11 Апреля. Солнце, мороз и ветер. Ходил в студию, выправил анкету на вторые 25%.
Пробовал войти в работу, раскрывая себе свою вечную спутницу, мысль о Надо и Хочется.
Напросился на воскресенье Перцов. Ничего как-то не ждешь от этих разговоров хорошего. Вот в Николе Новокузнецком, Ляля рассказывала, поп очень сытый и коренастый устроил в церкви лесенку и над лесенкой кафедру и залезает сам по лесенке и говорит. – Сытый, – сказала Ляля, – коренастый, и благодаря этому сохранил способность и охоту говорить проповедь. – Так вот это же и у нас в литературе, хотят чиновники разделить писателей на три класса: первый – немногие совершенно сытые, второй вроде меня – средние и третий – голодные. Через сто лет поймут, почему писатели наиболее ревностные <4 слова вымарано> были и наиболее сытыми.
Странно, что я не могу побороть в себе и неприязни к политикам, и в то же время приятности, если меня кто-либо из них похвалит. И тоже ловлю себя иногда на приятном чувстве, когда воображаю, что меня куда-то позовут и там признают. Чуть только подумаешь холодно, и все это исчезнет, как дым, но... это подлое во мне все-таки есть и действует тайно и, несомненно, составляет одну из сил, образующих борьбу человека за первенство. Эта подлость есть, наверно, и у святых и тоже у них действует где-то под лостью (что это – лость?).
Итак, под лостью, а сверх лости у меня все-таки есть вера в Слово. Только благодаря этой вере я мог заняться такой расстановкой агрегатов моей души, чтобы направить бормотание своего ручья в Океан (т. е. Слово).
Если я приеду на мою родину в Елец как знаменитость, мне покажут достижения агротехники, каких и не снилось моей матери. Но если я потребую, чтобы мне показали мою родную деревню, то я увижу, что за 30 лет она вконец разорилась. И так во всем мы живем напоказ, и война, единственное наше достижение, выходит теперь, тоже была не для нас и тоже напоказ. На родине моей личной и на твоей родине, мой друг, ничего нет, но вся наша родина славится и величится. <3ачеркнуто: Так все, как небо, раскинулось над пустым Ничего. Другими словами, у нас нет личности.>
Нет писателей, и есть большая литература!
Столб. На Большой Садовой есть чугунно-граненый столб и на нем два больших кругло-матовых фонаря. Столб стоит на самом краю панели, а с другой стороны забор, ограждающий ремонт дома. Между столбом и забором может пройти только один человек. И если двое встречаются, то другой должен идти по другую сторону столба. Но там с панели на улицу ступенька, и возле ступеньки бежит весенний грязный ручей. Встречному приходится одну ногу поставить прямо у подножия столба и, обняв его, другую ногу пронести над ручьем. Так целый день с утра до полночи бедные люди обнимают чугунный столб, а он ничего-то не чувствует! И сколько между нами, людьми, таких столбов: их обнимают, а они ничего-то не чувствуют.
Вот это «не» и есть то самое отрицание, которое лишает сил действовать и воскликнуть осанну. Для «способа» нам нужен наш личный идеализм с возможностью каждому достигнуть свободы. Вместо этого <4 слова вымарано>: мы можем, восхваляя <1 слово вымарано>, получить славу и деньги. Так и получают этим способом ловкачи <2 слова вымарано> деньги и славу. Но есть у нас в зрачке у каждого какой-то человечек, голова вниз, ноги вверх: этот человечек нашептывает нам, что это не способ. Вот бы этого человечка вывести нам из опрокинутого состояния, вот бы поднять его! И вот это усилие, этот каждому из нас присущий идеализм чурается того способа.
Чуть непоздоровилось, и сейчас не знаю, к чему это выйдет. Но солнце на дворе такое яркое, так празднуют дома, крыши, кресты и всякие цветные тряпки канун великого праздника Светлого Христова Воскресения, что и я это почувствовал и понял эту свою прирожденную радость жизни как существо здоровья. Это все было мое здоровье и поэзия в нем, вернее: такое здоровье, что даже и поэзия в нем. Охотничье чувство – это и есть чувство здоровья или радости жизни, и поэзия, свойственная охотникам, есть выражение радости жизни.
В здоровье рождается радость жизни и может дойти до поэзии, и религия наша христианская вышла из радости жизни (другое дело, во что это вылилось).
На юбилее Кулешова повидал весь наш киношный актив и понял ясно, что кино есть лишь механизм для распубликования искусства, нечто вроде микрофона, печатного станка и т. п.
12 Апреля. Солнечный день после ночного мороза. Вечером пасмурно, ночью подмерзло и трусил снежок. Но мы пошли в церковь (Новокузнецкую) до снега, и было очень хорошо: тихо и не холодно. В домах у верующих светились огни, неверующие спали. На Пятницкой отдыхающие рельсы подсказали нам и на все вокруг так поглядеть: закончилась грохочущая жизнь, и все предметы теперь имеют возможность раздумать: что это было? Вдруг в этой московской тишине закричал петух, и раз, и два, и три, как по Евангелию...
В церкви великое событие: приспособили микрофон, и богослужение вышло на воздух. Мы стояли, прислонившись к забору, и слышали все до одного слова, <1,5 строки вымарано>. Но это нам так хорошо от радио, а настоящие народные верующие, наверно, не могли в сладость помолиться без мучения. Когда из церкви выходили потные, измученные и все-таки радостные люди, Ляля что-то сказала вслух о вере, и ей кто-то ответил, имея в виду перенесенные мучения: – Будешь веровать! – А старушка на это прибавила: – Господь за нас больше мучился!
И это настроение как-то присоединялось к тону всей нашей жизни нынешней: что так ли мы сами в жизни теперь мучимся, и даже все наши муки ничто в сравнении с тем, как мучился Господь, но все это мы перенесем, переживем, и все кончится радостью воскресения.
Мы дома разговелись вдвоем с Лялей и, обнявшись, радостно уснули.
13 Апреля. 1, и даже Ваня, собрались за чайным столом.
Взять с собой: 1) Пирамидон. 2) Чай, сахар. 3) Мыло. Дневник. Канал. Ружье. Часы большие. Набить 24 к. патроны. Масло. Термос. Фото (заряд, катушки). Лодка. Спиннинг. Бритье. Компас.
14 Апреля. Утро солнечно-морозное, тихое.
Вечером вчера были Родионов, Елагин, Громов, Игренев, Перцов. Уговорились с Игреневым, что кукольная пьеса назовется «Блудово болото» и автор будет куклой.
Вчера Ляля потащила к Пасхальной вечерне. Вначале было хорошо, но потом началось потение общее, коммунизм православный. Я снял пальто, шляпа в лепешку. По пути к выходу потерял палку и сам впал в паническое малодушие. «Будешь веровать!» – чудился вчерашний голос в том смысле, что жить хочется – будешь стоять за жизнь, за Христос Воскрес.
Приходила Марья Алексеевна и прочитала свое личное «верую».
Слово содержит в себе и дела, но слово больше действия, нельзя все свое Слово подменять делами: вначале было слово, потом из слова вышло дело. И не так оно вышло, что непременно тот самый, кто поднял слово, перешел потом к делу. Поднявший слово тем самым поднял и дело, он подумал (той рече!), и оно сделалось (быша), «той повеле», и «создашася». Это положение первенца в творении. Но возможно, что кто-нибудь начнет с дела, и это значит, что он не сам от себя делает, а по чьей-то инициативе: такова вся техника.
Вчера Перцову оговоркой сказал о своей работе: мысль мою выразить можно только в образе, но мысль эта такая большая, что я не боюсь судьбы моей вещи: мысль эта больше наших препятствий.
15 Апреля. Густой туман с обещанием подняться и раскрыть богатства Апреля.
Сегодня после обеда (часа в 4) переезжаем в «Поречье».
Говорили о перевоплощении поэтов и трудностях такого перевоплощения (в пример приводили моего «Черного араба» и вообще мою природу). Понимаю условие для такого перевоплощения: страстное одиночество в пустыне, когда сама земля, природа и какие-то люди на ней становятся заместителями желанного существа. Это чувство есть исходящий из себя свет любви, и дело поэта изображать освещенные этим светом предметы.
NB. При анализе происхождения поэзии как заместителя любви (Эрос) надо не забывать, что у меня это чувство утраты предшествовало во мне встрече с предметом моей любви, т. е. что чувство утраты, свойственное моей личности, преобладало перед стремлением к обладанию.
Когда она передала мне письмо к родителям и попросила прочесть его, и я прочел простые слова о том, что она полюбила порядочного человека и намерена выйти за него замуж, я вдруг охладел, смутился, на мгновенье увидел я ее как очень обыкновенное существо, повязка вдруг упала... Это продолжалось какое-то мгновенье, но она, по-видимому, поняла меня и вскоре взяла письмо обратно. И как только она это сделала и снова стала недоступной, я опять начал безумный роман с Альдонсой, обязанной быть Дульцинеей. Вот эта «Дульцинея» и стала ее врагом, и за нее она меня возненавидела: она отстаивала в себе Альдонсу.
Итак, моя «Ина» была поводом для явления Дульцинеи: моя Дульцинея явилась из обрыва родового провода жизни.
Все раскрытые мною богатства содержатся внутри каждой жизни и действуют невидимо и бессознательно, проводя жизнь из рода в род.
– между полюсами, в человеке [проявляет] личность. Без личности не может быть сознания, но жизнь протекает, конечно, безлично, сама по себе.
В настоящее время выхода на историческую сцену народных масс сознание стало вредной силой, и стахановец подменил собой личность. Наши коммунисты чувствуют жизнь как государственно-общественно-родовую, и почти все утрату личной силы сознания вовсе не чувствуют.
Большевики безличны, их враги стоят за личность. Большевики подменяют личность, творящую сознание, индивидуальностью, и даже капиталистической (буржуи).
Возвращаюсь к теме: разлука (Дульцинея), т. е. прекращение чувства рода, т. е. фактор образования личности и сознания, потенциально был во мне и до встречи [с Дульцинеей], я родился обреченным на разрыв с Альдонсой.
Подлежит анализу явление Фацелии, т. е. как бы вмещение Дульцинеи в Альдонсу. Фацелия – это как бы склад всех собранных мною за время разлуки богатств сознания.
Итак, чтобы понять мою «природу», надо понять жизнь мою в трех ее периодах: 1) От Дульцинеи (детство: Марья Моревна) до встречи с Альдонсой. (Парижская Варвара Петровна Измалкова: Ина Ростовцева.) 2) Разлука и пустынножительство. («Семейная жизнь» с Ефр. Павл.) 3) Фацелия (встреча с Лялей и жизнь с ней). И все как формирование личности, рождающей сознание. Итак, природа, с одной стороны, есть сама наша жизнь, протекающая в берегах родового общественно-государственного долга («Надо»), и тоже природа в свете нашего сознания, порождаемого личностью (Свобода, «Хочется»), природа как зеркало нашего личного сознания.
Вывод: 1) Рост нашего личного сознания открывает нам, какие несметные богатства таятся в нашей жизни. 2) Природа в берегах долга есть место борьбы человека за свое первенство среди населяющих землю тварей. 3) Природа в свете нашего сознания есть место строительства новой желанной природы как царства свободы (свидетельство предметов нашего искусства).
16 Апреля. Вчера мы доехали благополучно. Сегодня третий день, как стало тепло и пришел настоящий Апрель. Поле озими еще не омылось и желтое, а лужица на поле ясно-голубая, а синий лес вдали подчеркнут белой полоской. Вдоль реки лежит цепь оставленных водою льдин. Одна особенно большая лежит на другой и сверху на нее капает, капает. Малые льдины от толчка распадаются на длинные чистые кристаллы, похожие на хрустальные подвески от люстры. В лесу пестро, где белое, где черное, на черном виднеются зеленые листики перезимовавшей земляники, а земля под нею еще не оттаяла. Зяблики поют везде, и начинают оживать лягушки. Одна скакнула в ручей и понеслась вниз (мотив каждой весны: есть ли сок в березах?).
Раиса с сыном и Татьяна с сыном, и мы, и я как предводитель женской дивизии. Мальчики подрались, женщины, как кошки, – уши прижали. Но женщины и умные, и милые, обе с мужьями, но не постоянно возле мужей.
17 Апреля. Солнечно и холодно, ветер. Я утром до завтрака проходил в лесу: еще много снегу, и даже ходить тяжело. Большая поляна, где тянут вальдшнепы, вся очищена от снега, и даже дубовые листья просохли, и ветер играет листьями. На поляне этой могучие дубы.
Дятлы напали на елку и раздолбили ее внизу со всех сторон.
Северные опушки лесные белые, южные в голубой воде, поле чистое и мажется, а березы мокнут (капает березовый сок). На реке за одни сутки от всей цепочки льдин остались небольшие грязные бугры, ударишь по ним ногой, и разбиваются на длинные чистые кристаллы. Кроты работают. Но трава, даже на опушках под лужами, еще не зеленеет, и нога на земле чувствует лед.
Я спросил двух женщин, одну с мальчиком, другую свободную: – Кто ближе к природе во время родов, мать или ребенок? Женщина с мальчиком ответила: – Ребенок. Женщина свободная: – Мать. – Понятно, – сказала первая, – ребенок, говорят, вначале и видит не так, и слышит плохо, и ничего не понимает. Он, конечно, ближе к природе. – Так вы понимаете природу, – ответила вторая, – будто природа слепая, глухая. В природе есть все, и это может знать только человек очень близкий к природе. Ближе всех в этом к природе рождающая женщина: она одной стороной своей даже сама природа, а другой – она человек.
Я вчера высказал свою заветную мысль о немцах, что они и русские – единственные идеалисты на свете, что география даже обеспечивает единство этих народов, и если эти народы соединятся, они добьются хозяйственного единства во всем мире. – Не дадут, – ответила Раиса. – Но ведь в этом же и есть смысл нашего требования единой демократической Германии. – Все равно не дадут! – сказала она решительно. И я по тону реплики понял, что в этих кругах нет ни малейшего даже сомнения <1,5 строки вымарано>. Так оформился новый этап контрреволюции. Положение ухудшается сравнительно с прошлым тем, что невозможно прибегнуть к обману, каким был НЭП: теперь всякую такую уступку поймут как сдачу позиций: сдай в одном, и все полетит. Остается усиление диктатуры и надежда на большой урожай. Диктатура – это в руках человека, а урожай? (Вот когда пришло время решать загадку «природа науку одолевает».) Тридцатилетие все скажет. Но все-таки дело в руках «природы», или «счастья», или случая.
– Вдохновение! – сказала Татьяна. – Никакого вдохновения нет, – ответила Раиса, – есть только труд, труд и труд. А вы как думаете, Михаил Михайлович?
– Я думаю о чудесном саде, какой мне достался от матери без всякого моего личного труда. После я пробовал делать сады, но они даже в малой степени не дали мне той радости, какую дал мне сад матери, полученный мной без труда. Есть ли вдохновение? я не знаю, но есть целый мир как великое Данное, получаемое нами без труда. Мой личный труд есть лишь средство добиться права на обладание этим наследством: одному это легче дается, другому труднее. Есть, наверно, счастливцы вроде Моцарта, кому это право дается одним вдохновением, другой, как осел, идет в гору с тяжестью и до снежной вершины никогда не дойдет.
Иван Тимофеевич (Филемон и Бавкида) ни за что (караул соседский) получал ежемесячно от меня 200 рублей. Он счистил снег с крыши и за это попросил еще 150 р. И в тот самый момент, как он попросил, он погубил всю свою карьеру (мы его поняли и отстранили). Так это правда, что с человеком надо съесть пуд соли: соль ешь – это надо! Но постижение человека совершается мгновенно, и случай возможен, когда поймешь и без соли. Но метод постижения – это соль, на соль можно всем опираться, а на случай только счастливому.
Занимаюсь с Женей проектом электрификации дома. Завтра он к этому приступит.
Отказал Константину в жительстве в моей избушке. Придется то же сказать и Марье.
18 Апреля. В пятницу после обеда постучался Женя – проводить электричество в даче, я хватился – нет ключа.
Я хватился – нет ключа, искал, Ляля взялась точить, ключа я не мог найти. Пошел дождь, я накинул плащ, и мы пошли без ключа. Дождь был не особенно теплый, лягушки прыгали редкие, вялые. Я с горечью думал о ворчании Ляли, стараясь очистить ее от этой истерической шелухи, присущей, оказывается, всем женщинам. Понимаю это явление как рефлекс материнства, как Надо самой природы, обращенное к детям своим. Так это и следует понимать: Надо, как надо носить, как беременность, как проклятие Божие: в болезнях рождать и в поте лица трудиться для добывания хлеба (к этому еще и драться за хлеб и любовь).
И рядом с этим Надо природы – какие в той же природе образцы свободы: эти порхающие с цветка на цветок бабочки, не имеющие даже пищеварительных каналов... да и мало ли всего! А наше искусство, все наше человеческое Хочется! А наше упование на то, что рожденный Девой сотрет главу змия (этот наш обдуманный путь к свободе).
По приходе на дачу оказалось, пробой держится на двух маленьких гвоздиках. Женя принялся за электрификацию. Завтра он поедет в город, привезет калоши и замок.
Ходили к директору и получили отказ в жилище семье рабочего, которого они же спихнули нам. Вообще директор этот человек из подполья гепеушного, т. е. человек малый, на малом месте, ищущий повода демонстрировать свою власть. Только при помощи Ляли я не вышел из себя, а колол его со смехом мефистофельским. Потом мы ходили к его жене, и я наблюдал после Надо (одного из факторов государственной власти) у женщины явление дипломатии. После дипломатической дамы спустились к Константину, герою нашей беды, и не могли понять, гордец он большой или тоже плут. По пути познакомились с новым соседом, башкиром и капитаном, танкистом, имеющим виды на разведение белых мышей.
Еще в этот день (пятницу) Раиса удачно начала портрет Ляли. Я долго рассказывал ей о судьбе Трубецких и Лопухиных, соревновавшихся в деторождении (как оказалось, в интересах рода). После рассказа осталось такое чувство, будто целые миры человеческие сошли в океан, а я на островке зачем-то живу и пишу о себе, стараясь представить свое как смысл всего прошедшего.
19 Апреля. Вернулась зима, все белое, летит снег. Лягушки все спрятались.
Много раз сегодня появлялось солнце и пряталось в летящих по ветру тучах. В промежутках валом валил снег, лавины белых крупных хлопьев закрывали собой темные ели, и опять солнце сметало с земли снег. И так весь день, а вечером на заре ветер кончился и в светлой тишине начало морозить.
20 Апреля. Утром тихо, солнечно, морозно. Но, скорей всего, днем будет, как и вчера.
Женщина ходит между женщинами, как в музее между картинами. Они все замечают друг у друга и все разбирают между собой, и со стороны кажется, будто они и родятся только для своего женского суда. Но мужчина не обращает никакого внимания на средства, какими достигается общее впечатление. Он проходит между ними, как жених, выбирающий себе невесту по сердцу, но не по одежде. И, конечно, женщины иначе судят мужчин, чем своего брата: как он одет – это на втором плане и больше для глупых.
Раиса продвигает портрет Ляли, но портрета, вероятно, не будет, потому что Раиса не может чувствовать духовного человека («язычница»).
Сюжет, рассказанный вчера нам Раисой. Старушка одинокая, домик разваливается, некому помочь. Великий безучастный мир и одна-единственная, никому не нужная старушка годами за семьдесят. Приходит странник, ему тоже за 70 и никого из родных. Уговорили их жить вместе. Все повеселели, радость пришла: человек с человеком встретились. Утром бабушка злая сидит одна на ступеньках. – Чего ты? – Прощелыга оказался, я его выгнала. С чем пришел! мне за 70 лет, к смерти готовлюсь каждый день, а он с чем пришел! Не стерпело сердце, выгнала я его: пакостный старик. И опять одна.
Фокус рассказа: 1) Радость встречи человека в пустыне. 2) 3) Чувство ада: ее вечность в том, чтобы сидеть на месте в ожидании, пока избушка завалится и выгонит ее к перемене; его вечность в движении, в ожидании встречи.
(Крестьяне до того обнаглели, что драли за свои углы невозможно. После долгих исканий мы нашли себе в Дунине избушку с разваленным сараем, бабушка Лиза: печальные большие глаза.)
Раиса очень кокетливая, вечно представляется, и у нее это выходит мило: глядишь на нее и радуешься. И красивая, и талантливая, и умница. Но она совсем «француженка», и духовного человека нет в ней вовсе. Я бы не мог влюбиться в нее, как у нас это вышло с Лялей, а «пошалить» мне совсем не дано, и мало того: я этого боюсь, и всякая попытка в этом привела бы к «неловкому шагу» (вот откуда взять образ старика, вечного странника).
Чувство «неловкого шага» (боязнь этой опасности) преследовало меня с малолетства, оно породило мой романтизм, мое странничество. Оно назначило мне 30 лет жить с ничего не понимающей во мне женщиной, оно привело меня к Ляле, страдающей, как и я, невозможностью выйти к «обыкновенному» состоянию из своей «духовности».
Раиса рассказала о своем отце (академик Зелинский), как к нему в его 72 года пришла женщина молодая и начала жить у него в кабинете и стала его верной женой, даже родила двух детей. А старая жена отдавалась музыке, и академик оставался без ухода («странник»). В этом вышел счастливый шаг, как и у меня с Лялей: счастье в выходе из «духовного» состояния в обыкновенную жизнь (Фацелия): Дон-Кихот нашел свою Дульцинею (наверно, так и Сологуб женился на Чеботаревской Анастасии).
И вот почему, если большой, знаменитый человек (у А. Н. Толстого это было, как у Зелинского и др.) сходится с новой женщиной, говорят бабы между собой: «она его поймала». Это значит, что в какой-то степени все мужчины застенчивые странники, и женщины их «ловят».
Сочетание Мужчины и Женщины – явление очень сложное: все бывает, но «выход из духовности» (застенчивость), по-видимому, есть трудность, противоположная «язычеству», Дон Жуану, свойственная в той или другой мере многим, быть может – один из факторов культуры. Да и сам Дон Жуан есть один из идеальных моментов выхода из трудности, образ, созданный мучительной думой о выходе.
NB. Быть может, трудность выхода из духовности есть коренной вопрос девушки и редко лишь для мужчины, носителя необходимого насилия..
Сколько мы должны были «сговариваться» с Лялей, чтобы соединиться: я должен был войти в церковь, она – пойти со мной на охоту.
NB. Может быть, не разумом, главное, человек отличается от животного, а стыдом: человек начал стыдиться животного размножения и, как в Книге Бытия, стал одеваться. Вот с тех пор именно, как человек почувствовал стыд, русло реки природы сместилось и осталось на старице, а человек в своем движении вырыл новое русло и потек, все прибывая, а природа течет по старице, все убывая. На свои берега человек теперь сам переносит и устраивает по-своему все, что когда-то он взял у старой природы.
21 Апреля. Утро почти теплое было, солнечное, потом пасмурно. Поют певчие дрозды. На северной опушке под синим лесом исчезла белая полоса. На южной опушке ручьем стекает из леса последняя вода. Ледяные тропинки. Березовый сок. Бабочки на теплых опушках.
Вчера с Раисой ходили в Марьино, где живет эта бабушка Марфа Никитична, прогнавшая странника. Оказалось, странник этот был садовником, и старуха (82 года) вся оживает, когда гордо рассказывает, что она его прогнала.
В Лялином портрете Раиса как будто нарочно выбрала такой ракурс, с которого видится самое некрасивое. Я так люблю свою Лялю, что никогда не смотрел на нее с этой точки. И теперь никак не могу отделаться от портрета: так он торчит из Ляли, как из зеленой весенней травы прошлогодняя желтая солома. Вот если бы я был молодой и желанный для Раисы человек, то какую бы свинью она подложила этим портретом своей сопернице. Мало-помалу Раисина точка зрения на Лялю победила «родственное» сопротивление, и сама Ляля вместе со всеми радуется портрету. (Но мелькнувший сюжет о портрете, похожем на атомную бомбу, разрушившую семейное счастье, пусть останется в памяти.)
22 Апреля. Коронный день апреля. Все сбросили зимнюю одежду и вышли по-летнему.
Земля начала оттаивать. На сильно разогретой опушке леса, усыпанной старыми листьями, невидимо исходящий пар в полной тишине всего воздуха создавал частные вихревые движения: сухие листья поднимались вверх и кружились в воздухе, как бабочки. И бабочки, и зяблики порхали между листьями, не поймешь, где бабочка, где птичка и где лист.
Утром на еще желтой, в зимней рубашке паутинно-плесенного цвета озими зеленели только края луж, а к вечеру вся озимь позеленела.
Лягушки показывались поодиночке то там, то тут, вялые, сонные, и в эти последние ненастные дни, но спаренные лягушки показались только сегодня.
<Приписка Убил вальдшнепа.>
К вечеру леса вдали начали синеть, и воздух стал как вуаль, почти как туман: это пар, поднявшийся за день от земли, начал сгущаться.
На тяге дрозды пели особенно выразительно, и я слушал на пне в полном чувстве свою литургию.
Попробуйте записать песнь соловья и посадить ее на иглу граммофона, как это сделал один немец. Получается глупый щебет и ничего от самого соловья, потому что сам соловей – не только он один с его песней: соловью помогает весь лес или весь сад...
И даже если рукой человека насажен сад или парк, где поет соловей, все равно: человеком не все сделано, и человек не может сделать того, о чем поет сам соловей. Его можно дождаться – он прилетит, можно создать место, сад или парк – он прилетит, но петь он будет сам, его не заведешь (природа неподражаема).
Так я думал, слушая певчих дроздов, разыгрывающих вечернюю зарю. Было так, что они пели все вместе, хором, потом был перерыв, и после перерыва пели птицы поодиночке, как будто один дрозд задавал вопрос, и другой, подумав, отвечал ему (как в Голубиной книге, один спрашивал, от чего зачался свет, отчего солнце, отчего звезды, а другой отвечал).
Мне вспомнились почему-то Тузик и Серый. Тузик – маленькая собачка под стать моей Норке, Серый – огромная нелепая помесь русского дверного кобеля с немецкой овчаркой. Оба они, Тузик и Серый, смертные враги (как Тузик морщит нос и гонит великана). Когда Норка вышла и побежала далеко от меня, Серый побежал за ней, а Тузик пришел ко мне и стал дожидаться: он знал, что Норка не дастся Серому и в конце концов прибежит ко мне. Так и вышло. А когда пришел Серый, то Тузик, как хозяин, просто сморщил нос, и Серый не посмел подойти... Ему стало не по себе, он подошел к дереву и поднял ногу. Как раз в это время раздался гудок у металлистов. Серый, потомок древних волков, узнал в этом звуке сирены голос предков своих, поднял голову вверх и завыл. И как же иначе ему петь? в природе звук – это сигнал общей жизни. И пусть тысячи лет прошли с тех пор, как предки Серого выли, сигнал общего дела, общей жизни стаи сохранился у Серого. Он туда отзывался, Серый, он это не для себя.
И соловей поет сам.
Но почему же я когда шел на тягу и услыхал, что какой-то дачник где-то там в лесу напевал своим дамам из какой-то оперетки свое «тру-ля-ля», я испугался встречи с таким человеком, как испугался Робинзон, увидав след человека в первобытном лесу?
Неужели этот испуг оттого, что человек раздробил свой основной голос, голос всего человека, на частные голоса индивидуальных претензий?
Первого вальдшнепа я прозевал, второй прошел стороной, третий свалился далеко, я его долго искал, и когда Норка наконец нашла его, показалась звездочка и тяга кончилась. Но когда я укладывал ружье в чехол, один еще протянул.
В доме отдыха все собрались на кино. Мне пришлось пройти в грязных сапогах и с вальдшнепом между публикой. Все мне аплодировали, и я подарил нашей художнице два краевых пера вальдшнепа.
До Ляли у меня был такой голод на женщину, до того я был нищ в этом, до того беспомощен на всякую, какая бы захотела взять меня... И ни одна не хотела, как я узнал от Перовской: потому больше, что не смели, думая, что такие, как они, мне давно надоели. Но с Лялей я стал богатеть, и сейчас я, пожалуй, такой, как меня представляла Перовская. Тот страх нищего у меня теперь совсем прошел, и с женщинами у меня теперь спокойная хорошая дружба.
Природа неподражаема (нельзя ни соловья, ни ветер записать на пластинку). Творчество в человеке (талант) есть сила природы. Формализм, урбанизм и пр. имеют отношение к природе такое же, [как] рука, расстанавливающая вещи, к самим вещам.
23 Апреля. Повторился, только еще жарче, вчерашний день. Но к вечеру началась в природе тревога, хотя было тихо, но птицы не пели. На тягу пошел с Лялей, тянуло хорошо, и я три раза подряд промазал.
24 Апреля. Все утро провожал Лялю в Москву. Вечером позировал Раисе на балконе у себя. День очень жаркий с ветром. Тревога в природе нарастает. Наверно, будет гроза.
Проводил Лялю в Москву.
25 Апреля. Тревога перешла и на сегодня: тепло, солнечно, ветрено. Боюсь, что начинается самое неприятное для весны: сушь. И как только начнет сушить, так начнешь думать о засухе, а если засуха, то и конец...
(«По краюшку, деточки, ходите».)
... и вдруг явилось это особое чувство, как будто поглядел на всего проходящего в мучениях и смертях человека со стороны и бесстрастно и подумал: а как же иначе? как иначе понять и назвать этот путь к бессмертию, как не Голгофой? Вот она, Голгофа, перед нашими глазами, и человек, спотыкаясь, несет свой крест, не забывая ни на мгновенье мысль свою о <зачеркнуто: жизни вечной> бессмертии...
Сегодня утром в шоколадного цвета березовых густых почках (птица сядет и скроется) я разглядел кое-что. – Так ли? – подумал. И еще раз поглядел с другой стороны, и отсюда тоже мелькнуло зеленым: начинают раскрываться березовые почки.
– С моей стороны было для тебя все: я тебе отдавалась – ты не взял; я за тебя хотела выйти и принесла тебе письмо к родителям – ты не захотел: я поняла это и разорвала письмо. Ты захотел взять душу мою – и взял: я с тобой, пока ты навек не закроешь глаза. <Приписка: – Нет, – ответил я, просыпаясь, – не ты, со мной теперь Ляля.>
К вечеру стало тихо, и пошел ровный дождь. Это было счастливым разрешением вчерашней тревоги.
Приехал художник Шурпин, забраковал портрет Ляли несправедливо. Но эти старые вхутемасники2
26 Апреля. После вчерашнего дождя пришло солнечное утро. Весь лес был одет крупными каплями. Лучи солнца, проходя сквозь насыщенный парами воздух, падали там и тут снопами, и в этом кругу света деревце, убранное каплями, сверкало иногда всеми огнями.
Солнце обнимало темный хвойный лес и теплом своим раскрывало на елях пасмурные тайники, освобождая последние семена из шишек. Слетело одно семечко в такую глубину темного леса, куда горячие лучи еще не дошли. Там от вчерашнего дождя натекла с деревьев и собралась лужица, теперь еще покрытая тонким прозрачным цветистым ледком.
Я смотрел на эти цветы в лесу, охваченном солнцем, и вспомнил прекрасную девушку в нашей столовой. Среди некрасивых лиц она была как это цветистое зеркальце природы среди темных стволов и корней, скрюченных и узловатых. Личико у нее было кругленькое, будто снятое с солнца, это солнце у человека было так правильно и тонко отделанное, как только отделывает в ранне-утреннем свете весной мороз свои чудесные зеркальца природы в тайниках темных лесов. В столовой сидит она, заметная отовсюду, и когда встает, то будто лебедь поднимает вверх опущенную голову, а чем выше поднимает голову, тем, как и лебедь, становится прекрасней. Только со страхом смотришь тогда на эту лебедь, превращенную в прекрасную девушку, – найдется ли для такой Иван Царевич?
– Как зовут ее? – спросил я вчера.
– Таня, – ответили мне, – студентка.
Я думал, она или в консерватории, или в поэзии, или в живописи.
– Она изучает музыку? Мне ответили:
– Нет, она изучает нефть.
– это она! Еще несколько десятков минут, и от чудесных прозрачных цветов мороза, этой чистоты, ясности тут останется вода, а там?... неужели от этой чистой девушки с такими ясными глазами тоже останется одна только нефть? Но какой чистотой веет в душу от этих цветов мороза.
Елена Оскаровна Лещинская еще с прошлого года целится написать мой портрет, но теперь ее подруга по институту Раиса Зелинская перед самым носом перехватила ее модель.
– Раиса Николаевна, – сказал я ей сегодня, – просила меня никому не даваться, пока она не кончит. Да и мне самому неприятно служить моделью одновременно двум женщинам.
– Вполне вас понимаю, – ответила она, – я подожду. Ну, как у нее идут дела с портретом?
– Чудесно! – ответил я, – она очень талантливая.
– Очень! – подтвердила она.
– И что мне удивительно, – сказал я, – она превосходная мать, как она воспитывает двух своих мальчиков, где вы такое видели! Как редко в женщине соединение служения семье без ущерба искусству и служения искусству без ущерба семье.
– Совершенно исключительное явление! – согласилась Елена Оскаровна.
Я смотрел на эту Елену и дивился, как она, женщина, претендентка на модель, так искренно подтверждает совершенство своей соперницы. Тогда я опустил свой душевный зонд еще поглубже.
– Признаюсь, – сказал я, – Раиса меня увлекает, она очень интересная женщина!
И я понял, все, все можно уступить Раисе: талант, материнство, образование, ум, но женщину – нет! Прекрасная Елена должна быть интересней прекрасной Раисы.
27 Апреля. Утром не было солнца, но прохладно. Вечером стало теплее и моросил дождь.
На тягу не хожу: проходит моя охота, связанная с одиночеством, нет одиночества, нет и охоты.
Устиновичу: «Соки земли» – название замечательной и когда-то любимой и популярной в России книги К. Гамсуна. И потому название Вашей книги теми же словами неловкое. Подражание форме календаря Пришвина слишком уже подражание и в существе своем незаконно и не нужно (есть уже вещь, для чего ее повторять?). Есть в книге целый ряд рассказов как сочинения на тему. Напр., можно коротко и ясно сказать: по шерстинке, оставленной раненым волком на кусту, я догадался о направлении убегающего раненого волка. Вы же пишете «на тему» шерстинки волка целый рассказ «следопыта». От этого блинопечения необходимо отделаться и помнить всегда, что только крайняя необходимость принуждает нас умножать слова. Есть, однако, в книге целый ряд простых рассказиков, в которых примерка автора к Пришвину дала хорошие результаты: рассказы охотничьи, т. е. болтовня о природе, делаются рассказами литературными. Рекомендую в дальнейшем не смотреть на Пришвина и вообще меньше думать о литературности, а больше о содержании, которое нужно передать с наименьшим расходом своих собственных слов.
Смотрели чудесный фильм «Погонщик слонов», и я намотал себе на ус героя, мальчика, получившего божеские почести. Мне нужно тоже так же просто сделать своего Зуйка, только незаметно в «Царя природы» вместить Аполлона с глазами, да не безглазого античного, а с нашими современными глазами.
Раиса во время сеанса сказала мне две хорошие вещи: 1) что после смерти Есенина принесла ему на могилу образок. 2) На слова мои о женщинах, в числе которых в болтовню мою попала и Ляля, ответила: Валерия Дмитриевна стоит далеко выше всех нас, обыкновенных женщин, она вообще исключение, и с ней нельзя сравнивать или ее вмешивать. – Простите, – ответил я, – сболтнул. А с вами бывает тоже так: сболтнешь, и стыдно, а слово, знаете поговорку: не воробей. Бывает с вами? – И еще как! – ответила Раиса и расхохоталась. Чем-то она мне очень нравится, и при наличии Ляли отношения мои с ней какие-то детски-пастушеские, чистые и невинные. Не будь же Ляли у меня, непременно бы все перешло в глупости. Вот и видишь теперь, какой чудесной очистительной грозой был мой страшный роман с Лялей, какие умные слова я написал в «Фацелии» о любви...
Жених у Тани очень хороший мальчик, но пониже ее ростом, как будто она Лебедь, а он только гусь. И пока они по-детски любят друг друга, как Лебедь и гусь голова к голове у воды глядят вниз на рыбку – все хорошо! Но что будет, когда Лебедь, желая встряхнуться, развернет вверх свою лебединую шею, поднимет свою лебединую грудь, взмахнет своими лебедиными крыльями и полетит. Она полетит, и за ней полетит не лебедь, а гусь...
между ее весенними крестиками, вилочками, сережками и шоколадными почками следит за птичкой внизу другой щегол: она прыгает внизу, а он с веточки на веточку наверху, она с кустика сирени на смородину, а он [с] березки на березку вверху. Щегол – это моя детская любимая птичка, и, мне кажется, от нее получил я свое неуемное и стыдливое жизнеутверждение. Кто же у них теперь, думал я, там внизу действует, и кто сверху следит, ни на мгновенье не выпуская другого из виду, он наверху, она внизу? Или, наоборот, он внизу. Перышек, отличающих у щеглов самца и самку, нельзя было разобрать издали, и я стал решать задачу по человеку...
28 Апреля. Ни тепло, ни холодно. С луга в речку быстро уходит последняя голубая вода, и вслед за тем скоро сам луг становится как вода, только не голубая, а зеленая: голубая вода в речку уходит, зеленая приходит на луг, а на черный квадрат выдрался трактор и затарахтел.
Лягушку все знают, как она квакает в теплой воде, когда ей хорошо, но мало кто слышал, как она пищит, когда она попадает в зубы собаки. Я первый раз в жизни своей услышал этот звук, быстро оглянулся, освободил несчастную лягушку. Она скакнула в ручей, и быстрая вешняя вода унесла ее. Лягушка исчезла, но панический звук остался во мне. И так все в природе, наверно, так же умирает и оставляет в душе человека что-то свое. И это все от природы, скопляясь в душе человека, ищет выхода, образует талант, создающий новую природу. Может быть, затем и существует на земле человек, чтобы данную дикую природу, обреченную на звериную борьбу за существование, переделать на человеческую в единстве закона и милости.
И, может быть, тоска человека о какой-то чудесной природе и есть начало мук возрождения им новой милостивой и прекрасной природы. И, может быть, эти муки возрождения и радость явления в мир нового, небывалого, мы называем искусством.
Этюд мой делается на даче, портрет – в доме отдыха. С Раисой у меня отношения веселые, вольные, у самой границы, за которой начинается серьезное царство моей Ляли. Все женщины, по словам Раисы, глядят на меня как на единственного интересного мужчину в этом доме, и это в 74 года! Я почти ощущаю, почти, кажется, готов назвать причину моего жизнеутверждения: как будто кем-то от рождения моего был поставлен некий вопрос о единстве природы и человека, и моя жизнь длится как борьба вслепую за это единство. Ничего лишнего, никакой блажи для себя. И если я теперь так забавляюсь с женщинами, то эта свобода невинная, детская дается мне только за то, что я, как рыцарь, стою на часах у врат завоеванного мною царства моей Ляли. И думаю, что эти порядочные женщины за то и награждают меня особенным вниманием, что видят и понимают мою державу и меч. «Вы отличный хозяин! – сказала Раиса, – вы твердо держите что-то, и оттого у вас все само делается».
Это я-то хозяин!
29 Апреля. Пасмурно, холодно. Раиса пишет мой портрет, я для веселого глаза ей сказки рассказываю, и вдруг входит Ляля.
С Ваней ходили на тягу. Было после дождя солнечно и так холодно, что ни один вальдшнеп не пролетел. Ваня убил рябчика.
Сегодня Раиса мне сказала: – Я думала, вы – святой, а пока писала портрет, догадалась, что в вас тоже... – Враг? – сказал я, – конечно, и у меня свой враг, и у всех святых тоже свои враги, и только тем они святые, что не поддаются врагу.
Надо обдумать это, почему так в моем опыте художники органически нечутки к искусству слова: тем самым, что у них краски и линии, они как будто лишены чувства слова, тупы на него, чужды.
30 Апреля.
директору Д. И. Еремину.
Уважаемый Дмитрий Иванович!
На Ваше последнее письмо с предложением сделать новые поправки моего сценария «Серый помещик» согласно высказываниям Ваших сотрудников сообщаю Вам следующее.
«Кладовая солнца», от которой мы исходим, как литературное произведение стоит много выше, чем литературный сценарий «Большая семья», но зато эта вещь много ближе к кинематографу. Переделка этого сценария согласно сделанным многочисленным замечаниям дала нам новый сценарий «Серый помещик», который как литературное произведение стоит еще много дальше от «Кладовой солнца», но совсем уже близок к кинематографу. В новом требовании переделки уже звучат имена режиссеров, к которым я должен приспособить свою вещь: напр., ввести жизнь животных в подробностях по манере т. Згуриди.
<зачеркнуто: от меня как писателя тогда уже ничего не останется> не знаю, какой именно режиссер будет работать по моему сценарию. <Приписка: Художественная ценность состоит в том, что природа и человек в нем показаны в полном равновесии.>
«Серый помещик» в том виде, как я его написал, он как литературный сценарий будет, во всяком случае, лучше того, который выйдет, если сделать его согласно последним высказываниям <зачеркнуто: противоречивым и неглубоким>. Со своей стороны, согласно договору, я не откажусь от поправок, когда их предложит мне сам режиссер, которому будет поручено министерством написать режиссерский сценарий.
1 Мая.
Веточки черемухи, обвитые сухими лианами паразита плюща, на веточках первые листики. Грустно смотреть на этот союз с паразитом ароматной черемухи. Но ничего: скоро зеленые листья и целомудренные цветы закроют паразита, а еще и так сказать: тут у черемухи радость жизни побеждает цветами сушь паразита, а у нас, у людей разве...
Разговаривали с Альфредом вчера о необходимости в общественной жизни авторитета и традиции, и он мне сказал, что в военных делах Сталин был вынужден признать возможность ошибки Ленина (в суждениях о каком-то германском полководце): значит, авторитет ущерблен, и вот почему Вольтер предлагал выдумать Бога. Нужен тезис (Бог, абсолют), чтобы оправдать изменчивость, движение человека (антитезис), чтобы явился синтез: богочеловек.
Начальник у нас в СССР особое понятие: он и есть, и его нет, он какое-то вмещение сразу и тезиса и антитезиса. Так точно и праздник: и есть и нет. Люди копают огороды, и если подойдете к ним, скажут: «С праздником», и на ваше удивление отвечают: «На то и праздник, чтобы лично о себе позаботиться».
Жалость (болезненное чувство) питается чувством смерти и свойственно только человеку, животное чувство смерти есть страх.
Дождик с утра мелкий и холодный, мелкий – хорошо! не сразу выльется; холодный тоже хорошо – не сразу высохнет. Такая погода в природе и людям хороша в доме отдыха: не сонно прогуливаются, а с утра танцуют «западные танцы».
Аня копает огород.
Фокусы Раисы (унесла портреты).
3 Мая. «Ленин», и у него было много детей, и их звали «куйбыши» (остроумие началось со смеха над титром в «Балерине» «езжай!» вместо «поезжай» и кончилось куйбышами).
NB. Помнить о «Женихе», что это только в России, что в Америке, напр., наверно, мужчина очень тверд.
<Приписка: Русская женщина таит в себе возможность Жениха, даже если она и проститутка.>
NB. Началось тем, что Ляля во время сеанса спросила Раису: – Дети у вас крещеные, а не знают молитвы «Отче наш» – это нехорошо: крещение детей обязывает родителей.
Холодно сегодня, как в ноябре, когда снега ждут. Леса издали все еще коричневые, и только если близко разглядывать веточку, видно, что почки зеленеют. Кукушка явится после этих майских холодов.
В природе самцы одеты более нарядно, чем самки, а у людей самки наряжаются много больше, чем мужчины, как будто в развитии жизни когда-то произошел перелом, и женщины взяли верх.
(Фонарик светляка висит у самца.)
Еремину:
Мне доставили в «Поречье» (дом отдыха) не сразу Ваше письмо, и я на него могу ответить только теперь. Меня удивляют до крайности те противоречия, которые предъявляют в своих требованиях Ваши сотрудники кинематографа ко мне как автору «Кладовой солнца». Началось с того, что «Кладовую солнца» объявили произведением недостаточным <зачеркнуто: с точки зрения коммунистической пропаганды>
4 Мая.
Брак втроем. Я испытал все формы любви и даже на короткое время форму брака втроем. Все формы любви всегда меня обогащали, как будто я поднимался в гору и расширял свой кругозор, все формы любви человеческой поднимали меня, кроме формы брака втроем.
Есть материализм потребительский: человек потребляет материю для своего счастья; и есть материализм, когда дух человеческий, как бы страшась своей свободы, хватается за материю, как утопающий хватается за соломинку. Тогда в этом стремлении удержаться все предметы, схватываемые духом, становятся такими, как будто ты сам только что родился и увидел их своим первым глазом. Вот таким первым глазом Гоголь смотрел на вещи и так создавал свой реализм, похожий на луч рентгена, проникающий сквозь твердые вещи.
Во время завтрака художница Бродская, бывшая балерина, рассказывала об Улановой, с которой училась в школе. Уланова совсем незаметная с виду и чрезвычайно скромная, вышла замуж... и т. д., и т. д. В конце концов страшно влюбилась в Завадского.
Аня всей своей девичье-деревенской силой стремится в город (это колхоз сделал). Мечтает научиться «западным танцам». Я ей обещал это устроить, и она обещалась мне завтра весь день таскать навоз.
В здравнице сегодня танцевали «западные танцы» и вдруг испортилась радиола, что делать? Пришел пожилой человек и предложил поиграть в старинные игры, в свои соседи, в колечко, в кошки и мышки. Тогда началось необычайное веселье, хохотали, как дети, с заливом, даже и матери, уложившие спать своих младенцев. После двенадцати в умывалке я сказал молодому человеку:
– Какая была скука смотреть на танцующих западные танцы и слушать весь день радиолу, и какая радость участвовать и даже слушать со стороны это веселье. Так вот предоставьте людям самим...
Он не дал мне договорить и сказал:
– Это будет вразрез.
5 Мая. Утром несколько теплее, но все еще свежо и пасмурно, после обеда ветрено и солнечно. Майские холода все продолжаются.
Раиса кончает мой портрет. Вчера она мне говорила, что очень любит меня и уже давно, с первой встречи. Я и глазом не моргнул от этого признания, понимая в этой любви художника особое пристрастие к своему материалу. Сегодня она продолжила этот разговор и объяснила, что чувством ко мне она компенсирует свое сложное чувство к отцу. И мне стало понятно, что она действительно питает ко мне хорошее бескорыстное чувство.
Чувство любви содержит в себе возможность рождения и роста нового человека, и если у любящих и не родится [физическое] дитя, все равно мы измеряем любовь по делам их, направленным к счастью нового человека. В таком понимании любовь называется браком. Скорее всего, творчество определяется таким же гармоническим соотношением мужских и женских элементов души человека, как и в браке, и рождением долговременных произведений искусства и их влиянием на потомство.
Тоже все холодно утром, и ветер все тот же холодный, но яркое солнце с утра начинает греть, и березки вдруг стали не коричневыми с намеком на зелень, а золотисто-желтыми от расцвета сережек.
Сегодня яркое солнце. Раиса с утра глядит на меня влюбленными глазами, и я знаю, это от солнца: я лучше освещен сегодня, и она влюблена в меня как в модель. Но все равно – в меня или в модель, если женщина красивая, талантливая, умная, ласковая будет глядеть на тебя влюбленно, то пусть ты даже кирпич, и то позеленеешь. И я тоже из всех наших женщин выбрал ее, изучаю ее, предпочитаю ее, и меня к ней что-то тянет. Но когда я поймаю себя на этом «что-то» и вспомню о Ляле, то все становится на свое место, и Раиса превращается в мой этюд, как, наверно, и у нее бывает – когда солнце померкнет, я, все-таки живой человек, не лишенный остроумия и насыщенный жизненным опытом, превращаюсь просто в модель.
Педро Браво влюбился в Таню Соснину, он бегает за ней, как собачка. Тане это забавно, она берет еловую шишку, бросает вперед. За шишкой бросается собака моя спаниель Нора и испанец Педро. А она, высокая русская красавица, хохочет и радуется, особенно если шишку принесет раньше испанец, чем спаниель.
Береза.
когда, теплея, луч нагреет кору и на белую бересту сядет большая сонная черная муха;
и потом дальше, когда надутые почки создадут такую шоколадного цвета густоту кроны, что птица сядет и скроется;
когда в густоте коричневой на тонких веточках изредка некоторые темные почки раскроются, как удивленные птички с зелеными крылышками, появятся сережки, как вилочки о двух и о трех рожках;
и когда вдруг в хороший день сережки станут золотыми и вся береза станет золотая;
Тогда по жизни одной любимой березки поймешь жизнь всей весны и всего человека в его первой любви, определяющей всю его жизнь. (NB. Разработать.)
<На полях: Свежесрезанные почки, надломленные веточки – березовый сок.>
7 Мая. С утра +5, но тихо и есть надежда на хороший день. Печник начал ломать печь. Ваня Макридин берется затянуть проволоку. Макрида с Аней таскают навоз. Штукатурку отложил, будем делать при себе.
– Она может написать, но только женский портрет. – Это значило, что она сама может написать мужской и уже его написала.
С интересом слежу, как Раиса, влюбляясь в меня для портрета как художник, подводит в своих высказываниях под это чувство более глубокое основание. То она сказала недавно, что мною она заменяет утраченное чувство к отцу («а это у женщины очень сложное чувство»), то при разговоре о конце портрета и отъезде вздыхает и т. п. Мне кажется, что я ее правильно понимаю: она очень способный художник, очень кокетливая женщина и позволяет себе всякую игру у порога драмы, но через порог не перейдет, как Ляля: она богатая – семья и талант – а богатым трудно войти в Царствие Божие, отчего она охотно называет себя «язычницей». Она такая красивая, несомненно талантливая, из хорошего университетского общества, так дешево себя расценила... И еще удивительно, что когда я, желая проверить себя самого, вызываю на помощь образ Ляли, то как будто крест беру в руку, и моя язычница Раиса вся исчезает, как дым от лица огня.
День прошел теплый довольно и светлый. На вечерней заре было тихо и холодно. Вальдшнепы не летали, дрозды не пели, но зато наконец прилетела кукушка, и со всех сторон раздавалось:ку-ку!
Кукушка прилетела, значит, кончилась та неодетая, тревожная весна, когда каждая птичка вся трепещет, неустанно поворачивая голову в разные стороны с вопросом: не там ли, не он ли? А когда прилетает кукушка, тревога неодетой весны кончается. Теперь самки тетеревов и многих других птиц будут садиться на яйца. Но зато свободные самцы теперь между собою еще пуще будут драться и петь. Кукушка прилетела – это как у нас девушка замуж вышла, и теперь «ку-ку!» ее девичья жизнь.
Раиса сказала, что книгу о женщине еще никто не написал, но напишет ее только мужчина <приписка: и я о мужчине подумал: это, конечно, я>.
Коровенки вышли в поле, измученные, голодные, кожа да кости. Травы еще взять негде, но сам майский воздух питает и пробуждает жизнь. Одна коровенка, взлохмаченная, с проваленными боками, с торчащими кострецами, с зажмуренными глазами стояла неподвижно и будто на солнце оттаивала. Огромный, тяжелый черный бык ее заметил и подошел. Он успел поколоть ее, еще стоя на задних ногах, а когда после опустился на нее, то коровенка так и рухнула на землю. Но дело было уже сделано, коровенка встала, оправилась, подняла хвост вверх, согнула его колечком, и так он у нее остался, а бык поднял мокрый нос вверх и вдыхал в себя этот коровий воздух, как насос.
Раиса рассказывала о какой-то своей родственнице, девушке за 30 лет, начинающей вянуть. Ей надо было во что бы [то] ни стало найти жениха. Но как его найти, как подойти к этому девушке, если это до смерти надо. На семейном совете решили ее отправить в Крым: там будто бы в какой-то здравнице делается это очень просто. Так поехала девушка. С ней там познакомился пожилой инженер, стал ухаживать и весь месяц очень корректно всюду ее сопровождал. Когда приехали домой, оказалось, у инженера большая семья, но он продолжал иногда [приходить] в гости пить чай. Тем все и кончилось.
Помню, как в Берлин приехала и поступила в университет молодая, белокурая, гибкая, живая девушка. Русские студенты ее сразу заметили, и она объявила всем открыто, что ей досталось от родителей хорошее имение, и теперь она приехала не учиться, а искать себе жениха. Мы все, и я, конечно, помчались за ней. Это был месяц какой-то вихревой гонки, только и помнится, что лифт неустанно то поднимался, то опускался. Не прошло и месяца, как из этого собачьего гона вышла белокурая помещица под руку с очень красивым и стройным новым помещиком. А мы все возвратились, поджав хвосты и облизываясь, в свои аудитории. Теперь через полстолетия думаю, что у этой девицы, скорее всего, даже и не было никакого имения. Но какая смелость! такой девице и не нужно никакого имения.
Золотой день. Заметно зеленеют березы. Художник сказал, что Золотой день в полном смысле слова бывает у березки только один.
Таня красива, но так высока, что казалась недоступна: где найдется мужчина выше ее, а если не выше, то какая тут пара, а без пары во внешнем виде поди-ка еще найди там внутренний лад: ведь каждый будет нарушать его мыслью про себя: «Какая это пара!» Но испанец Педро хотя и маленький, но такой живой и смелый бегает возле нее, стараясь чаще и чаще наклоняться к земле и вовсе снижаться до положения четвероногого. Забавляясь, Таня кидает еловые шишки моей собачке, спаниелю. Нора бросается, и умный Педро, стараясь выйти из сравнения с человеком, бросается за Норой, и Таня, высокая русская красавица, милостиво хохочет, загадывая, кто первый словит ее шишку, испанец или же спаниель.
Вспомнились Краевские, поле ржи, озорная тропа и мы с Людмилой. – Ваш двоюродный брат Игнатов бездарен, а вы? – Что я? – Вы талантливый...
9 Мая.
Вчера художник сидел за этюдом от завтрака до обеда и на глазах его куст оделся – вот какой вышел день. Сегодня березовая свадьба (вчера девишник): ветер поднял золотую пыльцу, и роща стала как в тумане.
Я опустил свои вожжи, и мой конь пришел в общество гуляющих во главе с испанцем Педро.
Помню, на этом самом месте, где мы сегодня сидели, лежали, пели (в девишнике березовом), я спрятался весной от группы отдыхающих в кусту можжевельника в паническом страхе за свое одиночество в лесу, в глубочайшем презрении к стаду этих баранов, нарушающих божественную тишину леса.
Теперь же, когда я сам вышел к ним, мне стало так спокойно, так светло и просто на душе, что я сам стал своим хриплым голосом подпевать испанцу и любоваться пучком фиалок в волосах моей художницы. Испанец тренькал голосом, подделываясь под гитару, и ни он сам, и никто из нас не думал о его трагическом вопросе: почему он, революционер, перенесший пытки от врагов с подгоном щепок под ногти, потерявший семью, не может поехать к себе на родину в Испанию?
Вечером тоже я присоединился к игре моих врагов, так долго не дававших мне работать, стал играть с ними в детские игры, и враги мои превратились в друзей.
И еще мы играли в короли, и милые женщины называли меня Мишей.
После, ночью, мне вспомнилась вся моя жизнь в такой же борьбе одинокого человека с обществом за свою личность с последующим признанием: признают тебя, и ты чувствуешь себя победителем.
Так и теперь: это что я мог сегодня в майский день подпевать гуляющим – это моя победа, а когда в ужасе прятался от них в кусту можжевельника, – это была моя борьба за себя.
– победил, выразил это понятно, и прежние враги поют вместе с тобой испанскую песенку.
10 Мая. Раиса говорила, что все романы ее кончаются юмором, что из-за этой способности к юмору она их и не кончает (влюбилась в пальцы хирурга и страстно пожелала, чтобы он взял ими баранку автомобиля: он взял – и у нее все кончилось; еще человек, который дергал щекой и увидел ее голую в душе, после чего и ему и ей запало что-то, и начался роман, и все кончилось портретом: она стала писать портрет, и он почувствовал при работе нечто противоположное страсти, отстал, и все кончилось тем, что она написала портрет: портрет поглотил ее страсть). Она бы и детей рожала, но художество поглощает страсть: искусство движется за счет рода. В этом отношении откровенности Раисы замечательны: муж естественно отпадает... ему она желает восхищенной жены, сама для себя оставляет возможность грозового разрешения страсти (увы! комический конец предрешен, опера комик).
У отца ее две дачи. Она хочет выслать мальчика своего в день именин и сказать: – Дедушка, подари нам дачу. Я вспомнил, как меня травили мои дети, и спросил:
– Почему же, когда отец ваш был явно брошен из-за увлечения матери (Кузьмина-Караваева) музыкой, и он был так одинок, вы, дочка в 22 года, не стали ему Корделией?
– Я тогда была очень глупа.
– Пусть! но тогда откуда же у вас берутся теперь претензии на дачу и зависть отцовскому благополучию?
Ничего она не могла мне ответить: она не Корделия и отца своего проиграла. Какой это был ей страшный экзамен, и как это похоже на любовь Левы ко мне.
Так вот насквозь разобрал я свою «язычницу» и даже представил себе, что было бы, если бы семь лет тому назад не Ляля пришла ко мне, а она. Была бы, конечно, тоже опера комик, потому что у Раисы нет, как у Ляли, духовного центра и, как художник, она эгоцентрична. Вот, наверно, оттого и боролись святые отцы с искусством, что художнику нельзя забрить голову, как барану, что искусство требует признания личности. Но в таком случае как же выходит у Ляли, разве Ляля-то не «художница» в своем роде? Тут вышло, что я подчинился ее Богу и она в Боге уже и мне подчинилась и стала служить... Впрочем, тут особенности, не применимые ни к кому: наш брак с ней – это крепость, единственная в своем роде...
И все-таки я очень люблю свою язычницу, она и красива, и довольно умна, и главное, чувствует юмор. Но нашего дела она никогда не поймет. Я сказал ей:
– Ваш муж целый день в лаборатории, вы целый день пишете. Если бы вы вместе могли работать?
– Я бы от него ушла.
– Вместе бы думать, быть с человеком в единомыслии?
– Это невозможно, и нежелательно.
– Значит, вы андроген.
– Пусть андроген, но... Ему бы <не дописано>...
Сегодня сборы. Завтра еду в Москву.
Быть или не быть? (Решение повара.)
Сидел в кресле, погруженный в свои мысли, и вдруг вижу наискось через свое окно кухню. Стоит в белом повар над кастрюлей, чикает ножом по яйцу, подносит его, нюхает и, разломав пальцами, выливает в кастрюлю. Бросив куда-то скорлупу, он берет другое яйцо, чикает ножом, подносит, выливает в кастрюлю. И третье точно так быстро от носа в кастрюлю, и четвертое, и пятое. Вдруг, понюхав какое-то чуть ли не двадцатое яйцо, он останавливается на мгновенье и не выливает в кастрюлю. Понюхав еще, он думает, наверно, лить это яйцо или не лить, как Гамлет думал: быть или не быть? Понюхав яйцо в третий раз, он решает: быть! и тухлое яйцо выливает в кастрюлю.
ему вся целиком, как отдается обыкновенная женщина служению своему мужу, стала направлять найденное ею самой и завоеванное жестокой борьбой богатство Богу. И так наша необыкновенная жизнь сложилась по образу и подобию обыкновенной, в которой женщина действует в кухне и детской, а обожаемый супруг на службе, и вместе они по праздникам ходят в церковь и при удаче приглашают к себе в дом друзей. Так если бы у Ляли было искусство в руках, она бы принесла его Богу. А Раиса, как женщина, находит в своем искусстве силу борьбы за свою личность, она искусством освобождает себя от семейной зависимости, ее искусство эгоцентрично...
Среди дня приехал Ваня с Солодовниковым на моей машине, и завтра я буду опять на Лаврушинском (с 15 Апр. по 11 Мая).
Дела в Москве: 1) Купить мел и краски. 2) Проявить пленку. 3) Охрана природы. 4) Кукольный театр. 5) Материал для географического сборника.
11 Мая. и что это отвращение служит ей первым и вернейшим признаком беременности. Значит, мое предположение о [том, что] искусство Раисы идет за счет нерождаемых ею детей, что искусство ее в существе своем губительно для деторождения, что оно исходит не из женских (родовых) элементов природы <зачеркнуто: что Раиса как художник есть андроген, находит подтверждение>..
В общем, я разобрал хорошо Раису и в Москве сдал ее мужу и детям: при нем я поцеловал ей руку, она поцеловала меня в лоб и сказала: – Все в порядке!
При одном взгляде на Лялю Раиса и все женщины из Поречья возвратились к своим семьям и делам, а Ляля, выслушав все о моих похождениях, заключила: – Но как же ты с ними скоро успел поглупеть!
Примечания
1Имеется в виду прислуга: servants (англ ).
2 ВХУТЕМАС - Высшие художественно-технические мастерские, учебное заведение, созданное в 1920 году в Москве.