Пришвин М. М. Ранний дневник. 1905-1913. – СПб.: ООО «Изд-во “Росток”», 2007. – 800 с. (С. 175-316)
НАЧАЛО ВЕКА
[1908]
7 Октября. Вчера познакомился с Мережковским, Гиппиус и Философовым. Пришёл, рассказал им [сразу] о «немоляках». Как только я сказал, что на Светлом озере их помнят, Мережковский вскочил: – Подождите, я позову... – И привел Философова, высокого господина с аристократическим видом. Потом пришла Гиппиус... Я заметил ее пломбы, широкий рот, бледное с пятнами лицо... Я рассказывал...
– Так что же делать... практически... – торопился Мережковский. – Пошлем им книги или...
Перешли к религиозно-философским собраниям... Мне все рассказали о них... просто... Гиппиус оживилась... Долго мне говорила о том, что нужно вместо иконы и Библии готовить что-то реальное... Общественность... Я сказал что-то о «рационалистическом мосте» от декадентства к соборности. Но его не оказалось... Соборность, общественность есть лишь результат более утонченной личности. Зинаида Николаевна оживилась... заискрилась. Я заметил ее прекрасные золотистые волосы, глаза. Она подарила мне все свои книги.
– От них к нам! – сказала она мне...
Я уже член совета Религиозно-философского общества. Мне открывается что-то новое... большое. Я понимаю значительность этого знакомства... Но многое мне неясно. Оттого, что я не чувствую одинаково... Мне кажется, у них много надуманности... Я не чувствую путей к этим идеям. Для того, чтобы сказать так значительно: от них к нам. нужно остро чувствовать: они и мы... А я этого не чувствую, и мне все кажется, я боюсь, не то донкихотство, не то просто комедия не из-за чего... Алекс. Мих. растаял от моего рассказа. Как ему хочется войти в этот круг... Но голос ничтожности своего «я», вечное ковыряние в себе не допускает <1 нрзб.> общения. Иван Александрович тоже видел. С ним мы пойдем в следующий понедельник к Мережковским. Вот когда я поближе узнаю «цикл идей».
Сон. Лес северный. Просека. Пильщики идут. Девушка. Она свернула. Пильщики за ней. Страшно. И вдруг: пильщиков нет, а на ветке девушка – и не девушка, а горлинка.
Снился мне сон... две девушки склонили головы друг к другу. Вот две горлинки! сказал мне Саша. Стреляй, убьешь двух, скорей! Я выстрелил. Упала одна девушка, другая убежала. Это не птица, а девушка! Ужас, ужас... Бегу на улицу. Скорей в суд. Скажу, я не знал, я невинен... я правда невинен. У порога суда я думаю: но кто же поверит мне, что можно девушку принять за птицу? Меня сочтут безумцем или лгуном. Девушка – не птица. Ужас страшнее первого... Слава Богу! Это сон. Подушка в слезах. Засыпаю. И опять то же. Я не могу идти домой – там убитая девушка. Я не могу войти в дверь суда: меня не поймут. Весь мир не поймет меня. Я скитаюсь по улице, день, ночь... и еще день, и еще ночь...
15 Октября. Осень в Петербурге. Чуть вижу в тумане черные стволы деревьев, красные пучки рябины. Непрерывно, как убитые птицы, из тумана падают ко мне на подоконник желтые листья... мокрые.
17 Октября. Знакомство с Ал. Степановичем Прохановым, – молоканским врачом. Высокий, грузный, лоб низкий, кавказец. Разговоры о религиозности народа...
19 Октября. Проханов и Рязановский оба сходны тем, что искали самостоятельного творчества в русском народе и в результате исканий сказали: «все это уже было в Европе». Что значит это искание самостоятельного и последующий пессимизм?..
21 Октября. У Мережковского. Приведите, пишут, Проханова. Пришел Проханов, идем к Мережковскому. Насилу уговорил. Это высокий господин с маленькой головкой, низким лбом, черный, что-то кавказское. Сектант... доктор и теолог. Разрушать веру в «букву» – вот его задача, христианство искалечило русский народ, нужно его вернуть ко временам дохристианским, языческим... Издает для этого журнал «Духовный Христианин»... Он пессимист. Верил в творчество русского народа, теперь не верит: все это было на Западе. Как будто и большие мысли, и большое дело... Но и что-то в нем есть такое, что не очень хочется слушать: вянет у него и скучает это в голове.. И сам он большой, и мысли большие, и голова большая, но кажется маленький, тоненький...
Проханов говорит, что хочет «логику ввести» сектантам.
– Почему же вы тогда христианство распространяете, а не философию?
Проханов опешил... Я объяснял, что такое «логика» Проханова, это систематизация сектантского хаоса.
– Но мы как раз и дорожим этим хаосом, – ответил Мережковский. – Меня только сектанты и понимают, а здесь нет...
Мое сомнение: понимают ли? Не есть ли это то чувство, когда усталый человек уходит в деревню, и вот даже растения ему ближе, и в мужиках, этом первоначальном мире, он видит уже нечто неразложимое... Примитивный человек, размышляющий о Боге. Как это красиво! Ведь самый чистый, самый хороший Бог является у порога от перехода к человеку... Но как его уловить? И вот приходит к ним иностранец, эстет... Какой путь одного к другому? Где этот нерв?
Д. С. Мережковский – настоящий иностранец в России... Он не прислушивается, не озирается... от быта он не берет, а дает. Чувствуешь, его так легко провести... Он Дон-Кихот, гуманист... Декадент, парит высоко-высоко... И вот он у костромских мужиков... обыкновенных русских мужиков, хитрых, прикованных к мещанскому факту бытия... всей этой соломки, дровец... Что общего? Он является туда не в лаптях и рубашке, а барином и даже с урядником на козлах...
– они знают о каком-то совершенно чуждом им мире, что из этого мира оседают в их среду господа. Господа бывают разные... И вот не было еще ни одного такого человека, как Мережковский, Короленко с ними близко не сходился... Он природу описывает. «Мережковский наш, он с нами притчами говорил». Есть путь к душе простого человека такой: соломка, по этой соломке можно прямо добрести к земной душе человека...: «Как живете? – Плохо... Правительство обижает...» Правительство обижает и интеллигента – и вот союз... священный союз, против которого неприлично говорить порядочному человеку. Впрочем, этот союз может украситься разными экономико-социальными теориями. Но этот союз непрочен... У меня есть один знакомый чиновник, человек либеральный, который всю жизнь мечтал съездить в Крым... Ему мешала семья, малый заработок. Когда же была брошена первая бомба, почувствовав дыханье свободы, он собрался и уехал... не в Москву, не на баррикады, а... в Крым.
Я говорю о модернизме, о писательстве, об искусстве – это «Крым»! Мережковский явился в костромские леса из сияющего юга... Но у него нет ни покаяния, ничего... он декадент.
И вот устанавливается так... Мережковский говорит с мужиками про Апокалипсис, об Антихристе. Мужики его понимают... Но тот ли это Антихрист... Это тот же самый... Но как они с двух концов добрались к нему?
В этой точке на Светлом озере сходятся великие крайности русского духа... В широких слоях общества думают, что мужицкий Антихрист что-то вроде черта... Ничего подобного... Это настоящий христианский Антихрист. Но понять трудно, не будучи всем этим вооруженным...
Когда я был там и напал на следы Мережковского, то меня приняли за него. И говорили, как с ним: «Вот как есть такой же!..» Но скоро раскусили. «Нет, брат, далеко тебе до него. Не силен ты...»
Я стал Завет с ними читать... И понимание мне открылось, что тут какая-то своя наука... Что этой наукой никому из нас в голову не приходило заниматься... За этими огромными книгами с медными застежками, за славянскими буквами скрывается особый, недоступный мне трепет души... И в этих апокалипсических словах скрывается что-то соединяющее Мережковского и мужика... Но как они непохожи друг на друга!
Вера мужика мне недоступна. Вера Мережковского тоже: ведь его плоть Христова требует огромного гносеологического аппарата... или же огромного утончения души... особых дарований... По-мужицки верить нельзя... По Мережковскому тоже нельзя... По-своему?.. Но я не религиозный человек. Мне хочется самому жить, творить не Бога, а свою собственную нескладную жизнь... Это моя первая святая обязанность. Я не религиозный человек. Религиозного человека из ста увидеть можно. И никто никогда не скажет, что я имею какое-то отношение к Богу... Я люблю творения рук Его, а потому Он мне нежелателен...
Так понимают ли сектанты Мережковского? Да не есть ли это просто курьез? Имеет ли это общее значение? Не знаю, покажет будущее. Пока мне ясно, что факт этот психологически чрезвычайно глубок. Исторически – не знаю. Надо познакомиться с «Русским Богатством», узнать у них: были ли с их стороны такие попытки?
Хорошо... Когда собрались, перешли в столовую пить чай... Давила пустая комната... Картин я не заметил... Философов по-прежнему в углу, курит... Все курят. 3. Н. Гиппиус тоже с папироской... Похожа на актрису. Мережковский принимает капли Боткина и говорит о вечности плоти... об искуплении... о воплощении... рассказывает о каком-то теологе, который признает две плоти во Христе, одну бросили в общую яму, другая воскресла... Часты искристые шуточки... Я веселю их рассказами – хохочут. Что-то внутри поджигающее и веселье, и религию... Шампанское не очень удивило бы меня. 3. Н. очень умна... Как она резко поправила Мережковского... Движения у нее изящно-вульгарные... что-то парижское... Говорят, как джентльмены: всякое пустое детское замечание кого-нибудь подхватывается и серьезно разъясняется. Что-то утонченно-католическое... И что-то Соловьевское. Религиозно-философское общество – «мы». Библейская критика нужна – она очистит. «Мы» останемся... только то, что нужно. А что нужно от христианства – это сознаем «мы». И переживаем это нужное каждый день, каждый день «нам» открывается всем, всей группе... Я им говорю об Ионе во чреве... Это приводит к Воскресению Христа. Мейер говорит: – Это Мережковский понимает как эстетизм. Мережковский отвечает: – Да, я боялся этого, это путь Ницше... Ницше погиб. – Как? – Так, от него ничего не осталось. Нужен не эстетизм (ницшеанство), а теургия, богоделание, религия богочеловечества. Воскресение плоти. Теперь гносеологи работают над этим... Но я плохо знаю это... Я прохожу другим путем. И всякому легко меня можно разбить. Но только это открывается не одному мне, а всей группе... Я хотел бы быть последней бездарной овцой, но только в Боге.
Это различие от Ницше...
Я стал говорить: – Но как же мне принять это воскресение плоти? – Так нельзя, – ответил Мер., – нужно найти это в прошлом, в связи с предыдущими поколениями. – В детстве... – Да, может быть, с этого начать.
Мы вышли на улицу: воплощение, искупление, папироски, женщина, похожая на актрису, эти священные поцелуи в лоб... Секта... И как это далеко от народа...
Я помню 17 октября, когда уличная толпа с красными флагами с пеньем «Марсельезы» повлекла меня к площади возле университета, то на Дворцовом мосту встретились мне мужики, – увидев всю эту толпу, они перекрестились... Быть может, они приняли тогда красные знамена за хоругви, а «Марсельезу» за «Боже, царя храни»... Не знаю. Но вот почему-то до сих пор я помню эти кресты как самое важное на улице... И, кажется, я так понимал, что они так хотели выразить радость революции... И меня то именно и поразило: что мужики крестятся на красное знамя. Мне так хотелось... и так я понял...
И помню молчаливую толпу крестьян перед горящей усадьбой. Никто не двинулся для помощи, – а когда увидели в огне корову, то бросились заливать... потому что корова Божья, безвинная...
Почему же люди, которые говорят о Боге, невнимательны к собеседникам, не видят их?.. У Мережковского будто и внимательны, но как-то джентльменски, с внешней стороны, а не с внутренней.
2 Ноября. Отдал рассказ «У стен града невидимого» 3. Н. Гиппиус и сегодня ночью все представлял себе: как она мне ответит... И не мог представить, и решил про себя все замечать, когда пойду за ответом. Кроме меня, там была г-жа Ветрова, и разговора о моем рассказе даже не было... Потом 3. Н. стала цитировать из него места. Думал, хорошо. А потом нет. Много лирики, мало эпоса.
– У вас есть способности, вы будете хорошим писателем.
– Одним словом, – сказал Философов, – многоточие и восклицательный знак вы должны заменить точками...
– Хорошо это место, – сказала 3. Н., – где соловей поет в голом саду... Зачем эти звездочки и пропуски?
– Мы напечатаем, – сказал Мережковский, – сделаем сокращения.
– У вас много вкуса, – сказала 3. Н., – но много модности, то, что мы уже теперь называем старомодной модностью.
– Мыслей вам хватит на всю жизнь, – сказал Философов.
В общем, что же я заметил, понравился рассказ или нет?.. По-моему, они разочарованы моим модернизмом, им это кажется уже старо... хотелось бы больше содержания (эпоса), т. е. то, что сказал и Ив. Павл. Ювачев («вы не для вечности пишете»).
– Как же нужно учиться? – спросил я.
– Нужно писать, – ответила 3. Н., – и слушать, что говорят.
Умная женщина: за чаем я рассказал им о впечатлении на меня от чтения Евангелия. Мне оно показалось скучной брошюрой. Господи! как это подхватили. Я объяснил это тем, что вне церкви нет Христа, что я, не имея церкви, получил Христа через литературу светскую, через жизнь и потому лучше пойму Метерлинка, чем Евангелие.
– Есть два пути для вас его понять, его красоту, – сказал Мережковский: – первое, церковь, второе, нужно научиться понимать красоту в простоте, декаденты все разбиваются о «Капитанскую дочку», и когда вы научитесь понимать простоту эллинской статуи, тогда поймете Евангелие...
Говорили много против хлыстов – против, потому что они обожествляют человека... значит, делают то же, что другие, обожествляя царя или Папу. Не представляю себе ясно – что же они хотят от интеллигенции... «уклонить ее на путь богоборчества или богоотступничества» – что это значит?
Говорили о том, что «я» есть еще историческое, что там так же совершается, как во мне, но то «я» не состоит из суммы индивидуальных «я»... Значит, спросил я, есть и ощущение этого исторического «я»... Ощущаете Вы? да, частично, всего нельзя...
Потом мы с 3. Н. разбирали мою рукопись, остановились на втором небе...
– Я не согласна. Вы признаете только Бога Отца... но ведь Христос есть смысл, Вы смысла не признаете?
Я говорил, что люблю жизнь, с женой скитался, как зверь, и любил ее как женщину.
– Вы любите жизнь, – сказала 3. Н., – но как же без смысла?
И тут вошел Д. С. и сказал:
– Об этом можно без конца говорить... Дайте мне программу реферата...
Гремели тарелки к обеду... И я удалился.
– Вкусная ваша вера, – сказал я, уходя.
И из всего этого вечера мне больше всего понравились слова: «Поймите красоту “Капитанской дочки”, эллинской статуи, и вы поймете, что Евангелие – не брошюра... Вы оттого не принимаете Христа, что боитесь смысла...»
Вот что говорят о моем писательстве: человека нет.
3 Ноября. Бытовики русские все пессимисты (Розанов – <2 нрзб.>) Мережковский сила, что он вне быта. Мне вчера сказали еще, что у Венгерова меня найти нельзя. Потом вот что понравилось [им во мне]: дух какой-то от начала истории. Когда я погружаюсь в стихию, то нахожу в ней то, что во мне.
6 Ноября. У хлыстов: косоворотки – метафизика, освобождение духа... Человек (чело)... Бог – звук. Когда Бог работает, люди спят, а когда Бог отдыхает, люди работают. Когда говорят «Бог» – значит, Он ушел... везде говорят теперь про Бога, значит, Его нет... Барышня спрашивает Бога-причину... А они говорят: Бог непременно в человеке. Начала нет – круговращение: весна, зима, лето, осень-Душа человеческая едина, слита и иногда проявляется на человеке, и лишь тогда он человек... Алексей Иванович... а тогда Иван Платонович.
– Как же приму я вашу религию? – спросил я раз Мережковского. – Так нельзя, – сказал он, – это надо от прошлого принять...
7 Ноября. Деревья с инеем при фонарях – цветущие яблони. Дом в зимних деревьях при фонаре. На именинах у Рябова. Книжник, черный, шепнул зайти к Ветровой. Она много говорит обо всем, декадентка – со сладостным замиранием рада, что декадентка (там признали)... эта искренность мелкая на искреннем основании, завтра будет другая искренность. У Рябова: девушка в дверях (духовидица). Хозяин в сюртуке: улыбка «хи-хи».... холодная вежливость (от Петербурга), в глазах огни лампы, или они это сами так светятся. Столы с пряниками. Девушки в платочках («табатёрки»). Марфуша запевала: остренькая, белая. Речь хозяина об архистратиге: микроскопы в крови... и проч... замечательные слова... и Он – Христос... А каждая речь – красивым жестом: прошу по стаканчику. Тут, там пряники да орехи, вина нет, но в этом пении, в жестах хозяина сказывается таинственное прошлое и тоже какое-то опьянение. Угол со столиком и иконой – там хозяин. Группа хлыстов – земные напевы: плыл маленький кораблик Израиль... соломку стелить (под вечер, осенью ненастной). Спор о чистом сердце: яблоко, яблоня (она: сэрдце). Хулиганчики, хулиганчики, а сколько в них божественного. Хлыст: Христос воскрес, раз и два – раз, два – шагом марш по домам.
– Зайдите, обменяемся... – Мыслями? – Мыслями... хулиганчики. – Божественный жест. Налеты божественные – когда можно расцеловаться... Спор о многобожии.
12 Ноября. Заходил ко мне хлыст. Все веры хороши. Православие даже лучше многих языческих (другая вера– Израиля, хлыстов). – Но если я в Вас поверю, как во Христа? – И будет хорошо, в вас будет Христос. Во что поверите, то и будет в вас. Казаки 9 января верили, что во мне Антихрист, но я был кротким и хорошим, они верили, и Антихрист поселился в них. Хорошо сказал о детях. Духовность – отличительный признак, приточность. Алексей Григ, всех победил, потому что мы признали, он выше Павла Михайловича. Рабочие 9 января не с того конца начали. Петров по книгам учился. Коммунизм. «Ты выше я» – коммунизм.
Отчего же в них нет поэзии и такой грубый символизм, несмотря на все хорошее, а в Рябове есть поэзия, и в нем, и в стихах. Не оттого ли, что тут ново, что тут человек – объект, а там Бог и предание. Овцы и пастыри. Этот овца.
13 Ноября. Пав. Мих. Реверансы-резонансы. Христос – и щелк пальцами. Моя правда такая, что человек сначала должен в безумие перейти. Писание все о человеке. Тело – это тело, и громко хлопнул себя по щеке. Полюби меня черненьким.
14 Ноября. Вечер у Павла Михайловича.
Чан. Ветка сирени в мерзлом окне (жизнь). Он блевал на меня, он расстроил мою семью... Но я его поднял... десять лет жизни отдал за него (указал на портреты). (Лег-кобытов о Щетинине). Понять резонанс... Социалист с рожками... Всякая женщина имеет право на мужчину.
Чтение Сологуба у хлыстов. Вопросы Ветровой. Моя досада, что она спрашивает, она так ничтожна перед Марьей Яковлевной. Стиль Павла Мих.: веселые, в пылу признаний похабные слова, в голосе трагизм или удовлетворение? Ветрова думает, удовлетворение... она не может отказаться от себя.. найденная вера [приносит] удовлетворение – чан. Идеализм, реализм – слова ученой женщины. Состояние равнодушия перед самоубийством.
Я вижу Блока, слышу и опять боюсь; вот закроется окно... нечаянная стена, вообще нечаянные стены... закрытая и полуоткрытая форточка, боязнь быта... искание бессмертия... индивидуальный исход... Первое впечатление, второе, третье – разные люди...
На рел. -фил. собрании: Блок и Рябов, Философов и сектанты, Гиппиус и Рябов. Впечатление первое о Мережковском – эллинский Христос, второе – Бог произнесен и это есть грехопадение. Я не хочу говорить о Боге, потому что берегу Его, берегите Бога, когда Его назовете, останется сушь. Зинаида холодная, умная, дельная. На собрании – «они–мы». «Ты больше я» – хлысты. Небо на земле. Куски сахара. Посредник между небом и землей. Книга – все в ней верно.
Стиль каждого человека, угадать его ритм, мелкие повторяющиеся словечки, другие слова можно подбирать. Стиль Павла Мих.: кольми паче, ускорения, примеры и притчи, переход к притчам <1 нрзб.> с авторитетом профессора: скажем, вот самоварная пуговица, если, к примеру, поддевки нужно сшить на Проханова, то кольми паче на Бога (одно слово тысячу тянет)... Веки обрезаны. Отправимся в глубину на поиски Бога, пример, скажем... все мы вышли из Египта. Подождите, подождите...
Павел Мих.: как я в это чучело-то поверил? Тут глубина, есть кое-что и не так, потому что, скажу вам, чучело чучелом, а кое-что и посерьезней. Скажу вам так. Послушайте. Я вам всю эту механику-то наизнанку выверну, вы и увидите, как чуть что прикасается, в каких шагах века сходятся. Вот это первое, раз, а вот вам второе – это два и три. Кольми же паче на небе и на земле. Вот горы высокие? А как думаете, до неба не хватают? Нет... И <1 нрзб.> непременно придет. Горы высокие и звезды, и все опять на свое место, и опять весна-лето. Скажут: лапоть, Павел Мих., или сапоги. Так неужели же я лапоть захочу... Понимаешь, где тут механика-то, где его канцелярия. Вот то-то, что... Кольми же паче по-духовному. Это вроде как вот идет цыганин по улице, зипунишка старый, рваный, съежился, смотрит на месяц – светит, звезды светят: ох ты, бисов сын, что же ты даром у Бога хлеб ешь, светишь, а не греешь. Так и наука наша, вы постигаете горы, моря, океаны, все царства: Францию, Германию, Швейцарию – все пересчитали... А стало ли кому от этого лучше? <зачеркнуто: Наружность Павла Михайловича>
Стиль Вер. Ник.: Сэрдце... Поймите, что это только индивидуальный выход. – Чего же вы хотите? – Хочу бессмертия, что мне до того, что он успокоился и отупеет [смертным] человеком. Я не хочу спокойствия. Поймите же, что это только забвение. Мне кажется, вы меня обокрали.
Подхожу сегодня к Блоку, спрашиваю его, и так он ответил мне проникновенно. Я его понял без слов. Хотел ему что-то сказать. Тут подошел М. Н. Все закрылось. Теперь я встречу его – кто знает – что-нибудь помешает, и закрылась душа, и нет его. Кто подходит – мешает все во мне. Я подхожу. Инстинкты.
Кабинет Мережковского. Что-то серое под ногами, вроде театра Комиссаржевской. Письменный стол, шкаф с книгами. В углу неизменная молчаливая аристократическая фигура Философова – скучающий человек. Скучал около Дягилева, скучает и здесь, около них... но скрывает это от себя. «Книжник», черный, лохматый – хлыст... Карташев, еще два-три «своих». Свои... Секта? Собрание? Журфикс?
– Мы все нездоровы. Зинаида Николаевна больна. Заседание неудачное, – говорит Мережковский.
Значит, заседание...
то мгновенье, которое мы привыкли забывать, злоба, звериная злоба поднялась во мне на этого человека. Неизмеримая злоба культурного человека. Если бы дикарь имел такую злобу, то он убил бы этого человека. Но я не только не убил... и в бешенстве издал неожиданный звук, похожий на крик задушенного зверя. А человек, толкнувший меня, протянул палку куда-то совсем в другую сторону от меня и кому-то сказал в темноту детским голосом: «Простите меня, я слепой».
Стиль Ивана Алекс.: а я вам скажу, это вот что: это фетишизм. Они висят возле него, как две фалды...
Нет, нет, нет, это вкусно!
Стиль «Христа»: хе-хе-хе, посыпался сухой горох. Хе-хе-хе – отчего у него такой смех? оттого что пьет, курит или ужасно, бесконечно презирает людей... Они приходят, и я прихожу. Стоят. Я им говорю... Что ж, я крещусь... День был жаркий: хе-хе-хе... – Ха-ха-ха, отвечают все... День был жаркий... Окунусь – дурак все равно дураком останется, стечет... Хе-хе-хе... Стечет!
Стиль Ал. Мих.: – Ну, рассказывай о себе...
– Как вы в это чучело поверили? – Вот есть [университеты] разные, есть Киевский Университет, есть Московский Университет и есть Варшавский Университет... А какой лучше? И когда Христа не за Бога, тогда ведь тоже дипломы выдавали. Все это известно. А получил ли Христос диплом? Укажите мне место в св. Писании, где Христос диплом получил. И апостолы тоже не получали диплома. А вот через чучело это «я» и получил вроде как диплом и могу жить без диплома, «я» больше диплома.
В собрании: Павел Михайлович и его преклонение перед культурой, и его страдание, его диплом, самолюбие. Мережковский говорил о себе: был револ. народником, самодержавие, ницшеанство.
15 Ноября. Не человек, а бунтующий атом человечества, и не человечества, а священной протоплазмы его и всего мира восстал, и с ним поднимается тьма и пламень мира. И тут бывает рождение злобы во имя чувства попранной правды, рычащей злобы, звериной и страшной.
Есть он, этот атом, в революционерах в серединной их чистой, искренней части, и есть он у черносотенцев – такое вулканическое вздутие коры.
Этот священный атом не видел Достоевский (Бесы). Тут голос извечной правды безликой. Образ, отвечающий этому чувству: «граф», Сем. Трофим., любовь Разумника, чувство священной земли обетованной. И так, будто родился и сразу наткнулся на неправду и сразу восстал во имя правды, бывшей до моего рождения. И тут уж рок: чем больше живешь, тем больше накопляешь это чувство неправды, и наконец получается невозможно всякое обыкновенное бытие. Тут выход – бунт во имя настоящего бытия (социализм, государство будущего), и второй выход – что «я» существует, «я» живет и ничего больше: 1) я со всеми поднимаюсь, 2) я один – неумирающий, неистребимый.
священной протоплазмы.
Некий лысый колдун вышел на кафедру и рассказывает о литературе. Мир для него населен не живыми людьми, созданными священной природой, а людьми, созданными творческой фантазией человека: живут не эти люди возле меня, а те – король Лир, Гамлет, Дон Кихот. «Иногда, – говорит он, – подходит человек, бормочет что-то, и ничего не понимаешь, и вдруг озарит: это Гамлет пришел...».
И так еще очень часто бывает: приходишь к ученому человеку с открытым сердцем, чтобы он помог открыть самого себя, а он не тебя видит, а Гамлета или короля Лира. И уходишь от него, возмущенный, обиженный. Так бывало, помню, не один раз в юности. И помню великую тоску по человеку видящему...
Меньше всего видят, как это ни странно, оккультисты, теософы и тому подобные: у них стена между ними и жизнью, и люди совершенно и навсегда заменены, зашиты схемами. Это, кажется, у них называется «ментальным планом».
Особенно это заметно по детям: когда вдруг почувствуешь какую-то стену между собой и детьми.
с этим мгновением и сами пропадают, это их ежедневная трагедия, то есть не их, а вообще трагедия будней, но в этой же будничной трагедии рождается существо неумирающее, понимающее, ценящее мгновение. Между теми глубокими существами есть и Христос видящий и, по-моему, ласково как-то, для пользы каждого управляющий мгновениями.
Этим я объясняю себе и законность моей литературы «безликой»: нужно смириться до животного, чтобы поймать мгновение жизни; изобразить – это уже дело кабинетное. Тайна в том, чтобы поймать...
Путь мой правильный, но беда моя в чем-то другом: нужно узнать, отчего это я с таким трудом достигаю так мало, что вижу в достигнутом только ничтожную часть себя.
Еще говорил лысый колдун о «дульцинировании Альдонсы». Какая цена будет поэтическому творчеству, если оно скользнет по девице Альдонсе и, предоставив ей кухню, создаст Дульцинею? Рыцарь, живущий этим образом, будет смешон. Мой рыцарь должен войти в кухню Альдонсы, взять ее дело, на кухне обезличиться, пропасть и воскреснуть настоящим живым рыцарем, – одним словом, чтобы Альдонса не сделала из него пирог, а он все пироги Альдонсы доставил на какую-то священную вечерю.
16 Ноября. Воскресенье за городом. Спят суда в замерзшем канале. Воробьи расклевывают навозную кучу. И большая семья голубей. Одна баржа высунула нос с канала и приглядывается к голубям. Тихий звон из города.
17 Ноября. Вечер у Мережковских. [Знакомство] с А. Белым, у поэта красная роза в петлице, плешив, тих, говорит вкрадчиво, впечатление сосунка Зинаиды Николаевны. «Знакомьтесь, хорошо знакомьтесь».
В столовой Дмитрий Сергеевич со Столпнером и с Базаровым. Базаров – большевик, но литературный, что-то почти кадетское. Говорят, будто крадутся... Д. С. подбористо-вежливо и ratio,1 те скрывают иронию. Столпнер говорит о Боге марксизма, о мистическом разуме, который позволяет ему быть марксистом и не рационалистом. – Но большой ли это разум? – ловит его Мер. – Нет, особый. – Базаров говорит, бесконечность познаваема, узнаешь, а стихия убегает. Мы каждый день это испытываем. Впечатление от этого разговора: Мер. нащупывает среду, смущен неудачей рел. -фил. собрания. Как ловко Зинаида Николаевна вставляет словечки, скажет – и столичным холодным, резким голосом схватит и повернет. Общее впечатление: нащупывался.
– Что же вы ничего не сказали? – спрашивает меня 3. Н.
и Сологубе. Как на меня набросилась 3. Н.: – Хлысты – болезнь, Сологуб солипсист, мы его знаем.
В заключение величественным резким жестом [лорелейной] богини она дает мне мою рукопись для поправок.
В заключение я, по обыкновению, взволнован чем-то так, что на другой день охоты нет работать. Что-то не так... и это мучит... будто лгу... будто суюсь, куда мне не надо... будто прошелся нагишом и стыдно... Отчего это? От искренности, которая ведет к раскаянию, от неудачи моего положения, от холодного и резкого жеста пишущей дамы? Что это значит, что лишает меня спокойствия, самообладания? Неравенство среды, моя неподготовленность?
Моя хаотичность? Отсутствие выработанного самообладания?..
Мне кажется, что это скрытое несерьезное основание моей связи с людьми. Иногда я упрекаю себя в рабстве перед моими авторитетами; я, раб, обнюхаю его, узнаю, и больше мне он не нужен. И все сближение с людьми основано на раболепстве и на любопытстве. <3ачеркнуто: Я не чувствую себя>. Пример – Мережковский. Вот путь сближения: рел. -фил. сознание... это какая-то туманная основа модности, декадентства... мне хочется не отстать – как я боюсь этого! – и хожу на р. -ф. собрания. На Светлом озере я расспрашивал о Мережк., что-то загадочное манит меня... прихожу... говорю лучшее, худшее скрываю... меня подхватывают, в результате я устраиваю свою статью... Стоит ли весь подход дела?.. Нет, подход – это подсознательная практичность... много романтизма... легкомыслия, обмана минуты. Дух[овная] суть исправления, я всю жизнь думал о нем, – уединенная творческая работа. Писать книжки? Нет, [нужна] работа по плану, когда исчезают личности. Те же Мережковские исчезнут, как раздражающие обстоятельства, если иметь в виду, напр., серьезное изучение времени по их идеям. Итак, план: изучение времени в отношении идей Мережковского. <3ачеркнуто: Для чего это?>
«Зорька». Бог послал мне спутницу умную, верную, но без слов. Мы молчали днями, неделями, годами. Иногда мне становилось тяжело... Она ничего не отвечала, а только смотрела на меня умными глазами. Раз утром мы вышли...
19 Ноября. Читал в газетах: студент застрелил своего брата из сострадания. Крест взял на себя... Новый Каин.
25 Ноября. В религ. -филос. обществе. Розанов. В сознании народа – и всякого народа – Бог есть нечто существующее вне его, есть то, перед чем он преклоняется. Народ не может сказать: я – Бог. Поэтому обожествление народа Горьким просто атеистично.
Тернавцев: Христианство со своим аскетизмом не общественно, оно отрывает человека от земли. Наш крестьянин, однако, будучи христианином, должен быть у земли. Он и семьянин, и общинник, и все это он совершает как христианин. Страда посева до жатвы есть ткань положительного религиозного действия. Русское крестьянство есть единственное выражение христианства. Интеллигенция, поклоняясь народу, поклоняется в нем Богу, через народ Богу.
: Доклад Тернавцева есть византийская мозаика и ложь. Народная масса языческая с легким налетом христианства. Отношение к земле как к матери в народе языческое. Язычество привязывает крестьянина к земле, а все подлинное христианство уходит от земли. Сельскохозяйственная мудрость Ермакова, рисует идиллию, а Успенский – трагедию. И действительно, тут трагедия: земля Божия, а ее продают.
Иванов: Бог живет не в народе, а в моем сердце. Я не могу себя назвать интеллигентом, потому что случайное развитие моих духовных способностей не отделяет меня от народа. Тот, кто обращается к народу за религией, тот не свободен. Религия в сердце, а не вне, обращаясь к народу, мы делаем как бы [механически], химическое соединение.
Л. Галич – это то, что ставит для меня, помимо моей практической деятельности, трагические обязанности и долг. Обращение к практике оттуда, сверху, есть бегство от религиозных задач, и такая практика всегда несерьезна (Достоевский), это есть мещанство (Мережковский).
: Нет, есть серьезная практика. Интеллигенты проглядели значение церкви, оттого все и не удалось, Интеллигенты не знают, что такое церковь. Думали, что батюшка – это что-то несерьезное.
Мережковский: Галич проповедует теософию: можно молиться и ничего не делать. Он сказал: там, на практике можно серьезно делать, а здесь несерьезно. Это двойная бухгалтерия. С одной стороны, созерцание погибели – буддизм (небытие, против которого возражать трудно), и с другой – действие. Помесь христианства с буддизмом – и ядовитейшая. О реальности народа (Иванову): пусть попробует быть с народом, кости переломает, если здесь народ заговорит, его никто не поймет. Интеллигенция устала быть, это говорят и Бердяев, и Чуковский, и Струве, и «Новое Время».
: Народ не един, и интеллигенция не едина. Горький случайно высказал свою мысль: обожествление народа. Вообще же он языческий индивидуалист и социалист и, чтобы слить это, обожествляет народ. Деревня – кошмар. Раз Мер. говорит, что пропасть отделяет его от народа, то как же возможно действенное вмешательство, выходит, верую, Господи, помоги моему неверию – хочется, да не можется.
Философов: Нет. Есть пути: борьба с рационализмом, с позитивизмом.
Доклад Пимена Карпова.
постижение сердцем тайны бытия. Не о хлебе едином. Без духа нельзя. Идея русского народа: сознание всемирной гармонии. Народ не смешивает самодержавия и православия... Достоевский думал, что русский народ – монархист, но ошибся: русский народ – не монархист, а только свобода, ибо тайно, а не явно любит он церковь. Вот доказательство: недоверие к священникам. Пример: в селе Куранки Курск, губернии население не допустило к освящению воды попов. Случай из Курск, губ. Ночью толпа грабить. Кто-то с дерева: братцы, помолитесь! Победит душа, а не материя. Лампады у колодцев. Народ – одухотворитель природы и тайновидец ее.
Иванов В.
Тайное православие есть. Происхождение: корни народа, а воспитание церкви с явного православия. У явного православия через Афонский йогизм. Он приводит к йогийскому монизму (буддизму), упал дух от земли, это постепенно лишает народ интереса к земле и ее устройству. Другие придут и сделают, что нужно. Такова прогностика. Теперь причины: в схизме. Рим остался главой. Как известно, догматическое православие остановлено у нас невозможностью созвать вселенский собор. (Соловьев). Отсюда демократизация православия и безиерархия, безглавность, дезорганизация. Он сказал не самодержавие извращено, а церковь... Значит, причины: 1) в демократизации церкви, 2) в спиритуализации, личной святости и ухода от земли, непризнание Майи, женоненавистничество. Компромисс: народно-душевное и церковно-внешнее. Религиозно-этический монизм... Нет! Нельзя отнять от жизни начала самопроизвольности... Нужно, признавая религиозный монизм, признать дуализм в церкви: церковь и мир. Жизнь богаче церковности. Так: наука и искусство, люциферианство... Церковь – мать. Это известно. Она сохраняет ценности. Сын отрывается от матери. И опять, если ему удается – возвращается. Мать охранит. Эта церковь ограда. Священной весной сын приходит в отчий дом. В церковном смысле непременно двойная бухгалтерия. Одна только церковь может ввести в правильное русло. Кафолическое чувство: церковь – мать. Но она не должна < нрзб.> Упреждение полноты времен...
Карташев: Христианский моноцветок. В каком же положении служитель церкви. И где же реализуется опыт мира (как сохраняются ценности). Практически тройная бухгалтерия.
Новая страничка моего журнала жизни. Поэты-декаденты, хлысты, философ-талмудист, святодуховец, и еще, и еще... человек 15-20.
Ремизов представил меня Вячеславу Иванову, и первые слова того были: «Какая у вас платформа – христианская или языческая?»
Кто-то приехал в Петербург и сказал: я знаю истину, нашел, и стал вдруг о ней говорить. Это Павел Мих.
Он и Рябов – их сразу поняли декаденты. Как они говорят – и как хлысты – искренно, после как все фальшиво. А Рябов говорит о двух психологиях – психологии крови и другой, высшей, и с высшей [низкая] совпала... сладкий янтарь – постав Божий. Началось с religio – (святодуховец – связь, etc)... потом я спросил Гюйо про различение науки и религии... Пав. Мих. – всуе труд (научно)... Рябов. Почему интеллигенция разошлась с народом: солнца два... звезд много, их не сосчитаешь, а внутри одно, интеллигенция считает, а мы прямо имеем... Нужно поверить в человека, нас 15... нужно в одного поверить... А если это Антихрист? Хорошо и в Антихриста поверить... Светлая вера и темная вера...
Возражения: а вдруг разум скажет голову отсечь другому, или [вдруг скажет] разум не покоряться; а все по-своему, и будет как теперь...
Требование Павла Михайловича – единомыслия (единочувствия).
6 Декабря. С большими людьми лучше не сходиться лично, потому что идеи часто есть последнее, что они могут дать, больше ничего у них нет.
Ал-а Мих-на рассказывает: в 1905 г. кружок В. Иванова, Розанов и Мережковский собирались для... (рука с кровью, белая одежда, хоровод). Хлыстовство идет от шаманизма, христианство от идеи (обратные пути – мнение Ивана Александровича Рязановского).
9 Декабря у Ремизова: рассуждение о чане и окне <1 нрзб.> – Кузмин, etc... ... отвечал, что плохо понял реферат, т. к. обдумывал свой. Пригласили к чаю. Тут были и барышни, и дамы, между ними молодой человек, гр. Толстой, родственник Алексею Толстому. Другой молодой человек, большой франт, племянник поэта Гомилевского – так он рекомендовался родственнику Толстого, – заговорил что-то о гекзаметрах и о том, что он едет куда-то.
Спор с графом. Я: Гоголь сошел с ума, потому что ему привиделся черт. Г.: нет, оттого что прогрессирующ. паралич. Я: мое объяснение с точки зрения внутреннего сознания. Он: да. Отсюда к мистицизму и позитивизму. Я: пример – земля круглая.
М-mе Манасеина, написавшая обо мне хорошую рецензию, предложила мне в подарок персидского котенка. Я поблагодарил и обещал ей взамен ирландского щенка. Она мне много рассказывала, какой нехороший человек Чуковский, как он вел себя нехорошо в лит. обществе. Но еще хуже, говорила она, вела себя публика по отношению к нему. Между тем, постоянно входили и уходили новые гости, и я не мог разрешить вопроса, в редакционном ли я заседании или на именинах. 3. А. Венгерова по телефону пригласила меня к себе в понедельник и очень мешала звонками разговору.
– лучше было, теперь я слышу только сплетни. Так и сказал! Между тем, сейчас только сплетничали. По существу, однако, я чувствую себя правым. Сплетни начались, едва я переступил порог первого знакомого мне писателя. Вот нравоучение из этой грубой выходки: относиться к этому новому миру, необходимому мне, как к тому интереснейшему миру при путешествии: добро и зло, вероятно, и здесь в том же соотношении. Вся разница от путешествия в том, что здесь нужно быть осторожнее с собой. Такое нравоучение.
Манасеина, видно, славная и умная женщина. И так любит свое дело. Я заметил в ней искреннее увлечение литературой, в частности, как это приятно, моей книгой.
Она сказала очень метко, что моя книга и русская, и в то же время общекультурная. Я рассказал о своем впечатлении от Мережковских: они «личники», за пять шагов от них веет холодом, но в то же время чистотой. Правда: чистоту в человеке дает только развитие личности, быт нечист, если только не считать «страны непуганых птиц». Но такой страны м. б. вовсе и нет?
На последнем рел. -фил. собрании Розанов по поводу моей книги высказал убеждение в существовании такой страны. Это был замечательный разговор уже потому, что я торжествовал над ним свою победу. И разве это не победа? Мальчик, выгнанный из гимназии, носивший всю жизнь по этому случаю уязвленное самолюбие, находит своего врага в религиозно-философском собрании, вручает ему свою книгу с ядовитейшей надписью: «Незабываемому учителю и почитаемому писателю» – и выслушивает от него комплимент. Вот победа! А он-то и не подозревал, с кем он имеет дело.
Разговор, насколько я помню, был такой. Василий Васильевич, встретив меня, взял за руку, отвел в сторону и серьезно, очень серьезно – я это заметил – стал восхищаться книгой:
– Лопка! Какое чудесное слово, и об охотнике хорошо, и о грехе хорошо, и о детях птицы хорошо... вы интересный человек, а когда я там смотрел в собрании, вы казались мне каким-то статуеобразным...
– Вы меня считали за тупого человека? – спросил я.
– Нет... плотный вы... а в книге охотник... живой.
Еще он мне говорил там, как все эти лопки и птицы изменились в культуре, сколько мы потеряли.
Страна обетованная, которая есть тоска моей души, и спасающая, и уничтожающая меня – я чувствую, живет целиком в Розанове, и другого более близкого мне человека в этом чувстве я не знаю. Недаром он похвалил меня еще в гимназии, когда я удрал в «Америку».
– Как я завидую вам! – говорил он мне.
К одному и тому же мы припадаем с ним, разные люди, разными путями. Отчего это? Что это значит? Когда-нибудь я буду много думать об этом. Но теперь [некогда].
Розанов и Мережковский прельщают меня своей противоположностью: бытовики и личники. Особенно интересна Гиппиус: она представляется холодной снежной Дамой: смерть от весеннего луча – вот все ее страхи. Недаром она написала прекрасное стихотворение «Снег». Надо запомнить: она мне сказала последний раз: «Вам 16 лет, вы наивный человек».
Вышел я на улицу... Такая тоска... Кажется, где-то выше меня и ниже меня живут такой простой и веселой жизнью. Кажется, там и тут настоящее, а у меня нет его. Давно я не видел на улице такого движения: из тьмы выскакивают то и дело фонари и белые лица... Потом на Неве: сколько тут огней, море огней, есть движущиеся, целая жизнь фонарей и всяких огней. Дома всегда одно и то же: всегда одинаковая Фрося, добрая и хорошая.
«Темно, потому что ожидаем луну...»
20 Декабря. У Мережковского. Был Блок. Блок сказал, что Мережковский, как крестоносец, застрял в Риме.
– Мы не донесем, – сказал Мережковский, – я знаю, мы не донесем, но другие донесут. Наш трагизм вот в чем: это не мы, но мы должны говорить – это мы.