• Приглашаем посетить наш сайт
    Сладков (sladkov.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    Путешествие из Павлодара в Каркаралинск. Часть 2 (1909-1910 гг.)

    7 Сентября. Я с Калием. Выслеживание: поднимаемся на лошади по горе. У меня маленькая серая, у него рыжая... Бросаем лошадей: они никуда не уйдут... Хватаемся за холодные камни, лужицы от снега: кружки с водой, от них дыры, лошади пьют отсюда, ветер сдувает с горы; горы, грибы, на самом верху пастушьи заметки: принимаешь за естественные... Мало звуков, тишина, беркут махнул над долиной, внизу узоры березок... Раз выглянули: архар бежит... Дм. Ив. испугался... Он бежит, что-то желтоватое и белое... и скрылся в горах... Другой раз выглянули сверху, а близко внизу один архар, мгновенье и другое мгновенье... Мы за ним... к другой горе: не видно... Это архар. Камень... К третьей... Костюм Кали: бешмет [стеганый], шапка архарья, лежит как камень, оглядывается... Не я ли испугал? Нет, Дм. Иван. Кали: архар спать хочет. Полдень: архары поднимаются в горы и спят, не увидишь, сторожкие, когда спят. В аул ехать. Наша юрта стала называться аулом.

    Дома в обед: Дм. Ив. все про убитого архара. – Я хотел его в лоб, но взял повыше... Как только из дому выедешь, так заусеницы: режет заусеницы... У киргиз никогда не бывает заусениц, потому что руками едят, смазывают салом руки...

    Как прошел этот вечер... Кажется, опять все вместе, или нет: мы с Кали вместе... но предварительно будим Дм. Ив. – Ну ладно, все-таки не дома. Славно.

    Заехали в дикие горы... Каковы они при луне? Пепельные... Блестит слюда... Дм. Ив. с лесничим отдельно. Страшные пропасти: мосты железнодорожные... Иногда держусь за <1 нрзб.>, чтобы не упасть... Заехали наверх... Кали скрылся... В ожидании разглядываю камни, вытаскиваем плиты, топаз, [плиты] мрамора. Долго ждали. Кали вернулся, усталый. Сердится. Токмет пристал. Для скорости спуск. Бий-джан... Я впереди, бешмет развевается, я в чепчике, чтобы архары не видели. По этому спуску когда-то Дм. Ив. по снегу съехал... только камни. Суворовский перевал.

    Вечер: добродушный смех... Раньше я начал протестовать: смеются, что не умею зауздить лошадь, что сажусь с правой стороны... спорю: Лазарь сердится...

    Вечер: три черные камня, окорок для крестьянского начальника, блестит серебром стаканчик Дм. Ив-ча. Киргизы говорят хорошее про меня...

    Кто-то сказал: чай жидок. Кали ответил: – Кайнаткан суда каснет бар – в вареной воде есть особая сила духа.

    Лазарь говорит: – Он никогда не забывался так, как сегодня.

    8 Сентября. Кали встал ночью, и, как молотилка, упорно: – Вставай, Дмитр. Иванович... – раз сто, – чай готов... Аида, ребята, пойдем архар стрелять... Дмитр. Иванович!

    Дм. Ив. поднимается: вторая стадия. Теперь нужно еще угреть...

    Дм. Ив. пробуждается: тумак в головах, бешмет и [штаны] – одет, под ним кошма и одеяло...

    Он просит гребенку: пока не почешется, все в голове что-то копается... Умывается из чайника. Вот удивительно!

    Вчера на ночь говорили пословицы:

    1. Пост и моление хороши при сытости, а чалма чересчур фанатичного муллы лежит в говне.

    2. Щука сплела вершины сосен (т. е. такая нелепица).

    3. Когда есть у тебя конь-иноходец, езди, узнавай страны, земли; когда есть чем угостить, угощай народ.

    4. Кто много ездил, тот знает, что далеко и [что] близко; кто много пережил, тот знает, что сладко и что горько.

    Выезжаем рано по расчету: архары утром должны спускаться в долины, и их захватить.

    Вчера вечером при свече: Дм. Ив., голый, ищет клещи: один, а сколько хлопот наделал. Другой... Клещ... Клещи попали, у меня ноги в пятнах... Бараньи клещи. Неудачно выбранное место...

    – удрать от компании, я заметил это и удираю. Он говорит: – Дм. Ив. испугал архар, они в горах... - Едем туда.

    При бесплодных поисках похоже, будто ищешь квартиру в Петербурге... Вдруг Кали попятился... архар! К другой горе, к третьей... Архар... не камень. У ручья плоская гора, на ней что-то темное... Предварительно я все принимаю за архара... Нахожу темное... Спит! Сколько времени лежим! Не боимся, что кто-нибудь спугнет: никого нет... В природе все само собой, медленно, проснется – медленно пойдет к воде... Изучение местности. Степь желтая, на ней синие далекие горы: Нарчокуль... и близкие... какой же архар? Кали: голову наклонил... Спит... Не иначе как из-за того камня... пойдет из-за того камня и сюда побежит – стреляй, свисти... и он остановится... Уходит... шаги по камням, молчание... не видно, где прошел: за нашей горой... за лесом, и вдруг появился... я к нему: камень.

    Как показалась лисица на горе, метнулась, остановилась, оглядела и опять исчезла... Тетерев смирный на дереве и на скале... Нет архара... Видели орлиное гнездо: прутья между тремя громадными китайскими болванами.

    Я не ориентируюсь в местности, Кали – сразу... но я схватываю ее сущность.

    Я и Кали. К архару-камню: направо камни окружены березками, внизу пепельный остров долины... горизонт – синее и желтое, и колеблющееся в волнах море желтое.

    Токмет пристал. Едут два всадника... Переводчик... Потом мы замечаем еще две лошади... Для Кали важно: а ведь это не те две лошади.

    В этих диких скалах так хочется остаться одному, но если приедешь один, то пустыня задавит дух, и только так кажется, что один что-то важное сделаешь: все дробит на мелкие части.

    Выслеживание Кали: сколько он лежит на камнях, как не утомляет однообразие подъема, его выслеживание по закону природы, так должно быть (у него и поговорка есть такая)... так же медленно и архары, покормившись, уйдут в горы спать.

    Интересно, как оставляют лошадь в горах и не боятся, что уйдет.

    Не то арба скрипит, не то ребенок плачет, а это баба едет на верблюде... в нашем ауле постоянно гости кормятся... Вечер: едим голову архара: как называется смесь лука, мозгов, уха (головное), это Дм. Ив. ест прямо горстями... потом этими же руками чистит сбрую лошади, одной рукой, другой ловит жир.

    Опять я вспоминаю: для охотника нет погоды... есть природа, то же и для путешественника...

    Вечером ездил с Лазарем к фазану в степь... Палатка... Нет дыма. Инстинкт подсказывает! Анализ: я постоял в поле и [увидел] путь...

    Характер мой и Лазаря... Поселки: Картытюлькю и Булькульдак.

    Кулиджа – самец архар. Какпек-кулиджа – трехлетний архар... Актамак (белое горло) – самый крупный и хороший кулиджа.

    Бий-джамбасы – название нашего аула – басы – пещера-бессмертие.

    Могилы большей частью у дорог, чтобы проезжие молились.

    5. Горы и камни портит ветер, племя Адама портят слова (плохие).

    6. У меня в ауле круг, и все рассказывают мне изречения, как в древние времена: обычай сказать что-нибудь, последний не мог сказать, ему смертная казнь, он говорит: «многие рты уничтожают один рот». Ему на это: если ты это мог сказать, то, значит, не уничтожают – и помиловали.

    7. Невиданное место имеет много углублений и ям (для того, кто не видел).

    9 Сентября. Лазарь уезжает, вернется завтра вечером. Я к студентам. По степи верхом... Виднеются на воздухе два человека, а два кругом ходят: бурата. Разговор с ними: земля хорошая, воды нет, арыками поливать. Ник. Вас.: три разряда земель: 1) люцерна, корочанник, желтые; 2) ковыль (шильник): хлебопашество и выпас; 3) солончаки и редкий ковыль.

    У второго студента...

    Кудай берген – Бог пошлет (архара).

    Дома: ищу глазами шкуру... нет... Убит второй архар, освежеван, показывают на мясо. Убит наповал в горло...

    Чиновничий [переселенческий] пункт: вопят богатые киргизы и бедные, нуждающиеся в хлебе... урожай дается в это лето сам-пять...

    Украден филей. Кали вопит: настоящий киргиз. Даур-бек приносит: лесничий украл. Больше нет разговоров. Ковыль – куде. Полынь – джусан.

    10 Сентября. Буженье Д. Ив-ча. Звезды... Рассвет: золотые горы, потом черные... Едем... Мороз... руки в рукава... Трава в алмазах: думал, роса, а это льдинки... Д. Ив. отъехал в сторону плавно по долине... Мы видим свежий след по росяной траве... Кали упал с лошади, крадется, выглядывает... Д. И. испуган: появляются на долине. Через тальник движутся... хочу стрелять... не дает... остановились, я стреляю... отпрыгнули и еще остановились... убегают далеко, и тут Дм. Ив. – бух.

    Мы сердимся. Д. И. надувается и весь красный: – Вы испугали!

    Мы идем по следам на песку... Сколько следов! Кали упал... Подкрадывается бегом... По долине идут архары, много... Покушали, идут спокойно в горы спать, одни останавливаются, покушают и дальше идут... Какая чистота... в долине сколько... Как не хочется стрелять... Стреляю: мимо, бегут, на камнях пригорок, останавливаются, глядят оттуда... еще раз стреляю... еще бегут... и тут Дм. Ив. – бух! бух!

    Дм. Ив. лежит на камне, веселый: душа поэта не стерпела... Возле него лужа... Покурить!

    Повыше взял.

    Дальше... Д. И. опять в долину, мы в горы... Нашли место, где спал кулиджа – на песке в камнях, за ветром, наверху видно ему далеко...

    Живут эти звери такой чистою жизнью, никому не обязаны...

    Сколько мы изъездили гор с Кали: кулиджи нет...

    Показался Д. И., машет рукой, думали – архар, он смеется, просит следовать за собой: «тут есть архары», а это зимовка с водой и травой, садится, курит, кони пасутся... хочет нас оставить до вечера, ложится и храпит...

    – Ты уезжай с Кали домой...

    Завтра мы уедем... а Дм. Ив. спит и будет спать...

    Вчера: Т. выследил архаров, стрелял на 50 шагов и промахнулся.

    Выпили чаю... А Дм. Ив. все спит в поле... Поехали с Кали... к орлиной сети. Увидели свежий след... Мне мелькнуло между горами: архары спокойные движутся... Кали. Привязать лошадь к ползучей сосне... Еще далеко... и другой... Кулиджа есть! Пасутся... Один кажется такой большой... Кали долго целится... Все бегут... от нас... одна к нам... Останавливается: я пустил пулю, взял выше: пыль на степи. Одна самка идет на нас... Кали пускает пули... Издали из-за кустов смотрит небольшой ягненок... а она все бежит на нас, безумная... Я стреляю в того ягненка...

    Какое двойственное отношение: невероятно жалко, и стреляю... Она падает... Она останавливается... голова ее... падает... видно белое... падает у камней и куста... Ранена в середину... Молодец Кали... Самка сытая, молоко бежит... А Дм. Ив. все спит... Приехали, говорит, он крался к этим архарам...

    Убита в 1/2 пятого, когда к вечеру архары спускаются в долины...

    8. Лесник опять украл филей... Есть пословица: красноречие принадлежит всем, дело рук охотника пополам...

    Бывает, убьет охотник лисицу, берет аксакал, а охотнику только лапка.

    Я стараюсь изгладить свое неудовольствие этой пословицей, а у меня отвинтили часть подзорной трубы. Приносят. Если бы я был один, меня бы обворовали и довели до жареной пшеницы.

    9. Молодая сноха хотя и бедная, но должна быть счастливой, а пастух хотя и худой, лишь бы стадо его было цело.

    10. Если хороший гость, с хорошими пожеланиями, то овца принесет двух ягнят, если с худыми, последнюю задавит волк.

    Какой теплый вечер после такого дня охоты... Ночь окружает юрту... Черная рама гор со всех сторон... На черной горе показалась звезда, и другая, и на небе звезды, луна... впадины гор блестят... топор заблестел и оглобли, в темноте лошадь оседланная. – Карауль всю ночь, завтра поедем... – Сидим все кружком перед юртой... тени яснее и длиннее... большая тишина... Кони жуют и жуют. Какой тонкий Кали... Добрый Дм. Ив., равный даже с человеком, питающимся жареной пшеницей (растяпой).

    Светится уже нам аул в долине Бий-джан. Человек из соседнего аула, вернувшийся из Мекки: прихлебатель.

    Вчера долина, когда выезжали – позади черная кайма, впереди лунные горы.

    А как теперь в тех диких горах?

    Дм. Ив. просит свою лошадь. Тут она и ест, и так ездят, сена дадут, а в бору ни х.., с позволения сказать.

    Приехал Лазарь, привез Турсунова и с ним человека. Сын Турсунова, счастливый (счастье: лошадь и красивая жена), уселся, молчит... Тупой топот. Токмет схватывает ружье: волк гонит табун... Женские голоса, барышни приехали... Их на три почетные места: возле Дм. Ив. и Лазаря, дальше Турсунов и все другие; красные степные лица, красные кровяные тела архаров, черный Кали с 1 диаметра винтовкой: кровь и огонь... и ребра юрты, и звезды вверху.

    У вас юрта без звезд! Как хорош огонь!

    Съедание архара руками... Вычищение костей ножом... Едят, фыркают... Кусочки лука... Соленый бульон... Дорвались до мяса...

    Первобытная жизнь.

    Да, наш аул соединен не родственным, а охотничьим чувством – настоящая семья...

    Кали хорош. Даур-бек хлопочет...

    Барышня Соколова и Лазарь... У него мало общего с женой... дети соединяют... надеется, что детей устроит и бросит... а если такая барышня...

    Уезжают... Всадник без головы...

    – Спать не надо! Едем убить кулиджу. – Ветер в горах... с высоты степь – море... синие волны... и тут взмах – и черное, и останавливается, в желтом и синем что-то волнуется. Приехали к орлиному гнезду... Взяли сеть. Есть в горах коленопреклоненная женщина с молитвенником в руках, есть тут дворец с башнями, есть морж, есть распростертый Мефистофель и есть лягушка с раскрытым ртом, есть клюв орла...

    Лазарь рассказывал о барынте: ехал вчера, вверху человек 50 киргиз, внизу у реки тоже... Верхние в месть (их человека сослали за воровство, он вернулся и взбудоражил) порезали лошадей, поели и сами готовы на уступки, все с ружьями – барынта.

    К вчерашнему вечеру: стулья из бешмета для барышней, у двери человек с пшеницей и горец – два типа: степной и горный, землепашец и кочевник.

    Наши лошади: чубарая (пятна по белому – пестрая)... мухартая карая (гнедая), гнедо-карая (красная), саврасая (кремовая)... Вчера скопился целый табун: 18 лошадей... Связь с аулом... путы украли... верблюд, бык.

    Сцена с путами... Конец: следы замести. Награда сухарями...

    Долгие сборы: Дм. Ив. выбивает кошму, пыль летит. Трясет одеяла... Как он ночью ловил клещей... Блоха – это француз...

    А старик с сыном вынули ковер, дернули за шнурок, порыв ветра открыл решетку, оказалось внутри белое... чайник, тумак, скатали чий, сложили и скатали кошму...

    Горные и степные лошади по подковам – горные и степные киргизы. Лошадь убежала... Ловля лошади общими силами... Кали и ловит... Верблюд все время жевал... Обмотали кошмы вокруг горбов направо и налево... Бык поднялся... Старик сел на быка, верблюд закачался. И остались на [дне] долины Бий-джана только горные камни, подстреленная сорока и чистые кости архара. Верблюд закричал, но старик, недовольный, не поднялся. Человек-бык Д. И.: не красна изба углами, а красна пирогами.

    Перевалили горы и в этот день только успели добраться до аула Джатаки... Мы пили чай... Раскрытые рты окружили нас... Лазарь: клянусь, что каждый украдет... (Если мы захотим женщину, то нужно сказать старой Куста... (недопис.) Собачье... Проклятие купца: мошенничество. Шалбары – теплые штаны...

    – Не лучше ли в клубе? – Нет, черт их возьми, [вино] и карты. Обыграют, еще и не проспишься, день ходишь сонный, а на охоту сходил – придешь свеженький.

    – А лучше всего книжку прочитать (Лазарь).

    – Хорошо себя чувствую; жиру убавилось... Назвать истукана Турулова, мамырхан.

    Тяжело, когда охотник начинает мушку терять, не разбирать. Дм. Ив. нарочно три раза в день стреляет из окна в камень перед домом.

    Д. И. – все добродушие выливается (переполняется) смешком.

    Ночью буран снежный.

    12 Сентября, Утро: белая снежная степь, белые горы... В дверях лежит голова верблюда на земле, горб в снегу... и думает думу... отдельную... такую далекую от всего этого аула...

    Хорошо, что вчера закрыли архаров, а то собаки бы съели.

    Я при стрельбе кулиджи вспомнил слова Д. И.: «под шерсточку брать»...

    Какие грациозные головы... Какая чистая долина и такие чудесные глаза... И хочется мне сказать: ничего, я вдуну бессмертную душу... я чувствую, что я что-то создам из всего этого... Это жертва для моей работы... И сомнение: что ценнее – жизнь этого прекрасного животного или мое описание... Пусть оно будет прекрасное, но разве смоет зло, кровь?

    Показывает на гору – Иман-Кара и Кара в 30 верстах друг от друга. На первой... стояли киргизы, на второй калмыки. Калмыцкий <1 нрзб.> увидал, на горе (за 30 верст) стоит девушка с распущенными волосами... А девушка: там стоит казак со впалыми глазами и горбоносый... Девушка велела подоить молока, плеснула им и ушла. А калмык говорит: это не девушка, это орел прилетел и испражнился. Киргизы порезали калмыков.

    Наши спутники Кали и Токмет стыдятся заехать в аул: не держат уразу, просят есть в степи. Собираем кизяк... Послал за водой, привозят на веревке два ведра два верховых... На оглобле чайник на кизяке, чашки обкладываем кизяком, из других оглобель палатки...

    Холодно. Белые мухи летят... сколько мяса... Киргиз подъехал. Гость. Он султан, уселся на корточках у огня, греет руки, глядит как волк, как мы едим. Что ему надо? Просит хлеба взять с собой (ураза).

    Кашаган ат – лошадь, которая не дается ловить.

    Курук – палка для ловли лошади.

    11. Если товарищ твой кривой, ты старайся поджимать глаз, чтобы быть с ним под пару.

    Аулы у горы Бехтау-атау: пещера темная наверху с водой, если переплыть, то занавес каменный, а там другая комната, забраться можно, а вернуться нельзя, там ночуют бесплодные женщины.

    Доедем ли мы сегодня до Каркаралов? Нет... Дм. Ив. захотел горячего барана, и заехали в аул Куладжак. Сено-пашни, грабли, двор для скота. Аксакал встречает, зовет...

    Открыто живет султан: жена, дети в [юрте], хотят пить чай... Лазарь их просит пить вперед, потому что у них ураза. Беркут у дверей без головы... колпачок... Пищит, как детская игрушка... Для него корм: мясо в ковше... Кормят: открывают колпачок... Лучшие беркуты уральские...

    Лазарю подарили орла и вороного коня. Орел называется Ак-ыик – белоплечий, он утащил 12 козлят, охотник прицелился в сайгу, в это время упал орел, промахнулся и, ошеломленный, лежит, охотник бросил сайгу и покрыл орла башлыком, завязалась борьба, охотник был ранен...

    Вся степь говорит: Лазарь везет подарки от Турсунова. Турсунов поможет Лазарю получить долги кожами за проданные товары. Степное дело... ситцы и проч. дешевле, потом дороже – на кожи, кожа в Семипалатинске. Скупка скота для ярмарки. Мясное дело: свои табуны и подряды.

    Аакын – поэт.

    Султан учит детей русскому языку. Старший сын для хозяйства, но султан будет учить. А если уйдет? – Нечего делать. Возвращение невозможно. Студент ставил отдельную юрту... Несогласия при покупке кожи и проч....

    Большая юрта султана. Лазарь вошел – как в зале, палки, как корсет: хорошо поставлены, сундуки и ковры и проч....

    Джайляу у киргиз общее...

    Дм. Ив.: причесывается, вот привычка, а не причешется – рук из головы не выпустит...

    Утреннее едение в уразу называется «саресы», утром человек едет по аулу и будит: «Саресы булды».

    Вечером Ауз ашар (рот раскрывать, разговеться).

    Султан – что-то переходное. Настроение – спокойная мудрость... и спокойные переходы...

    Ив.... утки пролетели над тем местом, где сидел Дм. Ив., и покатились по воде, будто табуны, будто бегут по воде... всплеснули и сели. А Дм. Ив. запел: Матрешкина мать собиралась умирать, умереть не умерла, только время провела.

    14 Сентября. Писание. Местность недалеко от Кар-каралов: Алтын-тарак. Баян оставила золотой гребень. Все приметы по дороге.

    Теперь архары-самцы в неприступных ущельях спят... Потом перейдут к стаду... По две, по три в семье... У них семьи... Горный мох... Гололедица на архаров...

    15 Сентября. Сборы по отъезду: у уездного. Вечер у Лазаря. Чтение поэмы о Баян («Нива» 1839 г., приложение, февр.).

    16 Сентября. Перед самым отъездом Як. Вас. (не забыть прислать ему немецкую грамматику) передал письмо от Фроси. И нужно же... Несколько писем от журнала привело меня в дурное настроение. За городом встречает Кали... Что-то лепечет, смущен... Следует ему все-таки выслать обещанное. Возле 1-й станции у телеграфного столба заметили цепу, собрали и остановились полдничать. Лошадей привязали постоять. Поставили телегу на подветренную сторону... Как это хорошо опять становится – быть хозяином своего путешествия на протяжении... Холодно... Журавлиный бисер на горизонте... над нами строятся ряды: учат молодых; жизнь в воздухе и внизу: киргизы кочуют на зимовки. – По-нашему журавля не стреляют: не едят, значит, нельзя. – Расстилают скатерть. Моем руки... Молятся на халате на журавлей... Исак режет... «Кто режет, любой кусок выбирает»... Свой треножник для чайника... У речки Кобчик – метнулся за птичкой и помчался вверх и скрылся, преследуя... Воробьи поселились... Все время кричат журавли. Приходит в голову: все эти Каркаралинские переживания по существу те же, что и в саду маркизы: люди в кривом зеркале, и кто любит то, тот вряд ли может любить людей... Лошади попаслись... Попили воды... Им привязали к мордам мешки с овсом. Из-за ковыля видно, как Исак молится, хватаясь за бороду...

    Едем мы 8 верст в час той деловой ездой, которой ездят киргизы.

    Свернули с тракта в долину, ту самую, которая ведет к самодуровцам, к горе, за которой они живут: солонцы, аул, степь... Дрофы три, мы подъезжаем, они уходят, разбегаются и летят.

    Почему это у Робинзона начало жития кажется так красиво и интересно, а тут не ожидаешь... Четырьмя ровными колеями змеится впереди сухая дорога.

    Показались горы Кутай (Кутайская волость).

    Закат в степи: зеленые тени в черных горах, синим подчеркнуты горы Кутай, синее – это озеро Балык-куль (рыбное озеро).

    На сцену выступает выражение Исака: «кочующая дорога».

    Просят войти в землянку, и на небе в долине повисла звезда большая...

    17 Сентября. Ясное холодное утро. Морозно: земля стучит.

    Происхождение озера Балык-куль: киргиз копал колодец, прочистил, и вот из него побежала вода.

    Воры Акаева. Один из них провожает нас на верблюде рысью: как танцует верблюд, особенно задняя нога. Хотели стрелять турпанов с верблюда (турпаны гуляют на берегу), но они улетают. Начинают попадаться один из акаевских приближенных...

    Три всадника приближаются. Спрашивают, рады. К аулу... Хозяин высылает аксакалов с приглашением... Отворяет кошму поэт. Кошемная дверь. Хозяин сидит по правую сторону коврика. Сзади него хозяйка в белом платке. Я замечаю возле нее масло и швейную машинку...

    Долго сидим в ожидании переводчика... Хозяин указывает на печь железную вместо костра – усовершенствование; черная шапочка на седеющей голове, свесившиеся усы, полузакрытые глаза будто спящие, на самом деле спокойно и хитро думающие. [Странно], хозяин будто спит, а на самом деле распоряжается... Входят поэт и переводчик, учитель и дети... Обмениваются приветствиями, как иностранные короли... Чай с печеньем кондитерским, царская карамель, красные жамки. О переселении: желание, чтоб все оставалось по-старому, страх перед тем, чтобы киргизы не селились поселками. Он уходит. Переводчик объясняет: три юрты хозяина: старшей жены, молодой жены и матери, одна наша, для гостей, и 10 юрт для служащих... Младшая жена (быть может, старшая годами) досталась хозяину после смерти старшего брата. С родственниками живет отдельно из-за пастбища: не хватает всем.

    Не угодно ли выйти? Вечереет... Со всех сторон сходятся стада и гости: прослышали, что приехали гости, значит, будут угощать... Старики (аксакалы) собрались в кружок... Серг. Иванович уводит меня к себе в юрту. Он на положении дальнего родственника, был учителем при том же ауле, у него было 40 мальчишек, но нашли «Биржевые Ведомости» и уничтожили школу, теперь торгует... Раньше выпахивал 5 га земли... теперь ни одного. Приглашают к ужину. Вечер... Луна... Стадо лежит между юртами, все юрты кругом вокруг стада, три юрты хозяина отдельно, стадо шумит, как река, как поезд... шу-шу-шу-шу... Одна молодая овца встала, почесалась и опять легла... – А козлы всю ночь будут стоять? – Нет, к утру все будут спать. – Как каменные глыбы лежат верблюды... Ночью от волков стерегут женщины и девушки... Ночью они часто поют...

    Полна юрта гостей... Сидят все вокруг. Мое место возле хозяина. Рядом со мной, еще почетнее, два муллы, один в чалме, очень важный... Хозяин спокойно возле громадной деревянной чаши большой ложкой разливает кумыс, то и дело подают ему деревянные чаши, руки хозяина не знают усталости. Сзади него черной кучкой с белой головой сидит маленькая хозяйка, молчит... незаметно распоряжается...

    У костра на корточках поэт и переводчик... После кумыс... – Вот сколько гостей принимает хозяин! – сказал переводчик. И так каждый день. Ежедневно доится 40 кобылиц, и все двадцать ведер кумыса выпивается. К управителю сегодня много народу. Мне предлагают сходить в другую юрту – матери. И там то же. Здороваюсь со старухой за руку, сажусь рядом, вижу возле себя ее ноги в сапогах. Пью целую чашку кумыса. Радуются. Никто много так не мог: ни мировой, ни другие чиновники русские. – Ах, если бы мой муж-старик был жив, – сказала старуха. Я ответил: – Вряд ли было бы лучше, чем теперь, лучше нельзя. – Это произвело шумное удовольствие. Перехожу назад... Там все поют и готовятся ужинать... Вот так ураза! – А как же так, – спрашиваю я, – где солнце не заходит... – поднимается долгий и оживленный спор... Я спрашиваю: – Мулла сказал, этого не может быть! – Другой сказал: – Не может быть, но нам разрешается. – Не может быть, это против шариата... – Шариат неправ, – сказал хозяин просвещенный, и все засмеялись... – Ну, как же? – спрашивал я, – решим? Один сказал, не может быть, и поверил, другой сказал, разрешается. Баран поспел! Ежедневно режется две скотины. Поэт дает умываться хозяину. Еще кто-то – мулле, начиная с них, поднесли и ко мне таз и полотенце. Хозяин усаживается за отдельным столом с семьей, детьми и табунщиками. Без табунщиков пиршества не обходятся. Перед нами горы мяса... Поливается соленым бульоном с луком... Двое режут...

    Едят: шум от ртов, мелких костей и кусков и необычайная быстрота еды...

    Обряд омовения... Опять [начиная] с того, кто умылся перед едой...

    Я забыл, как меня расспрашивали о Петербурге: видел ли я царя, как их всех интересовали мои простые рассказы о Петергофе и Царском Селе.

    После еды расходятся., я в палатке... Матрац покрыт простыней... Завтра ехать с беркутом, сегодня такой царский отдых!

    18 Сентября. Утром будит С. Светлое утро, морозное, ясное. Беркут спит. Умывание чудесное на воздухе. Стада под предводительством козлов вышли и осыпали склоны... Морозные склоны... Искры блестят. Кобылиц привязывают, т. е. жеребят, доить часа через два... Еще во сне слышал, как колотят... это кошму делают из шерсти, разбивают ее палками, как цепами.

    Как вчера после кумыса ночью лунной дети умчались в степь играть...

    Чубарый козленок, который раз уже напрасно пытается проникнуть ко мне в палатку. На беркуте надета «то-мага» – колпак, на колпаке «тумар» – заклинание от лисицы и волка.

    Выхожу на гору: табуны пьют воду... стада... аулы и аулы... довольно сложное хозяйство.

    Чаепитие у хозяина... Меня одевают: горностаевый легкий бешмет, сверху халат, саптома етык, пояс туго у самой груди, хозяин вручает нагайку, я иду не в ту сторону... дверь. Хозяин хохочет... Замечательная способность киргиза не церемониться насчет смеха... Хозяин подвязывает к колесу сумочку для бумаг, облицованную серебром, хотя там бумаг никаких нет... Утром, я заметил, пришел человек с синяком у глаза и разбитым носом, сидел, поджав ноги, у юрты хозяина, с жалобой: хотели украсть лошадей и побили... Второй беркут появился, более светлого цвета и меньшего размера. Первый, молодой, коричневый и больной, воспитан птенцом, поэтому его будут приучать брать волка. У меня вороной конь. У хозяина белый. Беркуты начинают прыгать, чувствуя приближение охоты... С вторым беркутом охотник – молодой, худой, славный парень... Другой охотник держит на веревке... Собаки лают, беркуты кричат... Машут громадными крыльями, срываются с рук и падают вниз, и охотник одним ловким Движением ставит их на место... В размер крыльев, держит на правой руке. Переводчик с нами... Всего нас пока 5 человек.

    Лошадь степного царя: десять верст... Царское спокойствие.

    Перед отъездом я ездил посмотреть, как доят кобыл. Мужчина, охватывая ногу, доит сзади, но предварительно дав пососать жеребенку... Молоко как сбитые сливки.

    По пути только что перекочевавший аул, еще не одеты юрты и беркут... Взяли его... Другой аул навстречу кочует, и возле этого аула всадник с ружьем и беркутом на руке... Ему что-то сказали, он ответил: «Джарайт» – и скоро нас догнал.

    Я еду и приглядываюсь на картину. Какая тонкая собака, как пружинка... особенно хвост – свернула, как сухой сучок. Царский беркут сердится, ему дают клевать серебряный наконечник нагайки... Приехал к аулу дядя Акаева... Он народный судья, толстый-претолстый, представился и сел возле юрты в степи... Тут ему два беркута... один, привязанный, раскачивается и танцует, переступая, другой – раскрывая крылья, все пищат, с одного снимают колпачок и не могут надеть, завязывается долгая борьба... Подъезжает молодой сын бея с кобчиком на руке, он горбоносый, смуглолицый, румянец пробивает через смуглоту... Едем все... И народный судья едет. У него нет беркута, неужели он будет выгонять зайцев? Из этих двух берет одного. Все 4 беркута... Процессия двигается в горы... Загонщик вниз, мы вверх... «Поднятие на Монблан!» – говорит С. Мы расстанавливаемся... Снимают колпачки: глаза пронзительны, смирно смотрит вниз, клюнет и пронзит землю, глядит, блестит коричневый глаз, вдруг сорвется, может быть, увидел, его на место. Колпачок надевают и на следующее место... Дикий крик. Коян! Далеко бежал заяц между сопками, за ним собака, мелькнули за другую сопку, по равнине вниз кто-то на лошади мчится... в заросли... Для орлов слишком далеко, собаки взяли. Передвигаемся опять... Ястребок вырвался и сел неподалеку. Его поманили... он сел на руку. Коян! близко... Пустили орла, он нехотя замахал крыльями и сел возле... Другой тоже... Раздался выстрел, свистнуло что-то, и заяц упал у наших ног... Сочетание охоты орлиной с собаками и ружьем. Поехали вниз к брату Акаева. Уселись возле юрт у кизяка... Брат слушал доклад брата.

    Поднимаемся к скале. Рассаживаемся между камнями. Даль направо... Налево: сопка, вокруг нее бежит заяц... на нас... Орел слетает... спокойно над долиной, меньше и меньше, похож на коршуна, и падает колом и садится, другой, третий орел... все садятся... Заяц в нору... Живо поймают. Каменная нора: нет. Поднимаемся на другую гору... Заяц в долине... За ним полетели орлы.... Я – скакать на сопку... Один орел летит налево, другой сидит на склоне... Его осторожно подзывают... «Уста, Уста», – показывают кусок мяса... Он долго не соглашается... Охотник нарочно не идет к нему... Поднимается и летит к другому... Тот скорее наклонился и увернулся...

    Охотники собрались внизу... Опять заяц в норе. Бьют киркой... долго, нора большая – показались задние ноги... как он бьется... его душат... он кричит. С. ломает ногу... Проводник внизу в тальнике, заяц скачет... я возле... орел... страшно... он спокойно над зайцем и вдруг как молния – и какой вид! – запрокинув голову назад, торжество, гордость, всхохлилась голова, когти на голове зайца, кровь струится... заяц все тише и тише кричит... Орлу показывают мясо, он глядит... не выпуская когтей, пока глядит осторожно, режут зайцу горло под лапами орла, он вдруг махнет крыльями и поднимается за мясом, и зайца берут...

    Едем к брату Акаева...

    Кувардак из лошад. мяса: похоже на дичь. (Как молились охотники).

    Плеяда – Уркер; испуганные овцы – испуганные овцы собираются в кучу.

    Темир-Казык – железный кол.

    – птичий путь.

    Аулы: там сыч видит, что будет. Вера в них: когда были язычники, то праведники спасались в этих горах. Приснилось богатство – будешь богат. Бехтау-Атау – лучшее аулье (у Балхаша).

    Лошадиное мясо... Выехали ночью при луне... – Вон белый конь, вон серый! – сказал С.

    Впереди едет ст[арый] царь, походка его лошади, взмах крыльев орла при луне – <1 нрзб.> лошади, особенно часто у молодого джигита... Засверкали звезды на степи... Шу-шу – шумит ковыль в ритм шага, все кучкой едут, то молчат, то песня, и тоже в ритм – шу-шу. Красота тесной группы на лошадях... Моя лошадь не поспевает шагом: то отстану, то перегоню. Лошадь мчится. Отставать неприлично. Вдруг Акаев останавливается, и все останавливаются сразу и слушают: где-то собака лает; направление или привычка при воровстве коней... Я пристал к отдельной кучке и быстро с ними. Устал... Наш аул?.. Такой же, но не узнаю; расположение другое и эти каменные горы-верблюды... Остановились... Догнал Акаев... Отдали беркутов... и дальше... Наш аул (кругом)... В палатке полно гостей: из Мекки.

    Дикий крик в соседнем ауле, все поднялись: волк! Рассказ, как волка ободрали и пустили... Гостей выгнали. Улеглись, а они опять собрались... За ночь решить вопрос: ехать в Павлодар или Семипалатинск; Уткин сказал, что пароходы не ходят из Семипалатинска. Воспоминания.

    Поездка по Джайляу: впереди богатые в экипажах.

    Как маленький ястреб птичку ловит: ударил, промахнулся, и птичка утекать – тут не догнать, и пускают ястреба: взяв его горстью... «Ка! Ка!» и он просто взлетает и садится... как вырвался у С. и вместе с веревками улетел.

    Когда ночью при луне ехал я и думал: неужели это все только декорация? Неужели связана жизнь этих звезд с жизнью этих людей как-нибудь так, что значение их не потухает...

    Как в начале охоты в юрте с орла сняли колпачок, и сначала он, шутя, начал кусать и выбрасывать мясо, и как вдруг разыгрался, и дико засверкали глаза, и стало страшно, и скорей надевать колпачок, но не так легко, и вот долгая борьба... Как и с колпачком [на] охоте и по привычке выглядывает... Как хохлятся перья на голове, когда овладел зайцем... и весь всхохлился... Как ему наскучит сидеть под колпаком, он встрепыхнется, и вдруг такая масса перьев, как на француженке. Как лошадь копытом землю роет, скачет, и хозяин дает серебряный наконечник нагайки... Хотели поймать волка и лисицу, видеть борьбу, но все проделали на зайце... Он летит над долиной просто, и кажется, будто это мальчики змей пускали.

    19 Сентября. Ехать в Павлодар! Заботы и переговоры с Исаком... Его согласие: не брошу. Чай у Акаева с Уткиным... Рассказ Уткина о воровстве... Человек с разбитой физиономией... Акаев пишет пропуск. Уткин вынимает коробку из-под печений и оттуда бумагу и перо, наклоняется к плечу и пишет. Вон юрта: заседание возле <2 нрзб.> (суд). Кони на склонах, овцы, аулы... Уткин говорит, меня побаиваются, моя нетактичность... Поэт все время возле меня: очевидно, хочет что-то попросить... Обед для меня: (вот, вот) говядина. Вид вареной говядины на блюде... Прощание с хозяйкой. Хозяин отказывается: проводят... Выезжаем часа в 3 дня... Поэт провожает верхом... Предлагает токая. Я не могу дать денег, скажет, обманул. Я даю ему 70 к.

    К вечеру мы приезжаем к дяде Исака – Архарубай. Дома только женщины, гладят меня по голове: кара, кара. Контраст: чайник на кизяке и айран... Солнце садится. Исак молится и молится... Тут возле зимовки <1 нрзб.>, а видеть не хочется, и не готово. Мальчик гонит телят с горы и поет и кричит: ой, ла, ла, ла... Спать... Ложусь в тележку: внизу кошма, потом сверху шуба и опять кошма, юрта, захочу глядеть – надеваю шапку и курю (сапоги всегда в ногах, штаны в головах)... Звезда. Я говорю: Шолпан пак. Женщина: нет, Есек-Корган.

    Я думаю: в этом народе личность не создалась, разложившийся родовой строй дал на одной стороне воровство, на другой – гостеприимство.

    Земля, по-видимому, не очень прочно связана с личностью...

    Морозно. Звезды по степи...

    Ночью будит бык: трется о тележку, я ему кричу: чу, чу!

    А луна все подвигается... Выглянешь, и все не так на небе... Бык! Чу, чу!

    Опять выглянул: какие громадные желтые звезды догнали луну, распахнулись в золотой одежде низко-прениз-ко, и если бы мальчик ловил звезды сачком, как бабочек, то непременно бы поймал эту распахнувшуюся звезду.

    Бык все трется. Чу! Чу!

    Ахнули собаки все сразу. Сразу выглянул я: волк, где-нибудь волк, быть может, я увижу его, таинственного, и вижу на сопке, серебряная спина исчезла в тени, темная спина за ним, и другая опять серебряная спина... Скрученный крик женщин, выбежал весь аул...

    Своим глазом видел волка.

    В последний раз: солнце позади залило горы, тысячи звезд в степи, бледная, обессиленная луна, впереди оборвался неоконченный [концерт], брошен инструмент, курятся... Исак ловит лошадей... далеко блестит его ведро.

    Вчера: хорошо бы проехать сегодня 80 верст, и он говорит: сорву, а потом... Спор... Он по-своему... Его езда 50, самое большее 60 верст в час.

    Могилы – черная степная корона.

    Схема времени: журавли на юг, киргиз в зимовки, передвигается медленно...

    К утру: киргиз кричит что-то киргизу, тот не слышит... о!.. Услыхал друга: э-э!

    Показалась в дверях женщина: на ней белый [головной] убор... а на ногах грязные рваные штаны... Как она вчера вошла молодая и стала, и глаза движутся во все стороны...

    Как докладывал вчера Исак о женщинах: какое изумление на лицах...

    Контраст: черный чайник на кизяках и звездная юрта (дырявая).

    Я странный человек... или ненужный: как все располагается вокруг меня – доброе и злое.

    20 Сентября. Едем в Б. Архар-бей провожает. Эта любезность очень полезная: с каждым шагом открываются вершины, и по ним все время рассказывает о пути. По долине сухой – желтая трава у пересохшей реки с деревом посередине... Называется «долина о 5 осинах». Потеряли дорогу: размыло водой. Какая-то видна [тропинка] к зимовке... Тут гуляют «саджа» – похоже на голубей. Стреляю, улетают: ум-мо-лю-лю... Зимовка богатого киргиза. Прохожу из комнаты в комнату, из стойла в стойло: рисую картину: казак, [сидящий] поджав ноги.

    Выхожу... в степь. Большая могила Шоша-бейыт (могила стогом) – почетная. Две точки в степи... Караван... Движутся... Два верховых... Сколько времени проходит: долго. За это время Исак рассказывает, как роют могилы – сверху отверстие – человеку стать, горизонтально только положить тело, завернутое в Ахрет-мата (саван). Верховые оказались две арбы на быках, оглобли привязали веревками к седлу. Едут сено возить в зимовку... Мы пропустили дорогу. Нужно проехать около сухого дерева... Из сухой травы вылетает утка. Объясняется: один рассказывает быстро, другой э-э-э! и [снова] э-э-э... о-о-о-о! – и наконец болдык – понял. Показывает нам: Берыкел, Бе-рыкел! А мы: джарайт, джарайт...

    Долина, по которой мы едем, все поднималась к Кызыл-Тау <1 нрзб.> (долина о 5 осинах)... Последняя сухая осина от пересохшей речки и больше ничего. Нет: желтый тальничек... И Исак мурлыкал о долине в 5 осин и тальнике. Поднимаемся выше... Хорошая дорога пересекает наш путь. Исак называет нашу дорогу: кочующая дорога (я понимаю: ее смывает). По настоящей кочующей дороге два киргиза и баба верхом гонят трех баранов: отстали от каравана кочующего... догоняют.

    Ехали, ехали всё в гору. Киргиз едет... Исак кричит: – Эй, бергелегэт (поди сюда). – Он не слушается... 100 раз кричит Исак, тот улепетывает и издали оглядывается. Русских боится... Это киргиз, лошадь которого останавливается при встрече. Наши лошади карат (вороной) и кулат (саврасый). Если б это около <1 нрзб.> мне от Хасана и Исака, то назвал бы: Хасан-карат и Исак-кулат.

    Выехали на гору, и сразу аул на границе Каркаралинского и Б. уезда. Женщина в рваных штанах бьет кошму. Сказали, тут возле – закрытый колодец. Привязали лошадей, расположились возле колодца. Попоили лошадей и сами пошли к воде (не знаю, где, догадываюсь). Решили ехать до заката и остановиться, где есть вода, а лучше завтра пораньше выехать; когда ночуешь в степи, а не в ауле, то всегда раньше выедешь. Озеро показалось. Кызыл-Тау и аул правителя. Кызыл-Тау теперь небольшая гора, потому что стоит высоко... Правители все живут у гор, потому что Ныстау тут на горах не так заметается снегом, как в долинах...

    Вечереет... Исак молится на коленях, и закат, и озеро... Отдых на молитве: по сторонам глядеть. Тишина... Песня пастуха: динь, динь... вроде струн. Мы не остановились в ауле, но все видно... Тишина. Исак едет за водой с ведром, визжат ручки ведра на всю долину... Пастух замолкает. Тихо идут бараны... Чу!.. Вдруг за аулом между горами над табуном повисла звезда. Озеро розовое: соленое или пресное...

    Гам в ауле: волк пойман... Он за курдюки хватает... Волки... Их психология... Архары и волки – противоположности. Символы моих переживаний в городке... Уездный: волк и мельник, и жаль: семья – и волка жаль ободрать...

    Человек долга. Долг не им выдуман... глупый долг, но нужно служить... что глупее долга ехать на Чу, но нужно... и человек, весь пепельный, делает зло, ненавидит [службу], но долг и семья.

    Спанье: телега с подветренной стороны, она служит и поддувалом. Кошма на степь, сверху шуба. Исак на другой стороне, против лошадей... боится, украдут... если украдут, аул ответит... ответит, даже если <1 нрзб.> приведет к аулу...

    Степь и волки...

    – как пятна выжженной степи... Оранжевая кисея при восходе солнца. Не очень рано в такой холод поднимаются в ауле. Первыми двинулись верблюды... Окружили водопой у горы... Киргиз <2 нрзб.> в аулы, но там стада с козлами во главе... Наши лошади не отошли далеко, трава хорошая...

    Смешная сцена к Дм. Ив-чу: он заснул в тележке, баба привязала верблюда, утром верблюд увез Д. Ив. – мы искать Дм. Ив., а баба – верблюда и тележку. Даур-бек.

    Проснулись в ауле: закурилась юрта, другая...

    Не забыть: ночью у аулов стадо обыкновенно караулит девица с песней.

    Как гаснут Плеяды при выходе луны (все позднее и позднее восходит луна) – когда слабо – Плеяды видны. Луны нет, небо все в звездах, но наш костер из кизяка заслоняет все небо. Напились чаю... вымыли руки, отвязали лошадей, костер погас, и сразу все небо открылось... и как постепенно светало в долине, хотя не видно луны за горой, и когда она взошла – погасли Плеяды.

    Сегодня вода в ведре замерзла, оттаивали глинистую, ночью тушили костер ледяшками.

    Вечерние думы... У Лазаря и у всех и в природе все есть, но все это так проходит, но в соприкосновении со мной все светится, вспыхивает какая-то особенная жизнь, и эта жизнь есть жизнь сознания. Но мой личный труд в области сознания: я – такой же, как и они – я; мой труд скучный для других, а результат особенный.

    Ночью: но волки кричат скрученным горлом, пронзительно.

    Купить немецк. грамматику Якову Васильевичу, очки Дм. Ив-чу.

    Опять кочующая дорога... Забрели в заросшую илом речку. Зимовка, возле зимовки две черных юрты... Есть мужчины? – Джок, – глухой ответ женщин... Поговорили еще: мужчины дома спят; боятся русских. Русскими пугают детей. Едем [дальше]. На горе пастух старик длинной палкой гонит стадо... Он рассказывал о дороге: едем неверно; тут будут тау и тас – гора и камень, надо ехать долинной дорогой. Обещает нам доехать к Б. в 4 дня.

    Встретился обоз кочующих киргиз. Впереди мужчина на корове. За ним арба, прикрытая кошмой. Потом женщина на лошади. Потом много женщин в арбе и сзади верблюд, и по бокам верблюда в корзинках детские головы, потом молодой верблюд и старый желтый и старый белый, потом арба, прикрытая кошмой, и в ней множество ребят, всё [окружено] скотом. А впереди мы видели, как подготовляют зимовку, окна вставляют, трещины замазывают, копают лопатами, выметают, топят.

    Еще человек встретился с мукой из Павлодара; к вечеру доехали до Б.

    Остановились возле пустой зимовки в камнях... в виду Б. горы. Их кудрявые синие шишки были видны еще с Кызыл-Тау, но мы не знали, думали, это видны горы «Смерть калмыкам» (Калмактарга олим).

    Исак говорит: степь зеленеет, осенью всегда опять зеленеет степь. Опять зовет одного киргиза, и он опять улепетывает: Бер сосын кет (дай и уйди), раздается напрасный зов Исака...

    И все ближе и ближе синяя палатка за желтою степью... Большая синяя палатка и возле [степи] синие маленькие палатки: аул Баян.

    – Доедем засветло?

    Нужно непременно засветло доехать.

    – Может быть!..

    Меня раздражало это «может быть», мне непременно нужно доехать, а то я опять не увижу Баян... Но Исаку некуда торопиться, он жалеет лошадей, ему еще нужно будет везти муку из Павлодара.

    Красавица Баян – и вот тут Исак с мукой... Вот звезды загораются... Исак все трусит... У них непременно ссора. Необыкновенно отчетливо мелькает мысль: все эти – в руках Исака делают мое же дело, я делаю чье-то дело, но ни мне, ни Исаку не достанутся плоды наших рук. И мы – поглядеть на нас, тоже такие неинтересные, а интересные над нами звезды, ковры зеленые под ними, покрыт зеленый ковер, и мы под ними как чудовища земляные, прочно спрятаны и кого-то услаждаем.

    <2 нрзб.> подвигается и закрывает... спустились за сопку... все скрылось, опять показалось... как дико...

    Такие <3 нрзб.> утки близко плавают... Озеро – круговая линия, [синие] горы вокруг, как палатки.

    Иду к переселенч. чиновнику: Ник. Александр. Михайловский... Поручение от него: послать Бутурлину <1 нрзб.>, спросить, сазда ли это? Если они, то он сообщит...

    Из-за охоты приехал, а охота промысловая. Охотник-декадент: правильную охоту желает... Что есть «правильная»? – По-моему, все правильно, что соответствует жизни людей и природе.

    Недоволен степью: однообразие. Но он не живет ею... Если бы жил: разнообразие... Половина переселенцев. Картина: переселенцы, Уткин и Акаев.

    О непригодности киргизских лошадей.

    Из-за куска пахотной земли приходится захватывать громадную массу сопок.

    Киргизы ковыряют землю, и русские потом за ними [распахивают].

    Земли – тонкие слои, скоро выпахиваются, лет на 5 хватит.

    Колодцы: пересыхают и делаются солеными.

    Если завтра хорошая погода – еду в гору, плохая – дальше.

    22 Сентября. Ночью воет буран. Утро – небо в ярусах, грядами темное серебро нависло, озеро зеленое плещется в черных горах. У дороги могила: прошлый год татарин умер, тут и похоронили...

    Ехать три или четыре дня по голой ровной степи, смотреть на могилы и считать телеграфные столбы!..

    Всадник с белой головой мчится... Женщина-джигитка, как она держится на седле... Спрашивает... Что она спрашивает? Потеряла мальчика... Мчится дальше...

    У Исака все свое: потихонечку поедем. И ехали очень долго верст 30... Среди степи брошенная арба: это бросила та женщина, которая потеряла мальчика.

    Обоз останавливается: торговцы, едущие на Баянскую ярмарку. Один [торговец]: – Бычишка красный лысенький пристал, будут спрашивать – скажите. – А где же бычок? – Съели. – Проходит время. Показывается другой караван, и там лысенький бычок... И проходит еще время – мчится всадник: не видали ли красно-лысенького быка?

    Первая станция от Баян. Останавливаемся почему-то в зимовке [глиняной], возле станции степь [желтая]. В зимовке молодой киргиз трещины заделывает... Конура... Теперь так понятна радость людей, которые выберутся вон из конуры, понятно, почему они и мясо любят, и хлеб едят с аппетитом, у них как в природе, необыкновенно проста их жизнь... И еще мы как в природе, и Исак такой, как в природе: Бог даст, проедем, если ничего не случится, проедем, может быть, помаленечку, 30 верст [доедем засветло] может быть. Быть в тепле нужно, и вот ради [тепла] зимовка. И когда снова стало тепло, сбросили как скорлупу эту глиняную зимовку, и со стадом в луга... и будут резать баранов, глодать косточки и радоваться.

    Сцена вчера: из юрты одна женщина с белой [головой], другая, третья, четвертая, пятая, и выносят [верблюжьи, овечьи мотки] приготовлять кошму.

    Буран снежный: думал, лошадь на верху горы, потом <3 нрзб.> и этот куст вырос там и трепещется.

    Буран... Мы замерзаем... Вечером... Появились хозяева. Старик певун – веселый и скверный внутри... Сам хозяин глядит мрачно, обдумывает и подсказывает подлости... Девиц с синими [губами] заставили петь... Мучают Исака.

    <2 нрзб.> полусвет... Это сарт в чалме едет на верблюде. Это баба едет, и там далеко другие.

    Что это бежит, мчится... Исак! Собака бежит... Прямо к нам... Велика степь... Одна бежит, отстала от хозяев, и так уже верст за 20... их [невозможно] догнать... Без надежды бежит... Последняя надежда – мы. Но мы не хозяева... Она останавливается, черная с белыми пятнами, худая, и воет... Мы едем, она воет и глядит туда и к нам. Мы не можем помочь, пусто. Она все воет... Повернула к нам: нечего делать. Побежала рядом.

    Я сказал: на! на! Она опять отстала и опять принялась выть... Мы [медленно] едем... Она опять к нам, и бесповоротно и безнадежно бежит...

    – Аулов мало, все на зимовке...

    – [Совсем мало] аулов!

    А вот тут все останавливаются, может быть, и есть тут вода... Да... вот колодец хороший, но кругом все стравлено, так что все останавливаются. Мы догадались: дорога такая ровная, что привязали ведра с водой [к арбе], сверху опрокинули деревянную чашку, и вода не расплескивается... Я уже привык иногда писать карандашом.

    Степь ровная, как море, желтая... Исак согласен – он видел море. <3 нрзб.> от однообразия.

    – Исак, похоже на море?

    – Может быть.

    Телеграфные столбы все подрублены: зимой останавливаются, нечем топить.

    Чтобы любить степь, нужно быть кочевником, нужно ездить верхом, сидеть зиму в зимовке, любить скот... Как [сильно] нравится теперь мне трава, потому что я в ней понимаю, а раньше – желтая щетка.

    Любовь к природе, как к родине человека, везде одинакова: и в голод степь будет тянуть, [если] в ней родишься... А другая любовь, но другие основания: любовь проходящая мимолетных людей. Две любви.

    Степь осенью... Писать о степи осенью... Что тут красивого? (Губернатор: как Швейцария!), но есть две природы: одна похожа на Швейцарию, другая – на березку...

    Темнеет... Темная масса с огнем... Спрашиваем: – Есть вода? – Есть вот там, где дерево (то дерево).

    Я подхожу к темной массе. Две тени загораживают костер, одна поддувает костер, другая загораживает [ветер], и скот [ходит], и женщины у костра сидят. Я спрашиваю: руки, ноги здоровы?

    Какое пастбище. Мы разводим костер... Два костра... Киргиз у того костра приподнялся и в молчаньи глядит сюда, а Исак на него... Женщина и мальчик подходят. Исак пьет. Дает чашку ей выпить, дает сахару кусочек... Женщина уносит кусочек и, видно при костре, дает мужу. Слышно, как тот грызет... Он отправляется смотреть за лошадью, она засыпает... Спит... Тише... Пламя у них тоже угасло. Брызнуло небо... Когда месяц взойдет, так уедут.

    Такой теплый вечер после бурана... Арбы скрипят, будто множество собак погрызлось... Это те едут, которые порожние стояли.

    Скота ходит (выражение Исака).

    Мясо варим... Освещаем лучиной кизяк.

    Будто завод работает, а это так телеграфный столб гудит. Какая-то птица редко: у-у, и еще через минуту: у-у-у... кругом; она, должно быть, большая, я ищу ее на звездах, большую, черную. Лежу в тележке... Вспоминается жизнерадостный лесничий и неизбежное превращение его в чиновника, т. е. гибель физическая и духовная... И думается: как-то непременно надо погибнуть, чтобы жить вечно, так ясно видны два человека в себе, и так понятна эта духовная личность, объявившая смерть плотской личности.

    – Лошади далеко?

    – Нет... вон.

    – Соседи еще здесь?

    – Здесь...

    Делаем выстрелы для волка.

    Соседи уехали... Напились чаю и уехали. Хвост Медведицы загнулся вниз, луна на той стороне – скоро рассвет...

    Не забыть: вкус баранины в степи, вместе с нею глотаешь и воздух, свежий, как в море.

    Матово-розовый рассвет обнаружил озеро Джамантуз (худая соль) и ту единственную березу, где бежит ключ и где Исак брал воду, там все пастбище сбито: там много останавливаются. Для кого эта желтая степь пустая, для кого – чудное пастбище...

    Я думал о том небе, которому поклоняются в пустынях со звездами, где нет людей, и только дикие козы перебегают по оазисам.

    Какими словами мы [выразим] относительность] природы и людей, как это было видно из моих [впечатлений].

    Смутно, как Млечный путь, проносится надо мной какая-то чистая отдельная жизнь у звезд, и так ясно, что кто любит ту жизнь, тот не должен любить людей. И так ясно спрашивается: кто же был Христос, не Он ли соединил это... увел людей к тому звездному миру... который во мне, как Млечный путь... и мы теперь не можем вернуться на землю.

    24 Сентября. Не забыть вид тележки, освещенной кострами, с опущенными оглоблями...

    Караваны воду в бочонках везут...

    Пролетела высоко стая степных скворцов, увидала внизу на дороге своих и с криком спустилась, и другая, и третья, тысячи птиц на дороге (Каратургай).

    Дрофа или гриф уселась на [желтую березу]... близко... на другую, на третью...

    Неудачные выстрелы.

    – Сколько отъехали?

    – Не знаю, степь и степь, если бы часы.

    Зимовка или обоз? Караван... Тут вода, вероятно, огонь раскладывали. Вода... Варят мясо и чай.

    Пробую писать: эти [дорожные впечатления].

    Остановились... Арбы скрипнули, верблюды [крикнули] и замерли. Хвосты так и остались в воздухе: которые повыше, которые пониже... Они совсем похожи на дроф, на больших степных птиц, остановились, опустив головы, поднялись опять и зажевали клювами.

    Караван идет, ветер бросает, будто пыль, множество птиц, и они собираются стаями. Я подстрелил одну... Один киргиз караван догнал и взял в <1 нрзб.>. У них считается за грех бить несъедобную птицу. Они безжалостны для съедобных животных, а чувство жалости остается к другим... Взяли воды, поехали. Остановились где-то ночевать... Спали до 3-х часов... В 4 ночи при луне выехали, я заснул, проснулся на лугу Иртыша, в виду Павлодар.

    25 Сентября. Таким роскошным кажется этот луг после степи и лесов на равнине. Какая радость... Чай у реки... Церкви... Поселки.

    Целый день стояли у Иртыша, дожидаясь парома. Азиатская переправа: корову столкнули и проч.

    Пароход! Прямо на пароход... как в рай! Знакомство со Степ. Ник. Верещагиным и Антониной Львовной. Их рассказы: как возили маралов на плоту, как они ехали на [паровозе]... Торгуют дикими зверьми...

    Киргизы считают перья филина талисманом, ощипят его и голым пустят. Скачущий филин в степи.

    Медведя я за человека считаю, это не зверь...

    Как ловят тигра: человек в кошме, а другие за ним. [Тигра] увозят в кошме, и все бросаются, душат и бьют...

    Вечером: писарь почтовой станции Жарков. Писарь: – Я Вам писал письмо от... – Почему же вы сами не написали? – Не обладаю такой способностью, чтобы написать письмо и [отправить] по моей инициативе.

    26 Сентября. Блаженство на пароходе.

    Входит девушка, нескладная, развинченная походка, длинная, высокий лоб, белокурая... Какая нескладная! – подумал я. Она подходит ко мне и говорит: – Я одно знаю, что нужна вера и что нужно жить как Толстой, помогать людям.

    Я изумлен...

    – Кто вы?

    – Мой отец служит у Любимова, я перед ним виновата, обманула его…. Но я знаю, у меня есть вера, и что за меня молятся...

    – А вы ?..

    – Нормальна ли? Нормальна и чувствую себя нормальной теперь, но только прежде чем начать что-нибудь, нужно физически поправиться... Мне нужно...

    Какая развинченность!..

    – Мне лучше бы уединиться в монастырь... Но это надо обдумать... У меня это год тому назад началось, я много читала, а способности у меня слабые... Теперь 26-е число. Вот как раз год, началось 26-го числа того же месяца... Я шесть классов гимназии кончила... Надо как-нибудь помогать людям... А то что же жить так и жить, без толку как-то...

    Сказала и исчезла.

    <1 нрзб.> через Пржевальского). Баба завопила и пошла.

    27-го вечером – Омск.

    28-го 5 в. из Омска.

    2 октября в 3 д. Москва.

    3 октября. Москва. 1-й экземпляр книги «Невидимый град».

    4-го Петербург. День отдыха.

    И как все усложняется сравнительно со степью.

    5-го. Чувствую, что есть материал. Куча писем. Ответы.

    Стоимость путешествия:

    1 августа в Москве 418 р.

    5 октября в Петербурге 150р.

    Истрачено 268

    + 100р. от дяди 100

    Истрачено 368

    Из них послано Фросе 80

    Итого на путеш. 288 р.

    140 р. в месяц.

    Общий план описания:

    Душа охотника. Степь – Баян.

    Охотники – чиновники и пастухи.

    Например:

    6 Октября.

    1 глава. Степь. Как я попал сюда... Рассказ... Конец: я вру... я видел двух женщин, из них легенда, содержатель просыпается (я писал ночь). Рассвет на соленом озере. Чай и его рассказ (М.).

    2 глава. На [охоте] с Исаком. Я охотник. От охоты к поэме о Баян...

    Дворец. Прогулки по городу, татары, <2 нрзб.>, тьма. Страх: обо мне узнали по кошемной почте.

    Жизнь в городке: непрерывно солнце... Природа на каждый день и лесной пожар и степной – непременно в форме записок в связи с людьми... Например: лесной пожар дал повод усилить надзор (я опишу) – и то, что я проехал на быке.

    7 Октября. Вчера вычитал: народная поэзия у киргиз как во времена Гомера. Это мне много даст... Душевные провалы и воробьиная ночь.

    8 Октября. Жена помощника лесничего здесь... Серые глаза красавицы Баян... Поиски Баян...

    Поэзия и жизнь: здесь так это ярко видел – противоположность...

    Из причитаний: тоскует, как верблюдица по пропавшему верблюжонку.

    Заклевали, как хищные птицы отставших от матери куланов (глаза выклевывают).

    Капает молоко из сосцов кобылицы, потерявшей жеребенка.

    – охота.

    Городок – Россия. Я – смысл... И почему я не могу себя так вообразить. Одиссей так откровенно называл себя героем.

    Изобразить кошемную почту. Степь... Два всадника встретились, то проехал горбоносый на серой лошади... всю степь... Как это давно... теперь я содержатель соленого озера... Вот оно лежит передо мной [соленое озеро]. Повторение: у них сломалось колесо и т. д. Но довольно, кто же я-то?.. Я – содержатель соленого озера.

    Психология убийства: нельзя не стрелять. Киргизы на зимовке – осень (символ), а журавли на юг.

    Почему в новой природе я плодотворно работаю, в старой – нет. Почему-то в новой по-новому живешь и ковер земной видишь во всем значении, в родных местах все перепуталось и все смешалось... Тут – в новых местах – смотришь по-новому на старую вещь и только успеваешь говорить: так вот это что, так вот это что!

    – и разбудят!

    Соленое озеро.

    Назад, вперед – четыре гладких колеи. Вокруг ровное желтое море. Как снег из-под короткой травы – соль. Пустынная степь.

    – Ой, Алла!

    Молятся Богу, кланяются – сарты там? Нет, караваны верблюдов, киргизы калым везут... Кланяется один, кланяется другой, третий, четвертый, пятый, шестой. Караван идет через степь. Идет к озеру, ой алла!

    Да нет же, не мираж. Вот уже солнце склоняется. Вот исчезла река, водопад, телеграфные столбы стали прямые, а озеро цело... Но странно – нет камышей, нет черных <1 нрзб.> караваном мест. Никто не отдыхает у озера. Птицы нет на фиолетовых странных берегах. Это соленое озеро, и не вода блестит, а соль... Соленое озеро! Ой, Алла!

    Я живу в маленьком доме из глинобитного кирпича у самого этого озера. Я имею штатную должность. Озеро принадлежит казне. Каждый год я доставляю 1000 т. пудов соли. Я – содержатель соленого озера. Ой, Алла! – выучился я приговаривать у проезжих сарт и киргиз... Ой, Алла!

    Жизнь моя у этого озера однообразна, как телеграфные столбы, как покачивания верблюжьих горбов в перевале... Но какие чудесные миражи я вижу у этого соленого озера. Я вижу мою родину, покрытую садами, рощами. Вижу ручьи... Вижу полную жизни равнину... И так странно подумать, что вся эта родина прямо переходит в эту пустыню... Вот этот розовый закат. Эти странные фиолетовые края, эти травы у реки, похожие на большую губку...

    Ой, Алла!

    – содержатель соленого озера, я занимаю штатную должность... Я [добываю] там соль и соль. Меня, как цепную собаку, привязали сюда... Но никто не [понимает] мою мысль, никто не понимает... описать свою жизнь: как я попал сюда, на это соленое озеро в фиолетовых красках. Я ехал в Сибирь искать лучшей [жизни]...

    И все это вранье! Нет, все это правда, это даже больше правды. Я не содержатель соленого озера, я случайный проезжий человек... Но все остальное правда. Я ехал через Урал, он мелькнул передо мной, как седая бровь старика. Видел девушку с серыми глазами... Она мелькнула, как виденье, и исчезла. Потом я встретил жену помощника лесничего. Она завалила меня вещами. Я от нее убежал и, выжидая новых попутчиков, поселился у содержателя соленого озера. Было скучно и странно жить у этого озера, от нечего делать я из моей девушки и из жены помощника сделал этот рассказ. Вот он просыпается, настоящий содержатель соленого озера...

    – Вы все пишете, что вы пишете?

    – Я описал вашу жизнь.

    Он смеется. Ставит самовар. Присаживаемся к чаю. Я читаю ему. Он смеется и говорит...

    – Очень хорошо выписано. Ой, Алла!

    Боже мой, как рад я ему, этому мужчине...

    Рассказывает про толстую купчиху...

    Я бросил почтовую тройку.

    Куда я еду... Я еду в степь... Я хочу ее искать, узнать, что это такое... хочу ее изобразить... Я художник в душе, но не верил краскам. И все это я выдумал. Я страстный охотник, когда я охочусь, я сближаюсь с людьми и животными, забываю и потом вспоминаю и записываю... И так получается картина природы. Как охотник я совсем другой человек, и мне не стыдно делать из себя героя, потому что не себя я описываю, а тот мир, который открывается мне как охотнику... который открыт всякому охотнику, если он только захочет описывать свои [переживания], свои ощущения... У настоящего охотника нет слуг... Каждый встречный человек, если он только понимает меня, мне дорог одинаково... Я уж издали узнаю, охотник или нет, если не охотник, то все равно...

    Как охотнику мне мир людей есть продолжение мира животных.

    Как охотник... я вырос, но еще [есть] другие места, и так весь мир есть продолжение моей родины. Как охотник я говорю слова из самой глубины природы. Для меня нет дождливых дней... Серые угрюмые дни мне дороже и т. д.

    Я хочу изобразить степь... Попробую...

    Фью-Чу. Фью-Чу!

    – ковер... Чудовища.

    Родина хороша... Но лучше путешествия. Тут не спутаны впечатления.

    11 Октября. Содержатель соленого озера – в Каркаралинск.

    Степь. Какая она? Какая-нибудь она да есть. Я отдаюсь ей... Отдаюсь свободно... Но там я не свободен. Я не знаю, куда направит судьба. Свободен я и не свободен в целом.

    Переправа через Иртыш.

    «самолет» на той стороне Иртыша. Здесь скопилось много верблюдов и баранов и быков...

    «Самолет» задержал руль парохода у самого берега.

    12 Октября. Переправа: по поводу слова «брысь».

    Ветер задержал «самолет» на той стороне. Бараны, козлы, лошади, верблюды, всадники все в халатах, на быках, на верблюдах, на [лошадях], черные глаза из-под [малахая]...

    – Подождем еще немного, Исак!

    – Подождем еще немного, – ответил он.

    Стадо быков окружает нас. Старик верхом сидит на баране и щиплет у него на голове шерсть – мотки делает. Верблюд улегся на дороге: у него между горбами на той и другой стороне две корзинки с [маленькими] детьми. Дальше ехать некуда.

    – Тпру!

    – Как, и у вас тпру?..

    – И у них, тоже «тпру», – ответил Исак.

    – Вот что...

    – Вот что.

    «Самолет» подходит к берегу. Масса скота с плота движется на нас. Мы на них... Сзади верблюд, сбоку бык – все напирают... Верблюды плюются – вспомнил я из географии, что если он на меня плюнет...

    – Скорей, скорей... Эй вы, но!

    – Чу! – стегает лошадей Исак.

    – Ах, у вас говорят «чу».

    – Да, у нас говорят «чу».

    Быки, бараны двинулись... Наших лошадей, повозку оттерли на бок. Меня [задело] нагайкой, Исака с козел спихнул бык. Козел зачем-то залез ко мне на подножку.

    – Ай, ай! – кричат дикие степные голоса.

    – Ай, ай, Джамантай!

    – Исак! мы не попадем.

    – Может быть, – отвечает он.

    – И еще ждать полдня?

    – Может быть.

    – Как «может быть»! – кипячусь и злюсь я... Что мне делать. Я не могу ждать... Пусть он тут остается, а я переплыву на ту сторону. Там степь... Вон курится аул на том берегу. Я пойду в аул, буду смотреть, спрашивать, буду трогать и копать эту незнакомую мне землю, разглядывать травы, там есть кусты, похожу в кустах с ружьем... А он пусть стоит...

    – Ай, ай, – кричат на меня, не то на верблюда и с грохотом вкатывают повозку. Я отбегаю... Две коровы мчатся на меня, я опять отбегаю... Потом быки окружили меня, еще повозка, верблюд, баран. Что-то давит меня в спине... Бык чешет рога об меня. Корова хвостом сбила шляпу, и верблюд... А там с возков люди с красными хвостиками вместо усов хохочут мне прямо в лицо...

    – Исак!

    Он стоит между двумя горбами верблюда. Корова шлепнула в воду.

    – Ха, ха, ха... Плывет... Верблюд бухнул...

    – Ай, ай, ай! Джамантай.

    «Азия!» – в отчаянии шепчу я про себя. Азия!

    И вдруг что-то знакомое, такое знакомое узнаю я в этих спокойных фигурах... во всем...

    В чем это знакомое?..

    В том, что эти люди так спокойно <3 нрзб.>... В этих [черных] глазах на желтом лице столько иронии... Что-то неуловимое... Халат, халат... Халатность. Плывущая корова... Вся эта дикая переправа... отчаянные крики и спокойный смех и... Да, это что-то знакомое...

    <1 нрзб.> в Сибири... Средняя <1 нрзб.> и что-то такое близкое. Что это?..

    По арбе я подхожу к тем двум, которые смеялись надо мной. Они мне что-то говорят... Перелезаю через быка...

    Перелезаю через верблюда... И вот наконец в своей повозке, нет, мимо... Кошка на моем месте... Откуда эта кошка?

    – Брысь! – кричит Исак...

    . – Как! – изумляюсь я. – И у вас тоже «брысь». , – Да, и у нас тоже «брысь».

    – Вот что!

    – Вот что.

    И вдруг я понимаю все... То знакомое и близкое я теперь понимаю... Не школьные знания о том, что когда-то кочевники окружили славян, что Русь была под игом монголов четыреста лет, что все эти слова заимствованы от них... Нет... Все эти [школьные] сведения я теряю в пути. Я смотрю на все вновь... Не то... А так я понимаю... Я узнаю знакомые черты своих товарищей в тех лицах... Я узнаю всю ту загадочную половину русской жизни...

    А корова все плывет...

    Пристали на лодке... Между нами и берегом вода... Не теряются «ой! ой!». Кто-то спихивает корову в воду, швыряет баранов, тащит лошадей...

    Чу! Чу!

    Пыльные дороги... Сверкают [спины] баранов на солнце, серебряные....

    И так подгоняют их всадники в халатах, в шапочках, похожих на детские капоры...

    Степь. Не та, знакомая нам, Гоголева и [Толстого] степь с высокими ковылями... Нет, эта степь-пустыня желтая-прежелтая... Быки окружили меня... Как мне быть... Я чувствую, я весь в их распоряжении... Я чувствую себя скованным по рукам и ногам. Негодую... И со смехом вспоминаю, как я смотрел с парохода сюда... в эту степь...

    парохода. Эти верблюды, овцы на берегу. И вспомнились мне

    Дафнис и Хлоя, и та природа, которая омывается волной. И вот я теперь тут. Степь передо мной...

    Да, и тут моя родина... Боже мой, как необъятно все ее пространство... Есть ли в этом пространстве одна душа, прошел ли по ней...

    Четырьмя колеями вьется степная дорога...

    – Исак, это похоже на море...

    – Может быть! – ответил он.

    Путь... Мы подъезжаем к воде...

    – Вода?..

    Это соленое озеро... Это блестит соль... Как странно <1 нрзб.> . Закат на соленом озере с фиолетовыми краями...

    Это казенное озеро... В том маленьком черном домике живет содержатель соленого озера – штатная должность...

    – Я содержатель соленого озера, – сказал нам хозяин...

    – Есть такая должность?

    – Есть, штатная...

    Два киргиза встречают нас.

    13 Октября. Сколько препятствий на пути к звездам...

    к смыслу, искать своего места в целом...

    Было когда-то время, о котором мы теперь с такою болью вспоминаем и называем его золотым веком... Люди жили в раю... Но ведь это никогда не было... Это только воспоминания.

    И большая низкая звезда – это только воспоминания... Когда-то в этой пустыне была такая кипучая жизнь... Потом все это умерло... И один свидетель этой жизни остался и разбросал по небу эти свои воспоминания...

    И все народы, все люди думают, что такое звезды. Все хотят приблизиться к ним, понять их... Но это невозможно...

    И безумно... Будем лишь обращаться за советом к этим покойникам...

    мелкие... А потом будут проходить века, они будут все крупнеть и крупнеть...

    Новые люди по-новому будут копать землю. И новые будут [думать]... И горе тому, кто живой и сильный перестанет копать эту землю... и поднимет глаза с вопросом о жизни туда, к этим свидетелям неба...

    Вот они, эти застывшие фигуры, эти женщины с молитвенником, этот повернутый Мефистофель... эти склоненные сестры.

    Да, я понимаю, отчего в пустыне звезды большие, низкие, будто провешенные на нитях лампады...

    К звездам, к звездам поднимается эта старая земля... А может быть, звезды спускаются к ней... Это здесь уже... а там, дальше, в совсем голодной пустыне... Там, где только дикие кони спешат перебежать от оазиса к оазису... Туда поднимается земля. Туда опускается небо... И, может быть, где-нибудь в самой дали, где и коней нету и только песок желтый-желтый и воздух чистый-чистый и тишина... И там в особые минуты, в полночь звезды спускаются к самой земле... И там, может быть, совсем маленькие чистые дети бегают с сачком в руках и ловят эти звезды и опять пускают... Ловят и пускают... И так до утра...

    Что я еще думал в пустыне...

    Неизбежно погибнуть... И то, что Христос собрал людей и повел не сюда, не к земле, а от земли к звездам...

    Мне временами было так ясно, все понятно, эти пути... Нужно как-то страшно сжаться, вот как эта окаменевшая лисица в ожидании беркута, и будет страшная боль... Тогда нужно еще сильнее стеснить себя, и вот уже боли не будет и откроется прямой путь к звездам. Нужно умереть от себя... Как-то насильно...

    Христиане – это люди, влюбленные в звезды, и уходят они туда по своей воле. Но я только не знаю, как они там устраиваются.

    глядят на меня в отверстие вверху...

    Свое собственное небо... Но звезды в нем мелки... Я оставляю, иду под настоящее небо, большое, большое... И так странно – оглядываюсь на эту темную юрту... Кто-нибудь зайдет в нее... Отдохнет... обогреется и тоже увидит в [отверстии вверху] большие блестящие звезды и уйдет... И тоже оглянется...

    Маленькая темная юрта под звездами... Нужно запомнить это местечко... Сказать кому... Эта юрта в долине Бий-джана, возле кустарника, у ручья.

    И еще вот что: от земли к звездам хорошо, но от звезды к земле – нет путей. И потому самые большие и низкие звезды живут по пустыням...

    И потому нужно дорожить жизнью: звезда придет.

    – и они начинают служить... И даже как-то странно: вот сейчас я так отграничивался... А теперь все, все одинаково добрые люди... Служат мне... Киргиз рассказывает поэму о Баян... Оборвал рассказ на том месте, где Баян оставляла приметы, а купец стал искать ее.

    Публика высаживается... Я охочусь... Сцена у озера К. и знакомство с Исаком... Он ищет, где красавица Баян потеряла черное перо... Глаза татарки. Можно из <1 нрзб.> сцену с книгой Девриена... Баян, Баян, все знают, но разгадать не могут... Я дополню из Дафниса и Хлои... Потом переливчатое: о пустыне... Тревожно-искательное недопонимание, пока не приехали в горы, где Баян потеряла черное перо.

    Часть 2-я. В городке поиски Баян: стремление вырваться в степь. Часть 3-я – вырвались на свободу: поиски Баян и охота. Быть может, в 1-й части ни слова об охоте и анализ охоты только с 3-й части. То же и быт киргиз.

    Пафос трех частей: 1) Пространство, 2) Жизнь, 3) Жизнь и звезды.

    1) Пространство: поездка с Исаком, намеки на мое охотничество, степь; 2) Жизнь; 3) Охота, звезды, природа, киргизы...

    Можно у К. в избушке, после моей охоты встречу с женой помощника лесничего. Раньше она там на пароходе и говорила про Баян... Теперь мы идем с ней. Переправа-Пейзаж степи и соленого озера... Соленое озеро... Мы одни с Исаком. Очарование... А в городе враг: он жандармск. уездн. начальник: он всех нас опишет.

    Книга будет такая же, как «Колобок», но цельная, выдержанная. Избежать ошибки «Колобка»: невыдержанность и провалы в этнографию. Избежать ошибок «Невидимого града»: подчинение художественного голой идее.

    Если там хорошо с природой, почему же так тянет домой. Откуда эта обычная фальшь любителей природы?.. Возвращаясь, я чувствую прежде всего чисто животные потребности... женщина, еда, чистота и, сквозь эти грубые зовы, страстное желание видеть что-то, сделать что-то, вступить в общение с другими, рассказать о себе... Тут на первых порах ощущается необычайный прилив сил: кажется, горы сдвинешь. И при первом удовлетворении страшная усталость, все эти обманом заявленные силы земли исчезают. Потом равновесие и работа... В результате: частичка жизни – прожито.

    Способ работы. Выписывать материалы с подробностями по намеченному плану.

    – Содержатель соленого озера, – отвечают мне. – Человек добрый, первый во всем уезде, хороший, прямо хороший человек... У него переночуете.

    И вот он сам... Этот человек со степным закрытым лицом, с мечтательными глазами...

    Есть штатная казенная должность, узнал я, содержатель соленого озера...

    – Не может быть!..

    – Есть... Это озеро с лучшею солью... [добывают соли] до 1000 т. пудов... А я содержатель...

    – Как же вы стали содержателем соленого озера...

    – Постепенно... Простите... Вот у меня есть записки. – Содержатель соленого озера дал мне записки. Я стал рассеянно читать, поглядывая на малиновые стрелы заката над соленым озером... и фиолетовые странные края его... Но потом забыл озеро. Все смешно и грустно в этом маленьком рассказе, как грустна и смешна сама должность содержателя соленого озера... Вот выдержка из длинного рассказа: «Тогда я говорю ей: сударыня, не извольте беспокоиться...»

    Россия! Родина, дорогая, дорогая моя. Никогда я не... Тут только, на фиолетовых берегах соленого озера, понял я, что люблю тебя, что ты прекрасна...

    Тут соленое озеро, а там теперь первые желтые грозди повисли на зеленых березках... И не знаю, что сказать...

    – золотое время... Березки... Ручьи... [Осенние желтые] скверы... Астры холодные на балконе... Музыка падающих листьев... Люблю север... Тут нет ничего... Россия!

    Я ей говорю: и здесь в пустыне хорошо, посмотрите, какие здесь звезды... Звезды здесь, говорю я ей...

    – Большие, – ответила она... – Низкие?

    – Да, низкие они... как фонарь... Вот звезда красная, как фонарь. Видите?..

    – Да...

    Она положила гитару между нами, шляпу мне за спину, на руки дала мне цыплят, в ноги положила корзинку и бутылку красного вина, под сиденье свои шубы, голова моя приткнулась к верху повозки, ноги согнулись кольцом, меня стиснула.

    – Вас не беспокоят вещи? – спрашивает она меня.

    – Не извольте беспокоиться – отвечаю я ей... А сам думаю: что же это такое... выдержу так, а если не выдержу... если взбунтуюсь... Нельзя... женщина...

    Так я терпел до ночи... Остановились на пикете... ночевать... Спрашиваю ее:

    – Сударыня, будьте добры, достаньте мне немного соли...

    – Соли? – говорит она... – Как же это вы не захватили.

    – У меня она далеко...

    И так это меня обидело, возмутило, но сказать ничего не сказал, отрезал кусочек баранины, съел без соли. Она смотрит на мой ножик и говорит:

    – Почему у вас такой большой ножик? Дайте мне его. – И положила к себе под подушку. И взяла меня досада:

    – Сударыня, – спрашиваю я, – за кого вы меня считаете?

    – Ни за кого... Так себе... Какой же вы человек, что в дорогу солью не запаслись и ножик отдаете...

    И заснула... А я заснуть не могу: такую загадку мне задала, испытать ли хотела, или прямо злобная женщина…

    Ночью кошка подкралась к цыплятам, запищали... Она кричит с гневом: прогоните, прогоните кошку. Я повиновался... И опять думаю: за кого она меня считает, за лакея что ли своего... Сударыня, говорю я, вы извольте сами заботиться о своих вещах... Как это вы смеете, кричит она на меня... Вы не забывайте, сударь, я женщина... Я и прикусил язык... Утром я встаю... Она чай пьет... Едем день – молчит. У меня ноги вспухли. Она меня спрашивает, заговаривает, я молчу и молчу или отвечаю односложно. Ночь наступает... Холодная, степная... Чибисы кричат, и так странно пищат цыплята попутчицы... Луна взошла... Какие-то рожи глядят с неба... [Цыплята] орут... Холод... Посмотрел я на нее искоса... Она вся горит, трясется, руки дрожат, а в руках все те же три южные цветочка, прикрытые платком...

    Вдруг у меня что-то мягкое, мягкое, теплое пробежало по сердцу: вот эта степь-пустыня [желтая], эта старая земля с мертвенно-солеными озерами. И как это странно всё: эти три цветка, и вот уж как третьи сутки... Кому-то везет же она эти цветы, ради кого-то...

    И вот эти цветы меня погубили...

    Помню, что меня грело... Я не чувствовал холода... хотя зубы стучали...

    – Вам холодно? – спрашивает меня... И берет за руку... – Какая холодная!.. – Нет, – отвечаю, – теплая... – И опять едем...

    Какая-то птица [кричит]. И звезда, всегда черная, летит...

    Ложитесь, говорит, и вы на подушку... А как же, спрашиваю, цветы? Ложитесь, говорит... И я ложусь... Голова к голове... И так это странно: враги – лежим на одной подушке...– Здесь большие звезды, – говорит она. – Большие, – отвечаю я... – И низкие...– Как фонари.

    И все это вранье!.. Содержатель соленого озера мне не рассказывал этого... А просто, пока этот одинокий и страшно добрый человек... Я сочинил этот маленький рассказ. Основание этого рассказа, впрочем, верное. У моей попутчицы были [гитара, шляпа], были и цыплята, и цветы...

    – Бывает, это бывает, – сказал он... – И со мною тоже было, со многими бывало.

    Она мне говорила: у меня муж больной... а какой он мужчина... Едемте, говорит, и для вас лучше, и для меня... Я и согласился тоже, как и все, по неопытности. Сначала не замечает, думал, обойдется, обижается. Тоже чего-чего в ней не было. Но думаю: как-нибудь доеду, как-нибудь [вытерплю]. А она мне и говорит: вы чего ворочаетесь!.. Думаю: не обидеть бы человека, то же самое... я начинаю ворочаться, она – кричать. Говорю осторожно: переложить бы следует. Вот, говорит, буду я для вас перекладываться.

    Я ей отвечал: я думал, как вы более или менее порядочная: так тоже не хотите, как со мной поступаете... в таком случае, кричит... И начинает такую бузу. Доезжаем до [станции]. По прибытии туда она, даже [не глядя в глаза, подает руку: прощайте], какой вы невежа, прямо до [невозможности].

    – Ну, смотрите, голубчик, как бы вам беды не нажить... Бумаги у вас в порядке? – Я сказал: – У меня есть паспорт. – Это мало, – сказал Яков Васильевич.

    Свежо... Чистый воздух. Желтая, желтая степь... Мы едем с Яков Басил. Едем день и ночь, еще день и ночь... Степь... Луна-Верблюд... Степь волнуется... [Легенда о] Баян... Соленое озеро... И вот горы... Тут Баян потеряла черное перо...

    – Красиво?..

    – Дико...

    Вот дом уездного начальника: вы были там... История этого городка. Жизнь в нем... Экскурсия в степь...

    <1нрзб.> приручил волка.

    Плот: [трещит], а все-таки не рассыпается. Россия.

    Что теряют люди, переходя к оседлому быту: ну и лежи.

    Есть где-то в Туркестане такая природа, что человек и [не видал].

    Остались три обожженные камня и кости животных: человек был.

    Мои грубые переживания в этой грубой природе как-то сгущаются в большие задумчивые звезды. И вот они здесь висят над этой желтой [землей] и сожженной травой, над этим соленым мертвым озером со странными фиолетовыми краями.

    Звезды – это воспоминания чего-то. Они прекрасны. Прекрасны тоже мои воспоминания...

    Я люблю, когда после грозы в майский день капли, капая с листьев, собираются в большие и снова падают до тех пор, пока самые-самые большие задумчиво не повиснут на ветках на целый день... Тогда конец грозе... И большие спокойные капли вспоминают на ветках как непонятно сдвигались тучи на небе и огонь и вода и земля непонятно и грозно объяснялись... О чем?.. Что они хотели сказать? – спрашивают спокойные задумчивые капли после грозы.

    И еще светлее и глубже, чем капли на ветках, – звезды на небе в пустыне...

    какой-то сознательный и, главное, давно-давно взятый крест на себя... Что-то бесконечно более глубокое и сильное, но дикое... Нелепость природы и глубочайшее сознание этой нелепости... И вечный укор красивому и упрек...

    Мне хочется плакать, когда смотрю на верблюда... Мне хочется думать: нет того... И вот оно есть, когда я гляжу в эти старые глаза... Оно есть, оно неизбежно... Они открывают желтые сопки.. холмы степные, тысячи лет лежавшие и ожившие...

    У меня есть приятель, похожий на верблюда..

    Древняя фигура в горах расплывается, как облако... когда едешь на лошади... Когда лежишь, она остается, и вот коленопреклоненная женщина с молитвенником в руке. А вот она стала Мефистофелем, распростертым на земле... Сколько тогда волнений! Эти склоненные сестры, а одна большая <3 нрзб.> я ее видел вчера где-то... Все это напрасные волнения.. Не люблю я смотреть на облака... когда каждая фигура говорит – все это неправда, какая это бумажная жизнь в облаках, какая-то карточная здесь.

    Странные эти светлые открытые дни в степи... День, два, три – все одинаковые... И открытые ночи... Север никогда не глянет вовсю... А здесь днем весь день с утра полным глазом глядит солнце... Ночью – полным глазом луна...

    1. Черный скворец. 2. Предсказатели о судьбе новорожденных: несчастье, если они когда-нибудь сочетаются браком. Карабай стал колебаться. Ажа-бай, дядя Сары, бай говорит: клятвопреступление – страшный грех, и Бог по вине твоей покарает и сына. Карабай изменяет обещанию. Ажа-бай решает содействовать. 3. Семья Баян: беден калым, Кудар-Кул. Он становится женихом Баян, согласно желанию матери. Ажа-бай уговаривает ее ждать жениха. Предсказатели говорят, что он придет, когда у него вырастет золотая коса... На месте своих кочевок он оставляет Алтын Таран (золотой гребень) и т. д. А Кудар-Кулу дает поручения: когда он выполнит их, тогда она и выйдет замуж: 1) сосчитать бесчисленный скот; 2) во всех местах безводной степи выкопать колодцы; 3) в низменном месте <3 нрзб.> чтобы стало озеро обозом в кожаных мехах в течение данного года, а берег обложить солью. И теперь есть озеро Тапсын.

    Смерть Карабая. Игра в бабки: попал прямо в веретено и разорвал пряжу своей бабушки. Она обругала: не лучше бы тебе, большому, разыскать невесту! Выпытывает у матери, курмач горячий зажал в руку матери... Мать: брак-несчастье. – Я должен исправить грех отца... – А богатырь Кудар-Кул. Лучшего коня. Вооруженый гайзой (пикой) и клычом (саблей)... Мать и бабушка напустили колдуна. Дикой верблюдицей. Не испугался. Убежал. Бурная река. Бросился прямо в нее, и река исчезла. Ночь, лес на пути, и стал рубить лес клычом, только ударил – лес пропал, [погнался за] лисицей – и в нору... Стреляет в нору. Нагайка золотая... оружие, стремена, [колчан] стрел, когда ничего не осталось, опустил в нору свою косу

    – золотая. Потом лисица выбежала, но он не стал за ней гнаться – не соблазнила.

    Приехал к Баян – аул. Тут сорной травой заросло. Кизяк... костер... Старик идет. – Откуда, бабай? (дедушка).

    – Али-бай – выгнанный Кудар-кулом. Повторил... спрашивает, покажи косу. Приметы... рассказал и умер. Табунщиком...

    Табунщик назвался Катур-Тази... Баян у небольшого стада и расспрашивает о женихе. Он стал заигрывать, она не обижалась... Раз коза сломала ногу. Упреки... Табунщик в объятия. Она ударила, и голова и шапка упали... глаза открылись, вздохнул, приподнялся и сел.. Три дня и три ночи прожили неразлучно жених с невестой. В конце третьего дня обнял подругу и в объятиях ее умер.

    Баян. Велела готовить «ас» (поминальный обед) – для него сорок верблюдиц без верблюжат, сорок кабанов без жеребят, сорок коров без ягнят... и народ туда и ожидать ее в степи у колодца – она приедет с телом. Труп заделали в толстый войлок и ковер. По приезде туда притворилась больной... Выздоровеет, когда молодой джигит достанет из колодца воду... по косе Баян... кто спустится, за того замуж... Обрезала. Эта шутка та же, которую ты сыграла с моим женихом, сказала Баян; чтобы смерть пришла скорее, приказала закидать отверстие лесом и сверху насыпать курган. Велела рыть могилу для нее и жениха.

    Поэма о Баян: аксакал возле арбы в степи ночью... Или наверху Каркаралинских гор у Чертова озера на пикни-

    Як бы трошки землицы в Полтаве, так я б в ту бисову землю не поихала.

    Последний день охоты: ветер, сверху горы видны – взмахи черные окаменелых волн, а там дальше сухой океан, еще дальше в нем синий взмах волн, и еще дальше какая-то жизнь: там океан волнуется, а еще не засох...

    23 Октября. Слова из Даля.

    Многоязычная толпа. Многополосные халаты. Шапки невиданного покроя. Сухое море – степь. Продетый в носовой хрящ шерстяной аркан, привязывают за хвост предшествующего верблюда... хозяева товаров, подобрав ноги... Ощупывают курдюки. Б. в синем чекмене с позументом по косому вороту, с остроконечной тюбетейкой набекрень. А девка, сидя на земле... основа из верблюжьего гаруса на самоцветную армячину... поправила бархатную, стеклярусом и перьями украшенную шапочку, а старуха [держит] в одеревенелых руках своих жесткую, черствую сыромять, вымоченную в молоке, прокопченную в дыме...

    Подобно таволге и ковылю, прирос он к пустыне.

    – старший брат...

    Жених берет невесту (за калым), и влюбленный получает, бывает, только завернутую в бумажку алую шелковинку, немного гвоздики и два, три совиных перышка...

    Коннорожденный народ.

    Подготовляют, подморовывают, подъяровывают степных лошадей.

    Девка, в алом бархатном [платье] под золотою стежкою, в трехцветных бухарских сапогах из чешуйчатой ослиной кожи, в острой конической бархатной шапочке, унизанной бисером и украшенной Селезневыми и совиными перышками и темно-зеленым, искусно набранным висячим пером, длинными [плетеными] сетками, кистями и плетешками, из разноцветного бисера и стекляруса, – нету кречета на эту [красоту].

    И она плела, шила, скребла, вязала уздечки, ткала армячину, чинила платье и сбрую отца и братьев, выделывала жеребячьи шкуры на [сапоги] и дохи – вымачивала их в квашеном молоке, привешивала, смазывала бараньим салом: коптила и вышивала их руками – и дождь не промокал ее работы; и она копала и собирала марену и красила козловую замшу и овечьи шкуры; вьючила верблюдов, ставила и сымала кибитку, седлала и подводила отцу и братьям коней; мужчины холятся, валяются на кошмах и коврах, пьют кумыс и спят. Она рядилась при перекочевке в лучшие платья свои, убиралась ожерельями и запястьями, выпрашивала у отца и братьев бойкого скакуна..

    Вьючные верблюды, коровы и лошади медленно и задумчиво ставили копыта свои в [следы] друг друга.

    Тау, агаш, орман, туйе (гора, дерево, вода, лес, верблюд).

    Саба моя полна кумысу, баран всегда найдется для гостей и ковер на подстилку.

    – дорога немереная.

    В огненное лето пристал я к аулу киргизскому, на скале расположенному.

    Из Аничкова – к стилю.

    Ехал я на иноходце четырехлетнем... Где теперь сыскать долину для выхода. Нечаянно я попал в пропасть. Брат мой – сабля из лучшей стали. Свитый из лыка русский аркан сильно врезался мне в икры, и на [ноги] надели колодки. Хотя ты (о русский!) и враг мой – завязывай послабее: очень больно, душа моя.

    Бекет! не езди ты, душа моя.

    Лежа поперек арбы, я пел, расшевеливая свое горе.

    Я был один от Серик-бая, и хотя один, да герой. Сделавшись главою пятисот воинов и [подняв] белое знамя с черным верхом.

    Как ушел ты, Бекет, душа моя, аул мой остался без господина. Подобно матке, у которой пал жеребенок, я пришла к тебе с невысосанными сосцами.

    Если пуститься бежать вприпрыжку, то нет никого быстрее зайца. Хочу его поймать, – нет у него хвоста.

    Изв. общ. Арх[еология], Ист[ория] и Этногр[афия] <2 нрзб.> Т. XIV, г. 1898-1899, стр. 210-211.

    Байга – скачки.

    Певцов поощряют: «ходда».

    Байга: конец ее – кутерьма.

    Рай и ад до сотворения мира. В аду из огня Бог создал джинна Мараджи, и из ребра его – жену Мараджи... Они родили сына Азазиль. Он так [огромен], что в аду даже в ладонь не осталось места ни на [что].

    Создал этот миф про Адама и Еву, Азазиль отказался повиноваться, потому что она из глины, а он из огня. Азазиль был изгнан и назван: шайтан.

    Джеты-каракши (семь воров). Две лошади вращались вокруг Кола. 7 воров не могут приблизиться, а все вертятся.

    Плеяды: Уркер. Один из джиннов – Каракма – похитил одну звезду из Уркер себе, младшую сестру, девицу Уркер. Все это видно на небе с древних времен.

    – мечты.

    27 Октября. Наша компания идет караванным составом – рассказ. Шу-шу-шу – овцы... Поездка лунною ночью с орлами... Я отстаю... А они вместе... Озеро и птицы... Караван плывет по пустыне... Верблюд за верблюдом... ближе и ближе...

    И это вовсе не верблюды, а телеграфные столбы [колыхались] в мареве.

    Песня неразрывна с киргизом: учение детей. Импровизация: Исак и 5 осин.

    Есть момент ощущения природы: я <1 нрзб.> и свое... Из себя выйдешь, издали из умершего, и вот природа тогда – декорация: висит луна, звезды все эти блестят и т. д. (когда ехали с орлами) – не есть ли этот момент высшего развития личности...

    – это какой-то полупейзаж. Любящее сердце открывает в нем свое, милое... Но есть человек... как человек, ставший посторонним, увидит полунамеки, полудогадки... И наскучит, и спросишь себя: когда же, когда наконец я увижу... И вот это соленое озеро: нет!

    А с другой стороны: разве везде одинаковы звезды и месяц? Как глядит теперь месяц над Невским проспектом... Или Шолпан... И кто просто скажет: это тот же Шолпан.

    И когда потухает свое <3 нрзб.>, декорацией кажется то... Сахарная звезда... Сахарный месяц...

    8 Ноября. Рассказал Ремизову о своем арабе, о содержателе соленого озера и т. д. Он сказал: вот хорошо, пишите «Степной оборотень» – рассказы, связанные одним фоном природы: степи.

    Итак, решено: я степной оборотень.

    Женщина в ауле: ей снился араб из Мекки.

    После белых ночей первая электрическая лампочка встретилась с месяцем. Показались звезды, пока белые. Каждый день надвигалась ночь. Месяц глупел. Лампочки все ярче горели... Месяц постарел, телеграфные проволоки перерезали его, как глубокие морщины. Лампочка, довольная, завела вокруг себя маленькое освещенное хозяйство... Ночь осела над городом. Прощай, электрическая лампочка и телеграфный столб с белой чашечкой, и петух не кричит, и все...

    Поезд тоже, вероятно, имел когда-то роман...

    28 Ноября. Использовать следующее: картина запечатанных киргизов в зимовке... Журавли летят над ними и строятся... Как они строятся. Ведь тут-то мы видим, все уже готово, они летят треугольником, и... Да, [недавно] я видел над Каменноостровским проспектом летели лебеди... Я подумал, значит, они и над Невским летели... Рассказываю это на днях одному орнитологу, а он мне тоже рассказывает: не только лебеди, а и всякие птицы летят над Петербургом; отворю, говорит, иногда форточку вечером и слышу по крику, вот сегодня кулики летят, или вальдшнепы, или утки. Да, а в степи, там все это начинается. Журавлей тьма! Строятся они наверху, учат молодых... Ведь молодые еще не умеют летать... Какая там наверху жизнь! А киргизы... Ведь я хочу рассказать, сколько потеряло человечество, оседая... Киргизы запечатываются в зимовки...

    [1910?]

    12 Января. Основное зло нашей жизни состоит в том, что мы стали невнимательны к каждому отдельному человеку.

    Ученые больше других страдают этим грехом.

    2 Апреля.

    1. Без открытого листа.

    Без открытого листа у нас нельзя путешествовать, но в Сибири, я думал, этого не нужно: рисовалась она в моем воображении слишком просторною для таких мелочей. Не было и времени выправлять бумагу, и я поехал без открытого листа в киргизскую степь по Алтаю.

    Страхи в Омске (распоряжение степного генерал-губернатора): Сибирь не такая просторная. Дальнейшее мое повествование будет о том, как постепенно необъятное понятие Сибири в одном из маленьких степных городков сузилось до микроскопических размеров.

    2. Архары.

    В этот раз [моя цель была] в виде добычи рогов архара, горного барана, обитающего в недрах Алтая. Все [пароходы] пошли по Иртышу. И вдруг все страхи. Спрашиваю: ни в каком случае. Как быть. Дебоган – жениться. Рыжие архары стадами. Я не доехал до Алтая и поехал в город N.

    Михаил Михайлович Пришвин.

    Спб. (Санкт-Петербург), Ропшинская, 30 А, кв. 16.

    Раздел сайта: