• Приглашаем посетить наш сайт
    Блок (blok.lit-info.ru)

    • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    Путешествие из Павлодара в Каркаралинск. Часть 1 (1909 г.)

    Пришвин М. М. Ранний дневник. 1905-1913. – СПб.: ООО «Изд-во “Росток”», 2007. – 800 с. (С. 471-580)

    ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПАВЛОДАРА

    В КАРКАРАЛИНСК

    (Сибирский дневник)

    1909.

    Москва. От 29 [Июля] утро 6ч. – по 3 августа.

    Тюмень вечер 10 ч. Я вчера вечером отослал вещи на Курский вокзал и в 6 утра вышел искать извозчика. Все спит на улице: коршун плавает над Кузнецким мостом. Я подумал: в Петербурге коршуна не бывает на Невском. Извозчик о церквах: я спросил про одну, и он стал называть все. У билетной кассы артельщик: в Сибири живут чисто, калоши в сенях снимают, очень хорошо, дюже хорошо, но за границей лучше: там никаких алкоголей нету, горничная 10 р. жалования и делать совсем нечего, барыня – дите ихнее, и больше ничего. Очень хорошо, дюже хорошо... Сибирь – денежно, а грязно.

    Покупаю газету, теперь последняя: жизнь будет отставать. Пейзаж московской губернии: рожь поспела, овсы зеленые. Серпухов. Ока. Копны московские маленькие, где-то блестит новь. За лугами лес... белое шоссе, полуразрушенный дом у реки... синяя даль... фабрики дымят, долина, налево лесной берег, холмики ржи, церковь белая, облака сухие, сухая синева лесов. Холмы зеленые с березами как шапки, стада в долинах. Скошенное сено у лесника. Уголок леса на поле ржи. Веточки с сухими листьями у стога сена. Цветы у воды в затоне. Пробились желтые листья на березах, как седина. Склоненная береза на поруби. Косит облог косарь, а внизу ольшаник и змеится вдаль, не видим ручья, а только цветы. Легкая прорезь началась и оборвалась навсегда. Одна между ивами серебристая проселочная дорога уходит под дубки. Холмики с откусанными зубками. Осинник, рядом поросль, бабы гребут сено рядами, рожь и рядом березняк, и вьется дорога сухая змеей. Босоногая девочка: в одной руке бутыль с молоком, в другой ягоды. Ржаное поле, за ним зеленая копна, луга, по бокам березовая роща.

    После Тулы наш пейзаж: земля почерней, тяжелей. Тяжелые копны... по черной земле... легкие и тяжелые земли.

    Узловая... Заря – привечернее стадо, гуси белые на лугу... подсолнухи... Тени от подсолнухов, от копен... от телеграфных столбов, от куч досок по сторонам дороги... красный мостик на каменных столбах в поле... серебрятся осоки на солнце.

    Машет косарь, за ним согнутая женщина вяжет – вечная пара! Золотятся верхушки соломенных изб, низы (стволы) лозинок, гуси розовые.

    Знакомство с о. Борисом Герасимовым. Вагон киргизов с русскими, дурные разведки, верблюжий караван в 3000 человек, теперь прекратился гон, караваны оттуда сюда.

    Ссыльные М. и Федоров 1-й; писал Шелгунов неверно, что близок с Чернышевским, раз встретились у Шелгунова, Чернышевский сказал: «Ну и родственник ваш! Тургеневский Базаров с него». Федоров <1 нрзб.>. Женились на казачках. Конечно, врозь... Что может быть общего?.. В связи с письмами графа Толстого: женщина – реальность, начало, вечно противоположное Христу... Толстая права... она козочка – не больше... что общего с Толстым? Почему так нападают на козочку? Не фарисейство ли? В глубине души самая идеальная связь, «облагороженная», основана на том реальном языческом... простой любви к мирским вещам... дополнение к козочке – мишура, несущественное...

    Два молодца-коммерсанта о сартах: деревни – мазанки окошками во двор... публичные дома полукругом, на порогах сартянки... страстная... жар распаляет женщину... ослабляет мужчину... неудовлетворенные... путешественник в степи, лошадь пала... доплелся до деревни, повалился, амазонки явились, сартянки, груди свесились... их три... в плену у женщин, мужья едут, он убегает, сартянка с кинжалом, но убивает не его, а другого.

    Рябой добряк, толстый, похож на Анзимирова, маслодел; стиль: пошто... нет, ты не учи, раз хуже скотины. Место прекрасное, жительство хлебородное, а что <3 нрзб.> так самим-то жителям есть нечего. О бродягах: девочка с красным пятном на лице, хромая, припадает, ей дали огурцов, арбуза, она поела и свернулась калачиком на лавке и была похожа на спящую нищенскую одежду. Ее разбудили... Билета нет... Откуда... не знает. Куда – не знаю. Ее высадили... где ее родители... дом и все... Так я говорю. Купец отвечает: от себя, она сама, значит, ей так лучше... вообще о бродягах: «какая у них память: прошлый год я дал рубашку, на другой он приходит и говорит: вот прошлый год ты рубашку дал...» память... положит, и делов-то ему только... Один поблагодарит, другой обманет, разные...

    Вот сахалинцев распустили, оттого и все несчастья... кто церковь обокрал, кто..., etc.

    Где леса перевелись, а где очень много. Насекомому жить негде, вырубили, чистота! раньше по 1 р. сажень дров были, теперь 5 р. Петербург! а то и вовсе кизяками топят. Правительство ошиблось, переселенцев пустили, а стражу сняли, они хоть и пьяницы, а леса охраняют...

    Нападение китайцев... грязные, пропитанные [потом] кофты, выбрит [гладко], косы с вплетенными веревочками... курят... в дамской: красавица... на полках китайцы, вокруг косы и косы... упорство... мягкие, взрываются, злятся, потому что мягкие; если бы русские мужики (которые грязнее китайцев), но свое ближе, а чужое отвратительно... на полке горилла <1 нрзб.> нос... может, и своя горилла, но у чужих виднее... обезьяна и обезьяна... Хулиган: ругает, зачем вы нашего государя обижаете... Сибирский хулиган. Чернокосые, чернокосые! Аптекарь едет в Семипалатинск... студент вост. факультета Петр Кирилл, с женой... мать с двумя дочками... у батюшки весь поезд знакомые... какие все хорошие люди... как противно смотреть сначала, и как он хорош, сосед, как проедешь с ним и разговоришься... член суда, адвокат барон Врангель, мальчик его друга, две девочки сибирского торговца с полки глядят и мальчики... сколько близкого между людьми, как держатся они друг другом... с чайниками... Добрый толстяк выпивал рюмку перцовки одну, завинчивал флягу, сердито развинчивал и выпивал другую, и еще, и еще…

    Как пейзаж изменяется: Уфимская губерния: поля огромные и далекие, края синих гор, и оттого они кажутся еще больше, копны очень маленькие, земля опять светлая... завтра Урал.

    Она высокая, глаза серые, большие, будет бить мужа, нос прямой, дикая. Я говорю с ее матерью-старушкой о китайцах, она смотрит дико, будто не хотела [знать], что я говорю, но, видимо, и хотела и некстати спрашивала: – Что, они курят опиум? – Опиум, – отвечаю я. И она смолкала и каменела. Я еще спросил что-то, она ответила. Я ей рассказал об Урале. – Ночь не спать. – Нет, спите, но я проведу ниточку и буду шептать: «усни глазок, усни другой», а на заре дерну. – Она засмеялась, сразу вспыхнула и побежала и спряталась за вагонами... Я ей рассказал легенду о попе и свирели... Вспыхивает и каменеет. Ночь... мост через Белую... черная ночь и [кричит] перепел... кузнечики... мы глядим... под нами гудит мост, от этого даль широка... хочется сказать, и все пустяки. Своего Бога, говорю я, нельзя узнать... да, соглашается она и спросила: как бы так, чтобы не изменяться... а то завтра я буду другая. Сибирский грубый народ... Поезд наш стучит по полям... полон запахами во тьме. Безответно... Дико... Утро, река в 2 часа. Она спит. Я опять засыпаю... Выхожу: она смотрит на Урал.

    Хмурое небо. Тучи задевают горы, курятся вершины. Урал – старые горы, невысокие. Долины зеленые со стогами сена, опираются то на березу, то на сосну... птица-хищник мокрая сидит над копной. Долины: тут будут пахать. Поезд в проломинке гор, свистит в них: смотри... Как стучат колеса в горах! Дождь... Мы закусываем.. Солнца нет... Она меня спросила: что же вы, книжку обещали? я сказал: дам. И больше ничего за все утро. Я теперь хочу попросить у нее соли. Подхожу к ней и говорю: Дайте мне соли...

    – Соли! – изумилась она и поглядела осторожно сверху, не понимая, что это значит... – Соли, – говорю я, – обыкновенной соли... – У вас нет соли? – У меня есть, у меня много соли... – Вынула из корзины баночку (из-под икры), я отсыпал и ушел бы... мать говорит: напрасно, поссоритесь, нельзя брать соль.

    Дождь проходит, змеится поезд. Петля. Другой поезд. Дымок где-то в петле от поезда затерялся и тает. Сильней стучит поезд, отбивая какую-то песню, проникая в горы. Сибирская береза. Завал в горах. Старый козел. Ловцы-разбойники. Искатели драгоценных камней. Облава на коз. Она мне дает адрес, не в Москве, а во Владивостоке, и как вспыхнула. Поезд вовсю... Я сердит. Я с другой барышней. Как она на нее поглядела: каменный лик. Мы не хотим говорить. Вражда заводится. Злоба растет ни от чего... Я ей это сказал. Она смерила меня... Ничего не ответила.

    Сейчас будет столб Европа и Азия. Продают открытки. Я выбираю. Она выбирает. Сейчас, сейчас! Открытки: Тоголай, Златоуст. Столб промелькнул [очень быстро]. – Какие у вас выбраны? – Я отдал и ушел, и возвращаюсь и слышу взрыв смеха. Вижу: она стоит вся розовая: у нее такие же открытки. Как гремит поезд в горах!

    Я говорю Врангелю: поедете на Алтай, бросьте. Невозможно. Сан его... он идеальный, но... Скрытое презрение и уважение у меня к нему: гармоничный человек...

    Начинается спуск от Златоуста... Горное озеро [проехали мимо] и вот, наконец, долина. Мы за Уралом, поезд стучит, но один только ритм, больше ничего. Мы с батюшкой купили тетерку. Разложили на корзине: соли нет... Я иду к ней. Она сидит бледная, апатичная... Я подхожу к ней. Она надменно сверху спрашивает: – Что Вам? – Соли, – говорю я, – у меня соли нет... – Все женщины смотрят на нас насмешливо... Я чувствую неизмеримую злобу в ней, презрение... – Со-ли! – Да, – говорю, – мне не хочется покупать, дождь. – У меня нет соли... – Вы же говорили, что у вас много. – Она далеко, завязана. – Я покупаю соли на вокзале и громко говорю батюшке: вот вам соль, я купил. Я не простился с ней. В Челябинске захожу, провожаю батюшку, она сидит в вагоне. Она удивилась, она даже встала и говорит: «Вы зачем здесь?» Бледная-бледная. «Еду во Владивосток». Не верит. «Да, еду». На площадке: «Кому же писать, Марье Моревне? – Как хотите». Она уходит. Поезд стоит целый час, но она не показывается. Мы не простились. Мы никогда не увидимся. Я забыл проститься с Врангелем, со студентом, мы забыли все друг друга. Потом вспомним, расскажем: где-то виделись, но как сон.

    Недремяный сон! сказала одна простая женщина. Как это чудно: одни спят в дороге, а другие никак не могут спать, и лучше так, не спать: а то недремяный сон, хуже всего.

    P. S. Станция на Урале: поезд как бы скатился... Дама из первого класса. К ночи: я ей сказал: у вас серые глаза. Камни и камни, в камнях высечена дорога, там и тут высечено.

    К русскому мужику: хотел в баню, а попал в вагон, мы извозчики.

    <Приписка: Бог, хлеб... земля>.

    Ташкентцы рассказывают о сартах: (к грохоту поезда и жару). Батюшка знаком со всем вагоном. Сибирь велика: спрашиваю, далеко? как сказать... верст 200... 2 тысячи... про сарта: он никаких нечестивостей не знает, а пойдет куда, его обманут.

    Поезда под углом сходятся и вот-вот разобьются...

    «Алтай», значит, «гора». В наших полях: воспоминания о мечтах о земле обетованной. Переселенцы: в полях... как хорошо их к златым горам. Итак, Адам и Ева были изгнаны... работай в поте... земли нет. Но пока земли-то нет, до тех пор нет и спасения. Работай... пока земли нет, нет и Бога... и одна мечта о хлебе...

    Урал, подъезжая к долине: озеро... молодая еловая гора, а за ними в тумане уходящие [горы]. Урал ровный... цвет хлеба и сосен... серый, холодом веет, весь Урал как одна густая бровь старика... В равнине... поезд [показался] и пошел в горы...

    Европа и Азия в столбе.... Весь Урал как белый дымок паровоза, тающий на синеве лесов... однотонный. Аненково, etc...

    Челябинск. Про переселенцев мужик: как птица летит весной, так и переселенцы. До осени туда, с осени до масленицы назад. С масленицы опять вперед. Назад едет, лохмотьями трясет, вшей бьет... Грязь. Добрая акушерка. Квадратный доктор Фогель-кадет. Поиск его. Случай с шапкой в конторе: кричат на меня, выгнали вон. Тут хохот. Я у них: – Где начальник? – Да вот же начальник. Кричал, что шапку не скинул. Нельзя, нужно вперед снимать... Переселенцы – масса... он... психология обратная. Психология ходоков. Колониз. движение... История... веяние нового закона... Разведки... приготовление участков... диких... движение в истории и в году (переселенцы в пути, переселенцы на месте... их мечты и пр...)

    <Приписка: 1) сходятся поезда и расходятся. 2) тает дым. 3) бабушка говорит: недремяный сон. Иртыш>.

    От Екатеринбурга до Тюмени. Пейзаж: раньше леса в полях, теперь поля в лесах. Случайность полей. Где жители? Брошенные поля и ни начала, ни конца, границ нет. Форма копен Сибири: торчком, и уж грачи табунятся: на каждой копне грач...

    Еврей из Екатеринбурга – все знает. Культурность его: торговец... и цельность, еврейская развитость и приземленность.

    и спрашивать, кто он; неприятно, что он все время снизу глядит на меня. – Да кто же вы такой, – спрашиваю я наконец. – Я управляющий цирком! – Вот что! Интересно, разговорились. Хотел в Тюмени цирк строить. Есть отделения. Артистов 60 человек, барышни... борцы, всякие сословия: мусульмане, есть французы, немцы, сын хозяина – дрессировщик животных: 15 лошадей, два верблюда, свинки. Дело рискованное. Артисты дороги: особенно полетчик (500 р. в месяц). В России всего и есть только 4 семьи полетчиков. Скучно ездить и ездить, устраивать... – А как, – говорю я, – компания... – Не очень: я раньше думал, что пьяницы, но другой только придет, сделает свой номер и уйдет. – Отчего же вы не стали артистом? – Презрительно сжимает губы: – Мне двадцать три года, неужели я пойду в артисты... – Но ведь хорошо быть полетчиком? – Что же хорошего? – Да вот, жалование большое и... – А потом что? Вы знаете жизнь артиста: сначала балаган, потом цирк, а годы пройдут и никуда, да еще ребра поломаны или вовсе разбился. Голова что-то болит. Станция дрянная: скверно. – Опять глядит на меня тоскливо и тяжело, и злость.

    – Слушайте, – говорю я, – отчего же вы не полетчик? – Он сердится, [мне] 23 года, неужели я пойду в артисты? И зачем? Настоящий артист во время бенефиса просит разрешения убрать сетку, проделывает номер без сетки и вот тут уж и сорвет...

    – Хорошо быть полетчиком! – Что ж хорошего? – Да вот, одобрение толпы. – Презрительно сжимает губы, подергивает плечом, покачивает головой и соглашается: – Да, человек рисуется своим номером вполне. – Опять молчание, опять глядит... – Слушайте, отчего же вы не полетчик? – Кровь выступает у него на щеках. – Да... для каждого дела пристрастие...

    Тюмень. Приехали ночью. На вокзале. Узнаю дамскую уборную. Вспомнил два забытых имени товарищей. В Петербурге не вспомнил бы. Значит, в данном месте вспоминается и переживается по неизвестным причинам забытое; значит, есть и такое место, где можно вспомнить все... Дядя и управляющие. Разговор о новейших изобретениях и рухнувших домах. Чувствую себя неловко.

    Вечером охота на уток с Ваней. Тюмень низенькая. [Улицы] узкие... запах пристани.

    Вера считает уток: я буду считать, а вы стреляйте. Хлопает руками [на уток]: взлетают... Одна во тьме озарена зарей, падает через голову...

    NB. Киргизка мужественная, мчится по городу верхом, волосы развеваются. О верблюдах: лошадь встретится и бежит (запрещена езда на верблюдах), и как не бояться: страшный урод, горбатый, на своих же на четырех ногах, а какой... Кто-то хотел ехать, впряг верблюда и лошадь. Сначала лошадь рвалась, потом верблюд сердился и плевал... и все разбились. Он ипохондрик... изверился... Белый красавец-верблюд...

    NB. Беркуты. Архары. Верблюды. Дрофы. Золото. Кержаки. Киргизы. Степь. Поезд, герой...

    5-7Авг. Тюмень, 7-9 Авг. Омск. Город: толстый киргиз на лошади. Шишка, жена капитана. Кассир: чайку убил – перестал охотиться, граммофон, две ветлы, электр. фонарь, сладкозвучие, степь, граммофон, костры.

    На пароходе «Плещеев» 9-го 5 ч. дня.

    Переселенческий пункт. Беседа с чиновником. Один живет на барже, другой хвалит его, Павел Иванович. Мужик – царь – Бог. 1) Движение и 2) водворение, устройство, направление движения из Петербурга – ходачество тоже направлено: запрещение ходаческого движения. Движение вне регистрации. Лучшие переселенцы едут самовольно, [селятся] на Алтае. Ходок: еду, потому что продал... Дополнить... Психология мелочей (во сколько обойдется ложка – бабы; чиновницы при переезде на дачу с детьми; Фрося при переезде на дачу).

    Золотопромышленники – пионеры горной промышленности, потому что это не требует капитала.

    Пассажиров мало. Мой сожитель по каюте – агент фирмы, едет по делу спирта. Господин с дочерьми. Два революционера. Выпивают... Господин: мнение об Андрееве: – Двоится; но я считаю его гениальным. – Все так писатели: Достоевского тоже ругали. – Революционер обертывается и говорит: – Мне известно, что Достоевский бранил Тургенева. – Да, в «Бесах». – А Тургенев не бранил Достоевского. – Сказал, и все замолчали. Тяжело стало. Господин: – А все-таки тяжело жить в Сибири. Когда я попадаю в Омск, мне кажется, уж такая культуpa... – Бледная женщина в бараке; чиновник: ты куда едешь? – назад. Доклад о китайской границе.

    Утро 11 Августа. На лугу у берега три киргиза сидят. Две телеги, два вола, подальше верблюд медленно удаляется в кусты. Стайки уток катятся над водой... на песчаной косе стайки куликов. Шатровое утро.

    За чаем рассказы о киргизах и переселенцах.

    1) На реке Чар пришли поселенцы и стали жить, их стали выдворять солдаты, но они упрямились (хохлы) и потом ушли.

    2) Селение Карповское, бросили свои участки и пошли в глухие места. Послали солдат их выдворять. Солдаты отказались стрелять в русских.

    У) Возле Павлодара поселенцы заняли самовольно места. Киргизы прогнали табун лошадей по полям, разломали и бросили в реку караулки. Караульный пришел в деревню, сказал. Население вооружилось и двинулось к зимовщикам. Старуха-киргизка выстрелила из револьвера, эти ответили, убили одного, пятерых ранили. Киргиз успокоили, а потом хлестали длинными шестами (краше лошадей загоняют). Случай был 3-го года.

    Киргизы любят «напрашиваться», хитрят вечно. Вечно торгуются: есть гривенник, дает задаток за кожу З р.– продаст за 3 р. 5 к. и нажил пятачок, переход от кочевья к торговле.

    Хорошо устраиваются немцы: поселки в ряд (землянки) – он поставит землянку, живет кой-как, а поставит мельницу, и сразу видно: немцы живут.

    сняли хлеб и поехали на свои участки на верблюдах и своих лошадях.

    12 Августа. Утром за чаем старичок из Семипалатинска сказал: вам в Каркаралы нужно ехать не из Семипалатинска, а из Павлодара. Я сложил свои вещи и слез в Павлодаре. Весь план путешествия изменился, как обухом ударило, и я поехал в Тартарары. Павлодар сквозной, желтый песок, ни одного дерева, поднимается ветер и уносит городок в степь. Верблюд с повалившимся горбом. Киргиз в цветных штанах. Спина старого солидного киргиза в сине-зеленом халате с палкой, плавная походка, возле домов без крыши. Киргизы на лошадях – срослись – древнее... Один приехал на корове... Женщины укрылись халатами, только черные глазки. Киргизские физиономии как спелые дыни.

    Моя попутчица – жена лесничего. Как похожи эти киргизы на японцев. Приезжают и уезжают куда-то в степь. Разве можно ходить по степи! Она желтая вся, и лица киргизов будто спелые дыни. Сколько в этой степи этих людей с косыми глазами? Как все это непохоже на наши места. Азия.

    Опишу путь от Омска до Павлодара... Коньяк Шустова. Таратайки.

    Пишу из степи: вставай, подымайся, рабочий народ.

    Холод. Хмурое небо. Переселенцы у пристани. Жена пропавшего капитана прячет холодные руки. Я дал ей «Русскую Мысль», купил свечу, ташкентские фрукты, мы слушали с ней граммофон. Сладко-звуки. Две лозинки. Электр, фонарь. Степь. Мы едем по Иртышу искать капитана. Пароход где-то в степях не прошел. Публику просят сойти. Я остался в степи с женой капитана. Она и киргизы. Поезд и степь. Пароход и степь.

    Степь и слияние с людьми (постепенное), все начинают мне служить.

    Хутор на берегу Иртыша (рассказ о нем еврея из Тобольской губернии).

    Переселенцы: у шпиля: Наталка-Полтавка в степи.

    Река серая. Песчаная отмель косой... Орел на пне огромного дерева – недалеко чайки. Никого нет кругом. Желтая некошеная трава на берегу. Мелкие кулички, копны. Волна разбивается белыми птичками. Зачем мы приехали сюда? и наш след на реке, будто чьи-то тяжелые шаги по зеленому росистому полю.

    13 Августа. Моя попутчица – жена помощника лесничего. Мой страх перед массой ее вещей... Переправа через Иртыш. Пароход остановил паром... Паром не дошел. Киргизы бросают скотину в воду. Обращение свободное со скотом. Один бросил корову в воду, сел на нее и погнал... другой на лошадь... все живо... цветные шаровары и халаты... малахаи... на другой стороне степь: юрты, похожие на керосиновые цистерны, дым, скот... С той стороны идут киргизы... Какая она, степь?.. Мы около степи... Вся степь... Степь – лицо...

    Верст на десять луг; мелкий кустарник, высокая трава, копны, виднеются зимовки, могилы, где-то косят хищники. Птичьи стаи – дрозды-скворцы... Чайки... У моей спутницы на руках три цветочка в жестянках от печений, на коленях – с живыми цыплятами. Цыплята на ящике с вареньем... Варенье течет... Течет туда с соленьем. Мешает шляпа... Гитара... Бутылка красного вина. Сначала незаметно, а чем дальше в степь, тяжесть в ногах...

    После луга другой пейзаж: голая степь, желтая, солончаковая... Соленое озеро, возле 2-го пикета Джаман-Туз... Заря малиновая... Озеро блестит светлой полосой... одно... пустынно. В озере соль... на четверть воды... Озеро охраняется... Мы располагаемся на ночевку... Она достает мешок с бараниной... Стремится к супругу... есть не хочет, чай не хочет... Смотрит на меня: – Вы, должно быть, много едите... Мой нож. – Зачем нож. Дайте мне.– Кладет под подушку. Я ложусь на шубы. Она рассказывает, что боялась ехать со мной. Я сержусь, говорю: неужели нельзя узнать. Нельзя... Принцесса какая!

    Выезжаем на рассвете. Юрты киргизов-рабочих. Склад кизяку. 50р. в год и содержание. Просыпаюсь: старуха бьет блох при свечке. Кадет и барышня. Симпатичные попутчики. Выезжаем на заре: озеро так блестит и утром так же пустынно, и такая же узенькая заря над озером... Вчера вечером к нам подъехал из степи всадник, спросил... Про что он спросил... Верблюд пропал... Сегодня опять два всадника. Про что они спрашивают. А про того же верблюда. По всей степи идет вопрос про верблюда – почта. Линия горизонта волнуется, приближается, постепенно переходит даль в горы... Как ножницами обрезали... Желтое... Показывается синий порог... Солнце... Три дрофы поднялись из степи. Я пропустил описание ночи в пустыне: – Какие у вас звезды... – Большие? – Большие... – Низкие?.. – Как фонарь... Красная звезда. Вот! Тоже Медведица... Единственное дерево... И все приезжающие вспоминают: ох, это вот где дерево.

    Обратные переселенцы – фура. Караваны верблюдов: сарты везут шерсть... Арбы на волах... Караван верблюдов и волов... Ночевка в степи. Верблюды у дорог под арбами спят... Скрипит арба, значит, киргиз... Азиатская упряжь – волосяная веревка, пестрая, чуть держится – все на кошемках, где на веревочках. Луна заходит за тучу (вот когда мы остановились, а не у озера), становится темно. Спутница моя рассказывает про странную сибирскую воробьиную темную ночь в мае перед грозой...

    Холодно... В степи нужна шуба. Руки замерзли у попутчицы... Я беру себе цветы и сам мерзну. Она [поворачивается] спиной и свертывается на подушке, и спит... Пожалел... а сам весь сдавленный. Наивный эгоизм... Остановились на полпути... Из степи таинственные голоса... чибисы. Пищат цыплята жены лесничего...

    Ай! Ай! – окрик на лошадей. – Ай, Чагатай (имя), – какой-то окрик в степи. И все это неправда…

    Синий порог Баян-Аульских гор. Перекидка вещей попутчицы: мелькают красные этикетки вин. Пищат цыплята, ночью кошка забралась. Жена лесничего борется с кошкой... пищат... В холоде ночью закутывает цветы в платок... Синий порог... Белое в степи... Что это? Голова верблюда... Есть целые скелеты. Кости... Синий порог... Переселенцы обратные. Хозяин из Полтавы. «В Россию? – Нет, пошукаемся, нет ли тут какой земли...» Соль выступает на дорогу. Как снег. Я пробую землю... соленая... Казак смеется... Тени от облаков (не от горы). Солнце между горами и нами, потому горы синие. Что это на желтом... Как лось... Два рога... Верховой?.. Нет, это верблюд шагает, и сзади его арба... Юрты будто белые кули... Вот такая же жизнь на луне...

    Вокруг мираж и марево, так и тут обманчивые сонные озера... Как в географическом атласе. Одинокая зимовка. Киргизов нет... выжжено... они у ручьев и колодцев... Мелкие колкие травки, другая как полынь душистая.

    Не то хищники, не то дрофы, на телеграфных столбах хищники... Колесо рассыпалось... За версту искать винт и гвозди... Выдергиваем из ящиков гвозди. Находим острые камни... ужасные экипажи... все пробуем заколачивать, заклинивать, даже жена лесничего.... Связываем кошемкою и веревочкой. Казак о киргизах: все на кошемках да на веревочках... Лошади заупрямились, нейдут... киргиз ласкает... и бьет, и ласкает...

    У станции я хочу чаю, она не хочет... ехать и ехать. Почему она стала мрачная? Не испугалась ли наших легкомысленных отношений... У меня обмараны цыплятами башмаки, я весь стиснут, кости болят... Злоба на жену лесничего. Перепрягают лошадей... Мрачный казак... Я сержусь на него... Мрачные сибиряки, угрюмые люди, будто вечно хмурится небо. Обращается коротко, отрывисто... лишнего не скажет... Своеобразное общение... Мрачный казак... Я не умею обращаться с сибиряками. Вспоминается прежнее, далекое странствование по Сибири из ученических времен. Жена лесничего окончательно смолкает, сердится. Ночь холодная. Луна. Резко очерченные лица и шапочки двух киргиз в кибитке. Степь – море.

    Пытки: и холодно, и тесно, упираюсь ногами в варенье. Жена лесничего ругается, она ворчит... ни с того, ни с сего. Не я ли ее обидел? Хочу закурить, осторожно... ее цветы и рука... вынимаю спички. Она свертывается на подушке... Я дрожу... Через несколько часов она спрашивает: – Озябли? – Нет... – пробует мою руку... – Холодная... а моя, смотрите, какая горячая. – Я мужественно держу цветы и думаю: вот она, женская доля – эти три маленьких южных цветочка, и сколько хлопот и мук из-за них... какая упорная, стоическая сила... Решил с попутчицей... Ночь темная, воробьиная, чибисы, цыплята... Рожи в лунных облаках. Жена лесничего смягчается надо мной... Я прошу киргиза петь. Он поет одно и то же... хорошо... что-то испанское слышится в мотивах аккомпанирующего инструмента... Лунная ночь, юрты как цистерны... Жена лесничего рассказывает, как ночью пастушки поют у стада... Чья-то степь... Кто-то пользуется ей... Поют... Горы выше и выше. Ручеек между холмами, и радостна встреча с деревьями. Только один ручеек, и уже все оживает. Направо темный силуэт. Мрачно и дико. Песня киргиза в горах. Дафнис и Хлоя. Они живут именно так... Что я думаю?.. О каком-то чудесном озере. – Чудесное озеро, – говорит жена лесничего.

    Такое озеро, и птицы сколько! И так хорошо: откроются эти темные горы – и какое-то озеро. И я буду здесь жить и войду внутрь этой пастушьей жизни, где люди даже хлеб не едят.

    Ямщик красивый, скоро женится. Калым заплатил. Многоженство.

    Жена лесничего поверяет мне свои интересные наблюдения на пароходе: один учитель бросил жену и живет со свояченицей, и еще что-то, и странно... Лесничий... Вы не знаете его: он сам доит коров.

    Поиск квартиры у кондуктора. Я на почтовой станции. Я попросил шубу. Не дала. Поесть забыла дать... Я голодный... какой это черствый эгоизм, везет – цветочки... Может быть, она и с лесничим так же, как со мной, и немудрено, что он доит коров...

    Как жутко... Эта степь страшная, и эти люди все практичные, и я один так зря, безумие это путешествие, у меня никакого дела... все спрашивают, зачем, я сам не знаю, зачем... Все эти переживания с обыкновенной стороны – чепуха, глупость, безумие...

    На станции выпивает старичок Аким с молодым в красной рубашке. Я притворяюсь веселым... Как мне трудно рассказать о себе. Аким, верно, когда и в морду может дать…

    Как тяжело! И вспоминаются слова матери станичного атамана: а было время, когда в нашей степи каждая сопочка зеленая.

    Аким рассказывал: был мировым судьей, был уездным начальником. Уезд. Река Чу и тигры. Охота на тигров в юрте. Кабаны. Киргизы не боятся. Я изумляюсь: доктор за 700 верст. Страна Майн-Рида. – Ничего, ничего... все обыкновенно, – говорит Аким. – Все очень просто...

    Жена лесничего тихая, смотрит на меня сбоку, поглядывает: какой я, боится. Дает мне поесть. Сама не хочет и злится.

    Она пересиливает себя и смотрит, скоро ли я кончу. Я думаю: она хочет примириться, или же так: она говорила, хочет довезти кость лесничему. Я еду, победа на ее стороне. Опять молчание. Отбирает подушку... Ругается... Зажженный окурок падает в повозку. Я, перевертываясь, толкнул ее... Она беспокоится. Потом стискивает зубы и говорит: лишь бы моя шуба не загорелась.

    Лошади у нас дикие. Их запрягают... Пускают сразу, и мчимся в гору. Устают – и на дорогу. Коротки постромки, особенно на дикой...

    Художественная география... Земля – ковер... Я художник. Я пишу об этом ковре... Долину запомнить и изобразить...

    Едем не останавливаясь. Деловой разговор с женой лесника. Она побаивается меня. Все так быстро перекидывает, что вижу только этикетку красного вина... Я опять мякну: вот эта бутылка попадет в лес, кому-то... трогательная бутылка... шляпа измялась совершенно... она же бережет баранью кость, какой эгоизм! Вся мысль вертится около попутчицы... Куры пищат смешно...

    Пишу: она рассказывает, а по пути эпизоды, разговор обрывается и опять начинается, символическая попутчица... И тогда все так было, так же я чувствовал...

    Спускает занавес... Холодно... Отбирает шубу. Я остаюсь на торчке... Злюсь... Она запела... все в тумане... цветы отдала казаку... Я склоняюсь к подушке... Она недовольна...

    Молчит... Такая злоба. И месть: лошадь остановила. Денежный расчет на последней станции... Каркаралинские горы при восходе солнца розовые... Вот они! Дико... горы... Лес маленький, большой... Жутка перспектива жить... все будущее смотреть... Это дым... Занавеска захлопывается... Она ругается... Я спрашиваю о каком-то деле: черт его знает. Вылезайте. Я давлю цветы, она ругается... Подает руку, не глядя в глаза: прощайте. Я на станции: 7 часов утра 16-го августа...

    Осеннее пастбище Кузек – стричь баранов. Это происходит два раза: первый весной в июне, и второй с половины сентября до половины октября. Шерсть для кошмы, для собственного потребления у бедных. Богатые продают ее сартам, оставшимся с Куяндинской ярмарки для скупки шерсти. Встречные обозы по пути и есть сартов: караваны с шерстью направляются в Петропавловск. Весной на стойбище Джайляу (спокойствие, отдых, нет мошки, пьют кумыс, свадьба и проч.). Жизнь настоящая только в степи. Когда-то, может быть, не было вовсе зимовок. Например, старики до сих пор зимуют в юртах и говорят: я живой не хочу лезть в могилу (могилы как зимовка). Имущество кочующих (богатых) остается в селе или городе (раньше-то было меньше затей, а теперь столик, стулья).

    Самое близкое место пастбища от зимовок верст 50, далеко – 200. В день проходят не более 15 в. Колодцы определяют место остановки. Пока не дошел до места, не строит юрту, а джапу – из тех же кольев – палатку. Приедут в Джайляу и свяжут жеребят для регистрации молока (иначе кумысу не будет). Джайляу главным образом по р. Нура. Джетак (лентяй) не кочует, «лежит», даже жене велит лошадь привести. Узнать подробнее о лентяях.

    – местность, где в Каркаралинском уезде родится хлеб и где киргизы при помощи арычной системы переходят к оседлому быту. Быть может, было время, когда киргиз не имел представления о хлебе. Переход совершается под влиянием сношений с русскими.

    Киргизы в настоящее время до сих пор на Джайляу по случаю засухи.

    Каркаралинский уезд, самый лучший для скотоводествa, называется «арка», что значит «хребет земли» – пуп земли.

    И дал же Бог.

    Вошел царь степей скромно и важно со слугой...

    Легенда о Баян. В местечке «Таран» она потеряла гребень (таран – гребень). В Нар-чек (чек – кричит верблюд) потеряла верблюда. Каркыра – головной убор, здесь в горах она потеряла головной убор.

    Кос-Агаш (кос – балаган – палка). Царь степей обещал показать мне все удовольствия, если только у меня найдется досуг.

    Рассказ Д. о себе. Борьба с отцом. Разлом. Вне быта.

    Не быть с детьми. Неизбежность культа личности. И конец этого: церковь без обрядов. Счастливцы киргизы.

    17 Августа. Рассказ переселенца. Умываюсь и говорю киргизу «аман». Переселенец рад: – Вы российский. – Говоришь по-киргизски? – Нет, мы российские, из Оренбургской губернии. Большую задали начальству... переселенного и уездного сменили собственно через нас. Ходоки побывали, говорят, ручей... Мы поехали, деньги в Павлодаре взяли. Приезжаем: ручья нет. Поехали на первых колесах... Тут, вам сказать, уши развесишь. Мы бунтовать. Переселенный приехал. Пишите, говорит, бумагу на другой участок. И вот вся в этом штука, бумаги не было. Ежели бы бумага, хоть вот этакий клочок, папиросу свернуть, так... и была бумага в сундуке, да жена ушла, сундук заперт был. Эх, всю я Сибирь без малого исходил, только вот в Семиречье не бывал... Ну, мы перешли на другое место, в «заводную степь», так называется, сам удивляюсь, почему так называется. Участок был проектировочный. Мы заняли. Приезжает переселенный: долой, кричит. А мы не послушались, посеяли. Другой раз приезжает переселенный, и за ним киргизы человек 200, и тут он так ругаться, что если бы убить его, так не ответили бы. Грабьте их, бейте их, велел он киргизам. Мы тут бумагу нашли, подписали и к киргизам – потребовали подписать. После этого переселенный уехал, и приставили к нам стражу охранять урожай. Собрали, и все хорошо. Но потом разошлись, осталось 7 душ.

    – Плохо, что не могли вы с землей справиться.

    – Зачем, на наше место другие придут... Место хорошее. Отбились.

    Все назвать: «из-за клочка бумаги».

    Ночь. Ищу дом. Колотушка.

    В маленьком дворце. Белый, с белыми столбиками поперек улицы... если бы губернатор, то мало: малый дворец. Доложить... Не докладывают. Выходит... седой. – Климат хороший, но... В наш город приехали, как под стену, вы... в ваши годы нельзя выжить. Климат чудесный. Тонкость личности в Сибири, и тем грубее там... Личные отношения в Сибири. А если бы вы знали, как тонко у киргиз... – Мое объяснение: считаю долгом. Ответ: посмотрим.

    Киргизские названия мест:

    Бас-кудяк (закопанный колодец), происхождение. Киргизы скрывали от чиновников место и закопали колодец, и стало так называться.

    Кара-бидай (черный бидай – черная пшеница) и название озера. Сын родился, и его именем назвали местность. Лошадь родилась бурая, и назвали ее именем местность. Тай-коныр. «Балта-жогалган» (потерянный топор). Теперь, впрочем, все места названы. Из-за земли ведутся споры. Примеры: «Два царя» – братья поссорились, и волость разделилась на две. Землею богатых киргиз пользуются часто бедные. Надо изучить хозяйство одного аула. По виду и не узнаешь царя степей: ходит старичок в длинном халате, приглядывается и пощупывает баранов, а у самого табун 12 тысяч голов.

    Вчера неудачная прогулка в горы, вернулись с полпути, но все-таки почувствовал удивительный и чистый горный воздух...

    Картина города с гор: оазис и стена... Из окна почтовой станции: улица и маленький дворец.

    «царь» умеет подписать только свое имя...

    Четыре высоких белых стены, кухня, двое тихих супругов, портной и его жена, грустная жизнь евреев, бездетная... Счастливые люди киргизы. Почему вы не уйдете к ним? А вот надо в балаган сходить (электр. театр)... Уйти в степь... Кто-то ушел от воинской повинности. Какой-то ссыльный по своему желанию ушел на Лепсу и пропал: стал киргизом. Д-ч рассказывал вечером о себе: это его самое больное место... Как найти себя, быть убежденным... хотел не раз уйти к киргизам, но дети остановили... Ходил к Чанчикову. Город под вечер: сухие горы и лесные... Татары в разноцветных халатах. Киргизы в малахаях... одни гонят баранов, лошадей, одни стоят верхом на баране и выщипывают что-то (метки делают). В косых лучах спины овец, пыль... Для них я что-то особенное, киргиз не подаст вида, что заметит, но через 10 даже лет скажет, что встретился, в такой-то одежде, особенно если на лошади, то какая лошадь и проч. ... А так пустынно на улице. Торговые люди заняты. Татарки не гуляют. Глядят на меня, любопытные, из окон... И так неловко быть центром этих всех глаз.

    Вечереет сразу. Застала тьма.

    Сколько людей исповедовались мне на дороге. Сколько жаждущих рассказать о себе... с проезжающим человек смел, стремятся ухватиться... Кучка сосланных евреев, Мессия...

    Как странно... вот я вышел к площади... на другой стороне все высыпали на балконы, сейчас говорят обо мне... а он останавливается... никто не останавливается... я кручу папироску... что он делает... все более и более любопытно... он закурил... и ушел...

    Ч[анчиков] живет в маленьком домике за Каркаралинкой... речка сухая, по ней едет киргиз на арбе. Толстяк, добряк этот Дмитрий Иванович, охотник... Лошадь дома, дверь открыта, значит, дома... К нему заходят киргизы, молча садятся и молча уходят...

    Разговор об архаре... Стадами ходят... Показал свой маршрут, принес шкуры архара, пули. – Убьем, непременно убьем... а если мы не убьем, так Али-баба убьет... Как-то раз он потерял беркута и стал скакать в карьер по горам, а я испугался и подъехал к обрыву, сам не решился, пустил лошадь и сам скатился: все равно ничего со мной не будет... Докатился до поля, а беркут на камне сидит. А раз Али-баба стал на вершине горы и завыл по-волчьи, и со всех сторон стали стекаться волки... Если ему нужно будет мышь подозвать, он и по-мышиному может, крадется как кошка, этим живет... А дрофу, это что... – смеется толстяк... – это мы вот только выедем и убьем...

    – Она невкусная, на кошку похожа...

    – Ну, это как приготовить... Дрофа, черт ее возьми, такая, что ее как убил, так сейчас кишки вынь, положи ее где-нибудь у колодца, прикрой зеленым и вернись домой – мочить и мочить, и будет как курица... А хорошо с маленьким ястребком на перепелку – собака выгонит, он сидит и сидит. А соколов надо хо-ро-шей, чистой пищей кормить, если чуть что, сейчас пропадет, ему стрелять свежих птиц. Сокол утку не видя, не бьет... Если уток застигнет сокол, так бросаются на воду... А дрофу как хочет бить, они испражняются, он и не берет, такие гадкие птицы... желтые гуси и утки (ворновки)... Для архаров самое главное место – Каркаралинские горы... ходят стадами... А на р. Чу есть все: тигры и все... Туда ехать – брать запас воды, верблюды и 20 лошадей гонят...

    Куланы (дикая лошадь), к ним пристают киргизские лошади и дичают...

    Жизнь киргизов проста. Царь степей бродит по базару в таком же халате и не прочь другой раз сесть на барана и вырезать метки.

    Как вкусны молодые жеребята! Гостеприимство и проч. Жалуется, что не зарезал барана. Когда купец разбивает палатку в степи, то ему ведут из соседнего аула лошадь и барана, если много аулов – много лошадей, это называется Ерулик (лежу, не кочую). Годны ли пули 32 калибра для архара?

    Как нужно одеваться охотнику степей: сапоги с кошмой, чтобы выдернуть ноги из стремян, с карманами для спичек и табаку, халат из «армяги», халат на верблюжьей шерсти... чтобы ночевать в камышах... и ничего...

    Гостеприимство: ведь степь такая... прямо удивительно: спи на лошади, взял с собой только плетку и ничего больше и пропал хоть месяца на два.

    – Хоть на год...

    – И буду сыт, и все...

    А как ни хороша природа здесь, но бедна: птицы не поют... выйдешь в лес... пролетит ворона, тетерка вылетит, хищник, и больше ничего.

    Где эти звонкие леса?

    Мое объяснение с Д.: надо самому, в основе безумие, для людей безумие, для себя нет... – Но нужно быть убежденным... Вот хозяин И., тот уверен – тот прямо из кирпичей складывает дом... – У меня обратное: все, живя умом, упустил в чувство; я, живя чувством, никак не могу, не стремлюсь оседлать жизнь, коня... Жизнь тоже любовь... Можно съесть любовь... съем, и кончено... но можно...

    План: ядро: 1) поездка к Акаеву на неделю до 1-го сентября. 2) Поездка на архара до 7-го... В промежутках экскурсии в окрестности Каркаралинских гор. Уроки киргизского языка.

    Раз я увидел у озера гусей, ползти нельзя, что делать? Али-баба взял корову и из-за коровы всех перестрелял...

    Киргизы – дети.

    Нет... Хитрые... Мука с ними торговать...

    Обо мне знают в Голодной степи... Из географии Семенова: степная растительность борется с лесной и в лугах и долинах уступает. Ковыльная и полынная степь.

    Гениальная идея. Нет, чиновничья...

    Осуществление гениальной идеи: телеграммы, письма с оказией. А время проходит в хандре... И как зато хорошо стало вечером в поле, когда вырвался из этого тесного городка...

    Грязная юрта у города, кости и беременная киргизка. – Вот какая чистая! Сухая степь, сопки. Кабанья щель... Озеро соленое, белый соленый прибой, белые растения, не то соль... сухие, сухие камыши, 4 утки, подстрелил ястреба... и позади желтые сухие волны... быстро темнеет... захватывает тьмой... Я иду на крик птицы – гусь, журавль, арба – и подхожу не к озеру, а к черному месту, и тут загораются огни в юртах... и звезды на небе... метнулись птицы... не видно дороги... Красная звезда как фонарь... месяц из-за сопки... он яснеет... ночь в степи... Такая светлая степная ночь... Крики киргиз...

    20 [Августа]. Какое богатое солнце!

    Лошади будут... В ожидании лошадей завтрак: у порога на кирпичике сидит человек, повязан белым платком: воды прошел... живет тут в избушке, пролетарий...

    Все нет лошадей!

    Поездка вокруг Каркаралинских гор (верст 40).

    Степь, телеграф. Столбы, киргизы подъезжают, спрашивают и уезжают, поворачиваем влево, показываются красивые горы... овцы и козлы лежат на камнях, заезжаем в стада, киргизка возле юрты, сама похожа на юрту... Есть другой путь сюда, «по худым» камням, но почему-то повезли кругом. Встретились с казаком и киргизом: все на пожаре, все разъезжаются с пожара, потому что не кормят... направо и налево горы, ясно, камни, небо, ели и сосны маленькие... Пожар, дым, голубые и желтые горы... Шум пожара, огонь ползет от сосны к сосне, будто поезд шумит... озеро в камышах... стрельба уток. Поиски Егора Ильича – на пожаре. И чаю напиться нельзя... поле жнут... не заметили овес... Зять Егора Ильича, красивый казак... Едем дальше: киргизы складывают юрту: перекочевывают от пожара... услыхали – цыплята пищат... девушка-дикарка с орлиным пером в шапочке цыплят схватила, другая козла тащит за рога... Поиски колодца... Каменный колодец, неуютный под соснами... Есть русская зимовка... У скалы изба... цветы... вода. На окне самовар, пары чайные, варенье... Кумушка и хозяйка... Пьем чай... шумит пожар. Кто тушит: Семен Петров., Петр Иван., Иван Митр.... всего пять человек... Подымаемся в горы по камням... лошади приучены, добираемся до вершины, море хвойное, в середине красное дерево, несколько золотых берез (осень не сказывается)... Назад... Сидят к хвосту, думал, Лазарь Иса-евич устроил это, а это он запутался... еще киргиз, говорит по-русски, угощает... мы должны проехать... «Седло»... мчатся, пыль, хочу перегнать, и он думает перегонять... смирные тетери... пламя пожара, дым, боюсь... смело в дым, мы среди огней... огни... пни, деревья снизу... и в середине огонь над землей... будто камни горят и желтое и неожиданно голубое небо, и горы, где нет дыма... сломанное дерево горит... огонь, озеро... Пресное. Пресное... Казак пьет... он один тушил и бросил... все объяснилось тем, что дрова нужны... разрешают брать паленый лес-Господа и рабы (казаки и киргизы)... озеро... красные горы, задумчивые каменные фигуры... две сестры щеками друг к другу... далекие от мира... прекрасные, потому что не действенны... осталось одно прекрасное... Алекс. III... его шапка... еще другие все задумались... хороши эти дикие памятники... Замки на горах... стены каменные... Лепится камень по самой-то горе... Поднимаемся в гору... Сейчас откроется город... стада... Киргиз на быке... и он скачет, и бык держится за одну веревку, подхлестывая туда и сюда... Я сажусь на быка, и так мы въезжаем в город.

    Нет хуже быка: упрется, и полетишь... На корове ездят...

    Вечером: дети мчатся на баранах, козел – ревет... дикая любовь киргизок (не понимаю!).

    21 [Августа]. Блестит соленое озеро в степи, голубое озеро (как степное облако – небо), дым наверху как облако... пожар перевалил.

    Когда сарт на верблюде едет, то молится, поэтому киргизы смеются: Богу молится.

    Киргизка как маленькая юрта... На голове перо совы (от порчи).

    Поездка в аул Токмета.

    В 5 дня. Собака Ушар – у нее дети в ауле Токмета. Наездники порют лошадей к бегу. Просторная езда. Лошади-бегунцы...

    Страшное для киргиза – только поймать у него известную в городе лошадь, с поличным – ее метка... не докажешь.

    С горы показался аул из 7 юрт... Самое лучшее время – вечер, стада стекаются... Щенки встречают Ушара, стараются сосать, Дружок тоже по-своему пользуется, возится, ребятишки грязные сбежались, все смотрят на собак... собирают стада... ягнят привязывают к петлям на длинной веревке голова к голове, за овцами коровы... женщины доят, доение козы, бедные осенью не доят... огромный козел посредине, похожий на А. П. Телецкого... блеяние... Другие кусты сзади... сопки... долина между холмами...

    Не хочу оторваться... степь живая... только теперь понимаю ее жизнь, раньше – пустыня... Вечером зовут в юрту... Для нас очищена и приготовлена юрта (белая) только что женившегося сына... все ковры и подушки стянуты сюда... низенький столик, сундуки из мороженой жести, расписная кровать... луна вверху, как в театре Комиссаржевской... керосиновая лампа...

    Выхожу опять наружу: пылает самовар, огонь из трубы, козел огромный остановился, освещенный, другие укладываются...

    Талабаев приехал. Он тесть Токмета. Сам Токмет широк, усики как крысиные хвостики... Талабаев маленький... лицо узкое, похож на китайца, медно-красный... Сын Токмета и другие...

    Выхожу опять... Картина: луна, стадо лежит... жует, бараны... один стонет, я протискиваюсь между животными...

    Восходит с востока (немного на юг) из-за горы большая звезда... я думал, Марс, а это иначе... Если эта звезда, говорит хозяин, идет низко, то зима будет холодная, теперь поднимается высоко и скоро, зима будет хорошая... Если рано после заката – плохая зима, если поздно – хорошая. – А вы что знаете про звезду? – спросил меня хозяин... Я сказал, думая, что это Марс, что она самая близкая к земле, почти такая же, как земля, и что на ней живут люди... – И мы тоже думаем, что она такая же, как земля. Но тут появился настоящий Марс, хозяин сказал, это называется Темир-Казык – железный [кол]. А есть самая большая звезда Шолпан (та, о которой про зиму).

    Есть звезда за два часа перед восходом, называется Есек-Корган – гибель ослов, предание о ней: будто сарты приняли ее за другую, думали, день, а оказалась ночь, еще два часа, и за эти два часа они заблудились – не хватило воды, и погибли. Большая Медведица – семь воров. Звезды похожи на гусей.

    Подали самовар. Хозяйствует Даур-бек, слуга Д. Он замечателен тем, что украл невесту: вон там, из-за горы... привез к хозяину, и тот заплатил жениху 350 руб.

    Другие сидят вокруг на коврах. Курт – хамни кислые из бараньего молока... Ырымшик – крошки желтые из вареного молока. Сары-май – масло коровье. Куйрык – масло баранье. Айран – главное кушанье. Им одним питается шесть месяцев киргиз, варится из цельного бараньего молока (как простокваша). Катык – гуще Айрана (в Айране воды). Баурсаки – плов с салом.

    Пьют чай... Я опять вышел. Опять картина лунного стада... Далеко у крайней юрты фигура цыгана. Сам хозяин как старый козел в целом стаде, догадываюсь: выбирает барана... Мальчик (его сын) в полосатых штанах верхом и въезжает в юрту... Я осторожно прохожу мимо юрты, баран уже лежит... женщины у огня делают... Кровь в тазу выносят собакам.

    Немного спустя в блюдечке вносят тостык (киргизский шашлык) – из бараньей грудинки с кожей, лучшее...

    Кечёнь – веревка для привязи ягнят.

    Разговор за чаем... Что такое арка? 4 ф. нашего мяса = 10 ф. Петропавловского; от кумыса здесь пьянеют, а там вода; мясо Петропавловское – солома, здешнее – овес.

    Меня знакомят: я ученый. Доказательство: география Семенова. Узнают тысяцкого. Спрашивают только, где же его трубка, он всегда с трубкой. Узнают другого, третьего... Меня признают за ученого. По шапкам и по лицам... Перекачевка (рисунок, верблюды) – мелкий рисунок, но узнают: не наш уезд: шапки и лица не такие...

    – Не такие?!

    – Даль-озе – точно так.

    В ожидании ужина рассказы охотника.

    1. Токмет о том, что было с отцом Талабаева. Вышел... Где снег, где снега не было. Собака залаяла... Медведь. Не видно. В норе... две собаки убежали, одна собака повела к берлоге (вот какая собака!). Медведь в берлогу, собака за ним. Темно, сучья... стал собирать сухие... сильный ветер был. Против берлоги сложил сучья, оставил дырку для собаки, все остальное закрыл... сухая трава... спичек не было, выстрелил, зажег травку... протянул руку в берлогу, вытащил за заднюю ногу собаку... поджег огонь, медведь рявкнул.

    – оторвалась собака, у меня обгорело лицо... ехать – лошадь не идет, когда лошадь устанет, под гору не может идти... опять выстрелил... рычание... с топором. Словно дрова от жару свалились и закрыли отверстие... камень от жару... обухом топора отверстие, собака... внутрь на медведя... за собакой... большая берлога 8 аршин, пощупал – нога медведя, он влез под камень, спасался от огня, мертвый, а собака объедает уши. Шкура медведя оказалась 9 четвертей.

    2. Рассказ Талабаева.

    Семь волков съели лошадь... Хозяин просил отомстить.

    Стал выслеживать, оказалось 7 следов... возле места, где ловят беркутов, увидел волка: то выскочит, то спрячется. Это волк его выслеживал... Есть другая объездная дорога... выход на высокую гору: три лежат, один большой, два маленьких, и с той стороны четыре и 1 на карауле... Можно стрелять, но подождал, когда вместе... Три пошли на мох (любят отдыхать на солнце)... Дожидаюсь, когда дойдут до пня... Когда поравнялись, большой впереди, два маленьких сзади... Когда поравнялись, я засвистел, они остановились... Большой назад, маленький вперед, еще раз выстрелил, застрелил маленького, а те четыре на прежнее место, ищут большого, два легли, а три глядят, сидят на задних лапах. Один, маленький, начинает выть – звать того... Потом я завыл, один ко мне, остановился, остановился около маленького и стал оглядывать, застрелил, а четыре сидят, воют, я вою, не идут долго, не утерпел... спустился, я увидел: те лежат, они пошли ко мне, и мы встретились... Я испугался и на камень, один оглянулся, я застрелил, а те три убежали.

    3. Рассказ. Перед Покровом выпал снег. 12 волков вышли к горе... играют... вижу кровь, значит, съели, значит, сытые, обрезки, след... на вершине следа не оказалось... привязал лошадь, иду пешком... спят, некоторые приподняли головы... один спокойный, я подумал, убитый (бывает, волки дерутся и убивают друг друга), головы ко мне, я выстрелил под ухо, хвостом вильнул (значит, жив). Три ко мне (1-й раз испугался в жизни). А это они от испуга выскочили на камень, на стену и убежали.

    Горностая подзываю, лисица лежит в рытвине из боязни беркута, и, когда я подозвал Горностая, она выходит...

    Стало холодеть в юрте... Надели шубы и стали толстые...

    Собака залаяла, испугала. Вышел старик: два волка подходили...

    Ужинать... Скатерть засаленная – гордость: много мяса едят... Блюдо с бараном. Печень... острые ножички... дочиста... еда соленая, соль руками... без хлеба... голо... кости дочиста... и кости чистые, как в степи, и снаружи сало, и фыркают, и всё... Мытье рук. Хозяин поливает, хоть гость 10-летний мальчик. Поели, отодвинулись и спать (без церемонии). Ночь... Рядом со мной Д. Вот: один брат в степи, а другой тут и завидует и мучит, что развил другие потребности. Лошадь трет задом о юрту... Пукает... Льется... Внизу чувствуется земля. Зажег спичку: в юрте один Та-лабаев. Луна... покой... Опять дремлю.

    Проснулся... дверцы открыты. Талабаева нет, и такое солнце! Талабаев сидит высоко на сопке на камне, как истукан серый, глядит по сторонам... В кустики... Умывание... стада нет... до чая пройтись... с камня видно: разбросано стадо. Земля казачья. Скота Д. 10 верст в длину, 5 верст в ширину.

    К обеду: мне дали баранье ухо... что с ним делать... Потом выпотрошили голову и тоже мне в чашку... (потом осталась голова, и я вспомнил о костях в степи), после барана суп в общей чашке.

    На охоту!

    Тазы за веревочки. Ружья за плечами. Выехали: уполномоченный... портной на лошади... Ширь... Месяц молодой. Вот она, полная жизни степь, когда сядешь на лошадь. Гость уезжает выгонять зайцев, я с собаками наверху... выше и выше горы, видел лесной пожар... Возле зимовки косачи... много их, сидят возле «зубов», громадные... я распугивая, не видя других, боюсь выстрелить... Съезжаемся возле зимовки... Первый заяц (обходили местечко), стреляю... заяц в норе горной... Съезжаемся все у норы, рассуждаем, бородачи... глядят и сверху чуть-чуть не поймают, серый сверху в кусты, упускает... живая сцена... выстрелы... портной с колотушкой в степи... Путаница... степь... У аула стреляем ястреба, обед и сбор на архара.

    Талабаев упирается. Прижать Токмета. Политика Д. Решено, едем. Какую лошадь на архара: такую, чтобы могла спорить с архаром, выдержанную, не горячую. Разница архара от домашнего барана то, что у архара хвост как у козла.. Но лучше всего снять юрту...

    Коммерческий альтруизм.

    Гроза в степи... Девочки юрты укрепляют. Ветер, песок в дверь на вертушку... Даур-бек протягивает руку к вертушке. Рука Даур-бека. Мальчик на кровати (цвет лица, глаза), ноги черные, лошадь льет за юртой... Сборы на архара: сколько хлеба, какие винтовки, одежда. Самое лучшее время... Сентябрь... холодно, спускаемся в долину... Мальчик кивает головой издали, девочка, любопытная, бежит от горы к горе, глядит, я кивал и ей..

    На озере... Уток стрелять на перелете... Окружили озеро. В камышах до 1-го выстрела... Выстрелили... Взвивается утка к облакам: нет другого озера, облака синие, закат в степи... Табун в 400 голов у озера... Пьют воду... Д. узнает лошадей: эту, эту я продал... Вечереет: между горами звезда. Пожар утихает.

    Наши собаки ночевали с нами на левой стороне юрты... в дверь заглядывал козел.

    Монетки звенят на косе девушки. 4 хозяина, четыре сына, и одна дочь, значит, 4 колыма получит одна.

    24 Августа. В лавке Д. встретил всех вчерашних киргизов... Здороваясь, спрашивают: – Когда видел? – Вчера... – Все радостно хохочут... Насколько они чувствительны к шутке... Насколько тоньше наших мужиков... Д. говорит, что у него много друзей, которые готовы умереть за него, как в романах пишут о неграх и т. п. Познакомил с каркаралинским интеллигентом Абаба [Карим] Курмановым... Рассказал поэму о Баян в лавке.

    – у меня беременная жена, и просватали неродившихся. Родились сын и дочь...

    Карабай назвал Козы-Корпеш, а Сарабай – Баян-Сулу. Карабай умер, и Козы-Корпеш стал искать свою невесту. Конец: она попросила пить, он нагнулся к колодцу, она убила. На этом месте выросла трава Ткен (колючка), в которой разъединяющий дух К.

    Возле Марса есть две звезды, называется одна «белая лошадь», другая «серая» – в связи с поверьем о Большой Медведице и семи ворах.

    Поверье о Шолпан (звезда Венера) в связи с ненавистью к сартам: сарты (конкурирующая народность), сарты хотели ехать в ночь, приняли «гибель ослов» за Шолпан, но утром хватил мороз, и они все погибли.

    Беседа с Д. И. об архаре: сборы. Вечер у Лазаря. Торговля в степи. Караваны с калымом. Акын (импровизатор), сленги (певцы).

    25,26,27 Августа. Поездка с Исаком Инотовым.

    Переводчик. Спор с портным: он говорит: потерся Исак между русскими, потому и хорош, был проводником у англичан... рудоискателей, служил у Поповой на заводе, ездил в Петербург. Исак похож на Земляка. Татарский тип в русском человеке: дух товарищества, общительности, семейственности. Лазарь о киргизах: у меня есть люди из киргиз, которые готовы умереть за друга, ловкость их, смышленость, политичность. (Портной... Раз поверил в друга - конец.)

    Мы едем в долину р. Джусалы, плодороднейшую, где теперь множество аулов, к Джаиму, у него два сына Абзал и Абубакыр. Заедем к султану (торе) Махмуду. Выехали в 9 утра.

    Баранта – свой суд; барантал – понятой исполнитель.

    Боязно к незнакомым.

    – Ничего, – говорит Исак, – раз мы их лошадь не задеваем, раз мы не трогаем, то какое им дело.

    Радость: со мной человек, можно обо всем пытать. Название сопок...

    Юрты возле города, не аул. Дети кизяк собирают. Кладбище. Отец Исака похоронен за сопкой. Поклонение могилам. Сына похоронят, где отец. Могилы в степи: с крышами и без крыш. Собрать материал поверий о могилах.

    Поднялись на гору: видел г. Джаман-Тас (вид города, значит «худые камни»).

    Опять о могилах: пятница-воскресенье. Через 8 дней начнется Ураза-айта (Рождество). Курбан-айт (Пасха) 12 Дек. В праздник палят барана. Пивоваренный завод, встреча. Кошемная почта. Киргизка едет в гости в город, гонят баранов, везут дрова? Карагай – [ель]. [Кайын] – береза. Тополь – терек. Черемуха – маш.

    Чья-то собака привязалась за нами и бежит, и бежит...

    Время, когда все киргизы съезжаются к зимовкам.

    Показалась высокая гора Мырза – форменная гора, налево все видно. Кабаний шиш. Аул из одной юрты. Переночевали. Дымит лесной пожар. Который уж день пожар?

    В юрте трое мужчин, женщина с широким лицом, среднего типа киргизка, ребенок голый, шоколадно-чугунного цвета, лежит возле юрты на песке, он – маленькое животное, как собака, как кошка, гложет кость. Гора Мырза, значит «форменная гора». Попоили лошадь в колодце: маленький пруд и глубокая яма, куда стекает вода, все окружено тальником.

    В юрте: мать ушла доить коров, мы с детьми, дети сами живут: один валяется, другой ползет к столу, третий старший, нянчит, он хозяин. Заболеет – пропал: для большого придет доктор, для маленького нет... Напились чаю, хозяйка потихоньку спрятала мои обсосанные кусочки сахара. Я сказал на прощанье: кош (прощай), размет (благодарю). Исак сказал: – Сейчас я скажу «кош». – Открыл кошму на юрте и сказал «кош».

    – Кургак-Озен – сухая речка.

    Думали, близко Мырза, а она все впереди. Доехали до Мырзы, открылась долина Джарлы. Впереди возле Мырзы человек едет на верблюде и кланяется, как на молитве... утомительно смотреть даже, как наказанный Богом вечно качается.

    Долина окружена синими горами, синими разделенными грядами. – Отчего так сине? – Дым, лес горит, дым собрался у гор. – А там у них? – Это всадник пылит. –' А там три дрофы? – Нет, это три куста чия. – А это черное пятно? – Это скот ходит. Много одиноких могил.

    – Киргизы усердно молятся Богу. – У вас десять пальцев ровные? – Нет. – Ну и киргизы неровные. Могила у дороги низкая, решили посмотреть.

    – Нет, там есть хорошая могила, с крышей.

    Посередине долины острая сопка. Аулы... Зимовка…

    Могилы... В долине кругом сторожа-горы.

    – Где Джаим? – Перекочевал... Там... – Это близко? – Долина... знаешь, как в долине: вот близко и посчитай...– Речку-то переедем? – Да, переедем (обыкновенно так отвечал, его стиль). – Спросим у пастуха, где бараны... Да, спросим у пастуха, где бараны.

    Пылит перед нами стадо баранов и козлов. Рога козлов как засохшие листья полевых лилий, серебром отливают толстые курдюки... бараны.

    Пастуха зовем... – Большое стадо баранов? 500 будет? – Да, с лишком будет...

    Стадо движется за пастухом или пастух за стадом? Бараны, наклоненные головы, козлы тянутся вверх, обрывают листики чия... Маленький вихрь по дороге... Женщина ходит по степи, чий дергает для юрт.

    Сбились с дороги... едем по кочкам... На дне долины...

    Подъехали. Остановились среди аула. Вышел Абдулла в турецкой феске... Вышел полоумный старик. Отца нет. Много других... один глупый парень, глаза подо лбом. Все переспрашивают и при молчании – «гм» – и поглядывают... А там юрту приготовляют... Я себя обрек на растерзание... Приглашают в юрту. Какая чистота! Новая кошма, новое одеяло, новый ковер и чистые подушки... Я на ковре около подушек, рядом со мною Абдулла... Дерзкие, ожесточенные вопросы... Спасет ли книга? Нет, не хочет смотреть. Спасет ли Баян?.. Нет, не спасет... Уехать, но куда?.. Глупые парни... Учитель мулла-юноша, два мальчика: Оспан – живой, огонь в смуглых щеках, в глазах лукавство, и вот-вот взорвет... Утомленный Абдулла засыпает на своей и моей подушке... А старика все нет... И жутко: переводчик не интеллигентный (а старика все нет). Входит старик: седая борода, острые черты, широкие штаны, продранные от верховой езды и сзади заплатаны красным (красиво), чистая рубаха на виду: чистый бешмет (найти слова!), рука к сердцу: я не могу, тяжело по-русски... Опять допрос... Опять Баян... Мне стыдно за Баян... Спрашивают:– Ягненка или козленка? – Мой ответ... – Молодого барана или старого?.. – Я в затруднении... – Молодые бараны сухие нынешний год, а старые жирнее... – Молодого...

    Вечереет... Отлегло от сердца... Выхожу свободный... Сходятся стада... Вяжут ягнят и козлят... Табун остался в поле... Кобыл пригонят завтра... и привяжут жеребят, подождут немного и будут доить... Ягнята день на привязи, день в поле с матерями. Ягнят соединяют с матерями: красиво. А. мчится на двух баранах. Серке – самый высокий козел. Ешкы – коза. Старик бродит по стадам. Дальше все табуны и синие горы... вечереет в долине... Как красив этот белый старик... Бодаются козлы... Как дети кричат... Подъехал рабочий на баране и говорит: бата? Исак благословляет... Барана уводят в соседнюю юрту (исчезает за кошмой). Загораются звезды, знакомые теперь хорошо под конец, и в Петербурге так же: Ак Бузат – белая лошадь, падающая звезда. Толпан – утренняя звезда. Гибель ослов – Корган – вечерняя, сарты приняли звезду за утреннюю и потому погибли.

    За бараном... Еда быстрая... Подальше от стола пастухи и работники...

    Аул состоит из 1) юрта старика, 2) юрта сына, 3) второго сына, 4) два брата, 5) пастухи лошадей, 6)пастухи баранов. Коровы пасутся сами. Хозяева ничего не делают обыкновенно, присматривают, ездят в гости. Но ввиду близости города сыновья торгуют: лес.

    Сожрав барана, старик берет горсть объедков и сует в горсть сидящему в ожидании, как собака, другому кость... Они, как собаки, в углах жуют, идиллия!

    Начинается мирная беседа. Старик спрашивает, знаю ли я законы... Киргизов обижают... Подать царю, как подать царю жалобу? Или в Сенат. Я объясняю: в Думу. В Думе мало киргизов. Я говорю: – За отобранные места выдают новые. – Да, это правда, выдают, но те обижаются: земля других...

    Еще: есть ли в Петербурге бараны, какие? Я говорю: сухие, потому что ягнятся два раза в лето, и без курдюков и с козлиными хвостиками. Весь аул хохочет... А сколько в Петербурге домов? А сколько людей... Приносят кумыс... и особенно торжественно: какое мое состояние? Удивляются богатству. Я объясняю: квартира 50 р. Опять о Баян: у них этого нет. Я объясняю: здесь они потеряли перо, там верблюда, еще кое-что – и все рады, и интересно, вполне сближаемся. Хозяин завтра едет на свадьбу: отпущу ли я его? Я отпускаю. Он благодарит и говорит жене (старой, у него есть молодая), что гость отпускает, та благодарит... Я стесняюсь, говорю Исаку, а он: не для тебя, а для Лазаря.

    Волки приближаются. Депутация пастухов просит меня сделать два выстрела. Отгоняют стадо... Под звездами в тишине выстрелы. И всю ночь слышал беспокойный окрик пастуха: «ай», свист и другие звуки... В юрте много отверстий: как звезды... Вся юрта похожа на воздушный шар. Закрыли вверху. Мы летим где-то по небу... Опять просыпаюсь, мы на земле, открыта дверь юрты, лунный свет, стада, старика нет... Старик бродит между стадами, дальше и дальше... Звезды при лунном свете особенно зеленые, и какие-то зеленые волны, и впадины, и звезды во впадине... Открыта дверь: холодно. Исак затворяет. Нельзя: старик вернется. Старик вернулся и запел песню... хорошо... как-то особенно... Исак смеется: голос хороший, хорошо поет... старик не вовремя смеется... все не вовремя. Откуда песня... Что она значит, в ней и аккомпанементе... и все... просвет от старика куда-то, он ухватил часть степной, истинной жизни, и вот, когда все спят, поет...

    Мне чудилось ночью: волк схватил ягненка, и жалобный крик ближе, вокруг юрты, и дальше, и дальше, и где-то замер... и крик, и топот табуна и пастухов.

    И так и не знаю, что это значило: может быть, просто пастух ударил собаку, и она с воем бежала... Кобыл прогнали. Привязали жеребят... Бараны ушли, остались привязанные ягнята.

    Чаепитие... Старик опять отправляется в гости. Оспан и другие мальчики берут книги, садятся против двери и поют, чистые мальчики... Так славно... Старик так любовно поглаживает... Киргизы вообще любят детей... Старик похож на большого козла... Вчера, когда он пошел в стадо, я ему сказал: вы царь, лучше царя, тот сидит в пыльных стенах, а в степи хорошо... Старик просто спросил: почему я живу не в степи? И мне вдруг показалось: как ему объяснить?

    А. принимает роль хозяина: он оказывается прямой и хороший, но грубоватый парень. Дети всё читают, к ним третьим учитель. Учитель содержит несколько аулов, и платят скотом. Старик хохочет...

    Прощание... Приятно остановиться... Кумыс на дорогу. (Есть киргизу – барана и выпить три ведра кумысу.) Я предлагаю деньги детям. Отказываются.

    Женщины кизяк собирают... Нам дают проводника до Махмуда.

    Едем дальше... Степь... Трава ошаган, вроде акаций. Зимовка, набитая сеном. А скот и зимой в поле. – Нехорошо зимой! – Очень неприятно, но все-таки живут. – Киргизы большею частью грамотные? – Есть грамотные, есть неграмотные. – Но каких больше? – Как можно знать, из 10 душ кто грамотный?

    Марево: между юртами, будто пожар, дым, марево...

    Приехали на озеро Копча. Воды не видно, одни тростники. Сколько тут, верно, гусей и уток. Раздолье охотнику. Оглобли подняли, сделали палатку от солнца. Закусили. Исак занят чаем. Я пошел искать гусей. Заблудился в тростниках... нет ли волка. Птиц нет: гуси вывели и улетели. Страшно. Держался могилы направо, потерял могилу. Вышел к зимовке. Там дети, и за дверью черные глаза. Почему так рано на зимовке. Детям по три копейки. Убежали, тащат за рукава: раньше дети боялись русских, а теперь, поди вот! Русскими пугают детей... Меня ведут через сени во двор, в комнату, еще в комнату, сияющая татарка на кошме возле подушек. Она, узнал я потом, молодая (вторая) жена татарина, а пара глаз – дочь от 1-й жены...

    назовут невежа. Если крикнешь знакомому на другую сторону – нельзя. Все приговаривают: трудно жить в Петербурге...

    Переехали так рано на зимовку, потому что приготовили избу для сына уездного начальника: охота.

    Едем дальше... Молодая татарка вышла на крыльцо и машет рукой и платком, и все время машет, пока я не скрылся.

    Выше долины Джарлы... мало аулов... Подъезжая к ферме: грачи. Не грачи, а косачи. Сторож. Стреляю. Один присел. Подхожу к кусту... подполз... Пастух заметил меня, пустил в карьер: спросить, кто я. Спугнул тетерева. Я в лес... Потерял калошу. Убил тетерку. Ужин есть. На радость барина, на радость Исака...

    У Исака юрта убрана вся различной шерстью, чием... Жена... Мать... Дочь 6 лет (переговоры о сватовстве, хороший киргиз копит калым для приданого... плохой хозяин пользуется калымом).

    Исак моет ноги... Я вдруг вижу его чистую ногу. Исак молится на восток.

    Звезды в юрте... Постоянные окрики: ай! и слышу. И вдруг в юрте: ай! Мать выскочила из кровати и пустилась. Что это? Только утром: четыре коровы чуть не на смерть забили ее корову...

    Ночь: юрта похожа на воздушный шар... Просыпаюсь: люк открыт, мы на земле... Объяснение ночных происшествий: коровы бодали. У меня возле подушки: голова тетерки...

    Самое главное: вечером Исак готовил тетерку, она старая, добыл масла, много возни, наконец, она на тарелке, пахнет жарким... Мы едим с Исаком... Нет, горло не резано... Мрак. Как мы близки были с ним, и вот чужие... как разъединяет религия... Он поклоняется чему-то прошлому, он несвободен... Молится чему-то прошлому... Какое отвращение по поводу этого к человеку: между нами нерезаная курица.

    Попил чая у подушек, кошка из-под стола мешает... Брысь! И у них брысь... Тпру... И у них тпру... Но! Нет: чу! Думал: сколько у нас татарского... Объяснял, почему у нас общие слова: когда-то татары господствовали, мы получили от них эти слова... теперь русские: самовар и прочее...

    Что получили они от русских?

    Каркаралинский уезд – образованные и богатые киргизы. Не настоящие – степные киргизы. У Д., напр., дети занимаются и торговлей... Исак: – Куда лучше, в Петербург или в степь? – В степь. Но уже не вернуться. – Почему? – Потому что не могу жить без баурсаков... – Баурсак! вот что отделяет Исака от степи.

    Старуха все приговаривает: Аппак-менын. Забыл: по приезде к Исаку возле подушек: устал! Исак удивляется: привыкнешь.

    – чистые слова... другой скажет – вот моя лошадь, а я такой привычки не имею.

    На охоте в ущельях гор: березки и сосны... Ясная осень: невредимые мрачные утесы и сосны, и только по березке можно узнать про осень. И те мгновения охотника, когда схватываешь всю природу: чистый воздух, и скалы, и все... Стрелял тетерку... Исак ловит сзади живую. Думает, я убил, и спешит резать горло... Он фанатик резанья... Подстрелил зайца: режет. Другого, большого... закружился в трех шагах и бежать... Я пожалел заряд... Исак бежал за ним. Возвращается назад: забился в нору. Просит меня прийти помочь с другой стороны... Лазарь: и хорошо сделал заяц, что ушел в нору. Фанатик зайца. И заяц свободный, и хорошо; написать и обдумать спасающегося зайца! Обиделся., те же подушки.. И как все-таки хорошо: то, что Исак должен работать без рабов, делает его человечным, и жена, и семья делает его похожим на рабочего, он не киргиз...

    Возвращаемся: озеро большое... утки... чайки...

    Гора желтая, отороченная соснами, похожа на киргизскую шапку, отороченную мехом...

    Лисица живая для шапки дочери... драка с собакой.

    Жизнь городка в горах...

    Возвращение... Тучи собираются: не едут на охоту на архара... Струсили... Телеграмма: «документ выслан». Ура!

    Степь широкая... Лазарь – практик, энергичный, человек между степью и культурой. Дм. Ив. – охотник, между <1нрзб.> (человек с браунингом) и степью, жена татарка, настал час: лишь бы до пенсии, и потом приволье!

    И ручные лошади пристают иногда к диким.

    Радость... Ошиблись: радость Лазаря... Жажда людей у него... Мне дают штаны и сапоги – узнать их название. Разговор с Лазарем о «человеке со звездами» и о «паровозе»... Паровоз сам по себе, а вы... Я ему объясняю, как далек я от жизни, что такое мечта, как люди мучаются этим... и как похожа мечта на поезд в Сибири... Он определенно... не понимает колебаний... не понимает дикой любви...

    Я еду в край степей... Пусть я [чужой] человек, но часть моя, которой я лечу в степи, чужда корыстных целей, я далек от них и близок им, я [часть] их жизни, как они встречают меня... И вот направо и налево располагаются злые и Добрые силы... Одни помогают, другие препятствуют... Кто препятствует? Второй после Лазаря помощник Яков. Вас. Он содержит семью, а сам холостяк, безумно любит сестру...

    Хочет найти в горах семью березок, выкопать и посадить в своем саду.

    29 [Августа]. Прогулка на Чертово озеро... Яков. Вас. и портной в горах. Налево местность называется Боголы, тут есть Тугулукова гора. Некий Тугулуков постоянно молился на этой горе, а другие говорят, воровал: там есть естественный погреб, куда складывают мясо ворованных лошадей. Рассказ Як. Вас.: как здесь считается опасным ехать в Мекку: не вертаются.

    Направо гора Ак-Тас (белый камень), дорога пылит, свернули в лес на слепую тропинку... Что тут шиповнику! и на нем шпанские мухи бывают... А то бывает серый мох, красивый, и цветы... Налево вытянута Боголы, и тут-то в ней Мухтаров ключ, направо собственно Каркаралы и вскоре «Угол» (горы сходятся в ущелье, и конец им).

    Як. Вас. ищет березку пересадить себе в сад, его пленяют кучки березок: четыре вместе! и сам кормит четыре сестры. Светлый березняк, ангелы крыльями машут.

    Зеленые пни! Когда-то был тут огромный сосновый лес, сгорел, выросли березы. Взбираемся выше и выше... – 1000 ф. над уровнем моря! – восклицает Яков. Вас. Чертово озеро... два диких утеса, на одном прежде был крест... Между могил сверкал... Губернатор не нашел ничего остроумнее, [чем] воскликнуть при виде Чертова озера: настоящая Швейцария, а архиерей – освятить освещенное озеро. Тысяцкий говорит: я открыл его – марал бежал, я преследовал, смотрю – стоит в воде...

    Готовят кувардак... Я скалами – к Кресту. Ущелье в елях. Два замка наверху... китайская стена, находят медные трубки, стена от Оренбурга до Китая... через Акмолинск... Березки сгорают от осени... Сосны на плотах сложенные... много таких. Стрекозы припадают к камням. Одинокие птички пищат... Белые бабочки над лесами... Шумят леса, то на той, то на другой стороне... Одному прийти. Одному жутко... Зовут – шашлык поспел... Мчусь по камням. Остынет.

    – Как барыня? – Ничего... – А барышни все уезжают, остаются немногие... танцуют, и не так, чтобы очень... остаются тут немногие... плохо танцуют, и как-то у них все не ладится.

    – Да, – говорит Як. Вас., – но у них только плохо одно – джут (бескормица): каждый год гололед, но страшно весной, очень подтощают стада, при каком-то ветре держится дней 20–30, и стада гибнут: подрезают ноги, бараны лежат. Из табунов в 2000 голов остается по 300 штук...

    Посреди самого города голые горы, а раньше (по полям) был лес…

    Вечером в клуб. Знакомство с С. (мировым судьей)... Киргизы хитрецы... Настоящих смотреть на Балхаш или к Китайской границе.

    Еда барана: съедают и кости в грязных тряпках отсылают жене...

    Кабаны на Балхаш просто ходят...

    Я не ем баранов: принесут немного, остальное отсылаю женам... Злятся...

    Акаев вор! Табуны ворованные...

    Осадок: ничего нет у киргизов... плоскость...

    Мировой судья – холостяк, знает все подробности о местных людях, детище – клуб... фельетон... Шерсть – джабагы.

    30 [Августа]. У Филиппова (переселенский начальник). Случай на р. Чу: киргизы едут... Верхом... 50 верст в День... опасно: в буране кто-то погиб... Филиппов заказал окорочек дикого кабана и тигровую шкуру...

    Радуются моему избавлению... Дома: приход Дебогана и послание от уездного начальника... От губернатора приказ: я Хлестаков... день-то не почтовый, значит, просто начальник привез документ.

    Так и есть. Инженер Алек. Влад. Миронов. Его поведение. Рассказ о переселении. Знакомство с лесничим, я вместе с уездным пью чай: со мной любезны...

    – Задаток тебе. – Да, задаток... – Но ведь я не обману. – И я тоже так. – Начинается... как же быть? – Можно и оставить после...

    Мы выедем 14 или 15-го... Приедем в Семипалатинск 22-23-го.

    Уличные сцены: киргизы на корточках возле баранов, кругом их малахаи и лобастые широкие бараньи головы... Три мальчика с бронзовыми лицами на лошади верхом – все тянут ее в разные стороны: прямо статуя. Вечером, когда я, утомленный, засыпаю, мне рисуются в глазах с поразительной точностью бараны, киргизы вокруг на корточках, кто-то старый, похожий на козла, и в середине щупает барана под хвостом... всадники в малахае.

    Сегодня к лавке подъехали три всадника, широкие, привязали лошадей к столбам, вошли, поздоровались и сели на пол на копчик, поджали ноги под себя. Это наши охотники, приехали справиться об охоте. Нужно взять картечи. Дмитрий Иванович отливает пули...

    Киргизы в поле останавливаются и вместо воды отирают ноги землей.

    О переселенцах: устройство киргиз: не будет ли это то же землеустройство: не считаясь с народом – 10-15 десят. земли – будь земледельцем...

    Как трудно понять солончаковые почвы и климат степей: заморозки возле Петрова дня...

    Розовые дрозды... Выпь...

    Апофеоз: охота на архара окончилась, с тревогой жду, что встретила в городе бумага...

    – Как ваши руки, как ваши ноги, как поживают овцы, скот, бараны...

    Лесничий рассказывал о киргизской песне, где степь сравнивается с юртой.

    О фламинго розовом и сером...

    В этом краю мало птиц, но те, которые прилетают, всегда интересны: отзвуки Аральского моря. Найти в Семипалатинске. Резниченко (фотограф), справиться о нем в подотделе у Троицкого. Найти художника Белослюдова...

    Мировой судья прислал мне аксакала Касым Бижанова для поездки с ним на Балхаш. Я принялся его расспрашивать о том крае...

    берет новую десятину, поручая ухаживать за ней рабочему; сам хозяин кочует, как обыкновенный киргиз. Из пшеницы приготовляют Бидай (жареная пшеница)... Исключительно земледелием занимаются беднейшие киргизы «джета-ки». Там до сих пор есть старики, которые не строят зимовок, у них и скота больше, и скот лучше, потому что скот возле юрты, и он не поручается пастуху.

    Аксакал – судья обычного права, зажиточный и хороший человек (белая борода)... Может ли он неправильно рассудить? Нет, тогда он не аксакал, а боксакал (говенная борода). Бий – ставленник [рода]...

    Остановился человек у моей зимовки и стравил траву, я тогда угоняю его скот (барымта: свой суд)... Из-за этого, только из-за этого и случаются убийства.

    Посылают ли женщине кости? Да, это называется саркыт, но не только кости, а и мясо. Вот откуда у чиновника привычка: съесть немного барана и отослать остальное жене.

    Балхаш с этой стороны на версту, на две до берега в камышах, величиной с дом... потом песчаный берег и на нем небольшие кустарники аксаула... Птицы там всякой видимо-невидимо...

    За тигровую шкуру отдают верблюда (40–50 р.). Молодых ловить просто: идут по следу, пока старые, спасаясь сами, не оставят молодых. Маленьких тигров пришпиливают вилами и завертывают в кошму.

    Есть в Балхаше распевающие стихи о Баян... Думал о юморе киргиз... Как близко это русским... Как похож Исак на Земляка! Сколько в нас татарского...

    1 сентября. Алекс. Иванов. Троицкий.

    Сидит на пороге, точит пилу. Продолжает точить, предлагает чаю... Отказываюсь. Заводит речь о Чертовом озере. Как освящалось озеро. Открыли казаки, собаки марала гнали: вверху лают и внизу лают, а озера нет... Нашли, убили, освежевали, найти не могут... собаки привели. Даже и при освящении были признаки: телегу с дьяконом завезло... архиерей заблудился... услыхал, кулик кричит: значит, озеро. Туды-сюды – нет озера. Архиерей верхом – по сану нельзя, а тут...

    Старик ставит самовар: все сам...

    На кресте было написано: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Благодатию Божией освящено озеро сие и наречено бысть "Святое". Силою креста Твоего, Господи, в бегство да претворится все супротивное бесовское действо».

    Описание: когда молебен – лес шумит и буран, но невредимо стояли, а когда кончился молебен, то все стало спокойно.

    Земли по Такрау превосходные, киргизы пользуются арыками прежних времен.

    – была пашня и затоплялась. Эти земли были дарованы Екатериной султану: Джаман-той.

    Нет ни одного светлого кристалла в горах, где бы не было работано «теми» (джунгарами) – шахты на тех местах. Все теперешние. Есть верстах в 12 пещера и синяя полоска, и я добрался туда, искал марала и увидал, что вся пещера «теми» сделана маленьким зубильцем. Век был медный: находят медные кирки...

    Охота... Бывает, марал убежит, нельзя собак бросать, идешь... переночуешь как есть, у костра...

    И так это завидно: может человек справиться, и переночевать, и ничего не бояться...

    Вздохи: а вот теперь... Да, я не для себя живу: травы от кровотечения... травы от зубной боли, от лихорадки... от живота – только маслом помазать... доктор... даже по почте отправляю...

    Охота: выше, ниже брать – на охоте руки сами работают...

    Пещера Бехтау-Атау у Балхаша (там холодный родник: мясо резаных лошадей берегут).

    Охота с беркутом: киргиз наверху горы с орлом... Лисица, выгнанная, готовится к бою с беркутом. С беркута колпачок снимают, он глядит и все замечает верст на 5. Иной раз «слепо» пускают... и волк... с волками не всегда справится... Он падает с шумом, как гроза, бьет в голову лапой... лисица, бывает, откусывает... другой в хребет... и сгибает... заяц увертывается... промахнется беркут и сядет поодаль, подождут, он опять на руку летит.

    Красивая охота с ястребом... Быстрая лошадь мчится к озеру... утка поднимается, а он из-под низу, и это так у них бывает, но только в момент он наверху, утка внизу... Сядет на берегу... Отнимать нельзя.

    С белым соколом иначе: он бьет, одну убьет – бросит, Другую, третью...

    Беркут взлетает кверху, чтобы броситься саженей на 200.

    У соседей девицу украли. 5-й день... Хозяйка встретила на базаре мать, кумушки укрывают... Прошел год, вернулся из Мекки отец ее и умер, осталось две жены – старая и молодая, молодая вышла замуж и очень почитает старую.

    Говорят, дня через два калым – коров и лошадей приведут и поладят.

    между братьями... планы яркие сменяются мрачными...

    О путешествиях в Мекку: перерезанные арабы – 5000 человек... Расспрашивают киргиза о путешествиях в Мекку.

    Украденная невеста красила в красное ногти, потому что отец ее был в Мекке.

    2 Сентября. Опять не удалось выехать в Кызыл-Тау... Помешал еврейский Новый год. Явился полицейский: к уездному! Не уходит.

    – Уходите, я сам приду.

    Во дворце. Начальник и помощник.

    – Получите пакет. Какую вы сделали неосторожность, что не запаслись бумагами!

    – Я не мог...

    – Ведь вы не представили никаких бумаг...

    – Я явился сам, и если бы мне можно было объясниться, я доказал бы... – Молчание...

    – Я надеюсь, что вы оправдаете...

    – Чем же могу быть опасен в политическом отношении: возмущать киргиз против переселенного чиновника? Но ведь у меня же в кармане телеграмма самого Козлова...

    – Как?..

    – Да...

    – Вы оставите ее у нас? Паспорт ваш полежит в канцелярии...

    В общем, осталось впечатление, что и боятся меня как литератора, и боятся оставить так... кошка прячет свои коготки. И все очень смешно...

    Лазарь, напуганный, прибежал домой и догадался, что я в участке... Стали думать: не лучше было сначала остановиться у Акимова... или вовсе не показываться, первое ставило бы меня в тяжелые условия, второе – невыполнимо: в первый же вечер весь город знал о моем приезде (не забыть это блуждание по городу, когда все смотрят из окон).

    План занятий...

    3–13. Кызыл-Тау. Видеть всю охоту. Расспросить Дм. Ив. Побывать на пересел, пунктах. 15-го выехать в Семипалатинск, побывать у А. и приехать туда 22–28. Пробыть там три дня, выехать в Омск 26–27-го... 10-го или к 15 октября быть в Петербурге.

    – Новый год...

    Скука... Столько задержек... И все некогда: некогда в горы сходить...

    Я буду описывать мое путешествие так: не определяя точно города, местности или называя переведенными с киргизского языка именами.

    На пароходе мне встретился агент с машинами Зингера и советует ехать в глухой степной городок в горах... Я не мог сразу запомнить его название, в переводе оно значит: «Черное перо». Баян. Рассказали мне: потеряла в горах черное перо – головной убор, и место в честь нее назвали «Черное перо»...

    И вот я попал в этот город... Добрые силы начали мне служить, злые – мешать...

    Кто видел звезды из аула, того они будут всегда сопровождать. Когда-нибудь и по Невскому проспекту я увижу те же звезды и скажу: «Вот Семь Воров, вот Гибель Ослов, Шолпан...»

    Я путешествую, изучаю, записываю, но как жалки эти собранные факты в сравнении с теми случайными впечатлениями...

    Я, собираясь куда-то идти, случайно бросил взгляд в окно: какая-то полуразрушенная избушка, и спокойный поворот головы верблюда, и желтая сопка позади его... Гонят стадо баранов, один киргиз на лошади, другой на верблюде, третий на быке...

    На корточках сидят возле баранов киргизы и щупают баранов... Широкая и спокойная фигура в белом, такие длинные рукава, так просторно висит одежда... встречается, спрашивает: «Откуда ты?»

    – У тебя карактера мало... я вижу...

    – Как мало!..

    – Мало, а у уездного начальника много!

    А эти врезанные в небо черные утесы и желтые тлеющие березы в угрюмой синеве сосен в ясный день!

    И тоска по родным полям и саду... Ничего нет лучше и глубже весны в родном краю...

    можно не встретить человека... шел на звук колотушки, и она все дальше и дальше... Какой же во всем этом смысл? (Городок – Россия, киргизы – русские).

    Лесничий сказал: «Мне что, я могу жить лесом и охотой, а вот жена...» И женщины здесь какие-то заморенные, как эти горные лесные березки. Спросить – пожалуй, станет защищаться: у нас есть люди, вот лесничий – хороший человек, мировой судья... какие-то вехи... Вехи: два мировых судьи, Дебоган, Дмитрий Иванович... вехи, а вокруг-то них голая степь, и люди совсем особенные...

    Сначала я подумал об уездном начальнике: какой же изверг он в семье! Но оказывается, семья прекрасная, сын с глубокими глазами, дочь–труженица, в доме, вероятно, хорошо. Может быть, это так понятый долг? Слуга закона... Какая это ослиность: ехать ради исполнения закона в голодную степь, где труп убитого давно сгнил... Какая нелепость делать столько зла людям, ради какого-то долга, и мечтать: вырастут дети, им дать образование... Какие они тут странные, эти люди, получающие право на жизнь в этой степи откуда-то со стороны.. Этот долг – последнее убежище в конец забитым людям... И вот они тут цари, вот утеха! Насколько здесь тоньше простые люди: как понимают и ценят хорошее обращение. Как говорят об этих барышнях-топографах, делившихся с проводниками пищей.

    Иногда страшно подумать в пути: за это время, быть может, умерла мать, дети... Ведь так оторваться, как я, – значит уметь разорвать со всеми, значит объявить весь мир без родственников, значит, с другой стороны, в каждом встречном человеке видеть частицу мира, опираться на них, делать постоянные открытия...

    Я совсем один, и я со всеми... Путешествие – это особый пост, «ураза» на все привычное... Нужно, чтобы каждый так постился... Нужно сделать, чтобы путешествие было без определенного дела и без каких-нибудь грубых непосредственных потребностей... Оборвал привычки, знакомства, привычную природу... Лопнул канат... И вот все живое в тебе ищет восстановить это нарушенное равновесие, хватается за людей, всяких, за новые деревья, камни... пройдет время и... связи восстановлены, привычки найдены... верблюд не останавливает внимания... горы, лес... все обыкновенно... Но смысл пережитого остался... остался какой-то налет, колорит жизни, и вот, право, не знаю, что это значит: какое имеет значение – география или роман...

    – и каждый человек рассказывает повесть, каждый лист и камень... И как они все хватаются, тянутся ко мне, Боже мой, ищут меня...

    3 Сентября. Такой светлый день, горы и степь такие близкие, и все-таки почему-то никто не ходит в горы... и трудно туда собраться.

    Снилась мне Анна Харлампьевна, «Жучка». Нужно было сделать усилие, без этого усилия нет смысла, нет женщины... И Варвара Петровна (то же), там даже было все... стоило сделать шаг, и моя навек, но нет... не было силы?.. Не было желания... Она была тут, возле, в кресле, вся... я хотел другого, и самое скверное: смешивал то, другое, с этим и трепетал...

    И так мне теперь все это ясно кажется, как просто счастье, как легко это сделать, но нет... Любить звезду, потому что она далеко... Любить и искать то, чего вовсе нет, оно одно здесь, оно самое возле, и любить не это, а отражение его на небе... Это бессмыслица полная, это безумие... И такая тоска за свою такую нелепицу... чего-то ищу, ищу, еще мгновенье, другое – и вот что-то хорошее... я уже думаю о своем путешествии, комбинирую и нахожу что-то фактическое, ощутимое... но это пришло из того...

    Степь... То же самое: люди живут тут, вот она, жизнь под звездами в приволье степей, а звезды прекрасны, значит, нужно жить... И почему непременно так думать: прекрасно, значит, для испытания его... нужно пожить, почему непременно жизнь – мерило прекрасного, его корректив, какое утилитарное и грубое отношение к красоте...

    – все-таки это жалкое подобие... И так ясно: не удалось устроиться самому, войти внутрь жизни – и вот, куда ни пойдешь, везде кажется не так, непохоже на то и далеко от него... нужно пахнуть теми же запахами, чтобы их не замечать... И это бесполезно и бессмысленно – искать в жизни, в быту соответствия тому, что уже в самом своем источнике разделилось как небо и земля…

    Новый год... Евреи такие скучные... чтобы пойти в этот день в горы... Портной брюзжит, что нужно одеваться. А еще портной... Сибиряки любят приволье, а когда станешь допытываться, что же это такое за приволье, скажут: здесь не нужно крахмальных воротничков носить.

    3 Сентября. В ожидании поездки на архара в горы. Ясный день... Камень-гриб – в нем сосна, будто стрела... Светлые сосны... За зайцем в ущелье к козам... Козы в горах: жуют, фыркают, громадный камень поддерживает сосны... Поездка колеблется: Лазаря не пускают. Тащат к старику... Новый год – степь – Талмуд... к старику пристают с мясом и проч.... он сердится, день сотворения мира: пожалуйста, кушайте... Современные люди всегда были... и т. д.

    Выехали: речонки и кустики... Стрельба тетеревей... Рождение месяца видели... в долине над горой. Звезды... Чистота... Купанье. Темно; спрашиваем киргиза, а где аул Кали... Киргиз отвечает головой... челюстью, что далеко: под челюстью киргиза сарт может проехать два дня... Показывается во тьме аул, издали освещенные юрты похожи на низкую звезду, вблизи фонарь светится... Вечер у Кали: у архаров зубы плохие, скоро съедаются о камни, едят черный мох... Кололи барана: связали, благословили, и будто самовар вылили...

    Паление головы: женщина железным прутом опалила, выжгла железом и вымыла дочиста. Даур-бек делит части барана, все чередом: чередом подходили к варению... кизяки в два аршина диаметром. Дм. Ив. закусывает курицей: курица на закуску... – Съедаете барана? – С половинкой управляюсь. – Еда молчаливая... Козлоногий мальчик в шкуре. Раздевание при женщинах: стеление постелей... Надо уйти! небо сентябрьское со звездами над головой... закройте небо (люк), закрывают палкой и веревкой... Костра не тушат: ураза, решили они не спать до рассвета (утренней пищи), по случаю уразы съесть остатки барана.

    Картина общей еды: в разных местах грызут кости: ураза.

    Из разговоров: в соседнем ауле жених отказался от невесты, а она за нового, всё по соглашению. Даур-бек смеется надо мной... насмешливость киргиз.

    4 Сентября. Утром... Вечером мы ехали и говорили: – Вот озеро... вот другое озеро... – а утром оно белое, сухое. Из разговора вчера: завтра надеялся убить дрофу...

    Как ловить орлов, ястребов и беркутов, на верху горы сесть (ниже...) Приручение: на веревку садят, колпачок и спать не дают, и есть не дают, потом дают вареное мясо... Привязывают на веревку и шевелят, манят...

    Верблюд будто пьет...

    Вчера всё думал: как слово «да»? и решил кивнуть головой и промычать: э...

    Едем с Лазарем, впереди Дм. Ив. Лазарь едет к богачу Турсунову, он подарил ему граммофон, и тот вот уже сколько времени зовет Лазаря побывать у себя, получить подарок, жена Лазаря посоветовала взять хорошую выездную лошадь: это называется состоять в тамырстве (та-мыр – подарок).

    Долина с верблюдами... Марево в долине Джарлы. Лазарь раз принял телеграфные столбы за караван верблюдов (идет как марево)...

    Как вчера ночью мальчик всю ночь кричал на волков.

    – это не Дм. Ив., а буран. Пройдет лошадь по дороге, и буран... впереди.

    Перекати-поле... После долины Джарлы: местность, где с поля глядят сфинксы...

    Каждый камень можно принять за аул... Да ведь это аул. И мы свернули к аулу...

    На меня указывают пальцем: петербургский архар. Дали лошадей...

    Верблюды... Буран (верблюд в степи несется как зверь). Буран вырывает котелок у уполномоченного и шест...

    Вечер без звезд... Дождь будет... Остановились... Далеко аул. Дм. Ив.: «Аул близко, а дороги нет... ха, ха, ха...» Д. И. удаляется в тьму... Ищут – не находят. Едем куда-то... Там звезды... Или огонь? Нет, это волчишка бегает... Ложимся на землю, слышим лай собак... Кали не хочет ехать никуда: устал, ураза... Чудятся во тьме огни и огни... Вместо чая фруктовая вода и ляжки барана, освещение кизяком... искать воду – не нашли, а зимовка возле, но там блохи... К тому же показались две звезды... ночевать в степи, и видны две сходящиеся горы... Кали режет кости... Ложимся между арбами... Звезды... Думаю: вот жизнь охотника, можно же ночевать в степи... Раздеваемся, как следует... Дождь. Думаю, ничего... Д. И. подобрался и захрапел... Кали, распростертый на камне... Под телегой Д. И. Под другую телегу... Капает. Не спал всю ночь... Лошади отдохнули, их спутали и пустили.

    5 Сентября. Утро. Зимовка: 10 зимовок... обогреться и обсушиться, поиски воды... Вода, молоко, цедим чай на кизяке. Ну, слава Богу, мало-мало отжил... Дым... зимовка... Как курил Д. И. под дождем в одной рубашке... Сначала лошадей привязали сзади (нельзя кормить сразу), и они нам мешали...

    Вожжами достали воды...

    Саптама-етык – теплые сапоги. Купы – теплый халат на верблюжьей шерсти.

    Джаман-Тас. Едешь и смотришь на камни, и вдруг вспомнишь – с сентября, теперь у нас, у террасы астры холодные...

    Когда подъезжали к аулу Кали, то небо было как раскинутая карта...

    Наши охотники бросили уразу... Выехали уже под вечер...

    В долине около Джаман-Таса путь наш пересекли три киргиза... Ловля лошади на холме, в долине... Канитель. Поймали маленькую, серую.

    красный камень... Много архаров... Верблюдов много и скота, но лошади нет... едят жареную пшеницу... полна юрта голодных ртов, глядят... Хозяин не может нас пустить, потому что и сам пойдет в другую юрту, если только проедем туда.

    Молодухи... одна в платке, значит, 1-й год замужем, потом наденет, как другие, белый головной убор: киймишек, в других местах убор сложнее: называется джаулык.

    6 Сентября. Хотели встать с рассветом, когда они едят. Но не проснулись – весь аул проспал. Есть хочется... Идем с Кали уток стрелять на речке, заросшей тальником... Увидели: утки как поплавки... ползли... Кали ползет. Подстрелили, одна кружится... та, которая кружится, поднимается на воздух (Кали чуть-чуть не схватил с берега), и в воздухе круги, и исчезает... Дупель...

    Едем... Белый значок топографов. Белые палатки... Свернули в горы... тут расписано красными осинами и березками. Тип тетеревей. Вот охотничье место. Охотничий день, серый... хорошо... Для охотника нет выбора в погоде, мы хозяева погоды... Выбор места: у воды, у деревьев – после нам оказалось нехорошо: нужно подальше от леса, а то нападают лисицы...

    Качается, кланяется что-то, вижу круг... Это верблюд, нагруженный юртой, едет старик на верблюде... Это Лазарь нанял, а сам ночевал в ближайшем ауле, привез барана... Поставили юрту в ¾ часа: человек с палкой держит круг, другие вставляют, я привязал одну палочку, поставили чий, обтянули кошмой, сверху накинули кошму – и готово... Верблюду: Шок-чек, и он лег.

    разрешил есть: плохо зарезано, кровь... Все мясо шевелится... Теперь не будет. Д. И.: нет, шевелится. Д. И. задумался и смотрит... Стали говорить: есть не будем. Он сконфузился: съедим, если оно и прыгать будет... Лазарь натягивает мясо на вилы, расправляет и обжаривает шерсть. Теперь не будет.

    Кали прямо по приезде залег на вершину горы и сидит как камень. Труба подзорная не годилась.

    Архары.

    На скалах, за деревьями, смотрю: вижу, склоненная голова и темная точка. Группа киргиз с ружьями... На коней! Кали с Дм. Ив. подъезжали кругами... В ущелье Лазарь с Т. Я на гору с лесничим: он каждую сопку знает... Позади... Выстрел... Мечется коричневое, падает, бежит, еще выстрелы, под ногой выстрел с эхом...

    Едет... Держит за рога... кровь из бока, пробитого насквозь пулей, голова, глаза, какие глаза... так и остались – и гордые, и, как горы, дикие... Так... посадка головы... радость охотников. Дм. Ив.: славные окорока. Сытые... Молоко бежит... Освежевали... Развесили туши... Голова так и осталась такою же... Мое скверное настроение: от вида убитого животного или оттого, что устал.

    и печень архара... орел не может сразу подняться, и потому сверху открыто... хорошо бы поймать сороку: будто бы клюет печень... Киргизы рыли чеснок... Старик какой-то присоседился к нам: он молился на камнях перед закатом солнца... Потом до вечера в долине у воды и березняка, и тальника, и на лугу, и на степи искали следов архара... видели... Дикое место: не коснулись... Заглянули в темную зимовку... Башни, будто тех народов... Ехали в ущелье в тишине: молчите, архары. Нашли кости архара... Когда ставили сеть: лошадей пустили, тумаки сбросили...

    Вечером Лазарь и Дм. Ив. окончательно и безнадежно отдались киргизам...

    Л.: – Я бы тут жил и жил.

    Дм. Ив.: – Дня три еще могу, а больше нет.

    Лазарь становится охотником... Можно ли сделаться охотником... Д. И. плохо стреляет, а все-таки охотник... Решили на утро разделиться. Я хочу с Калием.