Пришвин М. М. Ранний дневник. 1905-1913. – СПб.: ООО «Изд-во “Росток”», 2007. – 800 с. (С. 644-687)
КРЫМ
(Славны бубны)
1913.
20 Февраля. На Неве лед вырубают (снежная). Ледники набивают, значит, скоро весна. А Петербург весь в снегу, и морозы на редкость прочные стоят. Но свет не тот, у нас на севере не в тепле дело, а в этом особенном свете. Предчувствие весны – единственного великого праздника – начинается необыкновенным этим светом, небо словно раскрытое море стало, лед преобразился в прозрачные облака.
У меня предчувствие весны вызывает часто далекое воспоминание, когда, бывало, мы учимся в городе и все дожидаемся, когда нас отпустят на каникулы. Приезжаем домой в деревню – рай, а не сад! все цветет, поет, ликует. «Ну как, хорошо? рад ли?» – спрашивают домашние. Как же не радоваться! Еще бы не радость! Никто не думает, не может вообразить себе, что вот уже готово сорваться у мальчика слово: «нет, не рад!» И теперь даже жутко становится подумать: что если бы сорвались слова и открылась бы тайна вся, сколько бы тут насмешек и сколько мучений было и отравы, той ужасной отравы, которая и есть источник всякого греха: страх людей, недоверие, уединение и одиночество... А тайна была в том, что однажды, еще той весной, когда в городе ледники набивают и продают моченые яблоки, в окне дома, где живет мой товарищ-первоклассник, я увидел сестру его: снежная, с голубыми глазами, смотрела на меня просто, без улыбки и грустно, как смотрит снег весной с голубыми тенями.
Возле дома моего друга был забор, весь утыканный гвоздями, и на этих гвоздях были теперь маленькие снежные куколки. Каждый день украдкой я потом проходил, нарочно делая большой круг, мимо дома моего друга и видел, как одна за одной таяли снежные куколки в весенних лучах. Иногда, очень редко, и она показывалась в окне, куколки таяли, а она показывалась, и весь снег сбежал, подсыхать стало, на улицах в подножки играли, на заветном заборе одни только гвозди торчали, а она одна, моя единственная, снежная, не таяла и показывалась мне время от времени. И больше ничего! Я не сказал ей ни слова, ни разу даже не видел иначе как через цепь заборных гвоздей. Но что из этого! В душе моей была Херувимская, ей одной пела душа божественную песнь, и брату ее в тех же тайнах души моей я отдавал царские почести... И вот вся моя тайна этой весны: больше ничего: снежная <зачеркнуто: куколка>.
Как я ждал весны, как я ждал этого свидания с родным садом. И дождался невиданного, неслыханного: только в разлуке с отчим домом понял я, увидел все великолепие цветущего сада. Мне казалось тогда, что деревьев нет в саду, а [есть] зеленый особенный дом какой-то, я, кажется, никогда и не найду земных слов, чтобы выразить это особенное райское великолепие. Но вот спрашивают меня: рад ты? А я чуть-чуть не сказал, что не рад, и чуть-чуть не совершил ужасное: чуть-чуть не выдал тайну снежной куколки. В этом райском саду я, как первый человек, был теперь одинок и печален. И Бог сжалился надо мной, оставил неразделенной эту мою тайну до конца. И сейчас даже мне страшно подумать, что чуть-чуть не сказал тогда: не радуюсь этой роскошной весне.
Иней... Белые куколки на заборе. За одной веткой другая и третья, и в глубине ель. И чуть поводит береза. Идут мальчики, стучат по забору... сыплется. Одно мгновение – рассыплется. Для чего существует иней... мга. Красная мерзлая рябина в инее. Грезы. Воробьи и белый пух. В белой глубине красная труба. Метла дворника. Все кончилось: белые бесформенные кучи на снегу. Куколки белые с забора рассыпались.
Так оно и осталось. Когда небесный особенный свет начинается над землей, еще сплошь покрытой снегом, начинается в душе моей Херувимская далеким неведомым краям, я как будто отрываюсь от [земли] и куда-то лечу: чудесное путешествие над снежной землей навстречу зеленому лесу, и, кажется, тысячи лет еще пройдут, пока закукует кукушка и соловей запоет, и что там, в зеленом лесу, будет чудесный конец [путешествия]. И Бог знает чего только я не переживал в этом путешествии навстречу весне. А когда совершится все, оденется лес и поля, и дачники все двинутся из города, и начнется настоящая, обыкновенная, общая весна, то ничего моего не останется для меня: все как будто давно, давно прошло, и Бог знает сколько пережито. Так бывает с интимными праздниками почти у всех, почти всегда. Собираются, собираются, священнодействуют, а когда наступил сам праздник... Боже, какая скука: ветчина, творог, красные яйца... Я не верю, и никто не верит в эти праздники.
А ведь должны же быть праздники! И есть они, как тайна, у каждого, как проходящие облака, незримый свет...
Когда я, бывало, весной уезжал на Север и, постоянно двигаясь вперед, всегда был вестником весны и достигал таких краев, где только чуть зеленеющие мхи и оторванные громадные плавающие льдины своим движением говорили, что где-то началась весна, – как страстно хотелось мне хоть на минутку коснуться этого южного праздника природы, [коснуться] земли, покрытой цветами. И вот теперь я разрешаю себе этот праздник: я еду на юг зимой за началом весны, увижу южное море, лес, обвитый лианами. И вместе с летящими птицами буду лететь [вместе] с весной на Север: будет долгая чудесная весна. Со мной неотлучно будет мое снежное детское божество, моя снежная дама, единственная, не растаявшая...
На Невском под дождем, окруженные экипажами и толпой, глазеющей на мокрые флаги и электрические лампочки, мы где-то очень долго стояли, и наконец страх начал овладевать: опоздаем к скорому поезду, не вырвемся! Там, на юге, куда я еду, сегодня читал в газетах, миндаль цветет, а вот тут какое-то сплошное торжество инфлюэнции. И вот уже чихнул, и мысли несвязные, коротенькие мелькают: «Какой миндаль цветет, сладкий или горький, сладкий или горький? Сколько лампочек на доме? Насчитал пятьсот. А мне одна лампочка в месяц обходится три рубля. Сколько же стоят все эти лампочки?» Чтобы скоротать время, я начал уже лампочки [умножать] на число домов Невского, и все по три рубля, но вдруг поднялась палочка околоточного, и все извозчики двинулись.
Утром какое блаженство проснуться в поезде, мчащемся на юг по земле, в которую вглядываешься каждую весну с неослабевающим вниманием. И каждый раз задумываешься об этой тяге к земле. И странно! Вот уж сколько раз в [моей жизни] является мне на помощь член землеустроительной комиссии и начинает объяснять положение вещей. В этот раз мой спутник нотариус.
Как только я сказал ему, что живу зимой в Петербурге, он сейчас же начал:
– А, господин Петербуржец.
– Да я вовсе не петербуржец.
– Ну, как так не петербуржец – петербуржец. Чем вы занимаетесь?
– Пишу.
– Пишете, но что же...
В нашем купе ехал еще батюшка из И. И он попал в петербуржцы, и тоже попал в петербуржцы морской офицер. «Что вы делаете, что вы делаете, г-н Петербуржец!?» [Г-н] нотариус, что вы с землей-то делаете?
21 Февраля. В путешествии самое главное – нужно как-нибудь заблудиться, чтобы исчез обычный расчет во времени и в месте. Помню, однажды летом на черноземе я так случайно заблудился: шел к приятелю, указали мне на лозинки, пошел туда, и вдруг поле вспаханное, не хотелось обходить, пошел прямо паром, очень устал. А когда добрался до лозинок, ничего там не нашел: просто были лозинки. Пошел в другую сторону, и опять напрасно: хутор был не тот. И все больше паром, черноземным паром приходилось блудить. Вдруг усталость от жары охватила меня страшная, и какая-то смертельная острая тоска схватила за сердце, и земля, родная черноземная земля, стала мне казаться просто каким-то чудным, посторонним всему моему существу минералом... Ох, сколько бы тут нужно еще рассказывать об этой смертельной тоске в полдень на черноземе... Знаю только <зачеркнуто: что смерть не страшит>. И вдруг откуда-то радость, острая неудержимая радость: ноги идут по чужой минеральной земле, а в душе родная, настоящая, бесконечно большая земля, необъятные пространства и удивительные люди, и уверенность, от этого уверенность и радость бесконечная, что я захочу и буду по всей этой необъятной земле бродить свободно и заходить к этим удивительным людям. С той радостью я шел совсем как-то в ином измерении. Иное измерение! но почему же радость моя продолжалась, та самая радость, когда я попал наконец в довольно серую семью своего приятеля? Попади я до этого, была бы скука, а тут радость, и знаю, радость я другим дал, и умей я тогда писать, то мне за простую передачу этого настроения дали бы даже деньги. Отчего же это? Вот я и думаю, оттого, что заблудился, потерял на минуту все привычное, насильно заданное, чужое, и осталось свое собственное, подлинное. И в путешествии, я думаю, весь интерес состоит в том, чтобы заблудиться, и тогда что-то открывается, и новая земля и новые люди будут действительно новыми. Но как это сделать, я не знаю, тут одно упование...
Я не посмел бы осудить город и сказать, что вот город плох, а деревня хороша, этого нет у меня. Но я в городе не могу заблудиться. Я не успеваю как-то овладеть одной атмосферой, как вступаю в другую, одно перебивает другое, и получается мелькание. Раздать бы город, чтобы все эти чудесные дома, и памятники, и дворцы, и люди были в своей атмосфере, чтобы одно совершенно кончалось, а потом начиналось другое. Но боюсь, что одного большого города хватило бы слишком на многие земли. Но я не могу овладеть городской атмосферой и завидую пролетающим над городом перелетным птицам: кажется, они на лету все понимают.
Снял с пальца обручальное кольцо... Зачем оно в путешествии, где я должен быть совершенно свободен и готов делать самые бесстрашные опыты. Мне не стыдно, жена моя знает... она совершенно свободна делать такие же опыты. Да нас и не это соединяет, мы все это пережили. А все-таки как-то стыдно... Одно извинение, что бессознательно: посмотрел на нее, поговорил немного и незаметно снял и положил в кошелек. Ее зовут Ванда, она архитектор и страстный охотник. Мы познакомились с ней в Севастопольском поезде еще у Николаевского вокзала. Две подруги ее, некрасивые барышни, провожали и слушали подобострастно. Она явно позировала, то и дело слышалось: когда я строила дом на Морской, когда я строила дачу в Финляндии. Но очень уж она была интересна, эти тонкие змеящиеся губы, изогнутые брови черные – серые глаза – все было ей простительно. Я снял свое обручальное кольцо совершенно бессознательно, больше: если бы я заметил, как снимаю, то ни за что бы не стал снимать.
Мимо окна проносили золоченую клетку с двумя кошками. Это были генеральские кошки, я их хорошо знал: Лялька и Милька. Они тоже ехали в Крым. Их целую зиму лечил мой приятель, ветеринарный врач. Кошки страдали инфлюэнцией.
1 Марта. Симеиз. 22-го вечером из Петербурга. – 24 утр. воскрес. Симферополь. – 25-го Алушта – Ялта – Байдары. – 26-го Байдарская долина. – 27-го Узунджа. – 27-го вечер Симеиз. – 28-го Симеиз.
– Одно из красивейших мест! – сказали Анатол. Тим. и Б., лежа на пляже. Описание их сада (глицинии и проч.)... – Италия или юг Франции – что же может сравниться! – И задумались, и вдруг один говорит: – А представь себе, что это болото, а не море... – Смотрели долго, глупо смотрели: море ведь очень глупо, если смотреть нарочно – но на лодке нельзя, рыбу нельзя, и наконец воспоминания, и вдруг: а представь себе, что это болото! мочежинками – и в Турцию.
Вызывают друг друга пищиками от рябчика.
Калифорнийский перепел.
Миндаль цветет с января: а вот уже март, а он цветет, все цветет.
В Ялту с заведующим и доверенным табачной фирмы Бостонжогло: новенькие... Табачное производство: синдикат скупщиков.
На перевале Чатыр-Даг: один поворот – и кипарисы, кучки кипарисов-монахов, там два, там три, приближаются, встречают.
(Крымские контрасты).
Можжевельники и камни – вот основная природа, а потом природа в горшках. Скала Кошка, и там в сезон всегда демон поет.
Нет весны! Дождь не мокрый, снег не холодный. 1-го Марта. Метель в горах, солнце в долине, море волнуется. Через час горы сияют, море спокойно, тепло. Пришли к Лебеди – стало холодно, вышли – тепло. Дождь не мокрый, снег не холодный, нет весны. Страна, где два времени года: теплое и холодное. Среди зимы в декабре и январе расцветают подснежники. Кажется, тут нет правил: почки на дубе не торопятся, знают... просто... что им? – тут нет поста, нет правил: выглянет солнце зимой, и зимой расцветают цветы, когда пишут в газетах: «зацвело», что это значит? И осени нет.
На автомобиле ночью по берегу Черного моря. Большие звезды и разговор техников и мыс Одиссея, к которому корабли приставали. И разговор о Юрской формации и о том, как швыряют с высоты: бук, граб, дуб, орех... И вдруг среди этого воспоминание... Плыл дельфин, и все так просто было, и вдруг погрузился в морскую глубину, на поверхности разговоры, а там полуночное солнце и тревога белых ночей.
Как я увидел Байдарские ворота.
Море. Комната с окном на море и радость обладания (спокойного) – синее, зеленое, серебрится остров на синем...
Туманно... море как земля, как от земли пар поднимается, ветер прогоняет... прогонит, и [станет] тепло и ясно.
Байдарская долина. Крокусы на полях. Омелы на деревьях. Орехи в долине... срубили орех из-за тени... а что собирают с земли... поле не поле, лес не лес, река не река (каменная река), Черная река из-под скал, плодороднейшие лессы... чашечка кофе... Мустафа – орел. Татарки – цвет[ные] из-за углов, из-за плетней, посмотрели и метнулись, шли и исчезли... группа женщин смотрит... мулла... благородные профили... Турки на дороге... [Готское] кладбище. За железной решеткой женщины. Русский и татарин
– их семейный быт.
И над всем – море! Сколько бы его ни бранили, что бы ни врали, оно все – море.
Можжевельники – хозяева. Страна без народности. Природа – проститутка: кто ни придет – всем улыбается синее море: пришли генуэзцы – от Афин до курорта.
То, чему студент изменил: никогда не видеть!
4 Марта. Осман – Пастух.
Стучатся – проводники. Слава Богу, начинается, вот обрадовался – весь город ожидает гостей: в крахмальном воротничке, синей куртке, и, наконец Осман, робкий и скромный старик, бедняк. – Если бы у меня была своя кофейня! – Проводники живут хорошо! – Ну да! – А как же вы живете, плохо? – Ну да, плохо: на ботинки нет. А чтобы открыть кофейню, нужно 100 руб. Вот если бы я как Ахмед, у него своя гостиница, лошади [хорошие], и живет с русской барыней... – Это нехорошо! – Нет, это хорошо: у него своя кофейня, своя гостиница... на деньги барыни, и даже лошадь [хорошая] мальпост. А потом, когда барыня ему денег перестала давать, он бил его кнутом.
– Это плохо, Осман! – Ну да, это плохо! Я прихожу раз к барыне, [принес розмарин], говорю: чего ты хочешь? «Чего я хочу, у тебя нет, Осман!» Я принес [ему] черешен. «Не нужно черешни, чего я хочу, у тебя нет, Осман». – «Чего же ты хочешь?» – спрашиваю его. Она молчит и смеется. Тогда я привел ему молодого татарина Махмета, и он его...
– Это нехорошо, Осман! – Нет, это очень хорошо: у Мах-мета теперь гостиница своя и лошадь мальпост. Нет, это очень хорошо! А потом Махмет совсем стал богатым и бил барыню кнутом. – Кнутом, это плохо! – Ну да, плохо...
Что-то детски-милое, в то же время джентльменски-скромное и почтительное было в старике. Такой мне не помешает, я согласился взять его. А он, обрадованный, вынул свою книжку, где туристы расписываются. Много было всяких рекомендаций, что Осман хороший проводник, скромный, и между ними вдруг теплая надпись: «Милый старик! все благодарим тебя, помним Османа», и подпись сорок двух дам.
– А это я по дороге расскажу, пойдем и расскажу, а то времени нет. Ну да! Барыня тихо ходит, а со мной их шли сорок две барыни. Вот цветок – я прошел мимо, а он мимо цветка не прошел, один остановился цветок срывать, а другой идет, [отстал] и кричит, а третий ушел смотреть, как баранов пасут. Когда я с барышнями иду, у меня труба. Я трублю в трубу, и барыня собирается. Ну да! Летнее время дама туда-сюда ходит: там цветок увидит, землянику, там барашка, там камень. А я затрублю, он и собирается. Зато так тихо и ходят, ну да! А дама молодой, старый мало ходит, самый молодой восемнадцать лет, самый старый двадцать пять. Привык ко мне, и вместе кушать. Как отец родной. Кошелек потерял, я нашел. Прошел немного и опять потерял. Я был ему как отец родной.
Овцы, молодые ягнята медленно передвигаются по Яйле...
Я говорю ему: у нас воды нет, [еды] тоже нет, нельзя идти на Яйлу, заказали моджара с провизией везти на гору.
Купаются все... рядом лежат, а я как увижу, кто идет, трублю. Как он услышит трубу, скачет все из воды и одевается... Нет моджары. Спать ложатся кучками. Я купил барана у пастухов и пришел. Топим большой костер. «Живой, нет, мы кушать не будем». Сварил, покормил.
Дождь не мокрый, снег не [холодный].
Комиссионер. Вначале я не мог отличить грека от турок...
В Ялте я зашел в лавочку купить себе апельсин, молодой человек в феске продавал фрукты. Я подумал, что он грек, и, желая завести с ним политический разговор, говорю, что греки взяли новый город [у турок] – Греки? – повторил торговец. – Да, греки, – ответил я. – Греки? – опять повторил он и посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. Я понял, что со мной разговор вел турок, и не знал, как выйти из создавшегося затруднительного положения...
Турок завернул апельсины, а потом взял меня за рукав и подвел к какой-то книге. – Вот это книга? – Да, это книга. – Мулла говорит, что в ней написано: [пусть] греки возьмут Адрианополь и Константинополь возьмут, только через двадцать [суток] турки опять отнимут Константинополь. Но они будут стрелять не пушками. И не ружьями. А чем вы думаете? – Бомбами с аэроплана? – И не бомбами. Мулла говорит, они будут резать ножами. – Отмерив ладонью от кисти до плеча, он сказал: – Вот такими большими. – И посмотрел на меня глазами широко раскрытыми, большими, и в глубине их были темные маленькие черные точки. – Вот такими, булатными! – повторил турок, провожая меня из лавочки. С этого времени я решил узнавать: опасно. И, проходя мимо кофейни, зашел туда, кофейня полна была, облака дыму висели. Единственный столик незанятый был посредине, и я сел... Одновременно со мной сел какой-то кавказец, я спросил и удивился: в Феодосии (заходите).
Рассказ о том, как велика Москва...
Схема рассказа: как отличить турок от греков – необходимость явилась, когда я турку, покупая винные ягоды, сказал о победе греков... вон какие ножи! А потом в кофейной я обращаюсь с этим же вопросом к комиссионеру... и потом как я купил «Дюбек».
Черты всеобщего демократизма – до проводников.
– миндаль – рояль черный – куры – лебеди – дворец Воронцова. 7–го четв. – из Ялты на Ай-Петри. 8-го в
Кокозы. Зубцы и Трубы, разбросанные дрова, выкинутая зола и проч. Надпись: расстреляны... Куда ты, туда я бросился.
Чахоточный учитель – отпуск на две недели лечиться в Крым, едет в Бахчисарай. Зимой Новый год встречает одинокий человек. На луне.
Великое и мелкое. Моя молитва. Пасха – Рассвет.
Солнце просто как удивление. 6° тепла – весенний [ветерок].
Альпинизм мало развит.
Pinus как рождественская елка.
Если бы не уставать! Объездил бы я весь свет, обошел бы все земли пешком, все моря, реки, растения, людей всех бы видел, знал бы и чувствовал весь земной шар как свою планету. Но каждый год осенью я думаю, что устал, что пора бросить. А наступает весна, и опять то же самое. Стоит только подняться.
Письмо, конверт с ее почерком – упоение, [письмо], а нет ничего и никогда не будет, нет надежды, нет ничего. И все-таки весенние сны...
Весна! Море синее и на нем острова разные, холодные и теплые, на одном маслины стоят, и море синее... на другом холодная сосна с тупым плоским верхом подпирает синие тучи, тис, камень, и чайка сидит на нем и наклоняется, ожидая холодной волны... и один остров знойный, и [стоит] кипарис древний, и цветы вокруг синие как море, миндаль цветет. Синяя долина. Идешь и собираешь по ней цветные камешки... Ветры разные, дунуло холодом, обдало теплом – каждую минуту меняется. Где же весна? Нет ее, нет тоски – делай весну! И поднялась голубая птица с зеленого острова и полетела на север, и невиданную все встречали с великою радостью – голубая птица летела. Кто терпел и страдал, тому и радость...
Где весна начинается?
На юге у синего моря понял я, как и отчего весна начинается – было так непохоже на все: остров серебряный, темные кипарисы и сосны на снежных горах подпирали тучи [синие]. Кипарис не знал, что делать с собой, и птица [голубая] пролетала [на север], а на море – серебряный остров... и что там где-то остров есть особенный, откуда все начинаются долины, и деревья «четыре брата», и голубая птица; и когда пришло время: ну, теперь пора! и полетела на север голубая птица, и кому надо, чей час был, радовались этому, и весна началась...
Здесь на юге все сразу: прошел теплый дождь, всю ночь с моря гуси летели невидимые – белые таинственные птицы... Утром <3 нрзб.> и весна...
Куры и зерно кукурузное. Кокозы: сады. Язык татарский, как и у киргизов, подчиняет все, почему это?
Лунный путь: из Петербурга... в гражданском чине или в военном? Видел, человек в красной феске копает сад. Он тоже из Петербурга... околоточный, живет с татаркой... Лунные горы повернули к луне [свои огромные] слоновые хоботы... крепость, замок над долиной... моджар крытое не украдет... лежит на кушетке человек и курит, а другие пьют кофе и разговаривают: на дороге белые кулиджи, и тополя до звезд, и кучи звезд (Стожары), и Венера с кулак.
Благословенная долина... Облака-горы, недоконченные творения, каждый может лепить [свои] образы животных. Настроение лунных гор то особенное: просыпается древнее, Египет, и былое, и звезды... Замкнулись сзади горы, и степь открылась, везде моджары, и переход к Бахчисараю, [едет] женщина на извозчике с [моджаром].
Хаос.
Мать в свет дочку выводит. Полная румяная дама с черными усиками и муж [чиновник] прокурорский. Лиля с модной болезнью и желанием жить вовсю в Ялте. Дама старая, с темными кругами вокруг глаз, и глаза играют, и, все понимая, смотрит на молодое поколение – сводница, и самой достается, учительница молодых.
Можжевельники мягкохвойные и можжевельники жесткохвойные.
Скала [сухая], а за ней гордые скалы равные встречаются с равными волнами, и только брызги [летят]. Дуняша – девушка, вечно отдается смиренно волнам и наверху вечно сухая скала. Солнце ее греет, и потоком сухим ссыпаются как ручьи шифера – сухой треск. Сухая скала.
Гул хаоса подземный... игра... в белой пене, как в сливках... довольная... тип доктора, который жениться хочет. Мужчин мало, все бросаются на нового, а он: жениться хочу, и физиологически объясняется так, что все от него разбегаются.
– грек, чернорабочий – турок...
Цветет айва японская, распускается камелия – восковая, безжизненная, словно накрашенная. А бамбук плохо перезимовал... Позеленела ива вавилонская... Розы пошли. Вечнозеленый [кипарис] освежился новой зеленью. Можжевельник – кора ободранная. Земляничное дерево. Бабочка-лимонница и [красный жук]... В горах красные мускулы тиса. Карагач одноплечный и двуплечный. [Маленькая] Соня: – Ты на лимане был? – Нет. – А я была... На Кошке был? А я была. – Маслиновые рощи, оливковые рощи... Тысячелетние маслины срублены, и камни бур[ками] взрывают турки: строится дача – новая мечта... Стремление к мечте так велико, что даже артистка одна назвала свою дачу «Мечтой», и в «Мечте» комнаты сдаются со столом даже и для приходящих. А над новой «Мечтой» воздвигается «Грёза» и еще выше «Эльвира», названная хозяином-полковником в честь своей возлюбленной «Эльвирой». Вилла [«Эльвира»] всем хороша, но всем стенки поставила: закрыли «Мечту» лепные украшения с факелом... дым от [огня]: факел горящий... Балконы, [кресла] и в креслах тела, потом тела перейдут на пляж: и постепенно чернеют.
Дороги: осыпанные деревья – кипарисы в пыли, туи в пыли, дождем омоет, и опять пыль. Цветение кипарисов – [летит пыльца] и пыль. Голубые бусы на лошади. Ишак.
Ялта. Кофейня... Комиссионер. Кофейня полна турками и греками. – Я – армянин... – В Феодосии холодно, а здесь тепло. – Ничего, что тепло, – сказал «интеллигентный человек», – зато здесь погода ненормальная... Вино здесь хорошо. – Комиссионер толкнул меня ногой. – 40 коп. ведро – мускат, сейчас есть партия 2 руб. ведро (мусульманское вино). Лафа! Есть партия табаку: 40 пудов, что если вашим знакомым? Розмарин яблоко, не желаете ли? Повез розмарин в Москву. Думал, москвичей миллион, смотрю, извозчик №34000. И везде на улице костры, и у костров извозчики греются. У меня лицо все чёрное в угле – топил вагон с розмарином. Хотел помыться... спросил у городового самый лучший ресторан. Самый лучший ресторан – помыться – прогнали, и в другом прогнали. Пошел, взял яблок розмарин и дал швейцару – пропустил, дал лакею – пропустил, обед подали: борщ так себе, без капусты! опять дал яблоко, и с тех пор постоянно в ресторане принимают как своего... Не угодно ли партию табаку...
Пошли искать табак... [Пришли] в деревню... [Идем] на Мордвинове. Заблудились. Умирающий проводник: я его лечу. Зашел. На дворе: дети, жена, собаки, куры. На траве положил... Грязевые ванны не помогли, электричество не помогло. Я сделал ванны из коровьего помета – не помогло, сделал из свиной требухи – не помогла! – Табак не контрабандный? Нет. Идите... Заблудитесь... переходите... к фонтану, за мечетью, но там собаки сердитые... Убит? лежа подумал, что убит. Селям-алейкум. Девушка у фонтана змееглазая с кувшинами... дорога широкая открылась, пошли и очутились на краю дома, это и дорога, и крыша, а на соседней крыше смотрит старик на идущую девушку. – Табак ищем не контрабандный. – Из Петербурга? Знаешь ты Османа? – Как же знаю, знаю! – ответил я. Обрадовался: на чашечку кофе. Изба, увешанная платками, девушка положила сахар, кофе; ногти, крашеные волосы... смесь русского с татарским. Когда мы уселись, старик опять: – [Скажи], ну так ты знаешь Османа! – Как же, как же – он продается в розовых пачках. – Осман? – удивился старик. – Да, табак, фирма Осман. – Э! Не табак, а человека Османа в [Петербурге] нельзя не знать, он в черкеске ходит...
Катакомбы, хохлацкие песни, хохлушки – гарем, перекладывают листики [табака]... «Дюбек». За 200 руб. не продам. Принес самый лучший. Деньги. Чем же я могу... ничем: а только найди Османа и поклонись от меня Осману. Вышли: женщина машет рукой: на чашечку! Шепчет: ну, поклонись Осману.
Психология движения: на автомобиле через горы – от гостиницы... вид наверх... дешево... Есть какая-то неправда в движении, хочется – цель – двигаться, но препятствия... весь смысл – спешить. Чудесно путешествие, но есть в нем мука, сердце движения – в муке: двинулся – нужно двигаться, всякое замедление раздражает – и вот свободный автомобиль: тут одно движение...
Быки в канаве трясутся, глазами не смотрят... и страх, ужасный страх, а их за рога держат, и моджары... Тройка лошадей, три [делают] один круг, а глаза мигают, кровавые белки, храпят, глядят смело, бесстрашно, готовы в бой... Овцы так и остались лежать, а коалы поднялись... Какая-то незнакомая деревня... и камни гор... покрыты полями снега... радость, что бодро, быстро... смело необычайно... Я слишком глазами утомился и вот не смотрю, а слушаю помощника шофера; роман: она была слепая и зарабатывала ему шитьем, а он учился в консерватории и стал знаменитым музыкантом и забыл слепую девушку. Однажды он ехал на моторе, взорвалось и глаза ему опалило, он стал слепнуть и нашел девушку, и стали они примерными мужем и женой... Снег на Четыр-Даге, выше и выше... снег, снег... наверх выше – снег глубже, и вот один поворот – и дохнуло теплом и показалось голубое облако, поворот за поворотом, облако растет, теплое дыхание оттуда; на горах внизу – темные [кучки], я узнаю их – кипарисы! В виллах [много кипарисов], они выходят из домов – монахи, собираются кучками, становятся возле дороги рядами... Виноградник, пыль на дороге и синее море, и вас первые встречают кипарисы у дороги и чуть-чуть колышатся... Кофе, вино [хлеб] и брынза... Пока перекладывают почту – чашечку кофе: старик с голубыми глазами у печки – море просвечивает... Кипарисы вверх, сюда вышли кипарисы, и море.
От Алушты до Ялты. Табачные люди из Москвы. Перевал... Табачные плантации. Гурзуф... поломка... Молодожены и табачные купцы... Ялта – зяблик поет, а у нас – когда еще запоет?
Из Ялты в Байдарскую долину. Автомобиль ночью: горы, ночь, море, звезды, на поверхности разговор: Юрская формация и шифера, оползни... Спускаюсь в глубину моря – ухожу в себя... Море Черное – пустое море, сероводород, и оттого оно синее... Ночевка в больнице и на моджарах по Байдарской долине.
Заходят в кофейню и спрашивают: нет ли по пути моджара?
Выгода владельцев вся в том, что они сидят: цены на землю растут и все остальное... с дачи подсобным промыслом.
Тип В.: сердится... я сейчас пойду... а я буду продолжать... увлекается и опять: а я буду продолжать – и потом уже не знаешь, как уйти, и лошадь даст, и кормит.
В конце марта в гостинице нет комнат, дачи холодные – ютятся в уголках. Крик ребенка: прислуга – система перекричать, и так звон в ушах. Кофе пьют – привычка, как мы табак. Бублики.
Итак: 20-21 - Феодосия, 22-23 - Отузы, 24-25 - Судак, в ночь на 26 в Алупку. 26 – в Ялту. 27 – Ялта. 28 – Алушта, 29 - Симф., 30, 31.
– Если бы летом приехали. – А разве теперь зима?
И потом, зависит от турок: спустят турки лодку или нет.
Карадаг: желтые жуки и черные... холм: гора смотрит на солнце и проч. Асан. Путешествие. Могила и спина.
Шурф – легенды Крыма.
6 Марта. День яркий, знойный. Утро. Море белое. 4-го приехал в Ялту, 5-го в Ялте: Учан-Су... 6-го Никитский сад. 7-го Бахчисарай через Ай-Петри.
– сказал интеллигентный человек.
Утро яркое, море белое, миндаль пахнет, пчела гудит. Прибой зашумел... прибой рассыпался... пчела гудит возле миндаля, незнакомое дерево. Проснулся, и море...
Человек удил бычки.
Фиалки в Массандре: ящерицы с змеиными спинками, чужие, незнакомые деревья. Глицинии. Вечером спустился к стене, за стеной кипарисы и луна через них и в кипарисах ключик от потайной дачи, на море прибой, из-под моря искорки... золотое лунное море.
Впадина Учан-Су: говор потока спокойный и настойчивый и всплеск волны-борьбы и... спокойное море.
Бахчисарай 9 Марта после перевала пешком через Ай-Петри. Думал, дождь, а это фонтан на дворе.... Зубцы Ай-Петри.
Византийская часовня и устрицы.
Март... Жара... Мороженое... Небо синее и облака... будто сжали в кулак и выпустили спрессованные... Вид на долину – тополя... сады... Кизил цветет... Запах земли... луж запах – родины, и невыразимое: суть. Из марта в апрель.
Лунной ночью на моджаре по долине: горы-животные... львы, слоны на луну смотрят. Крепость... Пещеры... Степь... Горы и... – А, из Петербурга! А, видел... в феске – он околоточный – он тоже из Петербурга... Из Петербурга – в гражданском или военном чине?
Бахчисарай... дома... Женщина в белом на извозчике... Мечеть – он воздел руки, и женщина... за ним и тоже руки...
– у моря. Ялта – легкомысленный город. Грек из Трапезунда...
В Кокозах дворец князя Юсупова. Жена Вас. Ив. кукурузой кур кормит – у нас кукурузой не кормят – и я тоже не... Да как вам сказать.
Мой товарищ говорит мне: Господи!
Встреча с муллой... Кофейня: кушать хочу... в лунном свете моджары.
9 Марта. 1-й день в Бахчисарае.
с ней дети: здравствуй! я подошел – все разбежались с криком... За лощиной на утесе показался человек – путник в чалме... Сфинкс повернулся к солнцу. Путник... метался: солнце садилось, и он не успеет: ему не виден минарет – наконец он подошел и... и когда солнце коснулось земли, поднял правую руку и замер... А в это время на всех минаретах муэдзины кричали: аллах, аллах! и стая галок поднялась, и ударили в православной церкви Великое! Солнце село – путник сидел на земле... Я спускался, всходила луна из-за сфинксов и... я стал наблюдать, медленно двигаясь, и первый раз я увидел, что двигалась земля – луна неподвижна, а земля двигалась, один за другим отроги перерезали луну, земля уходила влево и книзу, а луна была неподвижная, мертвая и мертво светила – заблестели полу[месяцы] минаретов. Я спустился вниз. Еще виднелась заря, и на ней я видел много летучих мышей, на улице... летучие мыши.
Котов много... извивая хвосты, шли они по черепичным крышам, но из черепичных крыш какие-то высокие стены, а над стеной лепятся еще крыши-балкончики и мавританские окна... Кот пробирается выше и выше... и где-то в высоте стоит минарет.
Центральная гостиница – фонарь... единственный. И кто-то остановился и сказал: – Какой чудесный фонарь! – Единственный...
Гулял в саду ханского дворца. Соня Кефели – зубной врач. Религия караимов и зубной врач – «Женский вестник». А вывески и главная улица... описать вывеску: зубной врач.
У Гаспринского... европейцы... муллы – враги просвещения... <1 нрзб.> мед... (Гаспринского). Царь есть тень Бога... Туберкулез от курорта.
– как в ауле, и стало ясно, что я в ауле...
По узкой улице автомобиль – пыль, мелькнули на лавочке ноги (торговец фруктами вымывался – воду разлил) ... хозяин кофейной выбежал – не выпьют ли кофе.
В Бахчисарае все время на людях: извозчик, у которого я вчера спросил дорогу в Чуфут-Кале, подает мне руку... Хозяин кофейной встречает радостно... Палку я спрашивал – не было, а теперь я иду по улице, и все спрашивают: ну как, достали вы палку? И, в конце концов, мне дают палку... качающий головой, оттого что с детства у хозяев кофе молол... на улице кушают чебуреки... уют от тентов и балконов – все открыты.
Толстые яркие халаты: одни широкие, как море, штаны, кумач и рубашки.
Подсолнухи посыпались со стены: мальчишки в фесках.
Успенский М.: монах...
Нигде луна так не восходит, как в Бахчисарае: из-за горы со Сфинксом между тополем и минаретом: прутики тополя движутся по луне... Полнеба звезд смотрят чудно, дивятся.
Я открываю сезон: проводники рады.
Число кофеен... проводники – один проводник имеет гостиницу и живет с русской барыней и... золотом растет, другой вот уже сколько лет мечтает кофейню открыть и не может.
– Севастополь.
Морские офицеры. Чистота. Белое – чистое, большое. Закат – что после заката? море. Закат – выстрел. Аэроплан. Европа! Трамваи. Вещи расставлены... а там шурум-бурум. Солдатская песня на море... На бульваре в уголку: луна-прожектор – ожидает луну офицер с дамой, налево и направо одинокий господин: но луна-прожектор, и звезды-фонари, и недоступное море – в Бахчисарае все доступно, тут море – зеркало... и дух плененный, и обрывается мысль: сапоги почистить, а особенно резиновые подметки. Электричество, а там единственный... фонарь.
7-го в 8 час. утра пошел на Ай-Петри и 12-го вечером в 8 вернулся в Ялту: итого, был в ходу 5 суток и видел Ай-Петри, Бахчисарай-Херсонес.
1) Яйла в бурю - луна. 2) Восход солнца на Ай-Петри. 3) Переход по Яйле в Кокозы – снежная человеческая тропа, Март-Апрель, Кокозы. 4) Бахчисарай. 5) Осман-пастух. 6) Севастополь - Европа. 5) По морю: повторение пройденного.
Крым и Петербург – внутренняя связь: мечта о юге в Петербурге, жалобы на Петра Великого. Осуществление мечты: покупка участка в Поповке. Природа мечты о воле весной: кочевники... Белокопытовы оседают, не уезжают, а немногие попадают на юг. Я не был на юге... Мне он всегда казался каким-то пиром природы, незаслуженным мной. Но я столько уже времени посвятил Северу, что кажется, заслужил. Ранняя весна – любимое мое время года. У нас весна... бывает в конце марта. На юге...
(красное). Дикие груши цветут, абрикосы. Садовые большие фиалки. Дачи-корабли на море: будто плывешь, встанешь – море и все море, корабль так идет, и большой свет, и все синее... Здесь – синяя птица... Вавилонская ива – зеленые листики. Старые маслины на берегу моря, тысячелетние, видавшие настоящих греков и генуэзцев и скифов-тавров. Молодые кипарисы как дети-послушники в монастыре и, старые, прекрасные, стоят и чуть-чуть колышатся, и кажется мертвые, а близко – каждая веточка колышется, дышит. А наша береза? Ясень, бук, дуб, граб. Сосна итальянская. А вокруг камни и можжевельники – коренные обитатели.
Выбор участка: 1) вода 2) поставка припасов жизни 3) сообщение.
Курорт-сад, а подлинная природа – сосны, можжевельник, камни и недоступные – высоко – сказки сосен на высоте. Яйла – дети: за Яйлой Москва.
Ящерицы... на стенах из-под плюща и лиан. Не лови за хвост – оборвется.
Вернулся с Яйлы – лето: миндаль листья пустил, днем жара, а вечера еще не глубокие, серые и прохладные...
Цветные камешки – хорошее занятие... Шиферы текут – ручьи из шиферов: солнце село, влага ушла, и посыпались горы ручьями в море.
Поток упорный, вливающийся в море, волна прикатит – отбивает его, а татарин сочиняет стихи: ты не любишь меня, я стану утесом среди моря и буду дожидаться – так и поток... и конец – вдали спокойное море.
В двенадцать часов взошла старушка-луна, оборванная, бледная, над морем.
На Яйле торчком... стоит, все говорят о лесных насаждениях: – Видите, какие прекрасные сосны. – Не вижу!
– А вот, чудесные...
Не вижу и сказать страшно, что не вижу – вижу!
Катер к Симеизу... Дорога – железная дорога – над Кошкой от Фороса. Южный берег – маленький. Психология движения (путешествие) – все новое и новое, автомобиль – это одно чистое движение, чудесное как движение и... как музыка... и в тоже время смешно идти пешком, когда можно поехать.
16 Марта. Шторм на море разыгрывается. А ветер теплый, и на душе, будто в теплую волну вошел, 27 градусов, и где-то глубоко в душе упреки: о, если бы ты был холоден или горяч, но как ты тепел, то...
Подснежники и... и ветер...
Цель ученого: засадить лесом, собрать воду. Когда это совершится – спустится вода, а когда это будет, то и в лесу будут дачи и дачи (цель византийской часовни: там был образец, а теперь использование...)
Ай-Петри.
Возможно? – Возможно. – А мне сказали, что невозможно. – И я говорю, невозможно, а когда ты пройдешь, будет возможно.
Мальчик на дороге: ходил за земляникой на Яйлу.
– камни торчком.
Земля – новая земля... звезды близко и луна близко... Ай-Петри – утес над морем... облака... чайки... море без горизонта... туман... долина светляков...
На краю Яйлы: южный берег, пыль, виноградники, табак рассада, кофейня: хаджи в красной феске и другие: черные брюки, синие жилеты, красные рубашки – читают газету – безделье, на почве безделья – бескорыстные услуги.
Вид на долину не поддается описанию, превосходит всякое описание... философские рассуждения. Тополя, дворец Юсупова, минарет. Шум поезда.
Вечер теплый, первый весенний дождь (какой в Крыму дождь), кое-где звезды... Фонарь мраморный.
Ручей Массандра: прекрасно это усилие... прекрасно путешествие как усилие геройское выйти из своего мира и увидеть общий мир, как свой собственный.
Аллея роз – листья раскрыты (и бутоны) и стоят как незажженные канделябры.
Шторм при солнечном свете... без дождя вырастают цветы странные. Весна в Крыму.
17 Марта. Мои хозяева сутра сидят за планом нового дома. Ехали вместе из Ялты, стали подсчитывать, и оказалось, без нового дома никак не обойтись, и тут же решили устроить новый. Это очень просто.
– Не обойдется без третьего! Выйдет гулять, и только о [том, сколько] комнаток... Супруга хочет вогнать побольше комнат, а он – чтобы красиво было, вот и думают. Маленькая Настя тоже дает советы.
Бакланы Крыма.
Доктор – все бросились на мужчину, а он каждой барышне: я жениться хочу бескорыстно... Физиологические основания – страшный доктор.
Арендованный приват-доцент – комнату дешево сдал, все разбились на две партии, и кончилось тем, что он ночью попал в спальню враждующей партии.
На камни. – Царева площадка... камни, можжевельники... Сладкие миндали переродились в горькие.
Дом строят: муж с женой, а ватерклозет где? Она... а он... и все сбил.
Родителям за Яйлой видится особенный мир: непременно мои дети увидят поля ржаные и всё, а дети, бегая возле моря синего, создают за родителями синюю птицу за Яйлой: там хорошо!
Настроение весны – в хозяйстве пахота, здесь комнаты держат в ожидании гостей-дачников.
Я привез весну в Бахчисарай: случайно упомянул слово «Чуфут-Кале», и вот появляются проводники в синих куртках. Франты в крахмальных воротничках не понимают, что я пешком пришел.
Кипарисы-минареты.
Семья: кот Тифон, бабушка и дети – за хвост: надо бы обидеться, ну да Бог с ними; камешки и между ними красный жук и бабочки; чтение произведений больших писателей; врешь! – я никогда не рву!... из своего окна я вижу розовые бутоны персиков.
Обыск: дама знакома с проводником.
Опрокинутый Петербург. Дачи из татарских деревень, а Симеиз – нарочитое, как Петербург. Буря – море раскачалось. Сиракузы – ненормальность природы и вдруг холодно, светит ярко и мертвая зыбь... и вся природа угасла и магнолия на моем столе закрылась. А то вдруг покажется такой соблазнительный мир цветов, наслаждений. Погода в Крыму как самая капризная женщина.
– гул осады и вдруг удар и... галька катится, и гул... стих... а остается острие – лезвие ножа, и что-то жуткое в этом, словно все после них было – дорезали...
С Царской площадки... теплое место... в Крыму кипарисы, а вокруг пустыня – дубовые мелочи... земля... капиталу не[куда] приложить – татарские видения: не работают, потому что земли мало и мало потребностей у них. И вообще Крым – это непочатый край.
В Алупке – грязно и камень... татарин старый... и под Ай-Петри, а внизу «тихий уголок» – дачи: рядом кузница, внизу караван-сараи, а в доме становой пристав, и «Мечта» и «Грёзы».
На Царской площадке тишина, природа, а то нет ее: или город, или суровая страна: камни, дубовые мелочи или можжевельник... обработка первоначальная 1 руб. сажень.
Лошадей на дачах не держат – дорого и нечисто, и стойла – места нет. Комнату устроить 500 руб., а берут за нее 300 в год. Капиталу приносит 10 %.
– босой... он – индийский принц; нельзя «он», а почему же ты назвал «он». Дразнит: а ты... В мешок посадим... Ссора из-за яичницы: не хочу есть, ты меня не любишь, если заставляешь. Братовские. Чай все сами наливают, как в Братове, и я слышу первый, а то сольют, и самовар весь день.
Подала какую-то жареную рыбу к столу. – Это кефаль? – Это навага!
Та самая беломорская навага! кефаль дорога, в Черном море мало рыбы... Керченские сельди, которые во всяком городе можно достать, нельзя достать в Ялте.
Ливни и потоки, валом идущие с гор.
А мальчики, смеясь, стоят и хохочут под волнами.
– особенный такой же... Яблоки дороги – в Симферополе нипочем: потому что курорт – все дорого. Фрукты – серьезная статья.
Яйла, окруженная высокой стеной. За стеной Яйлы живет голодная Россия. Тепло... Холодно сегодня, а вот стены дачи высокие... за ней бук... вечнозеленый и кипарис... за ней, за этой стеной, нет ветра и жарко так, что куртку снял, а прошел стену, опять стало холодно.
19 Марта. Тихо. Солнце сияет и море – все зыбь на море. Кипарисы недвижимые, блестит лавр. Змеей змеится... и кипарис у моря горизонтальный. Холодно: осень, зима или весна – четкость кипарисов... в осеннем прозрачном свете (после бури на севере – вост. ветер).
Турок с апельсинами и Джоконда... и все-таки не опошлела. Грек – чистильщик обуви. Синее море, а есть еще лучшее: мраморное море, где насквозь видна прозрачная голубая волна.
Полдень в холодный день за стеной такой горячий... и тогда удивительны эти высокие стены с белыми мечами-ребрами, и всюду цветущие деревья миндаля, и нежная зелень вавилонской ивы, и сияющая как лед вечная зелень буков.
[20 Марта]. Феодосия.
Гахам. Газзан – молодой и бритый. Старый газзан... непунктированная Тора: красива под стеклами, как аналой. Молодой газзан. Трагикомедия: в жизни бывает постоянно... комедия и трагедия – я не признаю классических форм и назвал «трагикомедия». Нужна беллетристика, и потому я занимаюсь.
Татары не способны к развитию, а караимы способны – но когда разовьются, то станут европейцами? да! в этом и есть трагикомедия.
Спросить караимские легенды.
Конечно, да, конечно, существует какая-то универсальная религия... <2нрзб.> все (Европа).
Погода – сев. -вост. ветер... штормы, опоздало равноденствие, или русские холода сказываются – и русская зима сказывается! В Одессу пришло...
«Караимская жизнь». Москва, Александров переулок, д. 5. Редактор журнала «Караимская жизнь» – Садук Рацкий.
Брокгауз и Ефрон – караимы.
– Гаркави, в университете спросить профессора...
Феодосия, Караимская ул. д. Крым. Аарон Ильич, [пароход]. Караимск. газзан.
У каждого караима шкафчик для гостей. Боязнь смешать с евреями: целое <1 нрзб.> гахамов (Портрет в Чуфут-кале), герой Пятикнижия... Татарский язык... без эпоса... Уничтожение или спасение в реформации. Приготовление к Пасхе. Трагикомедия выборного начала, 3 тысячи: неслыханное дело в духовенстве: лукавый поп. Гахам за молодых.
Бакланы, уснувшие на бакене, встречают нас носами и, тяжелые, поднимаются нехотя, один едва, едва летит.
Змейка от фонаря набережной – единственная незаинтересованная на черной воде между кораблями и канатами – особые морские канатные [узлы] и змейки (это когда и в шторм я уезжаю в Феодосию).
– пароход уходит в черное...
Феодосия – утро, буря, зима, а через полчаса в течение нескольких минут наступает весна. Караимы, хохлы, старый караим у фонтана.
Павел Михайлович Богданов – ветеринарный врач. Фонтан Айвазовского, офицер, орехи, зубы. В настоящее время караимы без вождя... Помпулов – потомственный дворянин и духовный вождь Караимского народа, конечно, веровал по-старому, но, человек умный и внимательный к жизни, хорошо понимал, что старое старым не удержать, и при своей жизни стал назначать в газзаны молодежь.
[22 Марта]. Из Феодосии в Отузы.
Археолог – учитель, швейцарец, в чужой стороне отдался музею и создал его, а ученик – декадент... проходят, как народ Крымского полуострова: окаменелый старик.
Никто не знает в Крыму, что будет через час или через два...
– Говорят о постройке нового клуба... начальники! – тихо сказал офицер.
Шашлык... Петров искупался в море, соблазнился и купил себе дачу на камнях, исключительно из-за... и купил.
В Керчи севрюга бывает свежая 20 коп. фунт, а белуга такая попадается, что сел верхом и ногами земли не достанешь.
–23 Марта. Коктебель, Отузы.
Карадах, навозный жук, оранжевый жук.
Ученый? Да, ученый: набрал в мешок, завязал и на том свете развяжет. Коктебель и Отузы. Индийская партия... Тоги – все тоги надели. Отузы, утро, туман (первый туман) и скворец (признак весны)... а возле дороги мандариновое дерево. Перекопка виноградников. Чубук режут. Цветы на винограднике...
Кофейня – вечно открытая, кофе – табак.
Ирисы. Миндаль – цветами от мух.
Карадаг – могила камней.
Отузы. Целомудренные... и Отузы. Что хорошо? Люди хорошие.
Могила и татарин... святой Азис смотрит глазами на Мекку, а ноги и голова...
Мулла что знает? Мулла, мулла и есть!
– птицы, а не растения.
Самое плохое – весна в Крыму, лето – не жарко, самое хорошее осень и зима, как наша осень.
В Ялте хорошая зима, а в Судаке лето, не такое жаркое…
Шторм и холод, ясный день, а потом туман.
Отузская долина, поиски участка... Говорит татарин о разделе участков.
– староста...
Чуть погода захмарилась...
Купил... пять ведер вина.
Шампанское, реймское...
Зимой не поют – табу... сюда, в горы дятлы... татарское кладбище.
Кизил – белый анемон (в феврале белый), крокусы (с января по балочкам); фиалки... миндаль.
Ящерицы – в январе, пчелы на дворе – зимой в декабре... сидят.
Мало воды – птиц мало. Заповедный корабельный лес.
Полезный зверь – волк, из тамана – лес, даже корову держать нельзя.
Сохранение берега. Сатрапы и...
Порт и курорт, это не город или деревня, а просто Судак: борьба за пляж... Алушта – дорого досталось... Для иностранцев, как памятник природы: пусть видят, но не... уничтожать... Бичевник на реках. Коктебель, Феодосия, пляж... Цивилизация повторяется. Атлантида – древние искали лучше, во всяком случае, не хуже искали воду. Турки... не те турки... Вопрос о халифате в связи с войной – не Константинополь, а что? арабы, да они же, известно, магометане... 500 артезианских колодцев исключительно благодаря Головкинскому... под ред. Головкинского – лучший путеводитель по Крыму: статья «артезианские колодцы» и в Новороссийском календаре за 81-82 годы.
Яшма, аметисты, халцедон в Карадаге. От Байдарских ворот до Карадага – 150 верст.
24 Марта. По дороге из поселка в Судак к морю возле Генуэзской крепости услышал я самый мой родимый звук: где-то тут в сумраке наступающего вечера пела лягушка-турлушка, совершенно так же пела, как у нас в пруду в апреле, когда обогреется после первой грозы, когда первые соловьи пробуют запеть в начинающем зеленеть саду. И тут у Черного моря она пела, а весны не было: из тумана едва виднелась гордая Генуэзская крепость. Я вспомнил, что где-то на днях слышал лягушек-квакушек. И скворцы поют, и весна!
– целебный, а не просто воздух и воздух, как у нас бывает, – хороший обыкновенный весенний воздух. Свет весной такой, будто вот его тоже отпустили по заказу вовсю: ярко-ослепительно сразу – убавьте, убавьте: ста ло холодно, прибавьте, прибавьте; нет облаков и жарко) ослепительно ярко, слишком много для весны, и воздух целебный – это не просто воздух, а что-то лекарственно очищенное, как дистиллированная вода.
Весна: перекопка виноградника и обрезка чубука, корявые лозы черные и на них ярко-красные фески и синие пояса. А там и тут без зелени цветет вовсю миндальное дерево.
Борьба винограда с пляжами-дачами: с одним виноградом выдержать не может, обречено на гибель...
Птицы зимуют и не поют зимой, а мало их, потому что мало воды. Птицы зимуют, но зимой не поют, и кажется, что они, как дачники больные, прилетают сюда лечиться, что только больные птицы прилетают в Крым... Зимой птицы больные зимуют.
Мне говорили, что около Судака есть греческая деревня, вся целиком перешедшая в мусульманство, что греки в этой деревне до того отатарились, что только в Пасху еще сохранили старинный обряд дарить красное яйцо...
грека-эллина по чертам лица, но вся жизнь его татарская.
Так сады культурные дворянских усадеб, иногда брошенные, зарастают дикими растениями.
В кофейне Судака: Кейфах Хорум Корван-оглы. Кейфах – хозяин, сидит за столом, на нем феска, толстые черные усы, лицо с тонкими чертами... утонченное, а глаза прекрасные; когда он задумается – обращены куда-то в другую сторону мира, куда-то на Запад, где солнце садится и где женщины прекрасные... бескорыстные восточные искрятся его глаза. Но вот кто-то спросил чашечку кофе, и он тупыми черными глазами смотрит на спрашивающего и – странно! – понимает тупыми глазами. И кажется тогда, что есть вторая душа на земле.
Скиф пришел и пьяный...
Образ татарина-созерцателя... лентяя, раздвоенного: «кулак» Мехмет и «жулик» с прекрасными глазами, предлагающий купить участок. Если есть мешок хлеба на неделю, то зачем думать о другом мешке, пока не съест, не станет работать.
Крокус
клочок поля
омелы
держи-дерево
орех
сели
II. В Узунджи: морозец, как у нас осень в октябре.
IV. Черкай
Караим: у караима есть что-то неподвижное и тон... во взгляде как у филина, только тот, когда долго смотрит в лицо, кажется, и ушки филиновые показываются. Филин, филин! неотвязно потом лезет нелепый образ человека-птицы.
На фоне татарской обывательщины как резко выделяется русский человек – сила протеста, молодость.
Отузы в глубине и Генуэзская крепость... Приятно, когда видишь виноградники, но большинство их принадлежит не татарам, и их уже охватили строения, где филоксера – болезнь... дачники: себе винограду хватит.
– мать: был туман в Отузах, с туманом приехал, утром – туман! – но в крепости свет; тут [дачи] русские на склонах – прямо на хаосе довершены, и так величественно-холодно; так просто и красиво в простоте: камень и море; история-мгновение, дома-дачи-цветы, на мгновение вырастающие, бактерии, что уже и стыдно думать о родных, о погоде, весне; кажется, тут вечно...
Тарпейская скала: я думал, что вот упасть – и бросались и разбивались о скалы... и как это красиво, когда большие люди и война, и как страшно: коварная пушка в окопах и веревка на шее. И <1 нрзб.> наверху, что все это не так понималось: церковь наверху и татарская могила, и вопрос: о смысле готики и магометанства: татарская масса, [личность] поглощающая, а там личность – и что же такое личность: почему европейцы будто бы дали личность, а мусульмане – массу.
Погода... как мать... спускался к даче – цветет миндаль, и вдруг так тепло, так прекрасны эти цветущие деревья и пустынные горы, громоздящиеся одна на другую, и <1 нрзб.> где-то желтый и труд удивительный: преображение берега людьми для мирных целей. Интеллигентный хозяин: для общественных целей пожертвовал все свои деньги, и шурин д-р Фогт и Егерь.
На четыре-пять месяцев квартира в две комнаты и кухня 200 рублей, комната квартирная 25 руб., комната с верандой 40 руб., не на море 20 руб. и есть в 15 руб. и музыка... [Новые дачи] и особняки в три комнаты 250 руб. Страдания из-за воды: воду бочками.
Погода – только хочешь рассердиться, и вдруг в ту же минуту такая роскошь, так все ожило, что стыдно становится, и винишь самого себя, и покаялся, и все зовут вот сюда, на самое море. Но только сказали это, вдруг тут же и холод, и опять самому совестно за свою слабость, что поддался очарованию минуты. И, в конце концов, уезжая, конечно, видишь, что погода ни в чем не виновата и не думает о нас: она здесь по своим законам, когда улыбнется, когда рассердится мгновенно без всяких причин.
Бурки, новая дача: тысячелетняя маслина срубленная, роща маслиновая, и среди нее возвышается дача в мавританском стиле.
Бахчисарайская луна и солнце
Путник вздымает руки [вверх]. Стаи собак голодных. Дети и мать влекут кустарники держи-дерева, испугались... Галки вихрем. Муэдзин на минарете Бахчисарайского дворца. Каменные сфинксы. Горные впадины – вид Бахчисарая, кофейня [сверху], башмаки. Как мне палку дали. Луна и косяк гор и тополя ханского дворца... Лунные женщины. Летучие мыши.
Соединить: Чуфут, газзанов, Соню, Бахчисарай, Феодосию и луну, Севастополь – выстрел, аэроплан, дети и телескоп: Сатурн.
– газзан – Соня – Солнце – Луна – Джейлау, пещеры-пастух.
О влаге
Бывает, [боишься] весны: когда рано сбежит вода и распустятся деревья (ранняя весна – страшно!), и вдруг жарко, и земля-зола, и птицы пугаются и не поют, все прилетят и ждут... (граммофон и соловей). Так и тут: диво-деревья цветут, сухие виноградники без поливки. Леса вырублены, лавина воды даром, и в результате жизнь камней, русло реки и рядом держи-дерево... пустыня; даром прокатилось. Источники: из-под скал.
Весна севера и юга.
На севере не бывает того старчески-расслабленного состояния природы, когда жара, все цветет, но не живет (от недостатка влаги), там жизни много: всегда или сурово, или по-детски чисто: старик и ребенок.
Крым – непочатый край
Треневы. Коктебель. Пахота плугом. Дача Алчевской и Авдотьи. Вид на лиманы с Кошки: город, скалы и можжевельники... Орех и семья Узунджи и Мордвиновы: малоземельные 10%, сторож земли. Непочатый край и переселенцы; Белокопытовы, Кузьмин, Богдановы, леса под Ялтой для санатория...
Воздух Крыма.
Коррэспондэнт, кор-рэс-пон-дэнт!
– зяблик поет: на два месяца раньше... К приятелю: миндаль: с января цветет. Ненормальная погода! Зяблики [не] улетают.
Когда у нас в Средней России после дружной весны вдруг все зазеленеет и дождя нет, то вот так же природа в Крыму.
Ключ к вальдшнепу, к гусям...
Как будто палитра, краски разведены для того, чтобы строить весну: из этого материала создается весна, там запах весны, здесь только пробы, муки...
Все, не стесняясь своим цветом, цветет... Когда зимующих птиц застанет холод и гибнет масса птиц: вальдшнепы...
Поломанный автомобиль и <1 нрзб.> шофер. Проклятие... [ехать] на лошадях. Лошади – существа инфернальные: гудок в горах – Невский Сепаратор!
От какой части населения: демократической или аристократической? Крым есть часть России. Первое, что встречается: держи-дерево и пустыня гор. <1 нрзб.> русского купчика за табаком и свежими улитками.
Сирах – широкий. Просто южный ветер. Нет, не просто: вот какое значение. К движению – автомобиль: звезды над Черным морем, шиферы и оползни: Черное море отравленное. Я погружаюсь на дно моря и слышу сверху высоко над собой... оползни, шиферы, шифер! После я понял их... сказку южного берега...
Медведь.
охраняет.
Сказки.
В старину путешественники умели рассказывать небылицы о посещенных ими странах и тем совершенно испортили репутацию рассказчика в наше время. Стали бояться басен и сказок. Явились путешественники-ученые с вычислениями и фактами скучными, и после начались экскурсии с целью общественной и путешествие [стало] простым уравнением. Сказка, основанная на факте, чудеснее факта. В старину любили рассказывать сказку как действительность, почему бы не рассказать теперь действительность как сказку...
Необходимо это: я помню, в детстве мне привезли из Ялты разноцветные камешки и ракушки и рассказывали, будто там у них [горы] и если захочешь, то можешь подняться выше облаков. Облака... небо, а там за облаками: чудесно! Меня факт не страшит! [верю] в сказку о разноцветных камешках. Ничего не утаю, на все смотрю и сказку вижу. Необходимость сказки – вот что заставило меня ехать на юг, это детская сказка о разноцветных камешках, даю слово ничего не выдумывать и расскажу, как я встречал на юге весну...
Сказка о Жар-птице.
там моросил дождь, инфлюэнция. Дальше: движение, Крым с автомобилями и Кошкой – курорты.
Кто жил в Петербурге в доме без лифта и поднимался по три раза на шестой этаж, тому уже не страшны Крымские горы. Не о трудностях и опасностях путешествия, не о Севере хочу я писать в этот раз, а все о том же волшебном колобке: как он опять увел меня в неведомую мне страну, где другое солнце, другие небо и земля, и трава, ее покрывающая, и сказки. Все новое – главное, сказки другие... Бывают сказки весенние и бывают сказки зимние, и, пожалуй, можно сказать еще летние сказки, но уж осенняя сказка – как-то не хочется рассказывать. [Пусть] глубокий старец или бабушка [рассказывают] детям сказку о жар-птице. И дети встречают весну... и вот под звуки сказки слетает с крыши голубь в полдень в капель... В полдень весна начинается... и заря утренняя, и заря вечерняя. А потом зори расходятся одна к вечеру, другая к утру, полдни разгораются, и вот жаркий день, и сказка уходит в тьму ночи. И чем (ярче) горит жар-птица, тем глубже прячется сказка. Лето все в труде... Осень вся уходит в себя – и зимой снова начинаю сказку об Иване-Царевиче и Жар-птице... Что же это значит? Иван-Царевич поймал свою птицу– и нет сказки.
Я не забуду никогда одну зимнюю ночь. Мы ехали из Новгорода в Гатчину и в Тосне долго дожидались поезда. Ночь и станция, на диване спит мой мальчик, и мы возле него дремлем... Утром на рассвете бодрость радостная... глубокие снега. И вот что-то мелькнуло.. Что-то золотое? Вот опять мелькнуло. Это солнце восходит... Мчит золотое, мчит за поездом. – Это жар-птица летит! – сказал я мальчику. – Слава тебе, Господи, сказала старушка, – Спиридон-солнцеворот пришел, теперь уж больше света. – Жар-птица летит, – повторил я мальчику. А он так серьезно смотрел и не улыбнулся. – Она живет в этом лесу? – спросил мальчик. – Да, в лесу. – Мальчик верил этому, и все, улыбаясь, смотрели на него. А жар-птица все летела и летела за лесом, и все светлее и светлее крупная звезда... жар-птица летит... Я смотрел на мальчика... жар-птица летит... – Жар-птица? – спросил я. – Да, жар-птица1 – ответил мальчик... и вдруг солнце сразу вышло из леса и уж там... на высоте больше не летит. Лицо ребенка было серьезно... – Слава тебе, Господи, стало светлее. – Жар-птица остановилась! – говорит мальчик. И я видел, что он уже не... и знает, чем больше обман.. жар-птица все равно...
С детства я думал, что жар-птица живет где-то на юге...
Охотники.
Земская деятельность есть какая-то общественная поэзия – ялтинская особенно – и у каждого своя, маленькая: у председателя – охота, у санитарного врача – <1 нрзб.>, у дорожного техника – оползни и шифер.
Какой Крым? Что-то вкусное, сладкое, похожее на крем представлялось мне, когда я старался вообразить себе Крым на Невском. Была масленица и царские дни. Я спешил к севастопольскому поезду с припасенным задолго еще билетом в кармане. Началось одно из моих весенних путешествий в новые, неведомые мне страны. Чудесным до сих пор кажется мне это весеннее соприкосновение моего тайного, никому не интересного мира с миром большим, интересным.
В этот раз я хотел где-то на юге найти весну в Феврале и привезти ее в Россию, на север. Крым был только этапом в этом моем путешествии. Крым-крем, сладкое блюдо. А в путешествии, я понимаю, как и все русские странники, необходим труд, почти пост, необходима вера в припасенный в кармане кусочек бублика и запас горячей благодарности тому, кто бескорыстно покормит в пути и укажет дорогу. Без веры в священный бублик нельзя понять новую землю и людей, на ней обитающих. С этими мыслями, торопя извозчика, я выехал на Невский в длинный ряд экипажей, автомобилей, трамваев. Трепались мокрые флаги, толпа глядела на бесчисленные электрические лампочки и взлетающие далеко где-то ракеты. Поскорее, поскорее бы только выбраться и не опоздать к скорому поезду. Вдруг поднялась палочка околоточного, что-то случилось впереди, и все движение было остановлено. Огромный флаг над моей головой качается и обдает зимним дождем, качается и обдает. А лампочки, не утомляясь, не мигая, не коптя, какие-то глупые, как бараньи глаза, и толпа собравшихся глядит в эти глаза исключительно для этого, и я между ними, собравшийся ехать за весной... Опоздаю! От скуки беру сюжет, соединяющий Крым с Петербургом, и разрабатываю.
Недавно у нас упала с четвертого этажа кошка, любимица нашей квартирной хозяйки. Было это ночью, кошка с пробитым боком корчилась в кухне на постели прислуги, хозяйка, одинокая женщина, была подавлена горем, рыдала и бегала от телефона к кошке, от кошки к телефону. Никто из ветеринаров не хотел ехать из-за кошки ночью, и все отсылали к одному специалисту: он исключительно лечит кошек и один на весь Петербург такой. Было уже далеко за полночь, когда мы, наконец, добились звонка к этому особенному ветеринару. И так мы заинтересовались все им: какой он должен быть, этот человек, посвятивший себя лечению петербургских кошек, что и не думали расходиться по комнатам: окружив раненую кошку, поглаживая ее, успокаивая хозяйку, в туфлях, без воротничков, стояли и дожидались. Все мы думали, что знаменитость в цилиндре с сигарой в зубах – счастливый шарлатан. Хозяйка спорила: друг кошек не может быть таким человеком. И слова ее оправдались: вошел господин очень серьезный, вдумчивый и такой в то же время полный достоинства, что всех нас расположил к себе необычайно. Когда была окончена перевязка, мы спросили его, что заставило его лечить исключительно «маленьких пациентов» (так он называл кошек). – Я лечу не кошек, – ответил ветеринар, – я лечу людей. Петербург – это город одиноких, неудовлетворенных людей. На почве неудовлетворенности возникает особенная загадочная болезненная страсть к животному. Часто бывали случаи, когда вылечить животное, значит спасти человека. Я лечу и кошку, и человека.
– Ведь у нас нет детей, у нас нет детей, – повторял обезумевший муж. А другой случай был с богатой генеральшей: кошки страдали инфлюэнцией и заметно хирели. Всю зиму доктор лечил их, и ничего не получалось, кошки хирели. Генеральша высказала как-то неловко свою претензию, а доктор, обиженный, воскликнул: не могу же я для ваших кошек переменить климат! – Почему же вы раньше этого не сказали, – удивилась генеральша, – отправьте их в Крым!
Тогда вот и случилось это, по-моему, замечательное событие: а золоченых клетках, в особом вагоне, с особым человеком поехали генеральские кошки в Крым <зачеркнуто: по голодной России> Вот правдивая история, услышанная мною от ветеринарного врача, [интересный] сюжет. Все для меня интересно в этом сюжете: генеральша, не имеющая детей, генерал, рыдающий на коленях перед доктором, труженик-ветеринар. Он, вероятно, из духовных: большинство семинаристов теперь поступает в ветеринарные институты, духовные врачи человека становятся врачами животных и, естественно, не удовлетворяясь, опять возвращаются к человеку, лечат животных для человека, и в результате чудесное звено, соединяющее Петербург с Крымом: по голодной России в золоченых клетках в необычном вагоне едут генеральские кошки. Как же они едут, что говорят овчинные тулупы, [встречая] на станции кошек. Нельзя ли сделать ветеринара влюбленным в генеральшу: он был семинаристом, она пансионерка Смольного института; аристократка и демократ-попович разошлись и потом долго, долго через много лет сошлись на кошках...
Мы стояли – минут пять, не больше, но такая это была минута, что, умей я записывать все, что думаю, вышла бы целая книга о кошках. Но как только мы двинулись, я забыл все, хотя сам сюжет не оставлял меня. И за все время моего путешествия в Крым время от времени возвращался.
Снега, снега... Лозинки. Москва. Орел. Курск. Вся Россия в 35 часов за вычетом первой и второй ночи. Какая тут возможна речь о путешествии генеральских кошек. Голодная Россия их все равно не видит, это дело тайное, но сюжет все-таки не выходит из головы. Я рассказываю нотариусу: сошлись с ним на охоте. – А вы, должно быть, литератор, – спросил он, – из новых? Нехорошо. – Да как же, помилуйте. – Ну, что это значит, объясните пожалуйста. – Нотариус назвал одно произведение, другое, третье. – А вы не понимаете? – говорит выразительно. – Честное слово, не понимаю. – По-моему, вся ваша новая литература – издевательство над человеком. И опять стихи пошли. Ну, зачем это? Ведь это, по-моему, все равно, что машинкой усы прикручивать... А между тем, я сам поэт: все охотники – поэты. Самые лучшие люди – охотники. И опять живопись. Какая живопись! Сплошь декадентщина, безобразие. – Зачем так, – останавливаю нотариуса. – Изберите как следует, назовите кого-нибудь, кто больше всех вам не нравится, самого декадентского и разберем. – Да вот хотя бы Левитан, какое безобразие. – А вы видели? – Видел у знакомых рисунок: лошадь вверх ногами. Какое безобразие! Левитан, по-моему, хуже всех. Так вы, стало быть, из новых? – Не все ли равно? Ведь вам нравится сюжет с генеральскими кошками? – Это очень правдиво.
Есть сладкий и горький миндаль. Этот? Был сладкий, а теперь горький.
– А есть тут черемуха?
Я искал, но не нашел, говорят, будто есть, но только наверно уж она не такая. Я люблю кипарисы: чем старее, тем прекраснее – и они тоже – чем старше, тем прекраснее. Это одна из тайн, которую нельзя передать... и Бог знает, за что страдают люди. Писал, был день яркий... Холодно стало... Берег суровый стал, море. Шифер и оползни! Я иду с ними и спускаюсь на дно моря: оползни и шифер.
Яйла какая-то – вот слово преследует... Выхожу на поверхность.
Утром я обошел весь курорт: описание курорта.
Берег! весь берег от Байдар – пустынные дачи и охотничьи... Ялтинские сказочные богатства.
Если бы в Крыму, как у нас, были бы частые дождики, то был бы Крым – рай земной, и всякие деревья, всякие цветочки там росли бы в диком лесу. Но сухо в Крыму, и потому растут там в диком виде деревья только с сухой душой: сосны и можжевельники. А все же говорят, будто в Крыму и кипарисы, и лимоны, и всё... абрикосы, персики – всё посаженное и с большой заботой выращенное. Без человека... [пропасть] в Крыму. Значит, на человека нужно смотреть. А человек... что такое человек? Как все думают. Звук пустой. Человек есть капитал. Без капитала: нет воды, нет природы и нет человека (выжить [в целом] охотнику Коробьину).
Атлантида Попову: цивилизация повторяется.
Бегунков – строитель. Доктор да строители.
Уст[ами] охотника: пустить англичанина. Как пустить, англичанину нужен свой собственный клозет, без клозета не пойдет (к Форосу: не выйдет!)
– караимы
Яйла – дачи
Ялта – берег
дети – рай, море
идеальный курорт – имение
Селям-башня. Мавританский дворец там с огромными окнами и... окнами и... полукружки, чтобы все они были наружу. Я занял комнату в башне этого дворца... Дамы скучают. Хоть бы один мужчина! Путешественницы: старушки из Алушты...
Я спрашивал у всех, возможно ли подняться на Ай-Петри и в Бахчисарай по Яйле – мне все говорили: невозможно! И был я на метеорологической станции, там тоже сказали: невозможно.
Я [зашел] отдохнуть в турецкую кофейню. Возможно ли пройти на Ай-Петри? – спросил я соседа. Он грек. – Невозможно, – ответил он. – А вы откуда? – спросил он. Я сказал: – Из Петербурга. – Ну, тогда возможно, – ответил он, – кто жил на седьмом этаже и поднимался раза три в день, тому все возможно. – Будет шутить: я спрашивал в Горном клубе и в метеорологической станции, говорят, невозможно. – Ну, значит, невозможно! – Да как же вы сейчас только говорили, что возможно. – Нет, я сейчас говорил, что невозможно, а когда вы пройдете, будет возможно. – И хитро засмеялся. – А как вы думаете, все-таки можно пройти? – А вы откуда? – Из Петербурга. – Ну, тогда можно: кто жил в Петербурге на седьмом этаже и три раза в день поднимался, тому уже горы не страшны.
Чепуха, но меня весь этот разговор ободрил и... по легкомыслию, грека взял... проводника. Будь что будет, и я...
Я спросил еще в Горном клубе – этому очень удивились и тоже сказали, невозможно. Тогда я решил обратиться к населению и пошел [на] их базар: не может быть, казалось мне, чтобы местные простые люди, хотя бы при самых [трудных] условиях, не показали самой короткой и самой дешевой дороги: через Яйлу в Бахчисарай. На базаре я спросил армянина: возможно ли пройти к Ай-Петри и дальше в Бахчисарай по Яйле. – Невозможно, – ответил он. И, подумав немного, спросил, откуда я. Я сказал, из Петербурга. – Ну, тогда возможно, кто жил в Петербурге и поднимался на седьмой этаж, тому уж не страшны наши горы. Возможно! – сказал армянин. Грек, слышавший наш разговор, тоже сказал мне: возможно, возможно! – Как возможно, – говорю я, – на метеорологической станции и в Горном клубе сказали, невозможно, а вы так легко меня отправляете. – Ах, так сказали, ну тогда невозможно. – А почему же вы сказали сейчас, что возможно. – Я сказал для вас, а не для всех, что возможно, а когда вы пройдете, то будет для всех возможно.
В это время подошел к нам молодой турок с широко открытыми глазами. Серьезно и просто сказал он: он проведет меня на Ай-Петри. Прекрасно было лицо... Я взял линейку, сел в нее с турком и поехал до первой... Турок говорил плохо по-русски, я понял так, что он из Трапезунда, ушел без [документов] от воинской повинности. – Как же ушел-то? – спросил я его. – Дал фунт серебра офицеру и... через море. – На лодке? – Нет, дал два фунта серебра капитану и... через море на корабле. – Больше он ничего мне не мог сказать о себе.
1. Рай. 2. Ай-Петри. 3. Яйла. 4. Бахчисарайская луна. 5. Херсон. 6. Ай-Петри и берег.
1. Осман № 3., видение. Алупка. Непременно использовать тему: Ай-Петри – видение, Алупка – рай. Рай. Граф Воронцов – художник, хочет на землю рай низвести, и что из этого получается? может быть, соединить эти Ялту-Ай-Петри и... Сюжет: просыпаются... Дух. Если героя взять... нельзя.
В Ялте нехорошо только впереди у моря, а в глубине ее есть роскошные улицы и аллеи кипарисов и пирамидальных тополей. Раз мы шли с моим приятелем по такой улице, он вспоминал свое детство: привозили его сюда маленьким, и жил он в пансионе какой-то бедной дамы, сохранились о ней хорошие, светлые воспоминания, вспомнил имя, фамилию (П. И. Агафонова), дом. По детской памяти стали мы искать дом, бродили мы там и тут, наконец, пришли к роскошному... не дворец. Тут мой приятель остановился: я хорошо помню, тут дом стоял. Мы... и спросили: ничего нет удивительного, дама твоя... Но приятель мой: то была... П. И. Агафонова... Это было так удивительно, оба мы стояли пораженные и извинялись...
– какие-то клочки земли, [пришло] в голову продать их, ну пустяк был. Раз как-то пришел вдруг покупатель и предложил продать... по 500 р. за сажень. Всего было 4000 саженей – два миллиона, и стала жить счастливо.
Никогда я не забуду, какая луна светила, когда я на моджаре ехал в Бахчисарай по долине Бельбека. Был я очень недоволен, пока темно было и луна еще не взошла, на своего владельца моджары, что он обманул меня, запоздал и не дал мне полюбоваться до заката солнца на живописные горы Бельбека. Но когда взошла луна такая особенная, такая большая и чистая, и горы – спящие черные львы и слоны везде стали показываться – как хорошо вокруг – и я забыл про все.
Судак.
В Судаке я долго не мог простить горам, что они совершенно лысые. [Когда-то] стоял сплошной корабельный лес. Я не мог простить горам за то... не могу простить по-человечески лысину. И все-таки я простил... Было это в часы расставания с ними. Генуэзская крепость и...
Покупка земли.
его описали, и продали с молотка имение – вот он и выдумал это счастье [покупка земли]. Он очень любил землю свою, сад, крестьян, хозяйство.
Симеиз – немецкий курорт, мавританские дачи, дачи – мечта! «Эльвира»... «Новая Мечта». «Новая Греза». Мемет-татарин, повар, снял дачу «Эльвира». Полковник посвятил своей возлюбленной, а повар Мехмет снял «Эльвиру» в аренду... У всех мечта, но как только назовут:
«Мечта вторая» (назвал Али).
Дворец Воронцова мавританский…
Дикий Крым: проводник Мехмет.
увидели, что Кошка...
Моджары с табаком везут...
Алупка.
В кофейной чашки – турецкие башмачки, хозяин-проводник, турки, приехали две дамы, и все выскочили: сюда, сюда! бескорыстно. Мимо проехали дамы. Извозчик умотал голову полотенцем... и Бог знает что намотано. И опять возвратились, и хозяин спрятался за занавеску, священнодействовал с кофе: а гости один за другим заснули. Как в Алуште: у железной печи: пан симеизский и римлянин.
Играющие черные глаза. Каждый говорит, играючи глазами.
– Видел сад? А я видела. Был на камне? А я была и т. д.
– Прибой рассыпался, пчелы гудят – весенняя нерешительность – прозрачность – миндальное деревцо – замерзнет...
Люди: Раннебурская пара: они прожили два имения, а у него в кармане бублик для собак и конфеты для детей.