похож на птицу, которая вечером вылетает и кажется такой большой, но когда убьешь и возьмешь в руки, то окажется это сова, состоит из одних только перьев: у совы перья, у Митраши слова. А Никольский Н. Н. полная ему противоположность. Еще в то время, когда все жили в мечтах революции, он выбрал себе пищевой факультет Коммерческого института. Благодаря такому выбору теперь он контролирует столовые и магазины Москвы, дегустирует вино в Кремле, имеет собственный дом, сад, корову и чего-чего только нет у него. Он похож на хорошего крепко собранного крутогрудого ястреба с острым крючковатым клювом. И все он может делать, и все у него выходит, и ни у кого так не сделана кислая капуста, и в жизни я не ел таких моченых яблок, как у него.
Сравниваешь этих двух птиц – мягкую сову с ястребом и понимаешь происхождение деловой суровости людей, понимающих время, как деньги.
Все было на дню, и град, и крупа, и солнце показывалось, и опять исчезало в быстро гонимых бурей тучах, и снег валил.
Вечером пили с Чагиным водку. Я понял его совершенно: это еврей, сросшийся с русской литературой. Сейчас он в ЦК бросил мысль, что нельзя дальше ехать на «живых классиках», что надо рискнуть. Но, конечно, он говорит о риске в пределах допустимого, в существе же его живет драгоценный еврейский компромисс. После выпитого литра я спросил: – Ну, как в ближайшее время после войны, будет писателю легче? На этот вопрос он помолчал, а жена ответила: «Нет, нет!»
- Ну, а зачем это с попами так у нас возятся, вот опять Сталин принимал патриарха? – А как же, первое, государственные идеи нашего времени проникают в такие слои, куда они могут проникнуть только этим путем, церковным. Дальше идет объединение славянства, дальше борьба с Ватиканом.
Писатель – это свободный человек. Нет ничего труднее, как сделать себя свободным. Вот почему так трудно сделаться хорошим писателем.
12 Апреля. День неустойчивый. Приезжал психиатр Сергей Александр. Преображенский. Рассказ доктора о своей эвакуации вместе с заводом ЗИСа. Как рос на его глазах завод его, какие «львы» рабочие. Доктор (из поповичей) явно подкоммунивает. Но мне было жаль, что я не имел такого опыта.
13 Апреля. Утром по радио: умер Рузвельт. Что сказать? Этого он заслужил.
Сегодня за год единственный раз я утром без чаю: идем к Воину.
А зависть моя к доктору, что не с заводом эвакуировался и жил для себя, того же происхождения, как с давних времен страх, что революция обойдет меня, и я останусь ни с чем.
Мое старинное наблюдение происхождения своего греха и своей радости: чувство греха у меня бывает, когда я, сделав какое-нибудь обобщение, узнаю потом, что я из-за этого обобщения пропустил мгновение живой жизни, ускользнувшее от меня в момент обобщения. А радость бывает, наоборот, когда я, как бы сбросив с себя нечто закрывающее от меня жизнь, выхожу на волю и встречаю живое мгновение (это может быть бледно-желтый росток под водой, или прорастающая почка, и мало ли чего).
Map. Вас. стоит в церкви в состоянии постоянного засыпания – клюнет головой, оправится и перекрестится. А то бывает – и ноги отказываются, подтянется вся и начинает усиленно креститься. Глаза же мутные и бессмысленные. И все-таки эта физическая борьба за право человеческого общения с Богом достойна... молитвы: одному мысль, другому только усилие, и то, и другое, направляясь ввысь, сливается. Так и в лесу, если изнутри смотреть, каждое дерево по-своему стремится к свету, а выйти и посмотреть со стороны – это так весь лес растет.
Рузвельт умер. Берет раздумье о политике. Первый вопрос: 1) Почему Англия не согласилась с самого начала с Германией? – Не верила Германии и боялась Америки. 2) Какой план был у Америки, когда она выступила в союзе с СССР? – План был разбить Германию и так ослабить Россию, чтобы ее политику, как и английскую, подчинить своей.
Теперь Германия разбита, но Россия не ослабела, а нависла над всей Европой. Первая трещина – Греция, потом Польша, скоро Италия и т. д., везде пролетариат будет землю делить. Еще остается время Англии взять у немцев идею фашизма себе и с остатками немцев пойти на Россию. Но это только для Америки будет подрывом демократии своей. Одна же Англия с Россией не справится главным образом из-за идейной стороны дела. Так что Америка не пойдет на нас войной, оберегая свою демократию. Англия тоже не пойдет, оберегая демократию и лордов. Установится худой мир (лучше доброй ссоры).
Надо заняться анализом домашних отношений, спросит, напр.: – Вот умер А. Н. Толстой, талантливый писатель, но нелюбимый, п. что отношения его с сов. властью шиты белыми нитками: писал не от себя. – Но ведь так и каждый писатель не от себя и только глубже плывет и не видит, а Толстой эмигрант бывший, ему труднее, он виднее... Единственный пишет от себя и для себя это Эренбург. Он может, кажется, сделав из «фашиста» абстрактную цель возмездия, писать свои злобные еврейские статьи, пока вся Европа не станет коммунистической. Но шиш! Уже сегодня в «Правде» есть статья, организующая эренбургово возмездие. Не так-то все просто. И не можем мы явиться перед лицом Европы в том же виде, когда землю делили свою.
Лев Толстой внушал нам в то время, что основной труд, на котором поднимаются все иные менее значительные формы труда – это земледельческий труд, и основной человек, хранящий в себе основы нашей морали – это пахарь. Мы теперь, глядя на современного колхозника, не можем себе даже представить, как это мог Толстой выбрать себе такой идеал нравственного человека. Надо было ему взять в пример не того, кто пашет, а кто молится. Так я думал в пятницу, глядя на молящихся в церкви.
14 Апреля. Говорят о встрече еп. Вениамина (Канадского) со своей сестрой в России во время его поездки для избрания патриарха. И говорят именно, что будто бы она ему пересказала всю правду, и он теперь все знает. – Почему именно сестра его, – спросил я, – знает нашу правду? Вот вы двое – мать и дочь попробуете об одной правде нашей сказать одинаково... Так мы не знаем, а почему же должна знать ее сестра Вениамина.
– Я ему все рассказал. С тех пор я спрашиваю себя и не могу ответить себе, что именно мог он рассказать Горькому.
Этот вопрос не оставляет меня в последние дни: почему А. Н. Толстой, несомненно искренний патриот, несомненно даровитый писатель, оставил в своих сочинениях налет пошлого «подкоммунивания». Отвечаю: – П. что он желал служить, прислуживаться. – Почему же прислуживался? – Трудно было ему в его положении оставаться верным себе.
Но это не все, и вопрос остается.
Итак, говоря словами Достоевского, наша Церковь продолжает быть в параличе. А некий Синод на это отвечает: – У нас церковь всегда была в единстве с государством. А женщина? Разве не была женщина русская всегда рабой мужа, и все-таки могла она рожать детей и готовить будущее, создавшее свободу и величие женщины. Так и церковь, будучи во временном подчинении государству, почему она не может готовить своих детей к великому их будущему духовному.
15 Апреля. Сегодня рано утром, когда еще люди спали, я вышел на Якиманку в гараж, и как только вышел из дому, с неба снег пошел. Такой густой и крупный был снег, что на Якиманке один человек шел впереди меня и на асфальте сером оставил черный след. Пока я заводил машину, снег кончился, и когда выехал, солнце показалось. А потом опять, и так весь день до вечера.
На ходу сегодня мысль моя вернулась об арийском (античном) понимании мира и семитическом (внутреннем). Внутреннее постижение мира (через себя), привитое нам, славянам, отцами церкви, не придает никакого значения строительству внешнего мира (лучшей жизни, чем она есть, мы своими руками сделать не можем).
Напротив, арийское (античное) представление обращает наше внимание на природу, и это оно приводит нас к познанию законов природы, к технике, к государственному строительству, общественности и, главное, к вере наивной в то, что своими руками люди могут создать себе счастье. Христианин находится между этими двумя пониманиями с уклоном больше то в одну сторону (в античную, в католичество), то в семитическую (православие).
Это так явно, что даже и по отдельным людям видно: я, например, сравнительно с Лялей ариец, Ляля сравнительно со мной семитка. Но во мне очень остро всю жизнь с первых моментов сознания проходит борьба того и другого начала. «Личность», к которой я в конце концов пришел, оказалась Христом, и эта Личность есть гармоническое сочетание (в творчестве) внутреннего начала (Бога) с миром, воспринимаемым органами наших чувств.
Вечером состоялся домашний юбилей A. M. Коноплянцева и встреча моя с его женой Софьей Павловной. На этом вечере Ляля, кажется, была первым лицом. С. П. потихоньку меня спросила: – Вы, М. М., наконец нашли то, чего искали? И я в счастье жестоком ответил: – Нашел. Потом на улице Ляля сказала: – Софья Павловна хорошая женщина, только едва ли она тебя понимала. – Нет, к философии и поэзии она неспособна. – Так что же она находила в тебе? – Она была в чувственном состоянии. – Это бывает, но в этом-то состоянии, что она могла найти в тебе... – А как же ты? – Я другое, я не с этого начала, ты весь мой, а как она? – А может быть и женщина чувственная начинает, как мы с тобой, под влиянием каких-нибудь чар: ты знаешь, я такой живой рассказчик. Вспомни Отелло, ужасен видом, взял Дездемону своими рассказами. А соловей – серенькая птичка, вспомни нашего соловья на Ботике.
Слышал по радио образцовое выступление какого-то учителя перед школьниками, учитель начал: – Ребята, война кончается.
Да, это теперь все чувствуют. Ехал по Москве, и радость была разлита на лицах людей. Как апрельский свет на зданиях. Молоденькая девушка милиционерша стояла на посту, улыбаясь, и напевала. Я дал ей сигнал. Она вздрогнула, спохватилась и, увидав меня, указала мне своим жезлом путь. Но она это сделала с испугу: ехать еще было невозможно. Я ей улыбнулся, она растерялась.
Да, вот поет девушка на посту, улыбается мыслям своим апрельской улыбкой. И сколько их! И сколько они детей опять народят с одобрения апрельского света и майских цветов. И все страдание будет предано забвению. Ах, ты сопротивляешься, ты ворчишь. Ну, тогда посмотри на землю, пока она не покрылась новой зеленью: вся она лежит серо-желтая, покрытая гниющими листьями, сломанными старыми былинками, навозом и грязью. И выбирай себе участь: оставаться удобрением или самому расти вверх, поднимаясь к солнцу. Вот в этом колебании, в этой борьбе ухода в себя, в болезнь свою, в дух свой, в страданье и радость нового роста пришел на землю с особенной улыбкой Христос. – Пойми это чувство и сам улыбнись!
Мне это пришло в голову, помню, именно в то время как я глядел на улыбающуюся и поющую милиционершу. И подумав об улыбке Христа, я дал ей сигнал. И она испугалась. Тогда, заметив, что в растерянности она сделала неверный жест, я тихонечко подъехал к ней и улыбнулся той улыбкой. И она, смущенная, как самарянка, ответила мне улыбкой, спрашивая глазами: – Кто ты? И я, сочувствуя ей, понимая ее, как зеленую травинку, выходящую на свет из желтого весеннего хлама, говорил ей мысленно: – Я послал вас жать то, над чем вы не трудились. Другие трудились, а вы вошли в труд их.
Да, да! Эти апрельские лучи и улыбки именно и зовут жнецов войти в труд сеявших. В этом вся тайна жизни и тайна причастия: причащаясь, мы вовсе не обрекаем себя на страдание, напротив, мы, не сеявшие, входим в труд их, сеятелей.
Так что война кончается, и самая современная теперь тема жизни – это как войти в труд их, кто сеял, для чего мысленно собрать всех сеявших и понять их.
16 Апреля. Апрель приходит с утренниками, а часто и дневными легкими морозцами и снегопадом. Мы ждем начала теплых дней, чтобы поехать в Усолье за вещами.
Есть слова, которые, сцепляясь одно с другим и повторяясь, ведут как тропинка внутрь себя самого...
17 Апреля. с заключением, что наше правительство настаивает.
Так смерть Рузвельта и этот отказ соединяются, и радость конца войны омрачается. Но говорят, новая война будет скоро, только никак не теперь.
Был у тещи новый психиатр Довбня, внушал ей – ничего не бояться, сказал нам, что она «ушла в болезнь». Я подумал об этом бегстве в болезнь, что и все мы так живем, теща в болезнь, я сейчас – в машину, в охоту, кто-то в политику, кто-то... и так все во что-то уходят. Только дети живут всегда здесь.
Как это можно смотреть на выразительные, старые, высокие деревья и не увидеть в них жизнь всего человека, каким он смотрится из-за нашей спины в тихие заводи ручьев, рек и озер.
18 Апреля. Солнце с морозом, как и раньше, но к вечеру стало мягче. Как потеплеет, так и поедем в Переславль. После ухода Чагина почувствовал приближение денежной нужды и необходимость писать или что-то делать, чтобы из нее выйти. Это значит, что я возвращаюсь к своему привычному состоянию здоровой борьбы за жизнь, прерванную войной (жизнь «на лимите»).
В Сов. Союзе каждый служащий и рабочий находятся под угрозой замены другим. При этом нет никакого спасения в том, что ты сделался единственным и незаменимым. Напротив, «Единственный» в этом случае вступает в борьбу с каким-то принципом высшим, Неличным, и, как правило, «Единственный» заменяется. И очень часто на место незаменимого работника ставится совершенный дурак, ничего не понимающий в деле, который, наделав вреда, прогоняется тоже и заменяется в конце концов средним работником. Так все общество перемалывается в аморфную среду, как зерна кофея в ручной мельнице переделываются в кофе. Благодаря этому процессу вырастает диктаторская власть огромной силы, п. что, конечно, всякая незаменимая личность на сколько-то ослабляет центр власти. Нам остается осознать необходимость (необходимость нельзя обойти) положения и через это стать свободным в силу диалектического понимания свободы (личности), как осознанной необходимости.
Между прочим в конкретной действительности русский человек давным-давно таким образом преодолевал свое рабство. Так и церковь воспитывает у нас православных христиан, так и раба жена рождала великих людей. Вот против этого обхода необходимости становится Америка, ее капитализм против нашего социализма, острие на острие. И если ты, чувствуя свою независимость, хочешь спасти ее, то будь мудр как змий и ни в коем случае не соблазняйся заманкой Америки, роскошными общественными молитвами ее президента.
Вот у нас отняли единственного близкого самим писателям работника, отличного издателя Чагина и заменили его дураком. Наивный человек из Америки спросит: – Почему же вы, писатели, не заявите купно о нарушении условий вашей работы? – П. что, – отвечу я, – боюсь: высуну нос, а мне по носу. И так думает каждый «Незаменимый» и предоставляет дело на усмотрение Председателя Союза и секретаря, которые действуют согласно внешней политике наверно правильно.
Детские рассказы: 1) Ворона и грач, 2) Мухомор и боровик, 3) Соня и Боря, Блудово болото, Весенняя клюква (пейзаж).
В гараже под Каменным мостом в ожидании инженера развернул лежащий у него на столе том сочинений Ленина и вдруг понял Ленина как писателя: слово было для него только как средство общения в деле. Так гуси летят, редким криком помогая направлению полета всего каравана. Так рабочий запевает Дубинушку, чтобы всем разом «ухнуть». Этого и Маяковский хотел, не знаю только уж, чего у него вышло. И этого именно ждут от нас вожди, но у нас ничего не выходит. И нам даже кажется иногда, наше положение похоже на положение золотой рыбки, получившей приказание служить старухе.
19 Апреля. День простоял как все эти дни еще холодный, но по дыму – что он начал клониться с запада, по клочкам перистых облаков – можно ждать перемену. Решаю в ближайшие дни ехать в Переславль.
Может быть так: он влюбился, и ей это приятно, и она его полюбила. И он ее полюбил за то, что она его полюбила, и она страстно и глубоко стала любить его за то, что он так сильно ее любит. И так они жили, сильней и сильней любя друг друга, готовые один ради другого и хранить свою жизнь, и если понадобится для другого, от своей жизни совсем отказаться. Чудесная любовь, и если вспомнить, как началось, то ведь было так, что она его полюбила только за то, что он полюбил: это было эгоистическое чувство – любовь для себя, и точно так и он от физической влюбленности перешел к духовной любви только потому, что она его полюбила, и у него тоже вначале была любовь для себя. Теперь же, глядя на них, никто бы не подумал, что и их любовь друг к другу произошла тоже от любви к себе самому.
Ляля на это мне сказала: – Господь с тобой, Миша! Да разве все любящие для себя любят? Пусть даже начинается для себя у каждого, но от каждой большой любви что-то выходит, что-то рождается: дети, книги, картины. А в нашем случае ведь нам только война помешала.
20 Апреля. Солнце роскошно показывается утром, и вскоре все небо затягивается серыми сплошными облаками. И это серое небо, и ветер с запада – думалось – вот перемена, но нет никакой перемены, и мороз остается на весь день и ночь. Мороз весной – это ясная радость, я не помню долгих серых морозов, а в нынешнем апреле таких морозов и снежных дней уже теперь наберется с полмесяца.
Удалось задержаться еще на один день, значит, на один день ближе к теплу. Постараемся выехать завтра и прямо в Хмельники.
В Германии мы и союзники похожи на два крыла невода: мы около Дрездена, они – в Лейпциге, вот-вот, сблизившись, вытащим на берег карпа.
– Это второе НКВД, – сказал мне вчера шофер. Но ничем не лучше сказал и Чагин: – Церковь очень полезна, с помощью ее можно привлекать государству к себе совершенно неуловимую иначе часть населения.
Это, конечно, очень наивно, очень!
Филер, распахнувшись, вчера мне сказал: – Мне 37 лет, я, прочтя весь рабфак, вчера сдал экзамен за десятилетку, был в Германии и вообще хватил культурки.
(О границе духовного и физического материнства.) М. Алексеевна.
22 Апреля. Вчера днем было совсем хорошо, тихо, тепло, и мы твердо установили на сегодня день отъезда дней на пять в Усолье и Хмельники.
6 утра. Белье на веревке сильно колышется, рвется, взлетает и падает – ветер с юго-востока и заметно переходит влево с запада к востоку.
В рассказе «Весенняя клюква» описать компас (для детей) как упрямую стрелку (гордость Бори).
С нами едет в Пушкино Нина, придет ровно в 9 утра. – Если не приду, – сказала она, – то, значит, со мной что-нибудь случилось. – Что же с вами случиться может? – Могу, например, попасть под трамвай. Намек на выход из трудного положения.
Какой сволочью представляется человек, чувствующий в такое-то время радость жизни. А между тем этот человек существует, и он же первый есть аз. И никогда в жизни я не чувствовал такой неприязни к падающим и кающимся. Пожалуй, даже теснящие в очередь к жизни подлецы не так противно активны теперь, как нытики.
Помни сегодня каждый час, каждую минуту завет: «во всякое время и о всякой вещи».
23 Апреля. Утро в Усолье.
Встреча с деревьями. Дереву долго тянуться к солнцу, сто лет и больше, человеку не дождаться, пока оно вырастет. По крику ворона узнал любимое место.
Часов в 11 вышли пешком в Хмельники. Обрадовались Митраше? – Не очень. Разговор о картошке: смешанная. – А отбирать? – спросил Митраша. – Чужими руками, – ответила Настя. И правда, это черный труд у земли, рабский и требовательный к другому работнику, именно он порождает абсолютный закон. (Трудовая теория жизни.)
Птичья литургия (см. записи «Солнечно-морозное утро»).
24 Апреля. Серое утро: пять рядом скворцов на березе и шестой их гость. Как только я вышел из дома, все пять остались сидеть, а гость улетел к своим.
Серое утро, а все мороз: лужи мелкие на рыжем лугу побелели. (Никто этого не знает: ветер целую неделю юго-западный, а холодно.) Обедня ранняя на Семине.
Сегодня 24-е, но ночью после полуночи явились тучи и остановили силу мороза. Успели замерзнуть только самые тонкие лужицы на рыжих лугах. Солнце вышло из-за туч к 10 утра, и наконец-то запели дрозды, вечные спутники летающих вечером над лесом вальдшнепов.
Вода, скатываясь со льда, наращивала на пологие берега тонкие лужицы, и они по ночам замерзали, и озеро ширилось. Кое-где на этом береговом льду торчали лохматые кочки, и на них охотно садились вороны. А чайки садились прямо на лед и отражались в нем, как в голубом зеркале.
Чайки, раздраженные отсутствием воды, летая над голубым льдом, кричали резко. Тетерев-токовик, как дьякон, твердил свою ектенью. Селезень, с высоты узнав в береговом болотце свободную воду, скосил крылом и плюхнулся.
Ольха еще не цветет. Помнишь то утро, когда лед-тощак с треском падал в ручей?
Вдруг журавли закричали, и даже мороз по коже подрал от радости.
Сидят на березах перелетные птицы, не поют, не клюют, а так все сели толстые на березы, и сидят, греясь в лучах.
- За глухарями? – Нет. – Рыбу колоть? – Нет. – А может быть послушать скворцов? – Не скворцов, а зябликов.
- Все, что я здесь получила, – сказала Ляля, – это... При этих словах с подвала раздался голос: – Война кончилась! Я бросился на голос. – Кто говорит, что война кончилась? – Солдат приходил, говорит, всю ночь по радио передавали – кончилась война.
Ляля продолжает: – Все, что я здесь получила, это воздух и молоко.
- Ну, а вот это узнала, что война кончилась? – Ну, это еще вопрос, – может быть и не кончилась.
На тяге: в лесу еще много снега, а на песчаных холмах по дорогам летит пыль. В лучах солнца идешь – жарко, в тени холодно. Я выбрал себе в лесу около Новоселок хорошее место. Вдоль низкого моста стеной стоял рослый осинник с редкими елками, против осинника холм, покрытый орешником, с высоко торчащими в нем сухостойными соснами. Я стоял на верху холма, чтобы видеть далеко вокруг вальдшнепов. Рано появился на небе бледный месяц, и все яснел и яснел, пока солнце спускалось. Когда солнце село, вдруг стала холодом дышать еще мерзлая земля. И сразу по чувству пришло, что в такой ветер вальдшнеп не прилетит. Но певчие дрозды тихонько пели до темноты.
Ночевали у Настасьи Максимовны Фокиной в школе. Пока я ходил в лес, Ляля развивала мысль о веке амазонок. В ответ на эти речи Н. М. сказала, что и она, старуха, со взрослыми сыновьями и дочерьми, когда спала с нее забота о семье и остались только заботы о школе, почувствовала, будто гора с плеч свалилась. Впрочем, когда я ей сказал по Энгельгарду («Письма из деревни»), что в тех деревнях, где женщины берут верх, там всюду плохое общественное хозяйство. – Правда, – ответила Н. М., – женщина всюду собственница.
Радио в школе не оказалось, но пришла почтальонша и опровергла слух о конце войны: слух этот, сказала она, пошел от одной-единственнои женщины и наполнил сразу всю округу. Новость верная одна: наши войска вошли в Берлин.
Ночью думал о деревенской женщине, что она, чуть погуляв, бывает, поглощена материнством так, что жизнь «для себя» у нее остается навсегда сокровищем, зарытым в земле. И если случится «любовь», то это значит «сокровище» пущено в ход. И тогда-то вот раскрывается вся женщина в ее возможностях, начиная от бешеной страсти, кончая духовным материнством, в котором мужчина со своим семенем поглощается и наступает... вот тут-то и рождается Новый завет, несущий в глубине своей будущее господство женщины (новый матриархат).
Еще слух пришел о том, что в угоду Америке празднование 1 мая переносится на Пасху.
40 мучеников.
Ни одной ночи без мороза, и днем каждый горячий светлый луч сопровождается морозными тенями. Если только чуть движется вода – не замерзла ночью, а мелкие лужи все превращаются в лед.
В Терибреве. Вас. Алекс, рассказывал, как они на дому собираются молиться Богу, и так будут говеть и Пасху встретят, как надо. Вместе с тем он с гордостью сказал, что сын его назначен в Ярославле комиссаром безопасности. Так счастливо слилось поколение старое и новое, история государства и церкви.
В Усолье я проверил все следы пережитого, от пенья зябликов до ямок, в которых закопаны были вещи от немцев, и все это пережитое привел в оправдание.
Когда слушаешь великую симфонию в концерте, то, сознавая величие, бывает, ловишь мысль свою, грызущую какой-нибудь мелкий вздор, – и устыдишься. Но теперь, когда вокруг меня совершается это великое весеннее действие природы, мысль, пойманная на мелком деле, только радует. Я больше не стыжусь ее, п. что в наличии ее содержится моя уверенность в том, что все существа живые вокруг – птицы, звери, насекомые, все стихии, земля, свет, вода, воздух исполняют великую симфонию.
их узнать до тех пор, пока не раздался особый струнный крик черных воронов, как они кричали на этом месте и тот раз...
Тетерева где-то в лесу варят и варят себе кашу, а деревенский петух, как топором вырубает...
Вспомнил, что Ляля к утру хорошо уснула, и мне теперь хорошо... забота о друге – забота о себе.
Встретил Ивана Кузьмича, отчаянный политик-контра, и, думая о победе, говорит: – Кто мог поверить!
Нашел три белые кочки на Лялиной тропе, от них свернул в лес и нашел корень, под которым были зарыты тещины ложки. Как все заросло!
25 Апреля. Утром рано вернулись от Фокиных и разбирались в семейных отношениях Митраши. Ляля возмущалась, как часто с ней бывает, не разобравшись, что М. балует любимую дочь Клавдию. Но он доказал, что он ее не балует, а создает ей возможность заниматься уроками. Мало того: он доказал, что действительно воспитывает свою семью.
Были у Аграф. Дмитр., ели блины из крахмальной муки (избыток картофеля превращают в муку и едят вместо хлеба). Ее приятная невестка Ксения.
Как земля берет в плен женщину, обращая ее в рабу будущего, так и мужчину завлекает техника, превращая его в раба настоящего. В технике есть своя завлекающая сила, как и в земле.
На Семине-озере (25 апреля): обтаивая под лучами солнца, лед своей собственной водой обмывался и так промытый, прозрачный принимал свет небесный и голубел. А вода скатывалась по льду к берегу, разливалась по земле, ночью замерзало, и так озеро все росло и росло каждый день.
После обеда заволокло все небо, стало тепло, хорошо, вот-вот дождь пойдет. Но к вечеру наверху посветлело, и дождик не пошел. Вечерняя заря была теплая и такая тихая, такая охотнику прекрасная. Мы вечером стояли на тяге возле Семина, видел вальдшнепа, со всех сторон утки звали селезней, и много их летело, и все шваркали. Это была первая теплая заря.
26 Апреля. Утро пришло серое, теплое – вот-вот дождь, но наверху появился подсвет, и так остановилось. – Началось тепло, – сказал лесник, – вчера в лесу был пар. Встретился Сергей Петрович из матросов. О его жизни рассказывали, как он с матерью своей (баба-Яга) заели жену. Вот жена и ушла (ей присудили 1 удой, а два Сергею с матерью), и эта замученная женщина на одном удое стала скоро здоровая и сильная, а Сергей опустился. И когда это стало всем очевидно, жена пожалела Сергея, вернулась и стала госпожой в доме (одна голова не бедна, а бедна так одна). И свекрови сказала: – Ты лежи на печке, ешь, а в мое хозяйство не мешайся.
- Ты не смотри, – сказал я Ляле, – что они ссорятся. Ты смотри на деревню, будто все в ней родные, будто одна семья, и в семье не без уродов, и всякая семья живет особенной жизнью борьбы составляющих ее единиц. – Но тогда и на каждого отдельного человека можно смотреть, как на движущий элемент Всего человека.
жизнь Митраша. Сергей Петров тогда был еще матросом Балтфлота и приехал в родные Хмельники, когда Митраша проповедовал под влиянием чтения Евангелия Слово как причину всей жизни духовного человека. И однажды, встретив на опушке леса Сергея, стал ему об этом горячо говорить: – Сережа, – говорил он... – Нет, – отвечал Сергей, – все эти слова, о которых ты говоришь, висят на нашей шее, все эти писатели... – Господь с тобой, и Толстой, и все висят?
- Я тогда был глуп, – сказал теперь тот же самый Сергей, и опустив голову, как будто внимательно разглядывая травинку, сказал: – Теперь я понял: кроме всего, как нам говорят, электричества, радио и всего прочего, еще что-то есть. – Митраша, – сказали мы дома, – твой старый враг Сергей признался нам, что в то время он был глуп и что кроме всего, чем люди себя показывают, еще что-то есть. – Это он к людям неизвестным ему и высшим: пришел, сказал и ушел. Но он лукавый, и про себя высшего закона никогда не признает. – Нет? Зачем же ты тратил жизнь, убеждая его?
Сколько мучился Варгунин, открывая школу за школой для неграмотных мужиков, сколько труда сам лично положил он, преподавая им географию, но пришло время, вышла большая волна, и все без школы в России научились географии.
Вечер вышел теплый и тяга, как ее рисуют: правда, так много рисовали такие вечера, что все вспоминаешь картинки. Вальдшнепы тянули, но не очень. Я менял места, и когда переходил к лучшему, вальдшнеп пролетал над покинутым местом. Мысленки мои тоже переменялись, и проходили, как облака. И я знал по себе, что такие мысленки перебегают, когда отдаешь все внимание чему-то большому. Так бывает, когда вскроется река и лед пройдет, то по голубой живой новой воде там и тут проплываются небольшие грязные льдинки.
И в облаках тоже, если внимательно смотреть на них, складываются разные человеческие лица, иногда прямо узнаешь даже их. Но лица эти настолько быстро расплываются и меняются, что никогда не останавливаешься на них по серьезному: все это игра, забава, обман. Но когда внимаешь растениям в их росте, животным в их движении, то кажется, будто весь собранный человек, Весь человек из-за своей спины поглядел и отразился во всем, и ты видишь Всего человека во всей природе, как в зеркале.
Солнечное, залитое, безморозное апрельское утро. Сережки на ольхе и орешнике растут, но далеко еще не пылят. В Бармазовских лесах местами так много снегу, что как зимой, но эти снега питают многочисленные полевые ручейки. Вода бежит, журчит, поют зяблики.
Вчера приходит Альтер-эго Митраши Егор Евдокимович. Принес Правду, узнали из нее о войне в Берлине. Л., конечно, произнесла в беседе с ним слово Бог, Митраша был против этих слов, п. что эти слова вызывали приверженцев деревенского кулачества (так и сложилось у нас: люди верующие и не смеющие произносить имя Божие, сектанты, толстовцы).
В избе городскому человеку жить нельзя: каждую минуту всякий может войти, все на глазах, вся деревня против неизвестного человека есть коллектив безопасности.
- И знаешь, Митраша, – сказал я, – в городе человеческая особь обеспечена, как таковая: и святой, и бандит, и вождь беспризорников обеспечены возможностью тайны своего бытия. Это ни хорошо, ни плохо: это индивидуализм. А в деревне обеспечивается жизнь коллектива. Теперь все нравственные основы такого коллектива рухнули, каждый стал думать по-своему, как в городе. Но внешние приемы слежки за индивидуумом остались прежние. Вот почему и старики больше не сидят на завалинках в ожидании беседы с прохожим, и вот почему бывший матрос Балтфлота Сергей приходит и уходит из своего дома задами.
28 Апреля. Дождь. Отъезд. Дождик только набрызгал. И потом вырос такой теплый солнечный день, каких мы еще не видали в апреле. Везде в болотных лужах показалась зеленая травка. На Переславском озере хорошие забереги. За Ботиком наш путь пересек летящий селезень. Его преследовала ворона. Спасаясь от вороны, селезень бросился в придорожные кусты, а ворона села поодаль. Я вышел из машины с ружьем, ворона улетела, и селезень, на значительном расстоянии услышав меня, взлетел. Но я стрельнул через кусты, и он упал. Через несколько минут после этого, обсуждая подробности войны вороны с селезнем, мы засели в яму. Проходил грузовик, управляемый женщиной, они помочь нам не захотели и не умели. Обдумав положение, я поднял машину на домкрат, выстелил под колесами камнями и отлично выбрался. По пути узнал от офицера, что войска наши соединились с союзниками на Эльбе.
Вечером читал газету у себя на Лаврушинском и вот что показалось для себя главным. Я почувствовал, что речь Молотова, произнесенная в Сан-Франциско, означает для нас освобождение от плена в том смысле, что плен этот скоро покажется для всех нас необходимым. Во время чтения речи вспомнил из детства, как во время убийства Александра II няня с кем-то шепталась и слышались ужасные слова: теперь скоро пойдут на господ мужики с топорами.
Так и Молотов на конференции тоже погрозился: смотрите, мол, действуйте сейчас, а не как в Лиге Наций, а то и на вас придут мужики с топорами. Выразительны тоже были в этой речи слова о том, что Советы спасли цивилизацию.
знаем же, что истинная цивилизация, т. е. культура, т. е. связь между людьми, между собой и между поколениями заключается в душах, а не в предметах. Второе, мы знаем, что цивилизация порождена капитализмом и что именно эта цивилизация породила войну), однако, внимание к творчеству личности как таковой есть совершенно реальная величина американской культуры, так нужная нам и тоже так же социализм как общественный корректив личных устремлений есть тоже величина реальная. Недаром же Стетинниус назвал конференцию компромиссом. Как бы хотелось, чтобы этот начавшийся порядок всасывания нами личного начала жизни и ими нашего социализма привел к единству управления хозяйства всего человечества.
29 Апреля. В природе совершается торжество. Москва готовится к празднику рабочего мая: многие ходят радостные. Физическое чувство радости несмотря ни на что. И мы себе, втайне тоже радуясь так же, как все, находим лазейку к духу: такая смена быстрая людских положений и жизней (Муссолини казнен!) открывает нам явно, что человеческая личная жизнь есть момент в жизни Всечеловека, и Весьчеловек – это не я и не ты, идущий по улице, и не ты, едущий в трамвае. Это Ты, Господи, наполняющий Собою весь мир.
Любой простак, идущий навстречу, если остановить его и заговорить, так, чтобы он не боялся признаться, скажет тебе в конце концов, как бы складывая оружие: – Да, что-то есть. Мы это слышали в Хмельниках от бывшего матроса, когда-то оравшего: нет ничего, не верю ни во что, и в воздух не верю.
Теперь он говорит: – Я тогда ничего не понимал, был дурак.
переживания хоронят душу в человеке: дай Бог хоть под конец жизни из-под них выбраться. Он уверял меня, что мои писания для него были источником живой воды, что скоро придет время – я буду полным голосом говорить. Ведь мы же за это воюем. После этого смущенного оптимиста подошел пессимист Шильдкред: – Я в молодости, когда юноши стремятся, был не оптимистом, а теперь к старости, нет... и сейчас не могу со всеми радоваться.
Вечером, вычистив машину, поехал с Лялей в гараж и после зашел к Ивану Воину. Прекрасно выслушал «Се жених». После службы Ляля высказала свое глубокое чувство о совершенной и действенной красоте церковного богослужения. Я же был еще во власти той великой божественной службы в лесу и не мог ей вполне сочувствовать. Я сказал: да, но эта красота не действующая, как нам хочется. Она мало считается с современностью. Я плохо сказал: хотел я сказать, что Отцы церкви ушли в себя, вот как наша теща ушла в болезнь свою и не может чувствовать в добре нас здоровых и работающих радостно. Так и церковь ушла в страдания, в мученичество, и только одних мучеников выводит к радости. Между тем все жить хотят. Это сейчас так ясно видно. Вот видно по лицам людей на улицах: сколько бы ни было страдающих на войне и от войны, жизнь продолжается. Вон где-то даже и запели, дурачки. И вся современность скоро запоет от радости жизни. Или вот эти силы новые, бездушные, сколотившие в эту войну в единство физическое все человечество, уничтожившее пространство, надо же и эти силы сделать силами церкви. И надо всю землю и солнце, и птиц, и зверей тоже расставить в каких-то отношениях с церковью, как церковных птиц, церковных животных. И вот это было бы чудом, т. е. действием веры в чувственном мире.
Начинаю понимать, что Ленин шел путем правды, т. е. не в болезнь уходил, а в дело. И правда его была в том, что он жил не в себя, т. е. в дух, а сжимал дух свой в себе для других (ближних), как сжимали и отцы церкви страданьем дух свой для Бога. Ленин делал то, чего требовало время: он был со-временным, т. е. как человек правды боролся со временем настоящим за будущее. Правда в том, что человек борется с настоящим временем за будущее. Что он преодолевает настоящее время в себе, как болезнь, и выходит за пределы болезни.
«красавицы», и вот уж как она его треплет и треплет. Она приняла нашего селезня и хочет на него позвать нас и Игнатьевых. На лестнице она болтала о Кавказе, что долго там жила и лошадей любила. – Вот бы вам выбрать какого-нибудь наездника с кинжалом, – сказал я. – Были и с кинжалом, всякие были. Мы решили, что Чагин, как коммунист, спас ее когда-то и теперь сделался счастливым обладателем красавицы. Все понятно.
Ближайшее. Сейчас идти в ВАРЗ, сговориться с Пшеничным, завтра ехать на охоту. После того дать знать Никольскому.
Петя вернулся из Германии с лисицами и отправился в Мурманск, обещал к празднику 1 мая вернуться.
Я вышел на Ордынку и возле ремесленного училища встретил расположенного мне человека, которого не узнаю, но делаю вид, что узнаю. И в сущности совсем неизвестному радостно жму руку при встрече. Он спросил меня вплотную, как я понимаю ближайшее будущее после войны. Я ответил ему: – В Америке цель – обеспечить личность человека как можно больше, и это у них называется свободой. Им этот шаткий путь пока удается. Но с нашей точки зрения там, в этом движении личности не хватает несколько общественного корректива. У нас, напротив, общественный корректив совсем поглощает личность. Дальнейший путь наш будет, вероятно, в собирании в себе личного начала. Да разве не видите вы и теперь, что каждый поставлен в положение борца за себя, борца, которому никто не поможет, если он сам за себя не постоит. Этим самозакреплением начался наш «американизм». И наверно обратно – в Америке благотворно претворяется наш коллективизм.
- Но из-за чего же мир воевал? – Ну, это вам известно, если подумаете. Мы воевали за единство управления мировым хозяйством всего человека.
У Никольского: рассказ о св. колодце. (Как Нептун купался, когда монах уходил.)
1 Мая. Из всех первомайских дней бытия советского такого дня не помню, и лучше не может быть.
Рано приготовился и привел машину. В 10 утра едем на дачу, Л. с М. В. сеять что-то, мы с Никольским на тягу к Пете.
Никольский рассказал, что когда я жил на даче в Жа-бынском монастыре близ Белева, у меня была собака Нептун, а у него Марс. Против моей дачи был святой колодец, вроде силоамской купели, закрытый забором из горбылей. Богомольцы купались в прудике. У дверей вход стерег монах. Случалось, монах оставлял пост, и Нептун, пользуясь случаем, купался в св. колодце. И до того Нептун приладился к этому купанью, что однажды, когда Никольский пришел с Марсом, большим его другом, [Нептун] сумел ему дать понять, что монах ушел, и повел Марса, и оба друга вместе искупались в св. колодце.
безбожником.
В молодости по себе людей чувствуешь и веришь не думая, что и все так и что люди не каждый сам по себе, а все вместе, как лес. И в лесу точно так же, пока зеленые листья, каждое дерево сливается с лесом, и все лес и лес. А осень приходит – и как горе у людей разделяет каждое дерево по-особому. И вот когда начинается старость: когда по себе уже не решаешься думать о всех, и у каждого дерева, оказывается, есть своя судьба. Осенью в лесу я как в зеркале вижу себя и в этой тяжелой капле, сбивающей желтый лист, узнаю слезу человеческую, и, чувствуя еще всех людей как лес в весеннем уборе, сквозь свои слезы не могу больше, как бывало, соединять свою радость со всею и по своему горю судить о горе всех. Я один стою как на опушке облетающая береза, и нисколько не тешит меня, что мои облетающие листики пойдут в питание и на пользу цветов будущей весны.
Был на тяге с Никольским в Зверосовхозе. Тянули не плохо, но очень было сухо. Катастрофически сухо, и только перед самой темнотой пахнуло весенней свежестью.
Никольский рассказывал свою жизнь с женою, у которой болезнь «психоз отношений». По его рассказам, жена его Евдокия Терентьевна поздновато вышла замуж и оттого полюбила его как ребенка, и стала распоряжаться им, как своей собственностью, измучила ревностью (вот где надо искать корни собственности – в материнстве).
2 Мая. Ночевал у Ии (Петя привез песцов из Германии и повез их в Мурманск). Со мной был Никольский (такая морда, что боюсь на него смотреть). В природе катастрофическая сушь. Вечером в Москве много стреляли, один раз я подозревал, что взяли Берлин. Но, сосчитав залпы до 20, решил, что нет, не Берлин, мало для Берлина.
3 Мая. «Гитлер жив» и в собирании фашистов после этой легенды. А то взять N. – и какая разница между черносотенцем и фашистом, и мало ли их таких у нас, а сколько в Англии.
Кончится война, займусь лошадьми, и не ездить буду, а развивать сознание их. А то ведь заездили бедных лошадей, ездят, а между тем самим же седокам от этого хуже. Надо лошадей овсом кормить...
Вечер у Чагина (Ливанов Борис Ник., арт. Худ театра, жена его).
Статья для «Лит. газеты» «Простое слово».
Почему так трудно сказать что-нибудь мне, старому русскому писателю, от обрадованного сердца. Вот вижу по тропе, вьющейся в гору поднимается старушка, за ней идет учитель, директор семилетки. Учитель останавливается и что-то ей говорит. Старушка, услыхав слова учителя, повертывается в сторону церкви и крестится. И так по всему необъятному нашему отечеству молнией несутся простые два слова: Берлин взят. Такие простые два слова, так просто их повторять, но как трудно мне, старому русскому писателю, из всей глубины своей жизни получить соответствующее личное отношение к этим двум словам.
– и все. А я, писатель, как я могу поднять всю свою большую трудную жизнь и найти в своих словах соответствие двум словам, определяющим борьбу двух великих народов.
Простите, друзья, не в силах я кстати найти свое слово, я буду искать, но признать его таким, чтобы оно было так же просто, как движение руки старушки, отвечающее движению ее сердца... Умаляюсь перед великими событиями, не могу обычными словами умных людей или изысканными словами художников слова... Я умаляюсь.
4 Мая. Катценяммер после Чагина. Рассказ Пети о его поездке в Германию, как ему пришлось расправляться с немцами и с девушками, его сомнения в германской правде (за которую, если извне смотреть, они умирают) из-за того, что этой правдой держится лишь молодежь. Его объяснение нашей победы тем, что мы делаем лучшее оружие, что мы по природе умней: Туполев. Что вообще, «природа науку одолевает».
5 Мая. (Великая Суббота.)
Дня три уже по утрам немного хмурится и наконец сегодня с утра благодетельный моросливый теплый дождь. Вчера послал в Лит. Газету «Берлин взят», думаю, что не напечатают. Пишу рассказ для детей на конкурс.
в тарелки на стене. Еще как весь поезд стрелял с хода по лысухе на озере. И убили (глупость!).
Еще как в его бригаду попала проститутка, как она боролась за себя, бежала и вернулась. Как вообще на фронте боятся женщин, разлагающих дисциплину (Кармен). Нигде как на войне так не заметно, что вода это стихия женщины (мать жизни, из океана вся жизнь, измены, коварство, красота, буря и лунный свет). Муж вышел из огня, жена из воды.
Нигилист: – На все способен, о всем смекает, на все плюет и все побеждает (русский народ).
Раз наши взяли, а у нас нет ничего, так значит и у них там, где мы думаем, есть настоящая ненашинская жизнь, тоже нет ничего.
К вечеру вся улица в направлении к церкви была усеяна людьми с узелками: в узелках была пасха и куличи, и шли они все прикладываться к плащанице и освящать куличи.
– тоже самоубийство, да и настроение Блока перед концом. – Вот у Ляли, – ответил я, – бывает такое восторженное сжатие в душе, когда в смерти свет видит или какое-то отверстие из темного мира страданий. Так и поэзия, если ей совершенно отдаться, уводит.
6 Мая. – Не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне (Иоанн, 17,9).
К полночи суточный холодный дождик перешел в самый теплый и такой тонкий, что восковая свечка в руке не гасла. Мы были около церкви Ивана Воина в тесной толпе, выходящей далеко за церковную ограду по улице. Из боковой двери над головами валил пар дыхания стоявших в церкви. Вот бы иностранцу посмотреть, как молятся русские и чему радуются! Когда из церкви послышалось «Христос Воскресе!» и весь народ подхватил – это была радость! И какой тоже порядок! Даже далеко от церкви на улице, откуда ничего не видно и не слышно, женщина старая, прикрывая от ветра свой огонек ладонями, останавливала девушек болтающих строгим окриком: – Вы куда пришли!
Нет, не только одним холодным расчетом была создана победа: корни победы надо искать здесь, в этой радости сомкнутых дыханий. Знаю, что не Христос вел людей на войну, и радости от войны никому не было, но опять-таки не один расчет и внешний порядок определяли победу. И когда теперь всякий простолюдин, введенный собеседником в раздумье о жизни, говорит: – Нет, что-то есть! – это «нет» он обращает к безбожникам и к себе самому, не веровавшему в победу. А это «что-то» есть Бог, определяющий как вот в этой заутрене свою внутреннюю организацию, свободный порядок, и вот это «что-то» (Бог) есть! Так наступает время, когда наше «нет» сменяется «есть». С нами Бог! А это «что-то» в отношениях иногда очень сурового командира с солдатами, «что-то» прячется в этих внешних отношениях. Помню, лейтенант Коля: – Я потому лейтенант, что знаю, куда веду солдата и как его надо вести, а ежели сам он знает больше меня, и я только зовусь лейтенантом, то что из этого?
То же самое «что-то» определяет и работу на заводах и в колхозах.
7 Мая. «Литературке» («Простое слово. Берлин взят») не пошла и тем сказано, что пока в литературе все точно по-старому. И потому бросаю всякие попытки писать на современные темы и отдаюсь детской литературе «Мужичок в мешочке» или «Весенняя клюква», или «Сладкая клюква».
Апрель простоял весь солнечно-морозный и создал необычайно сухую весну. Цикл этих дней закончился праздником первого мая. После того начались серые влажные дни с суточными моросливыми дождями. Сейчас в Москве быстро распускаются деревья под теплыми моросливыми дождями.
8 Мая. Эти дни моросливые. Вчера под дождем путешествовал к Никольскому. Чеховский молебен, о. Михаил, рожденный в 1864 году. С ним поющая тонким голосом баба. Сам Никольский, орденоносец. И ни малейшего религиозного чувства.
Помню пасхальную ночь эту. И ветер-то поддувает, и моросит дождь. И как колышется огонек тоненькой свечи! Но все горит, и кровь человеческая просвечивает через ладонь. И вот этот огонек – это я... Так себя чувствую, так понимаю.
Так и чувствовал, что после войны придет новая тревога. И она пришла: началось это с подавления Греции, теперь пришла Аргентина, и третье, это, что дунули на мой огонек («Простое слово»). И говорят, что учителям приказали усилить антирелигиозную пропаганду.
«Байкал» надо закончить на словах «то шумел возрожденный Байкал». А то великое возрождение Байкала снижается человеческим слишком личным чувством. Я бы еще мог изменить два-три слова, напр., «становилось каким-то волшебством». И больше ничего! Не знаю, или Вы так богаты, или я такой бедный человек: не присылают мне таких хороших вещей. И по правде сказать, я не знаю, кто из наших писателей сейчас мог бы написать с таким тонким мастерством о природе, как написано «Байкал». («У окна» – это не название.) Мне бы хотелось прочитать еще что-нибудь Ваше, чтобы судить мне о Вашем таланте и мастерстве.
9 Мая. День победы и всенародного торжества. Все мои неясные мысли о связи живых и мертвых, поэтические предчувствия, все, все это, чем мучится душа, разрешается в двух словах: «Христос Воскрес!» Всем, чем ты мучаешься, Михаил, этим и раньше мучились люди и разрешили твои вопросы: «Христос Воскрес!»
На радости я привел машину и повез своих в Пушкино. По мере того, как всенародная радость больше и больше накоплялась в воздухе, Ляля больше мрачнела и злилась. На даче она принялась свеклу сажать, и на слова мои: вот бы чайку попить, ответила: – Хочется что-нибудь сделать, а тут носись с тобой. После она мне говорила о том, что ее возмущает народная радость, что надо плакать, а не радоваться. – Нет, – возражал я, – хороший человек, услыхав о конце войны, непременно должен радоваться: ведь миллионы жен, отцов, сестер сейчас радуются безумно тому, что их близкие теперь останутся в живых.
- А кто же подумает о мертвых?
- Мы же потом и о мертвых подумаем. Ты представь себе отца, у которого двое сыновей, один недавно погиб на войне. Отец в тревоге ждет каждый день, что придет известие о гибели второго сына. И вот приходит известие, что война кончилась и некому больше убивать его сына. Его сын останется жив. Тогда отец, конечно, забудет о мертвом на какое-то время и душа его будет заполнена целиком радостью о живом. Так вот и мы теперь ликуем о живых. И я не верю в то, что кто в этот день, ссылаясь на мертвых, не хочет радоваться о живых – что такой человек ближе к Богу.
сидеть на месте, бросился к нам, но увидел только уезжающую нашу машину.
Так я высунул язык Ляле. И мне так больно-больно, что я могу ей высунуть язык. Но я это чувство знаю: в праздник и меня всегда раньше охватывала тоска, и я долго носился с этим чувством... право тосковать, когда все радуются жизни. На самом деле, как теперь понимаю, это чувство не высокого достоинства.
10 Мая. Инженер Овчинников удивился, когда я сказал, что не был на Красной площади, а ездил в лес. – Не понимаю, – сказал он. – Как же вы не понимаете, – ответил я, – мне хочется быть одному, думать про себя и встречать удивленных людей, а не толпу. Мне хочется встретить друзей, а не орать затверженное вместе с толпой. – Не понимаю! – повторил он твердо, как убежденный, воспитанный комсомолец-общественник.
Борис Дмитриевич приходил и рассказывал нам, что последние дни он ежедневно писал сыну на фронт, чтобы он, может быть, в эти свои последние дни каждый день имел связь с отцом. И когда узнал, что кончилась война и сын останется жив, он бросился бежать к людям и разделять с ними свою радость. Ек. Як., жена его, однако, заплакала. – Что ты, – спросил он. – Да что Дима (убитый сын) не с нами. – Вот видишь, – вставила Ляля, – заплакала женщина о мертвом сыне, а не обрадовалась. – Нет, – ответил я, – она сначала обрадовалась, и до того обрадовалась о живом, что и покойника вспомнила, и заплакала о покойном от радости о живом. – Было время, – сказал я Бор. Дмитр., – поэт говорил: «И так, вспоминая милых умерших, мы плыли дальше, втайне радуясь сердцем, что сами остались в живых». – Вот видишь, – ввернула Ляля, – поэт говорит: «втайне», а у нас явно радуются за себя и втайне за умерших. Я не хочу таких праздников. – Они и не такие, – ответил я, – в «Одиссее» таких событий не бывало, как наша война. Наше время до того сдавило всех нас, что будь с нами Гомер, он теперь бы так написал: И так, на короткое время забыв об умерших, мы все вместе орали от радости о том, что сами остались в живых.
Ночью меня оставила радость о конце войны, и я представил себя на кладбище русской литературы среди могил и живых претендентов на имя в историю нашего Союза писателей. Ведь ни одного человека, к кому бы я мог теперь пойти, поговорить, как с товарищем! Каждый из них думает только о себе и каждый пробивает свой собственный путь.
А впрочем, Бог с ними, понемногу и они оправятся и выйдут из темных нор, куда их загнали. Умирая, ведь каждый отрывается от всех и остается как один-единственный и таким единственным отдается в руки Б. Наивные люди это понимают только при смерти, а мы несколько раньше, с нас больше спрашивается.
На Пасхе после дождя в Св. ночь пришли холодные дни, как было в апреле, и сегодня утром все замерзло.
12 Мая. В природе ясно, в душе густой туман. М. б. это оттого, что обрадованные концом войны, после этого короткого праздника мы теперь снова входим в будни. Главное, людей-то не видишь, ведь все те же, откуда же взяться чему-нибудь новому, хорошему.
Русские цари были заняты завоеваниями, расширением границ русской земли. Им некогда было думать о самом человеке. Русская литература взяла на себя это дело: напоминать о человеке. И через это стала великой литературой. Русский писатель русской истории царского времени – это заступник за униженных и оскорбленных. В советское время заботу о человеке официально взяло на себя государство, и писатель сделался чиновником особого комиссариата «сталинской заботы о человеке», именуемого Союзом писателей. (К вопросу о выступлении моем на предстоящем пленуме ССП.)
Жизнь человеческая переполнена историческими событиями, но в жизни личной человека эти события проходят, не оставляя раздумья в душе. Проходя, не связываясь: прошло, и прошло. И как будто свое личное внимание в жизни отнято, и жизнь человеку навязана так же, как навязываются переходящие картины в кинематографе.
В этом вопросе свободы писателя надо вспомнить о свободе верования. Явно, что церковь давно пережила нынешнее положение писателей, но в рабстве своем она сохраняет Христа. Так что и писатель сейчас должен забыть о былой свободе своей и действовать мудро в условиях рабства. Итак, молчи, Михаил, и не болтай вообще, если не имеешь конкретного материала.
14 Мая.
- Ты, милый мой, сам хорошенько подумай, как это можно с государственной точки зрения допустить свободу от семейных обязанностей, в то время как государство так нуждается в том самом послушании, которому учит только семья. Как же ты не поймешь, друг мой, что вот хотя бы наши дворы, наполненные хулиганами-мальчишками, что эти хулиганы являются продуктами разложения семьи, и в то же время ты целый год носишься с повестью об оправдании измены жены. Ты, Михаил, не писатель, а дикобраз ужасный, опомнись, замкни свою тайну в несгораемый шкаф.