Пришвин М. М. Дневники. 1946-1947 /Подготовка текста Я. З. Гришиной, Л. А. Рязановой; статья, коммент. Я. З. Гришиной; указат. имен – В. А. Устинов. – М.: Новый хронограф, 2013. – 968 с.
1946
1 Января. Погода очень мягкая, с метелицей, как вчера. Я начал рано выходить, сегодня грипп возобновился, валяюсь весь день. Лева был с визитом, говорил, что у него и мать, и теща, и племянница, и так, всем народом, встречал Новый год. Петя поздравил из Эстонии.
Панферов звонил, что «Мирскую чашу» готовит к печати.
2 Января. Грипп дал мне возможность перечитать Некрасова: «Кому на Руси жить хорошо».
Вот было же время, когда поэты шли впереди революции, и в свете их творчества наши политики являются просто дельцами. В этой поэме вся русская революция 1917 года. По этой поэме теперь можно видеть, насколько же подготовлено было сознание народа, прежде чем в борьбу вступили дельцы-большевики.
Удинцев вчера сказал по поводу наступающего цензурного облегчения:
– Но писателей-то совсем нет.
– А маршалов, – ответил я, – вспомните: Ворошилов, Буденный, Тимошенко – какие это маршалы! Но пришла война – пришли маршалы.
Так будет и с литературой: начнется истинно мирное строительство, откроется внимание к жизни народа, явятся писатели. Писатели тоже как грибы растут при подходящей погоде, но грибы нельзя выдумать, а писателей сколько угодно. Дай только тему с оплатой труда – и их явится сколько угодно. И кто даже совсем неспособен к такому труду – выучатся и будут писать.
Панферов вчера сказал, что перелом в литературной политике уже совершился:
– Вот я беру «Октябрь» на себя, и мне дали без оговорок: мне гарантировали свободу от чиновников.
Приятно было слушать, но кто же это Панферов-то сам, почему его личный успех у властей является успехом русской литературы? Панферов наивный дикарь, но он русский и, кажется, дерзкий. Возможно, что его успех явится и началом нашего, тем более что он печатает «Мирскую чашу».
Собачки, конечно, не могут между собой разговаривать человеческими словами, но как-то все-таки разговаривают. Для простоты можно принять, что они нашими словами говорят, а то невозможно никак рассказывать.
Хорошо на воздухе: тихо, нехолодно, снежинки нехотя летают, светленько от свежего снега, но выходить на воздух боюсь.
Был Константин Сергеевич Родионов, свидетель старинной Лялиной жизни. (У него есть в Рогачеве писатель-охотник, ему можно отдать в натаску Жульку. Еще у него есть в Москве брат, тоже охотник, он же сказал о Кузнецове с НИЛа, инженер, охотник, адрес записал.)
Он высказал хорошую мысль о том, что отношения с людьми есть труд, а не удовольствие только, как думают иные «потребители» таких отношений.
Узнал, что Елизавета Влад. Трубецкая умерла в тюрьме в Талдоме, что Гриша в лагере, а другой сын (Андрей или Владимир) вернулся с фронта героем, в орденах. Таким образом, род Трубецких продолжается. Разгром семьи произошел из-за того, что какому-то знатному грузину, вроде Енукидзе, вздумалось поухаживать за княжной Голицыной, племянницей Трубецкого. Легкомысленный «князь» воспользовался этим и отвез Гришу при содействии Енукидзе в Париж. Гриша сильно болел астмой. В Париже Гришу на руках носили, души не чаяли, и астма прошла. Но «князь» опять поехал в Париж и легкомысленно сманил Гришу домой, Гриша и домой не доехал, как понял, в какую ловушку попал он.
и этот Родионов – дьякон, конечно, а Удинцев даже дьячок, хотя оба превосходные люди.
В новогодней статье Тихонов пишет о «темах», ожидающих писателей: какая-то ярмарка невест – это темы, а писатель – жених, как в старой Москве, приезжает на ярмарку и выбирает. Между тем невесту еще кое-как, имея в виду «род», можно как-нибудь выбрать, но отношение писателя к теме еще более интимное, чем жениха к невесте. Это никак не родовое или групповое, а только личное отношение. Невеста может и не нравиться, если она богата: стерпится – слюбится Но тема писателю должна нравиться, и выбрать ее он может только сам. Между тем, выводя темы на ярмарки, вы, добрейший Тихонов, тем самым привлекаете спекулянтов, которым выгодно заниматься этими темами.
Лучшее в моих отношениях к Ляле – это никогда не изменяющее мне чувство ее высоты, не поддающееся измерению и вычислению. Вчера, когда Родионов вспоминал старое, и я Лялю в нем ясно себе представил, то как бывает в горах – все хочешь и как хочешь увидеть какую-нибудь прославленную вершину, вроде Адыл-Су, и все облака, тучи, туман, и вдруг как-нибудь нечаянно глянул в ту сторону, и она вся бело-серебряная стоит на фоне синего неба.
Так я и Лялю вчера видел, и снова предстало в непонятной сложности ее падение. Я вполне понимаю, что весь Олег вырос из нее и что она тем самым считает его своим дитем, как мать. Но ведь это до какой-то поры дитё, а дальше оно перерастает материнские чувства, оно становится выше, как Сам Бог выше Богоматери. Вот тут-то, с той высоты на бедную мать и повеяло холодом. И этот-то холод и был причиной, повергнувшей Лялю в бедствие...
Ее падение было ответом на его «аскетизм» (как отчуждение без оправдания): это был грех на грех. Кончилось бы это тем, что он бы сделался не монахом, а писателем и Ляля была бы ему такой же чудесной женой-другом, как мне.
Эти два очень русских человека: Родионов и М.1 разговаривали по душам. Р. демонстрировал свое «не простить» в отношении к церкви, но большевикам простил – за победу: немцев ненавидит, как русский.
– Эти воскресшие русские, – ответил М., – меня занимают, вы не один.
– Но мне кажется, что любовь к родине является тут не сама по себе, а как повод «простить»: явно же, наконец, что большевики победили, и это все делается у них «как надо», так надо же как-нибудь чем-нибудь оправдать свое «простить». Вот и явилось это: я – русский.
– А что тут хорошего? Если я, русский, явлюсь как творческая личность, например Тютчев, то чем хуже немец Бетховен или Шиллер? Если же я русский в смысле представителя масс, то в этом смысле нет народности хуже русской, потому что нет мерзости, на какую бы не способен был русский человек. Единственная его сила – это что под огромным давлением он может сплоченно действовать... Но это сила не нравственного порядка. Что вы можете на это ответить?
Я отвечаю: – Люблю русских.
Из Некрасова «Кому на Руси...»:
– Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в ней тьма тем.
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая и ясная,
В связи с этим думал о Маяковском, что вся его искореженная поэзия направлена против самой попытки спеть такую песенку: тут что-то и от падшего ангела, и от народного революционера Некрасова, и от демона, и даже от Ленина, обрекавшего на жертву «личную жизнь». Если же сама личность идет в жертвенную печь, то где же и родиться такой песенке, веселой и ясной?
3 Января. Мой бестемпературный грипп продолжается. Читал в эмигрантском журнале «Встречи» среди всего очень скучного и жалкого хороший очерк Александра Гефтера «Кило сахара». Это – русскими глазами французский быт во время войны. Так вот надо бы попробовать написать из русского быта для американских глаз.
Психологическое объяснение происхождения машины заключается, по-видимому, в том, что, работая, человек все время стремится к тому, чтобы ему легче, удобней работать и в идеале даже совсем освободиться от труда. Машина начинается счастливой придумкой: человек что-то придумал и стал через это хозяином, а работать стала машина за него сама (автомат); если в состав рабочего механизма входит и человек, то он работает тоже автоматически.
Отсюда возникает вопрос моральный большой важности: если хозяин машины, взявший на себя инициативу труда, получил через машину свободу, то другой через это автоматизировался и стал человеком-роботом. Так вот есть ли человеку от машины прибыль в свободе? На это, по всей вероятности, ответят, что нет: человеческое Хочется через машину убывает. Но при помощи машины создается много больше, чем руками, и это – создавать больше – необходимо, т. к. людей становится больше и их потребности возрастают.
Таким образом, рост автоматически движется в сторону человеческого Надо, но никак не Хочется. И это ничуть не иллюзия, что кустарный человек был свободней машинного и потому именно, что тягость труда нес на себе, а не перекидывал на другого.
Все это известно, конечно, но замалчивается и не переменяется только потому, что каждый мнит себя более умным и способным свалить с себя бремя труда на более глупого и менее образованного. Евреи этот принцип машинного века поняли лучше других и, смекнув, всем народом стали рождать и воспитывать людей, способных уклоняться от бремени физического и автоматического труда.
Но вот пришел социализм...
Автоматизм еще больше сказался в отношении идей: появился в полном смысле слова образованный дурак. специальностью которого является повторение сказанного авторитетными людьми.
4 Января. Грипп продолжается, и все та же сиротская погода. Заказали статью для «Красноармейца».
Смутно как в тумане вижу: сидят вокруг стола женщины и вытягивают из белых тряпок нитки, что-то еще с ними делают и, в конце концов, получаются туго перевязанные пучки. Эти пучки, называемые корпия2, и назначены для раненых. Мне было тогда всего три года, и это была турецкая война 1876.
Вот сколько я живу, сколько сознаю и сколько лет связываю в своей личности.
<3ачеркнуто: – это не одно только «счастье», в этом счастье есть и своя личная заслуга. Говорится же неплохо: «дуракам счастье!» А «дураки» – это те, кому годы проходят как с гуся вода. А кто мало-мальски сознает и пытается связать проходящие годы – тому... >
Не выходит.
Другое начало.
И вот эти пучки корпии почти 70 лет тому назад – единственное воспоминание из моей жизни, связывающее время нашей нынешней войны с героическими народными войнами прежних времен.
Мне было всего три года, но я хорошо помню, что серьезное глубокое настроение этих женщин и даже самое слово «корпия» во мне вызывают теперь представление о какой-то большой нравственной связи женщин в тылу и воинов на поле битвы.
Вот это первое мое гражданское детское впечатление было единственное, в котором гармонично связываются все элементы, составляющие понятие отечества и родины: тут и природа, и народ, и правители, и личность – все вместе в единстве, как рассказывали нам наши отцы, как описывал Л. Толстой в своей книге «Война и мир».
<Приписка на полях: Корпия! какое прекрасное слово моего детства. Увы! оно было единственным>
Мне было 8 лет, когда был убит царь Александр II... мнения хороших людей, какие казались мне близки, вроде как бы одобряли это убийство...
С тех пор еще разделились] в моем сознании понятия родины и патриотизма: родина,мне казалось, – это все хорошее, что было когда-то, a [le patriotisme]3 – это вывезено из Франции к нам на затычку.
Доброе старое вино стало уксусом.
И так время шло, и всякая война, свидетелем которой я был, мне теперь представляется как звенья, входящие в огромную цепь великой русской гражданской войны.
Перед каждым старым человеком, сохраняющим полное сознание, стоит задача или вернее лежит на нем тяжкое бремя оправдать свои годы ответом на вопрос: – Для чего ты жил на земле?
Вот почему и гнется старый человек, а не только по тому одному, что ноги становятся слабее.
Со стороны-то легко ответить на вопрос, для чего ты жил, старый человек. Ответ простой: – Для того, чтобы связать время человеческим смыслом.
Так просто, а вот поди-ка свяжи...
Но я попробую связать.
Мне было три года от роду, когда я получил свое первое гражданское впечатление, которое мне предстоит почти через 70 лет сейчас связать с последней победой Красной Армии над немцами.
Это было в 1876 году. Я помню, сижу за большим столом и вокруг стола под висячей лампой...
5 Позвали доктора лечить грипп. И как только побывала у меня какая-то глупая женщина, не успели даже лекарства принести, грипп сам прошел.
Набросал статью для «Красной Армии».
Прочитал впервые чудесную вещь Гофмана «Золотой горшок».
Читаю взасос Маяковского. Считаю, что поэзия – не главное в его поэмах. Главное то, о чем я пишу каждый день, чтобы день пришпилить к бумаге. Сколько пишу, и нет ничего: день отрывается и возвращается в прошлое. А Маяковский свои дни пришпилил к бумаге. Потомки будут ругаться и будут, может быть, плеваться, но дело сделано, день пришпилен. И это пришитое есть правда, которой, оказалось, служил Маяковский. Наверно, за правду-то он и погиб.
6 Января. Завтра в 12 дня заседание о толстовском наследстве: работа над русской сказкой. Председатель комиссии Шолохов, члены А. Платонов (друг Шолохова), фольклорист Нечаев и я. Шолохов назначен председателем, как коммунист.
7 Января. Рождество.
Устроили елку при семи свечах. Позвали Власовых и Яковлевых. Говорили о том, что Гитлеру оставалось пять минут до победы и что будто бы он уже сказал (это Леоновым вывезено из Нюрнберга): «Бог мне простит за Лондон и Москву». И тут вдруг все провалилось (есть о чем подумать!). Еще говорили о евреях, что у нас на них теперь везде нажим (чем между прочим и объясняется мой успех у Потемкина и в «Детгизе», успех за счет Маршака).
Кононов обещает мне отдать том сказок из Толстовского наследства.
Массовое вознаграждение писателей, в том числе и меня, медалью «За трудовую доблесть».
8 Января. На фоне массовости (русских в Союзе писателей не больше 1/3, даже 1/4) вспомнились резко те, которым не дали.
Меня рядом с Ценским посадили в Президиум, и это устроил наверно торжествующий Панферов (и журнал получил и выбирается в Вятке). Еще сидели со мной Соболев и Асеев.
Раздавал награды усердный молодой человек, коммунист Краснопресненского района. Он тряс усердно руки писателей, чем важнее писатель, тем усердней. А когда подходил пожилой с костыликом, вроде Григорьева, то молодой человек сбрасывался с возвышения и бежал навстречу. – Видишь, – сказал я Ляле, – как народ наш почитает писателей. – Это трогательно, – ответила она, – лет через 30 это даст хорошие плоды.
Не знаю, какие это даст плоды. Самая характерная черта условий нашей литературной деятельности, это что слову вменяется народом и партией прямо же и самое дело, что у нас слово и дело одно, а не разделяется, как в «культурных» странах промежутком «подумал»: сказал, подумал и сделал. Это, с одной стороны, и хорошо – это серьезно, а с другой – и скучно: со словом нельзя пошутить, поиграть (живо помню время, когда кончился фельетон). Слово сейчас подчинено правде.
9 Января. «Жизель». Маленькая белая сучка...
Наша домработница вчера, в самом начале месяца, потеряла все наши хлебные карточки и сама ходит как ни в чем ни бывало. Это меня так расстроило, что просто смотреть не могу на Марию Васильевну.
Одно утешение в такие бедственные дни – это моя собака английский сеттер Жизель, или попросту Жулька. Ей теперь восемь месяцев и это уже собака, большая лохматая, в рубашке голубовато-серебристого цвета (блю-бельтон). Погляжу на нее, поглажу, дам чего-нибудь, поиграю и обыкновенно все горе как рукой снимет. Но в этот раз встреча с Жулькой не помогла. Главное, плохо и это злило меня, что я ей, Марье Васильевне, тысячу раз говорил не таскать зря с собой карточки, брать их только если за хлебом идешь. Вот это упрямое непослушание точило, точило меня, и теперь я просто глядеть не мог в сторону М. В.
Жульку я в это утро не заметил, а прямо подошел к часам, чтобы их завести. И слышу, за мною скрипнула половица. Ну, думаю, это она – мой враг! Какая нахалка, думаю, ведь и в ус не дует, ей хоть бы что. Подходит к окну, останавливаясь любуется с высоты шестого этажа на утреннюю Москву.
Завожу часы нарочно долго, чтобы вышла М. В., ушла, а то, боюсь, при встрече не выдержу.
Часы заведены. Она стоит у окна и не уходит.
Какая нахалка!
У меня закипает душа, но я удерживаюсь и начинаю заводить будильник.
После будильника больше терпеть не могу и, натянув туго вожжи, сдерживая себя, как коня трензелем, говорю чужим металлическим голосом: – Марья Васильевна, на вашем месте я бы не в состоянии был любоваться Москвой из окна.
И повернувшись к ней лицом, смело в упор глянул.
И что же я увидел! Представьте себе огромное окно, под ним радиатор, а на половину радиатора от пола возвышается сундук с барахлом, а на сундуке не Map. Вас., а Жулька, поставив на него задние лапы, передние же положила на подоконник, а носом своим мокрым водит по стеклу.
Знаете утреннюю Москву, когда внизу скребут, изредка переговариваясь дворники, а вверху галки проснулись и тысячами все перекликались весело, здороваясь друг с другом, летают вперед и назад, завертывают с шумом, исчезают сразу все и вдруг все опять сразу появляются. Вот Жулька и следит за ними, и носом водит по стеклу, и мокрый след на стекле тут же застывает, и карта настоящая географическая выходит: вот узнал: вышла Аляска, вот Скандинавский полуостров, Австралия.
Галка летит, Жулька пишет, куда галка – туда нос.
Встало над Москвой прекрасное солнечное утро, и я совсем даже и забыл, что Map. Вас. потеряла хлебные карточки.
10 Января. О казенном антисемитизме сказали, что такого не существует, но есть среди крупных партийцев антисемиты, каким был, например, Щербаков, а теперь Потемкин. Вот когда такой высокий вождь неловко выскажется против евреев, внизу везде побежит антисемитизм. В таком соотношении находятся Потемкин и Кононов, и отсюда кампания против Маршака.
На вопрос о выборах мне сказали так: известно, что земельная рента происходила из разности естественного плодородия разных земель. Такая точно разность существует и в личностях, и вот эта разность между умнейшим и глупейшим, превращаясь, как рента, в обезличенное состояние, и является силой общественности вновь олицетворяемой захватчиком власти. Истинный демократизм и состоит именно: 1) в процессе отчуждения полезного качества от личности, 2) в создании органов управления этими обезличенными качествами в пользу пролетариата.
Советские выборы и есть процесс олицетворения обезличенных качеств и состоят из двух процедур: 1) назначение кандидата партией, 2) оформление кандидатов на выборах.
На вопрос мой, для чего же нужно такое оформление, похожее на какой-то спектакль, мне ответили:
1) это нужно для показа другим странам;
3) это вызывается необходимостью, вытекающей из программы партии. Это есть практический выход и лучший, потому что в партию-то идут самые активные люди, а из партии активнейшие назначаются к выборам.
NB. Не забыть, как ребята (после охоты) указали в темноте дорогу и сказали, что эта дорога ведет к их члену Верховного совета, который им делает много всякого добра. Вспомнить тоже Поликарпова, что он берет на себя всю тягость управления Союзом, что при Поликарпове самим писателям легче: пиши себе всласть, в то же время в этом сваливании с себя общественных обязанностей какое-то падение, вроде падения личности крестьянина, когда поняв, наконец, преимущества городской жизни, бросает землю и переходит в рабочие.
11 Января. N. сказал: научились выпрямлять энергию атомов, но человек ведь тоже атом общества. Так почему бы и человека не выпрямить, чтобы он не вращался только вокруг себя?
12 Января. Если сознание человека отделить от себя, чтобы энергия этого сознания выпрямилась и была полезна всем, и сам человек, источник этой энергии, забыл бы себя, то божество бы исчезло из состояния человека, и он превратился бы в такую же стихию, как огонь, вода и все другое, и мир остался бы без субъекта. И коммунисты правы, отрицая всякое божество, потому что божество предполагает субъекта.
На самом деле все не так страшно, потому что у коммунизма нет философии и все их понятия заимствованы из философии для практических целей политики.
Марии Алекс, я очень наивно сказал о своем браке: – Вы знаете, что сходясь с женщиной, я тем самым сходился с церковью, я пришел в церковь, как к женщине, и там и тут был брак. И если вот этот брак противопоставить церковному, который связал ее с нелюбимым мужем, то который же брак истинный: этот, живой, или тот, мертвый?
Это было наивно, потому что каждый самовольник...
13 Января. Продолжается оттепель, льет с крыш. После рассвета, однако, лужи подернулись льдом. Зима вышла определенно сиротская. Приехал Петя из Ревеля. Вчера нашел профилакторий. Собираемся в Узкое. Готовлю сборник «Мирская чаша».
То, что думал вчера о браке ночью, понял: эту борьбу правил установления с правом личности на свободу в любви (правила борются с правом) я понял как борьбу за единство в любви.
«Язычеством» называли, в конце концов, и языческую свободу – это утверждение полигамии (свобода мужская оплодотворять женщин сколько хочется). Вот с этим чисто животным петушиным свойством человека и борется христианская церковь, утверждая единство Божие и в этом «естественном» человеческом влечении.
Значит, можно сделать такое заключение о борьбе в браке Надо (правил церковных) с Надо (правил свободного человека): в том случае человек может освободить себя от церковного обета, если в новом своем чувстве он стремится к еще большему единству, чем раньше: раньше его «женили» по правилам, теперь он женится сам по праву. Впрочем, и церковь допускает развод, руководствуясь именно этими мотивами.
Для человека нет ничего нового в природе: в своей собственной душе он может найти все формы природы: и небо и землю и солнце свое и тьму свою, и поющих птиц, и лягушек – все, все! Но природа не может ответить тем же человеку, сказать ему: ты весь содержишься во мне. Душа человеческая, или вернее не душа, а какой-то основной атом души, вокруг которого вращаются все остальные природные атомы, не содержится в природе, и это есть сам человек.
В Нюрнберге сейчас происходит суд над преступлением против этого самого человека. Так нам об этом говорят, по крайней мере, так мы должны понимать. Нам не хватает одного: какого-то свидетельства современного божественной сущности человека («самого человека») в оправдание засвидетельствованной войной дьявольской сущности просто человека в этом его «новом язычестве».
Почему мы все не чувствуем притока радости в удовлетворении правдой суда над преступниками против самого существа человека? Не радость слетает к нам, а наползает, как необходимость, осторожность. Например, трудно понять, почему «гитлеризм» не разбирается у нас в журналах философски, со всех сторон, спокойно и убедительно. Мы думаем, это потому, что наша частная «философия» вообще боится общей философии. Не говорят, потому что нужно новое слово какой-то личности, дерзающей выйти за пределы «диамата». Но такая личность не появляется. И может быть, политически выгодней сейчас вообще помолчать.
Мы вспомнили сейчас слова Калинина о себе, он подчеркивал эгоистические личные мотивы в своем продвижении и как бы необходимость их, особую правду. – Он не один так говорит, – сказала Ляля, – я часто это слышу от большевиков, не человечностью аргументируют, а личными интересами. Что это? – А это, – ответил я, – исстари ведется у марксистов против народников. Если сослаться на человечность, то этим самым вооружаешь противника: ты дал каплю человечности, а народник выльет на твою голову ушат слов. Если же выставить ego, то это будет как камень для упора ног. Упираясь в этот камень, можно выставить против «человечности» мораль классового материализма и пр.
Рождение Нат. Арк.: 70 лет.
Хватил мороз. Отвел машину на профилактику. Вечером у нас елка: Ия с Сережей, Лева, Галина с детьми, все Удинцевы и Родионов. Елка была настоящая, как у людей. Пахнуло семьей. Ляля совсем молодец!
15 Января. Мороз. Два раза ездил на станцию за машиной и не привез: сменили кольца, перетянули подшипники – и не могли завести.
16 Января. Праздник отмороженной ноги, 6-я годовщина (с 1940 г.).
Мороз. Это было в воскресенье у Баранцевич. Одна женщина (докторша) рассказала, что сегодня утром шла в районе Новодевичьего монастыря и слышит звон колоколов. Она подумала, не чудится ли ей. Шла женщина, спросила ее, слышит ли.
– Нет, – отвечает та, – ничего не слышу.
– Извините, – говорит, – значит это у меня в ушах звон.
– Звон? – говорит. – А вот сейчас будто и я слышу. И только вымолвила, слушают вместе и опять ничего.
– Ну, так решили, – это нам почудилось.
А в понедельник Борис. Д-ча спрашивают: – Слышали новость? Звон разрешили.
17 Января. Мороз сломило. Проклятый грипп сидит в носу и дыхании, и голова слаба, не берет на подъемах. Пишу «Голос шофера-любителя».
Начитался «Британского союзника». Газета в тайном плане содержит задачу выявления в русских условиях существа благородной британской личности. Читая, приятно отдохнуть от нашей неумной пропаганды себя самих и самохвальбы.
Но и так подумаешь: – А может быть, в этом отказе от официального признания личного начала таится бессознательная охрана этой творческой энергии?
Так я понимаю, что самое существенное в государственной деятельности – это сделать все сущее полезным для всех, а чтобы достигнуть этого, нужна рационализация с последующей механизацией.
Так, например, если государство интересуется лесом, то прежде всего со стороны запаса топлива, потом регулировки климата, здоровья и т. д. Лес сам по себе не интересует государство. Точно так же и личность человека получает от государства оценку своих полезных свойств (стахановец, орденоносец и т. п.). Но личность как таковая непроницаема для государства и автономна.
Вот тут-то, в этой точке и начинается разделение государства и церкви, как собора личностей, и в этой же самой точке образуется и сотрудничество государства и церкви. С этой точки зрения понятны и современные споры между церковниками тихоновского толка и сергианского: тихоновцы говорят об автономии личного начала, сергианцы о сотрудничестве духовного собора личностей с трудовым коллективом государства.
Грипп не дал мне вчера с Лялей сходить ко всенощной (чтобы отметить шестую годовщину нашей встречи). Вспоминая теперь, не могу не надивиться случайности этой встречи: до того ведь было в ее душе и моей все капризно и сложно.
Только теперь понимаю, что Ляля до меня никого не любила в том смысле, что, отдаваясь, никому не отдалась, и даже своему Олегу, потому что он был монах. Чтобы самой отдаться, Ляле нужно было, чтобы ей кто-нибудь совершенно отдался. Олег этого не мог в силу склада своего духа.
Вот именно это-то самое и понудило ее попробовать самой отдаться кому-нибудь. Вот она это и пробовала, и отталкивалась, потому что она встречала естественное мужское насилие и не могла в нем забыться. Впервые она (в 40 лет!) только со мной не почувствовала насилия: я ей совсем отдавался, и за то она совсем отдалась мне. Тут я ей был не как мужчина, а как ребенок, и она могла перешагнуть со мной от непорочности девы-невесты к святости женщины-матери.
Часто я думаю, что избран я был совсем даже, может быть, не за высокие качества свои, за поэзию, за что-нибудь такое, а за простоту свою и чистоту свою самую наивную, как у своей матери: я слушал ее, как ребенок, и это пробудило в ней женщину-мать. Я же слушал ее потому, что она все понимала. И отчего-то единственно с ней я совсем не чувствовал границы между чувственностью физической и тем душевным любовным пониманием. Никакого «свинства» не было в наших отношениях.
18 Января. Третий раз возобновляется грипп.
Много свидетельств тому, что дожил до почетной старости (слава и здоровье).
Плохо спится по ночам. Чтобы заснуть, хожу по аллеям, дорожкам и границам-валам нашего и соседнего имений, которых теперь нет на свете.
Заниматься самому машиной – это исходит из тех же мотивов, какие побуждали Толстого заниматься пахотой.
19 Января. Грипп. Сижу дома. Написал «Голос шофера» (вспомнил газетную работу).
20 Января. Грипп. Лежу весь день. Читаю Серову: «Байкал» под «Колобок».
21 Января. На окнах сильный мороз. Должен приехать Шевцов от «Вечерки» за статьей «Шофер».
N. сказал: социализм – это общественный строй, в котором каждый гражданин является добровольным сторожем души другого.
Пришел еврей с клеем по фарфору Михаил Климентович Тимофеев, инженер, но клеит чашки за 5000 р. в месяц, и все родные и друзья клеят фарфор. Весь фарфор мой склеил за то только, что я Пришвин, которого не читал, но слышал от сыновей, ныне убитых на войне. И денег не взял.
22 Января. К. говорил: чтобы немца понять, надо понять его Pflicht4 – Вы расстреливали детей? – Да, расстреливал. – Собственной рукой? – Да, первых – чтобы подать пример. – А у вас есть свои дети? – Есть. – Как же вы могли? – Я как член партии выполнял дело расовой теории, показывая пример мужества, это мой Pflicht.
И еще рассказ о немцах под Можайском: губные гармошки, шоколад, добрый старый немец-солдат выпил и пляшет. Дружба, идиллия. На другой день этот же старик устанавливает провода, чтобы сжечь дом и всю деревню, и всем отвечает добродушно: «Приказ, приказ!»
Итак, за что же их судят? Только за послушание, т. е. за то, что он, добрый человек, послушался приказа воли, ныне объявленной злою. Но если бы с атомной бомбой Гитлеру удалось поспеть раньше Америки, то воля Америки была бы названа злой, и тот же немец получил бы награду за расстрел детей. Значит, суд – это есть суд человеческий, как продолжение той же силы войны: суд как торжество победителя. Немцы сделали все для победы, но победа вышла на другой стороне. Немцы слишком много взяли на себя в деле победы. Но можно и так понимать, как понимал автор «Илиады»: люди дрались, а боги им помогали.
23 Января. Грипп медленно проходит. Вызываю доктора и буду просить воздуха.
Немцы выразились в этой войне в погроме евреев, американцы молитвой Рузвельта, русские... чем русские? Нам самим этого не видно, потому что нам трудно, не до того.
Вчера Ляля была у Поликарпова за путевками в Узкое. Обещает дать через две недели.
Отправил в «Вечерку» «Голос шофера».
Огнев – это редкостный у нас тип консерватора, ему вообще дорого то, что устойчиво, и потому он идет вперед, не спуская глаз с прошлого (задом наперед). Огромное же большинство, можно сказать все, идут у нас, не оглядываясь на прошлое.
24 Января. Доктор требует еще две недели домашнего заключения и после на месяц в Узкое.
Значит, 24 + 2 недели = 7 февраля; скажем, 10 + 1 мес. = 10 марта. До отъезда 1) Подать о домике. 2) Поговорить с божеств, плотником. 3) Совет Сахалина о «Победе» и починка крыла. 4) Вопрос о резине.
Я написал Ольге Вас. Серовой в г. Улан-Удэ. Вот еще одна бабочка, летящая на огонь.
друга обмануть, то чего стоит сама святая вода. Но Ляля была так возмущена, что не захотела тратить лишних слов, схватила бутылку со святой водой, чтобы вылить ее на Жульку. В это время я пришел и помешал. – Ты-то веришь, – спросил я Лялю, -что крещенская вода есть святая и через нее могут быть исцеления? – Если она получена от хорошего человека, – ответила она, – то конечно верю: почему не могут быть чудеса? Но если под предлогом святой воды черт знает что делают, так почему бы ее не вылить на собаку?
Религия Ляли мне тем дорога и близка, что в существе своем она действительно независима от всевозможных церковных лесов, окружающих верующего человека и заменяющих обряды словесных формул людей нецерковных. Сегодня мы говорили о том, что если у нас опять определится на службу Аксюша, то не забыть говорить ей, что мы обвенчаны и венчал нас о. Александр. – Ей ведь это нужно и она через это будет нам лучше служить. Но ты и всем говори, что венчались. И это будет правда. – Как правда? – спросил я. – Мы же не венчались... – Нет, мы больше чем перевенчались: мы состоим в браке с тобой, раз наше сближение было нашим восхождением к Богу, то мы вполне имеем право говорить о том, что мы венчались. И привела какого-то святого из Четьи Миней, который высказался о браке так, что в исключительных случаях в брак могут вступать сами любящие друг друга люди без всяких посредников. <Приписка на полях рукой Б. Д. Пришвиной: «Отказываюсь, никаких я таких Миней не знаю (Ляля)» «Забыла. (М. М.)».>
Итак, Ляля живет, как всякий бедный человек живет на земле, придавленный к ней тяжестью своего тела, живет и ходит под небом и грозным и ласковым.
Бедный человек знает где-то в себе закон, не зависимый ни от тягости земной, ни от грома небесного, ни от ласковых лучей солнца.
Этот закон бедный человек носит в себе, не смея его обнаружить, носит и делается отцом и дедом, и сыновья, и внуки, и правнуки молча носят, и никто об этом не знает – разве только чудесные зеленые листики в смоле и росе, или цветы полевые, или птички в песнях своих, и воды шумом весенним и в отражениях открывают нам то, о чем мы промолчали.
о чем мы все молчим и что носим, не смея обратить это в мысль и слово.
А оттуда, если хватит духа, сказать уже все можно, сказать, не считаясь со всеми преданиями, с творениями св. отцов, потому что это уже прямо от Бога.
Итак, я думаю, этот закон в себе существует в душах людей, но разно: у одних он поближе к человеческому выражению его, у других подальше, у одних совсем на кончике языка, у других где-то в затылке, а у иных так далеко-далеко, что им нужно озираться, искать, трепетать. У Ляли этот закон на кончике языка и, бывает, соскакивает с языка.
У меня это тоже бывает, только, наверно, очень редко и мало.
А большие русские писатели этим и жили и этим питали русскую литературу.
«Правде» с торжественным словом Сталину, как «первому депутату». Неискренность, напыщенность, риторика последних высказываний его, мучили, вероятно, не меня одного. Но есть и поклонники этого кушанья, это, наверно, те наивные советские граждане, которым в этом мутном потоке слов чудится та настоящая великая литература, о которой они, вообще, слышали, но прочитали это «Слово», отбросив все старое...
Есть в русском человеке готовность повергнуться перед каким-то неоспоримым авторитетом, как раньше было: это царь и Бог. Так это описано у Толстого было с [Николаем] Ростовым, так мне рассказывал Влад. Серг. Трубецкой о своем свидании с царем Николаем II на яхте «Штандарт». И наконец то, что было с дядей моим при проезде царевича по Сибири и что сам чувствую где-то в себе, это считаю особенной чертой славян, отличающей их от гордых варягов (вот, вероятно, я ближе, чем раньше, подошел теперь к различию между немецким Pflicht и русским послушанием).
Чудится какая-то высшая потребность духа не вознестись, а отдаться. Не в этом ли «женственность» славянского духа?
А вот тоже и Раскольников, распростертый перед народом на площади. А Горький тоже перед народом (в существе). А «Хозяин и работник»?
Вот я и думаю теперь прочесть рассказ Леонова о Сталине с хорошим замыслом: что это русский интеллигент-пыжик сбрасывает с себя все нажитое в гордости и как [Николай] Ростов...
– все прощу, нет – подхалимство.
(А может быть, и явление массового подхалимства есть внешняя сторона внутреннего покаяния.) (Как назвать?)
Прочитал с болью «Сталина»: неужели он не заслужил от русского человека прекрасного слова благодарности от чистого сердца! Не сомневаюсь в том, что Леонов настраивал свою душу на это, но слова почему-то вышли все фальшивые, взятые не из души, а откуда-то со стороны, от Гоголя, что ли, или еще откуда. И ничего, ничего общего не имеет эта болтовня с той душой русского человека, о которой я думал, приступая к чтению.
Но как же быть? Заслужил же Сталин настоящие слова благодарности русского человека, прямое слово, как провод прямой от чистой души?
Нет, нет! даже и для того, чтобы достойного достойно поблагодарить, нужно самому быть сделанным из металла крепкого и ковкого, «а не плющиться как низменная глина иссыхающая, сохраняющая отпечаток последней ноги, которая на нее наступила» (Лесков).
Сегодня написать и завтра отправить заявление о домике: 1) Вознесенскому в Совнарком. 2) Калинину. Дозвониться до секретаря Калинина.
Составить сборник для «Советского писателя»: рукопись от Румянцевой (сегодня дозвониться).
У Жульки во рту была кость, блоха так больно укусила Жульку, что та выпустила кость изо рта и, свернувшись кольцом, все забыв на свете, стала работать частыми зубами у основания хвоста. Норка этого только и ждала: услыхав падение кости, она бросилась со своего места, схватила кость и была такова. Жулька не поймала блоху, но хорошо прочесав частыми белыми зубами укушенное место, встала на ноги и грустно посмотрела в ту сторону, куда Норка унесла кость. По собачьим неписаным законам кость теперь переходила в собственность Норки и виною этого перехода была сама Жуль-ка: нельзя было ей из-за блохи забывать кость. К счастью для Жульки, очень скоро после этого кто-то постучал в дверь. Как всегда, более отзывчивая на шум Норка первая подняла великий лай, бросилась к двери, кость ее падая стукнула и Жулька, смекнув, возвратила себе свою собственность.
«Соборяне» – это одно из величайших явлений русской художественной литературы: это повесть о хороших людях.
Теперь так ясно видишь эти разные точки зрения на жизнь, идеалистическую (философия личности) и материалистическую (философия общества). Вспомнилась Дунечка в своей школе и поп. Стоило бы стать каждому на точку зрения другого и как бы хорошо было, и согласно развивалась жизнь. Но поди стань! Тут не в принципе дело, а во времени: время не пришло.
Было время, когда нельзя было говорить о том, что земля вертится – забили бы. И было время (уже было!), когда нельзя было сказать, что земля неподвижная. А теперь пожалуйста! Теория относительности признана, и каждый легко может стать на ту или другую сторону.
Так точно пришло теперь время, когда церковник не только может, но обязан стать на точку зрения государственно-материалистическую, как, наоборот, государственник-материалист обязан стать на точку зрения идеалиста-церковника.
– Итак, милостивый государь, вы, как член партии коммунистов, можете презирать церковную организацию, быть ее смертельным врагом, но вы обязаны стать на точку зрения церковника, и это есть ваш долг в отношении сознания и всего мира.
– и те же умные слова будут мягки, как вата, и будут лететь, как хлопья на ветру.
Друг мой, слово наше подобно хлебному семени, и всякое слово, как семя, должно падать в доброе время на добрую почву.
То, что я раньше писал о тайном стремлении русского анархизма к монархии, равно как и каждого бунтаря и разбойника к покаянию (Раскольников), и что это нашло реализацию и материализацию в коммунизме – эта мысль очень большая, очень сложная, ее нельзя так бросить, как я ее бросил, ее надо поднять и нести, нести.
NB. Партия (большевиков) как сознание народа (голова), государство как орудие партии. Эсеры боялись государства...
Знаете ту снежинку, которая слетает с еще рыжего неба, но все больше и больше светящегося. Вот-вот вырвется солнце, но перед этим чуть-чуть сверху трухнет крупными снежинками, и вот одна снежинка, последняя, о которой я говорю, крупная, уже летит в солнечных лучах. Это бывает, когда свету заметно прибавилось и от этого начинаешь ждать чего-то еще, и вот это «еще» – редкий снег в солнечных лучах.
И тогда мы для смотрящего на нас со стороны как капельки пара, замерзая в кристаллы, тяжелеем и падаем. Небожители тогда, видя нас, может быть говорят по-своему, вроде чего-нибудь нашего: «снег пошел», мы же сами пишем картины, стихи сочиняем, объясняемся в любви, танцуем, поем, шепчем, как шепчутся и шепчутся снежинки между собой.
Две силы формируют мир, действуя одни в сходстве, другие в различии.
То, что в сходстве идет, мы сознаем как законы, то, что в различии – как личности.
Умирая, все идет в сходство, рождается в различие. И это все высказано в сказке о живой воде и о мертвой.
27 Января. «поместный собор»: братия собралась в глубокой пустыне, и один из них спросил: – Ну, а если это собралась нечистая сила, захватила храмы Божий и бесы оделись в ризы и стали служить. Как же при таком-то сомнении нам ходить в храмы? Тогда старцы погрузились в молчание долгое, трудное. И наконец, старейший из братии разрешил молчание и на вопрос о том, ходить ли в храмы даже и при том сомнении, ответил: – Надо ходить. И все это приняли, что надо ходить.
У верующего православного отца сын во время войны, приспособляясь к условиям военной жизни, поступил в комсомол. Отец извинил это ему и даже сам почувствовал себя «беспартийным большевиком». Но случилось, он встретил молодого человека, который был в больших боях, много раз был ранен, получил множество наград и, сохранив в чистоте веру отцов, обошелся без компромисса и не поступил в комсомол. С этого началось его расхождение с сыном, а сын приходил к тому, что комсомол совместим с православной верой. Спор их свелся, в конце концов, к вопросу о нравственной возможности быть православным коммунистом. Старец на это сказал: – Чего вы так беспокоитесь о том, как кому называться: если один называет себя православным, а поступает как свинья, так он же и есть свинья, а если коммунист работает для Бога, так в нем же и есть Бог.
Сколько страданий, сколько горя, сколько отупения в бессмысленном каторжном труде и усталости мертвой без утешения и расставания безвозвратного... Но ты, соловей, пой!
Мысль эта правильная о том, что Лютер, восставший на католицизм за личность, привел немцев к культу Pflicht и к Гитлеру. К чему-то приведет нас поклонение Безликому? И не есть ли моя борьба в социализме – борьба за личность? Но эта борьба, как ясно вижу, теперь слепая: личность даже и во Христе не есть опора (но пой, пой, соловей!).
Щекин-Кротов читал свою будто бы принятую «Новым миром» статью о «Кладовой солнца». Ничего о статье сказать не могу: очень хвалит, очень любуется собой.
28 Января. Надо бы подавать о финском домике для Истры, но как только подумаешь, что надо будет строиться, доставать деньги, гвозди, тес и т. п., то прямо тошнит. Не пора ли остановиться на том, что есть.
Больная наша на днях возвращается. Родионов сказал, что ближайшие два года мне будет трудно: Ляля будет занята болезнью матери, а у меня будто бы непременно будет мелькать мысль: поскорее бы умерла. Я на это ему сказал, что вот уже шесть лет живу с Лялей, а теща все умирает, и Ляля и я прикованы к ней, и я очень страдаю от невозможности жить с Лялей, как хочется. Но ни разу я не позволил себе подумать о конце тещи.
– Константин Сергеевич, – сказал я, – я люблю Лялю и она меня любит не меньше, в этом источнике я нахожу себе силу запрета думать о худом. А потом еще я часто думаю, что без тещи этой едва ли было бы мне лучше. Мне даже, когда очень начинают хвалить в литературе, становится не по себе, как будто переел. Так и счастье это без тещи <Приписка при перепечатке: неправда. – М. П.>.
NB. В «Соборянах» учитель достал кости мертвеца и учится по ним анатомии, а мать учителя, просвирня, просит похоронить «его» (т. е. личность человека, носившего эти кости). Так встречается философия материи с философией личности (идеализм) в их извечной борьбе (вода живая и вода мертвая).
29 Января.
«Типы» введены в литературу критиками-рационалистами по примеру классификаторов в естественных науках. Но у самих писателей нет никаких типов и даже наоборот: писатель дает единственное, как образец, а критик-публицист превращает его в тип. Но так же это и надо: поэт творит идеал-образец, а публицист материализует его в тип.
30 Января. Выходил на воздух два раза по 15 минут. Пробиваемся в санаторий. В воскресенье вернется теща из больницы. Ее выписывают, потому что вылечить скоро нельзя.
Вчера был у нас Каманин. Пробыл три года у немцев в плену со всей семьей, каким, кажется, надо бы вернуться озлобленным. Мы объясняли их относительное спокойствие тем, что одно дело фашисты, другое – немецкий народ. А еще, что русские такое пережили у себя, что у немцев и не особенно страшно. И этот свой пережитый опыт у себя является как «ум»: что русский умнее немца и потому и в плену отлично изворачивается. Самое же главное объяснение равнодушия, что, в конце концов, спаслись: и теперь хорошо, а что было – о том и вспоминать не очень-то хочется.
угодий – Жабыни по Оке возле Белева – начал засыпать, и вдруг стал вместо городов и деревень обходить видных членов Союза писателей: обошел Ценского, Фадеева, Федина и еще кого-то. От этого обхода у меня осталось очень тяжелое чувство: как будто после обхода этих живых людей я впервые понял, почему мертвецы, которых мы хороним, как-то недружелюбны к нам: им просто нет никакого дела до нас, они сами по себе и больше ничего. Таким особенно показался мне Ценский. Но утром это тяжелое чувство развеялось и, напротив, представилось, что все они ревниво хранят дружелюбие и вообще все люди неплохи и ожидают только хорошего времени, чтобы вдруг открыть свои лучшие чувства.
Хлопочем с Лялей дружно о разных прекрасных вещах, в том числе и о финском домике на Истре. В основе этих хлопот лежит жизненная вера в возможность перемены своей жизни к лучшему. Но иногда меня охватывает лень и апатия и начинает казаться, будто эти наши хлопоты не стоят тех радостей, которые мы через них ожидаем. Надеюсь, что виною этой апатии является грипп.
Зина Барютина сказала, что она страстно ждет поста. Я ее понимаю, потому что так же страстно каждый год жду весны. Это неважно что – пост или весна, важно, что страстно ждать может только неудовлетворенный человек. И я должен признаться, что, конечно, теперь при Ляле ожидаю новую весну далеко не так страстно, как раньше, когда я был одинок. (А как-как! я был одинок, Боже мой!) Так что радость поста и радость весны вытекают из одной и той же пустыни.
31 Января. Ангел является к нам, когда мы засыпаем: это наш ангел-хранитель, имя которого мы носим и раз в год поздравляем друг друга «с ангелом».
1 Так весь январь и прошел в гриппе. Вчера начал выходить, хотя все еще кашляю.
Ночевала Перовская «в таком положении» (т. е. в состоянии судимости).
– Как меня, – сказал я, – шесть лет тому назад ругали за Лялю, а почему? Потому что всем хочется мерить поступок человека на свой аршин. Теперь все замолчали.
– Не все, – ответила О. В., – некоторые говорят: «Все-таки, в конце концов, он поступил, как ему хочется».
– Ну, какое же это возражение.
Иногда, конечно, приходится поступать не как хочется самому, а как надо поступать, т. е. подчинить свое желание долгу. Но из этого вовсе не следует, что человек всегда должен поступать не как ему хочется. Бывает, [то] что надо (должен), ему и хочется.
Подумайте, какие мы, русские люди: вот человек поступил правильно, а его готовы судить за то, что так правильно поступить ему и хотелось. Моральным поступком называют у нас такой, когда хочется так, а надо иначе, и человек поступает как надо.
Вот в том-то и дело, деточки, что поступить, как самому хочется, гораздо труднее бывает, чем поступить согласно общей морали, «как надо». И трудней, и опасней; достаточно вспомнить самовольную любовь в родовом строе или во всяком строе борьбу за личное выражение в искусстве. А религия, если понять ее как борьбу за личное выражение в Боге.
Величайший аскет босыми ногами стоит на камушке именно потому, что ему самому надо (т. е. ему хочется) прийти этим трудным путем к Богу. Аскетическая радость происходит именно потому, что аскет достигает своего удовлетворения своим хочется: вот, скажем, и является ему св. Дева: он достиг. Так, говорят, преподобный Серафим и умер радостный на камушке, встречая грядущую к нему Божью Матерь.
И вообще в русском Надо нет личного желания, как, наоборот, немец свое Pflicht выполняет с охотой и радостью.
Впрочем, в конечном результате русский как будто выигрывает: у немца личность человека сливается с государством (что показала война!).
Русский при всех своих государственных и общественных невзгодах остается личностью. Даже и сквозь коммунизм русский пронесет свое особенное лицо (стоит посмотреть только, с какой внутренней свободой русский держится возле своего большого начальника).
Вчера встретил Катаева и, чтобы не молчать, спросил о собаке его покойного брата. Я не первый раз его об этом спрашиваю и вполне его понимаю, что он обозлился. Я, говорит, не люблю ни собак, ни охоты. Началось ожесточенное qui pro quo5– Охота, – говорит, – это у вас поза, но писатель вы превосходный: какой язык, но пишите вы не о том, что надо. – Как! – закричал на него я, наступая и сжав кулаки, – я именно тот единственный, кто пишет что надо. Так и запомните: «Пришвин пишет только о том, что надо». После того Катаев смутился и смиренно сказал: – А может быть, и правда: пишете что надо. – То-то, – сказал я. И простился довольно дружески.
Помнить, какую бы выгоду не представляла дача – пусть пятьсот тысяч за сто тысяч – она свяжет меня по рукам и ногам, принесет невозможную суету и после всего окажется, что речка эта мелка, в лесах [нет] дичи. Что там-то где-то...
У меня есть два личных желания, необходимых, как мне кажется, для возможности творчества: 1) своя не-, проницаемая для звуков хозяйственной жизни комната с ключом и друг мой Ляля, но целиком без забот о больной матери; 2) возможность в любое время жить и работать в природе. Кажется, что для этого нужно купить дачу, посадить к теще надежного человека и все...
2 Февраля. Городской человек всегда по-разному характеризует сезон, потому что о погоде говорит по себе: как ему самому жилось, так он и говорит о погоде. Вот хотя бы эта зима была мягкая и малоснежная, а вчера Перовская сказала, что зима у нас сейчас и снежная и суровая. – Вот вчера было -30. Я проверил и оказалось -12, а ей показалось, потому что не зима суровая, а суровая политическая обстановка складывается вокруг ее личности.
– Неприятный эпизод прервал наши сборы, – сказал К. – теперь давайте их продолжать...
И мы начали говорить о прелестной долине как будто ничего не было.
Из всех коммунистов мне нашелся один только по душе, да и тот немец (Курелло). В порядочности ему, пожалуй, не уступает Бонч, но развит Бонч как-то узко. А больше не знаю, разве Шолохов, Фадеев? Этим опять не хватает кругозора философского.
Курелло говорил, что у немцев не было 17-го века (т. е. Шекспира, Данте и вообще подобного разрешения средневековых вопросов, как было у всех). У всех европейских народов был свой период формации личности, а у немцев освобожденная из-под религиозного гнета личность без всякой культурной переработки пожиралась государством.
У Курелло трое детей и русская нянька из монашек. Нянька считает Альфреда Ивановича верующим (это коммуниста-то!) потому, что 1) он хорошо знает Библию, 2) он очень хороший человек. И вот где начался истинный мир русских с немцами: в семье немца-коммуниста.
«Молодой гвардии», но предвижу успех книги, в которой толстовский прием изображения жизни будет применен к разрешению вопроса о «чуде победы русских»). Если у него роман будет победный, то и нам, застрявшим в поэзии личностям, будет свободней.
А почему бы и не поехать на Псху в половине июля и не вернуться в октябре-ноябре? Там отлично можно зарабатывать фотографией. Ну-ка, Михаил, встряхнись-ка!
Качества, создающие героя во время войны, не всегда могут создать героя мирного времени.
Сколько отдельностей в человеческом мире, столько и случаев, и вся жизнь была бы цепью случайностей, если бы не заложенное в нашу природу стремление к закону и правилу.
Это стремление, однако, наполненное в основе своей желанием добра человеку, с другой стороны питает робких людей, не смеющих опереться в жизни на качество своей индивидуальности.
Каждый успех законного начала (взять церковь в христианстве) создает массу его потребителей, слабых людей, облепляющих закон, как облепляют в море корабль рачки и прилипалы.
Явление Ницше было восстановлением личности.
Но прошло время, и все слабое было сброшено в бездну с насиженных мест.
Теперь снова потянет к закону, и люди, постепенно слабея, начнут насиживать свои места.
«хорошим» человеком не своей национальности, а какой-нибудь другой, «высшей» или «низшей», является преодолением границ презрения или подобострастия, или каких-то еще душевных границ, отвечающих географическим границам, охраняемым штыками.
В этих встречах мы как будто уничтожаем границы, лежащие между народами и всегда поднимаемся в своих собственных глазах. Кажется, будто в узенькую калитку вышел за пределы повседневного бытия в родном народе. Но я не вижу иного выхода в такую стихию интернационала, как только через узенькую калитку личности Имярека.
Как только делается обобщение – еврей, немец, русский, – так сейчас же определяются и границы, охраняемые внизу штыками, вверху – презрением или подобострастием.
(Написано по поводу прихода образованной еврейской девочки и прекрасного немца Курелло.)
Та же самая земля, как и у нас, а растет на ней! – Что растет-то, чувствую, спрашивают меня мои родные, живущие отсюда за много тысяч верст. И я стараюсь про себя запомнить, что рассказать после своим, когда я приеду домой. И так каждый неведомый край показывается необычайным...
Сегодня мы должны возвратить больную домой. Определяется все яснее, что Барютины переселятся к нам. А мы возвращаемся к начальной мечте (довоенной) поехать в Глубокую.
Постоянно встречаемся с вопросом об отношении коммунистов к религии.
Несомненно, что коммунисты, как материалисты, должны отрицать существо Бога: если Бог – тезис, то коммунизм – антитезис. В жизни, однако, существует коммунизм с его атеистическим государством и церковь, имеющая задачу теистического объединения людей. Мало того! церковь молится о государстве, а государство оказывает помощь церкви.
И так оно и должно происходить в жизни: тезис борется с антитезисом, и в этой борьбе рождается нечто новое, синтез, в котором не содержится памяти своего происхождения из тезиса и антитезиса.
– и прав, на сторону Церкви – тоже. Но мы не истуканы сознания, а личности, и поскольку мы живые личности, мы участвуем в борьбе тезиса и антитезиса. Как личности, мы, во-первых, испытываем эту борьбу в собственной душе...
Погода теплая, тает. С трудом завели машину и к обеду доставили больную домой.
Вечером был Замошкин. Разговор о депутате-доброделателе (идеальном и возможном среди простых людей). Но, вообще, депутаты заняты своей работой и им на добро времени нет.
(Духовное разложение Леонова похоже на последствие цепного процесса атомов.)
Новое о Поликарпове: кончится тем, что уйдет. Искреннее желание правительства – вызвать из народа выдающихся личностей (нет, и нет Горького), но все, кто выдается, тут же и разлагается. Леонова будут гнать в Горькие. Это уже что-то последнее, после, может быть, начнется что-то другое (к лучшему или к худшему).
«Цепной процесс» в Японии (человечество у бездны).
4 Февраля. Тепло, вода.
Характеристика писателя в книжечку «Огонька» «Кладовая солнца».
Михаил Михайлович Пришвин родился в 1873 году вблизи города Ельца Орловской о-и. Учился в елецкой классической гимназии, но закончил среднее образование в г. Тюмени Тобольской о-и. Высшее образование начал в политехническом институте в г. Риге, но за участие в революционном кружке, руководимом известным марксистом В. Д. Ульрихом («Данилыч»), был арестован. Закончил высшее образование в г. Лейпциге (Германия) в университете по агрономии.
журналах. Составил несколько книг, из которых более известная «Картофель в полевой и огородной культуре» изд. Девриена.
Около 1905 года М. М. Пришвин навсегда заканчивает свою деятельность агронома и с тех пор занимается исключительно художественной литературой. Весь этот период своей жизни писатель пытался изобразить в автобиографическом романе «Кащеева цепь».
Характерно для М. М. Пришвина, что свою литературную деятельность он начинает участником этнографического сборника Ончукова и Шахматова, издает близкую к народному творчеству книгу «В краю непуганых птиц». Родная земля, родной народ остаются неизменной темой М. М. Пришвина, темой жизни, к которой он подходит как агроном, как этнограф, фольклорист и писатель. Множество написанных Пришвиным охотничьих и детских рассказов несут на себе явный отпечаток приемов народного творчества, хотя он тщательно замаскировывает их происхождение, никогда не пользуясь народными мифами. Все произведения Пришвина являются как бы попыткой удостоверить читателя, что сказки не обязательно связаны с мифами прошлого народного творчества, а что и собственный миф поэта, имеющего дело с современной действительностью, может обогащать нас волшебными сказками.
Представленная на конкурс в 1945 г. на лучшую детскую книгу сказка-быль «Кладовая солнца» удостоена на этом конкурсе первой премии – является очень характерным образом всего творчества М. М. Пришвина.
В этой сказке жизнь болота с его зверями и птицами описана с точностью естествоиспытателя и в то же время в совершенно сказочном преображении.
Мое рождение и «Гебуртстаг».
Оттепель с солнцем, совсем как весной. Вечером долгий дождь.
Утром выручал номер машины в милиции (отняли у Солодовникова за колпаки) <Позднейшая приписка рукой свалились на улице – беззаконие> Лева обедал. Вечером ходили получать деньги за «Милочку». После пробовали зайти в церковь (надо же как-нибудь и к чему-нибудь вывести годовщину моего рождения и нашего брака geburtstag). Но церковь была заперта.
Татьяна Васильевна Хорькова, дева лет 30, завела романтическую переписку с фронтовиком. По письму ее приехал военный шофер и уехал. Через законное время Хорькова пошла «под декрет» и родила. Но ребенка заразили в больнице и он через несколько дней умер. Вместо того, чтобы сохнуть деве по ребенку, она вошла во вкус: она еще молода и может еще родить много. И она стала искать мужчину с единственным расчетом родить от него нового ангела. (В рассказе «Жених») хорошо бы вывести параллельно двух женщин: одна, как Хорькова, ищет мужчину, хладнокровно выбирая из расчета иметь ребенка, другая Жениха (личность).
Мой пасьянс очень простой: выкладываются из колоды 4 карты четырех мастей и на них наращиваются все остальные карты. Я заметил, что когда приходят в основание дамы, то пасьянс у меня не сходится. Карты во все времена питали суеверие, меня, понятно, это тоже коснулось, и я про себя, конечно, не доводя до полного сознания, поверил: дама пришла – ничего не выйдет. Однажды это ясно дошло до моего сознания, и я спохватился в борьбе с нарастающим суеверием. Я даже дошел до того, что вину перекладывал на пиковую даму: потому дама прекрасная не приходит ко мне, что среди них Пиковая дама.
Довольно, сказал я, пусть дама не приходит ко мне, а я сам возьму: не выйдет раз, два, три. В конце концов, должно же выйти! Так я и сделал. И вот нужно же так: сотни раз я складывал этот пасьянс и не мог добиться удачи, когда даму я ждал и она приходила сама. Но как только я сам взял ее в руки и сам поставил на нее пасьянс – с первого разу вышел. И мало того, с тех пор пасьянс вообще не хуже стал складываться при дамах, чем при других картах. И даже я наблюдал некоторое нарастание суеверия в другую сторону: именно когда дамы приходят, мне кажется, они приносят мне счастье.
и что тут дело уже не во мне, а в вере моей.
6 Февраля. Приходил Перцов поздравлять с «Кладовой солнца». Я слишком много высыпал ему бисера.
Он, между прочим, сказал, что, прочитав мою сказку о мальчике-герое, <...> сказал себе: значит все это правда, чудесные силы русского народа, и так впереди будет все хорошо.
Думал ли я об этом, когда писал свою сказку!
7 Приходил плотник для постройки обители моей на Истре.
Адрес его: ст. Переделкино Киевской ж. д., пос. Чоботы, Северная улица, дача Бабушкина.
Василий Иванович Федотов.
8 Февраля. 23 градуса!
«Жених» проясняется: это две сестры, Зина и Катя, живут в большой квартире (изобразить выразительно как у Диккенса, или как у меня животные в болоте с темой их душ: ненавидят все советское, но делают отлично по чувству добра; среди них опровергающий громкоговорителя).
Мышеловка. 5-го февраля стукнуло 73 года, а я все не унимаюсь, и пустая мышеловка кажется тайной. Я сказал об этом Ляле, и она мне: – Ну, брось, какая в этом тайна: это у всех – мышеловка.
этот раз к женщине, как доктор. Так оно прошло. (Памяти В. В. Розанова.)
9 Февраля. Мороз. Вот какая зима слабая, что мало-мальски мороз – и радуешься.
Подал прошение о финском домике, завариваются планы на Истру.
Спокойно нарастает уверенность в том, что «Жениха» напишу: это будет человеческая повесть, но будет написана так же просто, сильно и увлекательно, как «Кладовая солнца».
«Кладовой солнца» запахло Сталинской премией.
Радость до бессмертия, страдания до конца мира и отупение до бесчувствия, и все это нисходит на людей в ,той или другой мере, образует характеры, делает лица, и между ними течение токов, понимаемых ими в борьбе.
Послушайте ручей в лесу – там это все на стороне, послушайте себя, как в лесной тишине: это наше и то, что там делается, сходится в одно. И когда это общее дело в себе и природе коснется души, поглядите на что-нибудь – и все станет понятно в движении, в борьбе и жизни: птичка, шелестящая сухими листиками ранней весны, и листик этот, выражающий жизнь свою особенным запахом, и песня зяблика, отвечающая песне ручья.
Я хотел сказать не то, что написалось, хотел сказать, что этот чувственный мир в себе находится в острой борьбе, а там, на стороне, то же самое проходит для нас бесчувственно, но оно – то же самое, и вот именно это мы и называем «природой». Но иногда нам кажется, будто природа,
В этом и есть поэзия, как мост между нашим первым человеческим миром в себе и тем вторым миром природы, как будто наши души переселяются туда и мы, живые, в природе узнаем наши души.
Наука, напротив, считает первым миром мир природы, а человеческий мир в себе вторым, происходящим из первого: там миллионы лет борются бесчувственно и бессмысленно для того, чтобы образовался мир в себе – человеческое сознание.
Так искусство и наука будто двери из мира природы в мир человеческий: через дверь науки природа входит в мир человека и через вторую дверь – дверь искусства – человек уходит в природу и тут сам себя узнает и называет природу своей матерью.
Володя предложил вчера мне составить сборник «Охотничья собака» для юношества на два листа, из которого 3/4 1/4 старым рассказам. «Анчар», «Соловей» («Смертный пробег»), «Лада» (2 рассказа), «Кента», «Ярик», «Верный», «Кайзер», «Пан», «Ромка».
Начало: Вы, молодые охотники, понимайте собаку охотничью как уж вам там заблагорассудится, для меня же, старого охотника, собака – это ключ, которым открываются мне тайны природы. Нос, нос - вот что самое главное: не можем мы своим носом за пятьдесят метров чуять невидимый след пробежавшего зверя, птичку в болоте. И то же вот ноги и легкие: не можем мы часами и даже днями целыми мчаться во весь дух по невидимому следу зверя в лесу. А слух! белка или куница обронила посорку – ничего не слыхал, а она остановилась, моя лайка, поставила туда ушки рожками – и я увидал.
Или бывает в жизни только одна. За свои долгие годы я это проверил. И... как сказать? Если выбрать из них, конечно, была у меня одна. Но ведь так же и все живое на свете: из десяти колосьев один больше...
От «единственной» к дружбе с собакой... противопоставить барству.
«Семья и школа» предложила написать Ляле и Елагину статью: «Воспитание детей в природе... Пришвиным», как-то так.
И мы живем в обмане только потому, что из самой жизни смотрим на жизнь. Этому одному и учит нас опыт жизни: недостоверности этой точки зрения, необходимости переменить ее. Все настоящее искусство только этим и занято.
Начиная со сказки, уничтожающей время и место (в некотором царстве, при царе Горохе), все искусство только этим и занято, чтобы установить точку зрения на жизнь в вечности (sub specie aeternitatis).
Значит, и у нас теперь именно потому и не растет большое искусство, что художник из самой очень подвижной жизни должен смотреть на жизнь. Художник сидит на стуле, а стул под ним едет. Не успел кончить картины, как не на что больше глядеть: проехали! И наскоро сделанные картины иллюстрируют только суету сует.
Читаю газету о комитете безопасности, о мире во всем мире и думаю об атомной бомбе. Вижу, на сцену выходят актеры и говорят о мире всего мира, а под сценой черти засели с атомной бомбой.
1М. – сам Михаил (примечание В. Д. Пришвиной).
2 Корпия – перевязочный материал, состоящий из нитей расщипанной ветоши (хлопковой или льняной).
3[Le patriotisme] (франц.) -
4Pflicht (нем.) – долг.
5 Qui pro quo (лат.) –