• Приглашаем посетить наш сайт
    Бунин (bunin-lit.ru)

    • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    Начало века. 1909 г.

    [1909]

    4 Января. Был у меня В. Н. Белокопытов, звал на «кутью» в Крещенский сочельник. Рассказывал об этом Фросе. «Кутья!» – обрадовалась она по-деревенски. Глядел на нее и думал: то, что я с ней – абсолютно ценно, это сживание, срастание – существующий факт. Значит, если я так думаю, ценю я больше всего общение людей. Те, которые называют себя «личинками», могут обойтись без этого. Как они чувствуют себя в своей полосе жизни?

    К 14-му Января я буду свободным от своей работы.

    6-го был у 3. А. Венгеровой. Дама из «Вестника Европы», образованная, культурная. Натасканная собачка. У нее была артистка Ведринская. – Вы не в Петербурге живете? – спросила она меня. – Нет... – Села на диван и пролепетала: – Красивая застенчивость... мы так в Петербурге не смотрим... Мы прямо смотрим. – Она рассказывала про свои роли, жаловалась, что не дают больших ролей, рассказывала о «Мертвом городе», где она будет играть Бьянку. Много и изящно перевертывалась перед нами, рассказывая о роли. Умная простота в ней. Рассказывала еще про натурщицу по призванию, которую художник по ошибке назвал Артемида № 4-й.

    Венгерова тоже хочет изучать сектантство. Все хотят изучать сектантство. – Лютера нет! – сказал я. – Вы не знаете, какое большое слово вы сказали, – ответила она. Говорил ей о своем призвании. Оказывается, еще есть один такой писатель от природы, бывший лесовод О. Дымов.

    7 Января. В р. -ф. собрании собрался, было, говорить, но выступление не удалось, Струве занял время своей реформацией.

    Вошел Блок. Вот тоже полярная противоположность Ремизову. Тоже Европа и Россия, тоже личность и быт, тоже открытое высказывание своих взглядов и присматривание к другим... и много всего.

    Блок-юноша. Как охотно говорит он о своих переживаниях. Я попросил его прочесть мою книгу, обратить внимание на стиль и сказать мне о книге так, чтоб мне что-нибудь осталось для себя. И тут мы разговорились вообще о том, остается ли что-нибудь для себя от критики. У него, признался он, остается только несколько слов, остальное мимо. Но кто критикует? И так мы подошли опять к вопросу об интеллигенции и народе, о расколе интеллигенции, о том, куда легче предаться – Леониду Галичу или мужику.

    Он мне рассказал любопытное: есть в нем такое чувство к Венере Милосской, что хотелось бы разбить ее, чтобы остались только геометрические формы. То же чувствует и Бенуа... Наш разговор остался неоконченным, но он и не может кончиться...

    Был у Охтенской Богородицы. Это вторая Гиппиус по уму. Как с вами говорить, спросила она, по букве или по духу. Я сказал, что в букву не верю, а по духу мне непонятно. Условились говорить смешанно, частью по букве, частью по духу. Говорили про мир видимый и невидимый, «астральный». Вы близки, сказала мне она комплимент. Богородица слегка нарумянена и напудрена – быть может, потому и напоминает Гиппиус. Нет, вот еще что: те же холодные глаза. А рост! А груди! У богородицы два собственных дома. Премудрость свою она получила не от человека, нет, она так родилась. Больше всего меня поразило в ней ясное разграничение науки и астрального мира. Наука мешает религии, если становится ей на пути. Тут было кое-чего сказано, чему могли бы многие «ученые» поучиться. Потом хороша эта самородная интеллигентность. Говорят, ей кланяются в ноги, но сама она себя богородицей не считает (а может быть, врет?). Я показал на икону. – Этому вы не придавайте значения, – ответила она мне.

    Интересно, что калитку в заборе не видно, открывают, спрашивая пароль. У порога растут три дерева. Хорошо очень она рассказала про то, что где бы она ни начинала говорить, везде замолкают и просят больше не ходить. Очень умная, одинокая и сильная личность нарисовалась в моем воображении. Именно «личность», о чем я так много думаю теперь. Интересно, что во время праздника Крещенья возник вопрос, как быть с Невской святой водой по случаю холеры. Решили воду кипятить... Эту воду, которая не портится.

    9-го были у меня опять хлысты. Подготовлял их к выступлению на р. -ф. собр. Если бы пробить их схоластическую мудрость, то внутри оказалось бы поразительное явление: в 20-м веке – начало христианства, «начало века». Т«э»ма Павла Мих. Марья Яковлевна. Как они хорошо угадали Мережковского... Вслед за ними и я думаю: он иностранец, ему не понять русского народа, он только словесник... нет... он словесник, который искренно хочет отказаться от словесности, т. е. от самого себя...

    Блок и Мейер, по мнению хлыстов, обладают «пророческим» даром. Просто, по-моему, они искренние люди. Но ведь Мережковский тоже искренний, почему же он всегда все же кажется неискренним... Нет, это не религия...

    Но что же это такое? Если рассуждать, то это настоящая религия, если чувствовать – нет. Что это такое?

    – Хорошо, – сказал хлыст, – отвергнете церковь, но что вы поставите на место ее?

    – Что вы поставите? – спросил я.

    – Жизнь, – ответил он просто.

    Интересно это их перемещение Бога с неба на землю. Хорошо это когда-нибудь изобразить на фоне петербургской жизни..

    И вот, говорят, христианство умерло... Или это его смерть...

    Читаю Гёте: письма из Италии. Некоторые места я особенно заметил: «А между тем мир простое колесо, одинаковое во всей своей окружности, но кажущееся нам таким удивительным, потому что мы сами вертимся вместе с ним... Иногда я вспоминаю Руссо и его ипохондрические жалобы, а между тем для меня понятно, как такая прекрасная натура могла свихнуться. Если бы я не чувствовал такого участия к предметам природы, если бы я не видел, что в кажущемся беспорядке сотни наблюдений согласуются и складываются в определенный порядок, подобно тому, как землемер одной протянутой линией отмеряет много отдельных измерений – то я часто сам считал бы себя за сумасшедшего».

    Много я нашел для себя интересного в его записях о своем творчестве. Когда-нибудь я сделаю работу о пантеистическом начале творчества.

    Интересно, что, когда я ответил на вопрос богородицы «чего я хочу», – хочу быть творцом, – она меня очень одобрила. Надо продумать вот что: сколько принес вреда творчеству рационализм? Я сам оказал признаки литерат. творчества или вообще творческого отношения к жизни только после того, как отбросил рационализм. Подумаю иногда про себя: каким я младенцем живу... «Продолжай, мой милый брат, думать, искать, соединять, сочинять, писать, не заботясь о других! Надо писать так, как живешь: сначала для самого себя, а потом уж для близких существ».

    18 Января. Сюжет для небольшого рассказа «рожденье по духу»... глухонемые... Стук [палки] по мерзлой мостовой... руки, протянутые в пустое пространство. Семейные пары слепых, закон о запрещении жениться. Разрешение. Родится ребенок зрячий, с ним разговаривают. Дитя видит свет... открывает его родителям.

    Сходить в колонию слепых. Еще сюжет: чан. Еще: лес, звезды, Бог.

    Каждый день, переживаемый теперь мною, год в моем развитии...

    Лекция Мережковского о Лермонтове: от неба <2 нрзб.> к земле. Он истекает словами, как кровью. После лекции Рябов (он попал сюда, когда прочитал слово «сверхчеловек»)... Пустяки... что им сделать... вот хулиганов выпустить под голубое знамя... самый первый бриллиант... ха, ха... Стенька Разин... Все хлыстовство – падение неба на землю... Скука на земле... [Красота] во Христе. Конец красоте (против храма Исакия).

    Беседа у меня: Мейер, Венгерова и Легкобытов... Люди, тварь и творцы. Творчество: икона, лик, видимость, душевность и духовность. Хохот над их Щетининым.

    У Мережковского с ними... Фейербах или Луначарский или Горький, чей это человек?..

    На другой день в Совете: хлысты не пришлись в метафизическую систему неоплатоника и etc... Человеко-божество, язычество, гордыня... все обрезано... У Дарьи Вас. Смирновой (охтенская богородица). Целовали руки... Умиленность И[вано]ва: Поразительное совпадение, я как раз пишу об этом. Отдельные разговоры. Полочка с мертвецами (бессмертие, покойники). Рождение по духу есть... Я с бомбой: мир естественный, душевный и духовный. Иногда не туда... Нужно знать, кто куда... управлять... Прежде всего познай себя: а когда познаешь, то еще (нужней) высшее...

    Это правда: помню, и я при уверовании в марксизм...

    Рождение по духу есть смерть.

    Разговор с Ремизовым: наблюдение: о. Иоанн Кронштадтский молится за смерть Толстого, Толстой убивал Шекспира.

    Смирение русского народа...

    Мысль моя, подхваченная у Мережковского: интеллигенция не религиозна, потому что когда-то, в силу роковых сил, взяла меч железный...

    Лекция Белого: поворот литературы к народу. Индивидуализм есть выкрик религиозных чувств, это то, чем живет: к Пушкину и Гоголю.

    23 Января. День моего рожденья: 36 лет. Планы. Написать книгу бытия. Май, июнь, может быть, июль проведу на Кавказе. Первая половина Кавказа: в степи, изучение хлыстов (христианство на земле). Вторая: изучение осетин у ледников (язычники). Чтение теперь: Реклю, «Земля» в связи с библейским событием. О Кавказе: Марков «Изучение хлыстов»: Мария Прокопьевна, Щетинин, etc: Прочесть Гёте всего, Гомера и ознакомиться...

    Финансы: в кармане 100, плюс касса 250, плюс «Русск. Мысль» 450, итого 800 р. Для осуществления плана нужно: до мая 300 р., до августа 500 = 800 р. Эти 300 заработаю. Продам книгу минимум 300=600 р. Остаток 200р. Тогда 1 августа у меня 600 р. Как заработать теперь: Коновалов 50 р., рассказы 100 р., журн. работа 150 р.

    28 Января. Мелькнула такая мысль: как близко хлыстовство к тому, что проповедуют теперь декаденты: все царства Легкобытова, Мережковского, Иванова, Рябова... И процесс одинаковый: Я – Бог. И потом образование царства. Ты больше Я.

    один момент. Я: как все-таки это страшно: зеленые ростки тянутся к духу, и он прилетает – случайность! (Изобразить). Я думаю так: если Христа взять без церкви, то останется Евангелие, фермент, для одного он будет бродильным началом, для другого будет скучной брошюрой. То же, что с Шекспиром: для культурного человека – церковь, для дикаря, как Толстой, – бездарный писатель.

    – У вас, – сказал Мережковский, – биографически: вы не проходили декадентства. – А что это значит? – Я – Бог. Нужно пережить безумие. А вы здоровый... жизнь... – Если так... если так, и хорошо... Есть такая черта... я ее не переступил, но как ее переступить, когда, я знаю, то, чего я хочу, что не выскажешь, что это невысказанное, неиспытанное дано мне тоже Богом и противоречит другому Богу... Любовь? Она не далась мне... ушла... я не захватил ее... Призвание... я не использовал его... Я страдаю до безумия, но и в самые мне тяжелые минуты, когда мозг затиснут в кулак, я все-таки чувствую в сердце боль, почти физическую боль... но из этой боли рождается само «я», знаю, боль пройдет, будет на том же месте радость. А они уже этого не испытывают. Какое право я имею быть пессимистом, когда жизнь не удалась мне... Я должен быть царем и богом, чтобы принять Христа.

    3 Февраля. Читал ст. Шестова (Русск. Мысль) о Толстом: приложение Розановских идей.

    Шел по улице. Стал переходить на другую сторону. Лошадь бежала. По привычке я хотел пройти перед самой мордой. Но поскользнулся, и чуть меня не задавило. Я переходил, по обыкновению, возле морды лошадей. Поскользнулся. Меня переехали...

    Есть в жизни какая-то [кроткая] логика, вечная прекрасная форма. Надо научиться выделять ее из природы.

    6 Февраля. Ехал к Иванову. Встретил Павла Мих. Табуны табунятся... все равно полетим вместе. Как он недоволен, что к богородице Иванов. Говорит: не знаю, куда... Я говорю: и у вас же то же... Я скажу: будешь наследником. И она то же скажет. К ней овцой нельзя... она своего не отдаст... Они не могут сойтись как равные... Птицы – это хорошо. Перспектива его: 1) Иванов и богородица – похоть. 2) Грех – смерть. 3) Воскресение... Ему невыгодно: людей интеллигентных... если богородица интеллигента найдет, он много даст ей.

    7 [Февраля]. Решил написать «Иван-Дурак». Я это, вероятно, сделаю, потому что мысль моя так захвачена, что весь мир я страстно полюбил, мне захотелось сказать Зинаиде Николаевне, какие у нее прекрасные волосы, и какой она благородный человек, и как она красива. И Дмитрию Сергеевичу: какой он рыцарь. И Философову: они мое счастье, они меня дали миру... [как] родившая меня глубина природы, что-то страшно чистое... И Варваре Петровне, что я напишу ее сестре, узнаю, где она, что она моя муза (только сохрани Бог написать «крест»).

    8 Февраля. Так бывает при засыпании: еще не уснул, еще видишь живых, настоящих людей, но местная временная связь между ними вдруг заколеблется, будто мир разломится, и вот полезут из страшного далека близкие люди, селятся тут же рядом, а те, которые близко живут, куда-то уплывают на края. Близкие люди, которых уже не встретишь больше в жизни, о которых в обычной деловой жизни не вспоминаешь, тут живут, возле, в своих квартирках собираются вместе...

    Разговор с [Феофилактом] Як.: я убил в Фросе Бога, я должен оправдать убийство. Всякий, ради кого умирает человек, совершает грех, и будет спрошено, ради чего он убил другого.. В похоти родится смерть – грех. Кто покорил другого (убил), тот совершил грех и должен оправдать его. Я могу умереть перед. но оправдает ли она свой грех – мою смерть?.. Семя в природе умирает и воскресает... Птицы, рыбы – жаль их убить. (Смерть остается неоправданной?)

    Тут два круга (спинка стула с парными кругами, но из одного в другой переход).

    – Разница с социалистами: те бессознательно движутся, не знают, куда, они отвергают церковь, Библию, иконы. Мы не отвергаем, мы говорим: всякому времени свое (весна, зима... неизменно вращаются круги, постоит град Иерусалим, и снова рухнет, и опять настанет). Иерусалим можно лишь чувствовать. Словами нельзя сказать.

    Я сказал: – Мережковский говорит, что Бог входит в человека, Он вне человека. А куда же Он выходит? На небо? Но что есть небо?

    – Я верю Алексею Григорьевичу, я раб его... То, что он грешил раньше, что же? а если он раньше добро делал, а теперь грешит, так ведь то считать не будут... Нам было больно вчера (когда А. Г. разделывал комедь передо мной в кругу, пьяный) <1 нрзб.> ему материал <1 нрзб.> филос. собрание, живут так, а говорят так. Этот пьяный человек в кругу, эти овцы... быть может, его мерзости – сумма грехов указывает в то же время и на страшную силу, принятую на себя... Если верить в то, что он воскресит, то ведь чем он мерзостней, тем больше его сила, чем больше убитых, тем больше греха, тем больше он воскрешает: все эти богородицы разве устоят перед его мудростью, все они от него... Мы его не променяем ни на кого, мы его подняли, хоть и тяжело же нам (деньги). Ф. Як. просит Павла Мих.: помоги мне, тяжело мне стало поднимать...

    Как странно все это совершается вокруг меня: такой разговор... а сегодня же был в «Салоне». Долго смотрел на картину Сомова: радуга, сияющая природа и все, все <3 нрзб.> и просто страшно за страну обетованную... и стыдно за дикий лес... и кажешься провинциалом...

    Пав. Мих. говорил вчера о своей гордости: это не гордость, это правда, я хочу всякую фальшь выкинуть, истины хочу, а это принимают за гордость...

    9 Февраля. Был у И-ва. Рассказал ему о своем романе. Он говорит: нужно пережить убийство, чтобы писать о нем, нужно проделать внутренний опыт, писать нужно о себе, и способ объективности зависит от таланта. Я ему говорил о том, что я не религиозный человек, а просто любопытный, что убийство я понимаю в мировом значении: напр., я убил Бога в своей жене. Он отвечает: об апокалипсисе... плане... плюрализм... найти истинные «я», светлую точку...

    16 Февраля. Легкобытов. Надо отрезать путь к Богу, нити порвать. Тогда обещающие и чающие станут лицом к лицу, предъявят иск... Я не хочу быть седым волосом в голове

    Авраама... Корни утомились. Нивы побелели. Плоды висят. Любовь – центр между именем Бога и человека. Я сказал: буду рабом его – как он глазами-то заходил! Вот гордость! Это же искушение сатаны и есть: будешь Богом...

    17 Февраля. Ночью часто просыпался и видел: спит рядом со мной черная змейка, тонкая, блестящая, как шнур, намазанный дегтем. Утром в последний раз я видел, как она зашевелилась, опустила с простыни голову и побежала вниз. Меня почему-то взяло зло: отчего я ее так оставил, нельзя так оставить, ведь это змея же, никто не оставляет змей спать рядом с собой. И чем-то я ее ударил. Она быстро стала собираться назад, подняла голову и поняла меня. И я не знал, что делать, испугался, бросился к стене и слышал где-то тонкий укол.

    Иногда просыпаешься и чувствуешь: сон это или не сон, и хочется сделать, что это не сон, и слышишь и видишь доказательства: холод на пальце, башмак на ноге – вот хорошо это поместить в конец рассказа о звездах... Что-нибудь такое осталось...

    – и будешь Богом...

    В лавке: маленькая грешница-старушка (5 лет) покупает конфетные крошки. Ей отпускает буржуа серьезный с окаменевшим лицом. Человек поднял мой кошелек с деньгами и сказал: мне их не нужно, на эти деньги все равно не разживешься, это пропащие деньги.

    20 Февраля. У Мейера разговор.

    Быт есть зло. Ценности через быт. Языческий пантеизм начинается жизнерадостностью, кончается смертью. Эллинизм, христианство: менады бежали безумные в горы, рвали бога на части и возвращались стоящими выше быта. Бог Ягве у бедуинов – это образование лика, потом гремел Иегова. Воля, личность исчезали в воле. Надо сказать: «Я – Бог», утвердить свое лицо выше быта. Рассказ о [1 нрзб.] Иммермана: грешный [аскет], чистый [I нрзб.], чистый сатана, безгрешные дети сатаны. Грех необходим, чтобы возникла личность. Грех в оторванности от коллектива. Коллектив в тайне.

    Как неверны мои приемы писать на задуманную тему. Всегда, когда я задумывал – ничего не выходило. Нужно оберегать свободу. Нужно не думать, а чувствовать и жить, и делать опыты, и по пути таких опытов пусть рождаются мысли...

    Типы Ивана-Дурака. Чувствую то и еду туда навстречу и непременно приеду. Нужно только ехать и ехать. Близится к марту. Голубые вечера. Небо приподнимается, темное небо уходит, и забывают на Невском погасить электрические фонари-искорки... (Все блестит...)

    День был теплый. Солнце хотя и у горизонта, но играет. Светились огни, обращенные к солнцу. Светились люди, углы домов. Все светится. У конки много народу, люди ленивые. Дамы все с птицами на шляпках...

    Хотел купить для Левушки красного рака на нитке. И вдруг подошел толстый господин и тоже спросил такого же рака. Потом еще одного. «У него двое детей, – подумал я, – как и у меня». Но он спросил еще одного рака и еще одного. Мне почему-то расхотелось покупать игрушки, и я ушел.

    21 Февраля. В И. монастыре. Голубой вечер. Звезды. Забытое окно и фонари. Углы домов. Между двумя домами на голубом светится березовая рощица. Она светлая от фонарей. И над ней звезда. Переулок. Громада монастыря. Замерзшая река с барками. Калеки с красными глазами, руки. Чудесная монашка торгует пузырьками с деревянным маслом. Внизу в склепе воздух – смерть... Поп до потолка... благоуветливые монашки... две хорошенькие... смеются прилично, как полагается. Калека ползает у гроба, целует мраморную плиту, не отрываясь долго. Возвращаюсь: так же сидит грустная монашка, задумчиво бродит черными глазами... бледная, прекрасная... Купил у нее пузырек с деревянным маслом. На улице надвинулась ночь. Месяц огромный перерезан черной полоской тучи. Пригляделся, а это не туча, а телеграфная проволока или от трамвая. И чуть не раздавил черный, быстрый, как бес, автомобиль и скрылся спокойной малиновой точкой, и в темноте в проулке много, много фонарей в воздухе.

    1 Марта. Первая и самая большая роскошь, которую я себе дозволяю, – это доверие к людям. Быть как все. Страдать оттого, что я не как все.

    Иван-Дурак постоянно проваливается, а когда как все – счастье.

    1-я повесть: детство (Иван-Дурак) в сказочной форме.

    2-я повесть: граф Стахович (герой потерял имение, весть дошла до Парижа) отправился в Россию искать место и не может устроиться. Дон-Кихот – Стахович.

    Если у писателя есть свое оригинальное содержание, то он никогда не будет неоригинальным по форме. Бояться подражаний не нужно, если помнить, что единственный путь – это от содержания к форме.

    Черный человек: глаза похожи на... глаза будто не глаза, а выглянувшая черная кожа, натянутая внутри. Кожаный человек.

    4 Марта. Пришел Легкобытов. Говорю ему: – Еду к земле, хорошая земля! – Да, – отвечает он мне, – но только мало мы живем на ней, только поселили – и простись! И, о ужас! (его поговорка) завел очень тонко речь о том, как бы продать труд Щетинина. Я сказал: – Интересный он человек. – Легкобытов весь насторожился: – Знаете меня, не так чтобы я был вовсе бы человек маленький – нет? Ну, так вот, я в рабство ему отдался не зря же? – Он машет руками, брови его всегда дугой, усы хохлацкие... – Пожалуй, – говорю я, – лет через пять и я к вам перейду. – Через пять! – удивился он, и я понял, что меня они уже считают своим. Признается, что написал письмо Мережковскому назначить ему свиданье. В дверях признается, что хочет его переманить к себе: – Вы простой, вы возле земли живете, а он улетел высоко, вот его оттуда бы хорошо свести.

    Сколько тут самоуверенности! И какая простота!

    У Троицкого моста вечером: город огней, трамваи, похожие на огненные сороконожки, бегут и бегут. Одна сороконожка, другая... И на другой стороне между неподвижными глазами два, быстро бегущие... (Он... сел на трамвай... Сцена... начало романа).

    6 Марта. У Рязановского. Полетаев-Розанов.

    Розанов – книга «О понимании»... «Я» выше всего... книга не пошла. «Я – Бог» – страшно избежать этого: Бог надо мной... и новый подход, и вечно так богоборчество (онанизм)... и, наконец, самоедский бог. Он созерцает только низ пола, а не верх. Он... Эллада – гармония. Вообще дуализм: добро и зло – все религии односторонни, а Эллада – добро и зло в гармонии... Гёте сломался на востоке (Divon), Ницше в сторону зла, Мережковский в сторону добра, Иванов свободно творит, как эллины. Эллин отбрасывает Венеру и создает новую, у него вечное творчество бога. Они свободны. И потому у них нет религии. Религия там, где государственность. Возрождение есть возрождение Эллады, а не семитизма и христианства. Почему статуя холодная? Потому что тут законченность. Где законченность, там холодность и нет действия. Нумизмат – Розанов-Полетаев. Хорошо бы об этом нумизмате собрать сведения.

    или Эллада? Этот вопрос для меня или для других? Для других – не знаю. Для меня Эллада – хотя бы ее никогда и не было... Я должен создать ее, если её нет. А не создам -умру. Вот программа... так надо бы. Эллада – Бог?

    10 Марта. Религ. -фил. собрание с Тернавцевым. Он абсолютная мерзость: большие красные губы, школьный смех, этот странный смех откуда-то, инквизитор или черт, грузный <1 нрзб.> интонация... вертелся, как крест показали. Ангел с закрытыми глазами: для христианства это (государство) случайность. Мережковский и другие– интеллигенция, и там (черт) Россия, непонятная логика (Александрия Византийская), загадочные корни в православии... ясность в Европе... интеллигент] – европ[еец]. Тернавцев не интеллигент... Отвращение Ивана Александровича к этому народному... лукавству. Розанов подошел: – Хорошо? – Хорошо! – А он всерьез: – А то собрались книжники! – И сам он: рядом с Татьяной, извилина в подбородке, обывательский глазок, смерд и <1 нрзб.> дряблый, и все это дряблое богоборчество, и весь он как гнилая струна, и кривой (сбоку) подбородок с рыженькой бородой, и похоть к Татьяне... он живет этой похотью, это его сила.

    12 Марта. У Иван. Александр. Рязановского. О символизме. Нездешний мир. Здешний [превращается] в нездешний... Теперь я понял весь свой путь: [делать] записи природы и людей и вторичное и большое их переживание. «Ивана-Дурака» напишу. Творить из природы или из метафизики? Я из природы в метафизику. Опишу и марксистов: из себя к природе и к чему-то вечному... найти «я» к миру, технический путь: вечные запасы образов... Смерть Пана. Я умру, как природа... Смерть Пана не менее страшна, чем та смерть, которую испытывают христиане, переходя в христианство. Я потом буду жить, они теперь. Тургенев – Пан. Писатель не может быть в активной жизни. Он на одну ступень выше жизни.

    Я чувствую, что умер как стихийно-бытовой человек.

    Трамвай: простолюдин в котиковом воротнике и перчатках и интеллигент. Как их надо различать. Как неприятен простолюдин. Интеллигент черный, с большими красными губами. Длинная улица сзади трамвая... как ветки (от телеграфных столбов)... огоньки вуали... и другой трамвай, красный... радужные фонари... огни в тумане... волшебный город огней за Троицким мостом и там огневые сороконожки. Отражения в стеклах трамвая...

    Мой путь на трамвае по жизни: путешествие. Я еду на трамвае каждый день, и каждый день моя жизнь – путешествие. Нищие на трамвае. Зимние ощущения (все вместе): если два разговаривают, все слушают особенно... как неприятен взгляд напротив (будто смотрит всегда)... То роскошная дама с компаньонкой. Крики на кондуктора... Взрыв... Толстая купчиха с гордым взглядом... Ледяная сосулька на крыше трамвая. Вера Ив. – глаза вниз, похожа на иву над прудом. Студент-архитектор о домах на трамвае: «проэкт» и дома и квартиры. И пережитое: аквариумы и проч. И зимний сад... лес в инее где-то... Кривые отражения сучьев на асфальте. Хорош из трамвая Париж: эта толпа Итальянок, бульвары и Опера, и что-то роковое... смеющийся человек. Этот город мне кажется чужим и холодным.

    Пейзаж. Среди грохота трамвая лошадь ржет... Ржанье между камней. Копны сена в саду. В лучах солнца девушка в шоколадном платье... Блеск красных стенок трамвая. Блеск [черной] крыши автомобиля. Над вывеской «табачный магазин» дощечки страхового акционерного общества и № 44, светящееся еще повыше окошко. В окошке герань и девушка-брюнетка задумалась. В каменном балконе большого каменного дома в бельэтаже толстый чудак и офицер, перед ними две вазы с персиками и виноградом, что- то пьют. Столбы электрических проводов один за одним далеко-далеко... Только что зажгли фонари, первый раз после белых ночей зажгли фонари. Одна лампочка... не знает куда смотреть, и глянула на небо и повернулась спиной к публике, а на небе молодая луна и так они и смотрят друг на друга...

    Офицер растопырил руки под накидкой... загородил всю улицу. Квартира сдается – билетики, недорого. Главное: шоколадная девушка и солнце, девушка в герани, труба, луна и фонарь. Еще деревянная квартира с открытыми окнами, двуспальная кровать, рояль на всю комнату.

    Капля. Упала одна слеза из окна высокого дома на телеграфную проволоку и покатилась к фарфоровой чашечке. Другая упала и другая покатилась. И третья упала и третья покатилась, и все три вместе упали вниз на мостовую (к роману электрической лампочки и месяца – месяц светлый ненадежный романтик – налепил на ж. бантик).

    Мчался трамвай. Шли под руку влюбленные... Те, которым [всё] было смешно... Господин в котелке и дама... На балкон вышел веселый толстяк с офицером. Перед ними две вазы: смеются и закусывают... А третий молодой человек сладко потянулся и весь отдался сладости и, потягиваясь, даже присел.

    Упала вторая капля на телеграфную проволоку и покатилась к первой и слилась с ней в большую слезу... И в этой слезе: отражалось все и электрические проволоки и блестящий бок мотора и черный автомобиль и те два чудака...

    На сапожной висела рука с указательным пальцем на золотую корову и над коровой были билетики в окнах, и еще выше герб страхового общества и еще выше телеграфная проволока и еще выше герань, и в герани черные глаза.

    И еще третья упала капля на телеграфную проволоку и покатилась к двум первым, слилась с ними, и все как одна упали на мостовую. Но уже новая катилась капля, и вторая догоняла первую и третья влекла вниз. И опять то же. Шел дождь.

    Истощенная, пустая жизнь всегда философствует и строит принципы: прот. Малявин... Клин... идем на станцию: вот так и будем ходить и будем (как принцип).

    Богу наскучили все человеческие жалобы, ропот. Он вновь сказал: сотворим человека из глины и воды, но с бессмертной душой. И вновь рай был открыт для них. Но они опять согрешили... и опять были изгнаны из рая в поте лица добывать хлеб и вновь обрабатывать землю. Бог упустил из виду, что земля уже не та... Но земля была теперь не та. Прежние люди всю до последнего клочка захватили ее. Новые люди напрасно искали земли. Все занято говорили им, и так они пришли в большой город и поселились наверху каменного дома.

    Я был их сыном и, глядя вниз из окна, вспоминал...

    Две дамы в конке: у одной была открытая короткая шея и грудь большой высоты. На самом верху груди – золотые часики. Все смотрели, будто на часики и <зачеркнуто: видели огромную грудь>

    Два встретились: – Бродяга! – другой: – Водяга! – и долго перекликались во тьме. При месяце город огней... И перекликаются ночные голоса на реке (фабрики). Трамвай – рельсы вперед и вперед (кругом). Кто-то поцеловал девушку и вскочил в трамвай.

    Дом, где живет она: булочная и контора, швейцары. Пьяный и безумный. Месяц шел за мной на Невский. Перья на дамских шляпках. Старики. Пылал фонарь – всю ночь пылал фонарь – какие-то [плохие] дворники. Это сказочный город (не Петербург, а сказочный) с прямыми улицами. Пустой вагон, наклонившийся на бок, почему-то был наполнен [людьми]. Огненная надпись: остановка. Огонек перед иконой. Далекая звезда фонаря в двух рядах. Где Казанский собор? ветка сирени, она зацвела... Месяц-фонарь в деревьях.

    31 Мая. На берегу Светлого озера у меня создался романтический образ Светлого иностранца: он приходит к нам не с капиталом и голым знанием, а со словом истинного Христа, и это новое слово слушают не книжники и фарисеи, а простые несчастные сектанты Ветлужских лесов, потерявшие всякий смысл в поисках истинного Бога. Истинную вражду я чувствовал тогда к прежнему интеллигенту с его умилением перед мужиком и разговорами о землице и всяких экономических отношениях. Нет! я не смиряюсь перед рабами тьмы, я прихожу в нее со словом истинного Христа, и все, что так фальшиво было раньше у меня в отношении к народу, отныне совершенно исчезает, и все становится ясным.

    Что меня встретило, когда я стал проверять этот образ жизни?

    Вот это все нужно припомнить.

    Смысл этой веры был, конечно, в освобождении своей личности: я могу жить свободно. На самом деле у Мережковского я встретил новые цепи. Практически: от меня требовали простого подчинения. А у меня свобода... я хочу писать свободно. Пришлось отшатнуться. Вот почему явились Ремизов и Разумник. Вопрос: если они эстетическими путями своими, т. е. свободно, на пути призвания своего пришли к Истинному, то почему же для других этот путь исключается? (как меня Мережковский, так я Коноплянцева). Постоянно возвращаясь к этому, нужно использовать все мои наблюдения и так свободно написать 2-ю часть Града.

    3 Июня. Вчера ходил к Р-у. Низкое солнце слепит черную улицу, только вывески светятся. Забастовка трамваев. Пришлось возвращаться поздно ночью. Белая ночь. За Невою разгорается и разгорается. Веселый электрический домик на воде. Электрический сад. Все, что освещено электрическими огнями, кажется в гостях здесь. Или: укрепленным на воздухе. Как встречают рассвет окна дворцов, такие серьезные. Забыл: площадь перед театром, суматоха... Стало понятней, когда я взглянул на коней над театром и вспомнил Гомера. Сразу нарисовалась картина площади. Значит, для того, чтобы нарисовать картину, нужно найти в окружающих предметах один, но свой, и отсюда взглянуть на другие предметы. Нужно учиться объективировать. Пример: описать моду (Вехи: взморье: дама в коляске – ее носок – ее кучер – шляпа-осень, шляпа-лютик, шляпа-луг, на скамьях люди, как птицы на ветках).

    Интересны слова Р[азумник]а: писать с людей можно при условии писать о них подлинную сущность.

    Счастье Александра Михайловича. Как он наивен становится: сколько безликого и предрешенного в любви. Как обманываются влюбленные, что они творят любовь. Какое умное учреждение – «свахи». Свахи – выразители безликого стихийного начала. Игру случая они приводят к закономерности, безумие к уму, личность к безличию. Влюбленный – это чайка, падающая в океан и думающая, что она сама туда падает. Не то что-то... хороша эта поповская свадьба...

    Еще вот что: аскет, угодник, приходящий к народу, есть величайший индивидуалист. Религиозное чувство есть чувство личности, индивидуальности. Оно есть тончайшее выражение личности, оно есть предел личности, в котором исчезла личность...

    Из городских впечатлений: как разговаривал франтоватый офицер со скромным молодым человеком [не поднимая] глаз, [быстрое] легкое откидывание головы назад – знак невнимательного согласия.

    Хорошо народное выражение: когда ночь обнимет.

    Дымка сизая как подкрылье голубиное. Отсветившая ночью луна чуть виднеется, или это здесь солнце такое? Запах на улице сырой, будто из недр морских вынули губку.

    В окнах тяжело расцветающим утром зажжены огни. Ставни магазинов открываются, и образцовые товары, будто паутина, искусно сплетенная пауками для уловления, будто щупальцы огромного гигантского спрута.

    Кто с книжкой, кто с сигарой, кто с дамской материей, и все они будто не от себя занялись этим, а кто-то их научил, натаскал и пустил, и человек с сигарой в глубине магазина – он служит сигаре, и сигара как паутинная сеть обращена к этому живому бегущему потоку.

    Офицер едет верхом и разговаривает с барышней, и она часто-часто мигает глазами – учится неловко кокетничать.

    Вот чьи-то два водянисто-голубые глаза, как два пятна на сером. Глаза, направленные в разные стороны, подчеркнутые грязными рубцами на сером лице, грудь в орденах солдатских – черносотенцы. Знакомый профессор – бедняк, как он иссох! Барышня красивая. Чья-то милая улыбка как искра сверкнула и растаяла, даром отданная бескорыстностью юности и красотою.

    Еще бы раз взглянуть на это милое лицо!

    Трамвай загородил дорогу. И когда проехали, – на том месте, где искра-улыбка сверкнула, теперь были глаза на молодом юном лице, устремленные безумно в толпу, напрасно буравящие чужие, равнодушные лица. Что спрашивают они?

    Ищут брата по духу в этой толпе? Ищут встречи с поте-ряным, надеются?

    В сизом тумане печально отвечает рожок: да, ищут брата по духу, надеются.

    – Ничего, – отвечает равнодушно, – все по-старому.

    – А как у вас?

    – У нас тоже ничего, все по-старому. Они свою размеренную жизнь не замечают, а в провинции свою. Ищут точек соприкосновения.

    – Бисер в моде, – говорит, – не попадалось ли вам в провинции хорошего старинного бисера?

    Я замечаю: у них бисер в моде, это новое, и бисер старинный.

    Я перехожу [от одних к другим] везде слышу о старинности...

    Наконец, знакомый полковник. Спрашиваю о недавнем прошлом, о религиозно-философском собрании, о крайних революционных партиях.

    – Нет ничего. Все это в прошлом. А новое, самое новое

    – это заниматься старинностью.

    – Пора! – поясняет мне жизнерадостный полковник,

    – патриотическое чувство, это, знаете ли, в природе вещей, это основа всего – жена моя бисер собирает. Нет ли в вашем древнем городе, где вы живете, старинного бисера? Бисер в моде!

    Черты провинции: сплетня, газета по знакомству.

    6 Июня. Пишут о Л. Шестове, будто он делает какие-то изыскания о старости: старик Ибсен и Тургенев на старости лет жалеют, что...

    При закате солнца между петербургскими домами: до чего второстепенно это явление тут, как очевидно, что человек стоит против этого, не считаясь с природой, и что в этом все существо различия старого и нового, старой религии, старых людей.

    15 Июня гулял с Алекс. Мих. в Павловском парке. Он говорил мне: я своими писаниями искажаю природу. Настоящая природа страшна. Он даже помыслить не может, как страшна она. Мы так далеко ушли от нее, что и не можем представить себе, какая она настоящая. Природа, говорил я, не есть что-либо вне меня лежащее, я изменяюсь – изменяется и природа; всякая вещь, которая откликается на мой дух, есть природа. Да, говорил он, но вы же хотите быть пантеистом, быть как природа. Это невозможно. Вы городской человек со всеми тонкостями городской культуры. Вот та тропинка культурная, она вьется по пятам за нами, и нет возможности отделаться от нее.

    Тропинка вилась и вилась стрелой из зеленой травы за прудом, перебегала из рощи в беседку, исчезала за мостом, потом поднималась в гору, опять пропадала... барышня под зонтиком, дальше француженка на лавочке читала роман, генерал шел...

    Облако белое.... Вечером, когда туман поднимается, думал: завтра решу. Утром осмотрел, будто дело сделал, стало легче на душе, а к вечеру обостряется, все обостряется, возьмешь ружье – и в болото, в леса. Знаешь белую ночь в городе, а кто бывал в лесах – какие там только разговаривают деревья, много они знают. Небывалое красное солнце под вечер... И вот тут Нептун вдруг поднял [зайца] и спас от безумия. Благодарить бы надо, а доктор...

    Или так начать 2-ю главу: привык к охоте и стал настоящим охотником... конец – под утро нет Нептуна.

    – Эх, Нептун, – сказал доктор, – это человеку задана такая задача, а ведь ты собака, как ты мог это? или тебя сатана искушал?

    – Сатана, сатана! – ответили, освобождаясь из вечного молчания, говорящие деревья.

    Ему хотелось по-человечьему воспитать собаку в свободе, а не вышло.

    29 Июня. Петров день в городе.

    «я» – все.

    30 Июня. Дождик шумит в саду. Самовар умирает. Сад во время дождя, как шумящий самовар. Шел крупный ровный дождь. Полно шумел сад, как расходившийся самовар. Пузырями, все пузырями вскипали лужи, соединялись и неслись потоками по аллеям. Чан переполнился и тоже ушел.

    Из дневника Левина: я встретил вчера своего учителя. Он сделался акцизным. Почему? Удобно, объяснил он мне. Обыкновенный человек. Но он был необыкновенный. Или это я был необыкновенный, а он всегда был обыкновенный человек. Кто же из нас изменился... А он стоит, как сухая ветка... быть может, немного согнулся... В нем нет ничего... он сухой. Так значит, это я видел в нем... А если бы в этой сухой ветке я увидел бы правда то, что было во мне... Если бы он сейчас сказал мне, как и тогда, о звездах... Но он не скажет, он акцизный. А если бы мои лучи тогда встретились с его лучами... Мы бы теперь не так встретились? Если бы не... Мы бы не засохли... Мы обманывали друг друга-Раз я нашел в своих бумагах 50 р. Как я рад был... Как сделать эту радость? Нельзя. Откуда же пришла мне тогда эта радость, кто ее дал мне... Я рассеянный человек, я мог забыть бумаги... и это дало мне нечаянную радость. Но я принимаю ее ценою горя. Я помню, как мучился о том, что денег почему-то стало мало. Значит, радость – награда за горе. Дети постоянно плачут и постоянно радуются. Можно ли сознательно устроить радость? Нельзя. Значит, нужна для радости бессознательность.

    Идет старик в парке, кладет конфеты на деревья и зовет детей. Дети, трясите дерево! И конфеты падают. Это старик сделал счастье. Сидят дети за чаем вечером, скучают. Дети, говорит мать, подите в столовую. Дети идут, а там елка горит... Мать устроила радость. Но кто же положил эти деньги мне в бумаги. Как мог я забыть... Не сейте... Будьте как птицы...

    8 Июля. Шарманка играет под окном что-то быстрое, быстрое, а выходит такое грустное. Стихает, а за ней не то песня, не то молитва... певица где-то поет. Бьют часы в моей тихой квартире: восемь. Глухие голоса возвращающихся с фабрик рабочих.

    «Записки из подполья». Что-то пережитое. Что-то осталось большое... будет приходить опять и уходить. Но что это, я сказать не могу. Как близка эта мне сцена в ресторане, сколько тут из моей темы «я маленький». Это пародия на «Демона»? Нужно подумать над этим.

    Приходил ко мне А. А. Волков. Сколько в нем под формой нового чиновника с заграничным образованием чего-то поповского... рот... улыбка... он вечно думает... но думы его – острые края чего-то разломанного. Ни до чего он не додумается. Говорили о «смысле жизни»... Смысл жизни в служении, сказал он... Мой отец священник... Я видел на служении его жесты... Я служу и чувствую, как все складывается. Во имя чего же служить? хотел я спросить. Но он смахнул искренность, будто щеткой, и заговорил о Петергофе. Это от французов. Как умели, сказал он, жить в те феодальные времена? Поговорили о народе: привыкли одного придерживаться, народ темный, ничего нет организованного.

    И сколько скуки, сколько пустоты скрыто в этой [обывательской] жизни, и тупость какая то. Хорошо это: сын, государственный человек, изучает движения своего отца-попа во время службы и любуется – как все прочно сложилось. Религия и государство. Батюшка и чиновник...

    Говорили о быте. Я сказал: в России быт только у диких птиц: неизменно летят весной гуси, неизменно и радостно встречают их мужики. Это быт, остальное этнография... и надо спешить, а то ничего не останется. Россия разломится. Скреп нет.

    Хороша пространственность... этого не будет.

    – мировой секретарь.

    Я ложусь спать, улегся, тепло. Но мне приходит мысль, что медный крючок на шкафу – я сплю на откидной доске шкафа – повернулся в правую сторону, а нужно в левую. Почему нужно? Непременно нужно. Если я не встану, то худо будет. А я не встану. Ну, так будет же худо... будет худо... Не встану. Ну, так смотри же... и медный крючок идет против меня. Что я ни начну, куда ни пойду в этой свободной долине сна, везде я буду идти насильно, все я буду брать с бою.

    А так легко было бы встать и повернуть крючок, как мне указано, в правую сторону. Теперь поздно. Весь мир будет жить легко и свободно... А я буду жить один по-своему, потому что я не послушался, я не повернул крючок в правую сторону.

    Так легко и вращается прекрасный зеленый мир, а я не верчусь вместе с ним, а иду трудной, тяжелой дорогой... прямой, прямой...

    И тупо глядит на меня этот путь. И все чужие вокруг. Я подхожу к ним и спрашиваю что-то свое. Никто не знает моего. .

    Тогда я сказал себе: нужно бороться, дух сильней физической немощи. Вот бессмыслица: человек отдал свой дух на изучение крыла бабочки. Он заживо превратился в мертвеца. Им оставлено изученное крыло бабочки. Так нельзя: вышло, будто крыло бабочки победило дух человека. Нужно, чтобы после крыла остался остаток, т. е. нетронутый творческий дух жизни. Но если крыло изучено, если жизнь кончена, то вот бессмыслица: «дух жизни» = дух нуля = дух.

    Дух. Значит, дух не от жизни, значит, он сам...

    24 Августа. Вечер на балконе. Облака нижние и верхние. Березки верхушками шумят и трамваи, извозчики ругаются. Женщина с улицы в окне парикмахерской, погода славная, воздух легкий.. как движутся листья на деревьях. Женщина молодая (в плаще), голос пожилой женщины с ребенком, учительный для молодой: нет, мстить нужно, и тогда мстить, когда он в слабости, а то...

    Сюжет: 1) слепой с костылем во тьме 2) тот же слепой, когда он стал продавать газеты (в пустое пространство: катастрофа, новая строительная катастрофа, разоблачены действия.. – куда-то в забор... и как гордо стучит костылем, и как высоко задирает голову, и как всем надоел: кричит «Газета "Копейка"», его стали звать «копейка»... обстановка – угол Песочной и Каменноостровского...)

    «Вот мой капитал!» – сказала мать. Капитал! Мать всю жизнь скрывала от дочери ее незаконнорожденность. Оттягивала время представления в гимназию бумаг. Скрыла диплом. Одно спасение: жених! Хозяйка всю жизнь боролась с дворниками.

    Итак, вижу ярко: Песочную улицу, хозяйку и Красную шапочку.

    Стиль моей хозяйки... Каждый день, каждый день одно и то же.. «А как же ты смела...» Всю жизнь боролась с дворниками. Отрывисто, с выкриками: «Печку затоплять – тоже искусство. Вы не можете. Всю жизнь, всю жизнь ученая этому, бить, бить, бить в одно место без конца. Ах! Сколько я муки имела. Но уж теперь два раза по одному месту не пройду. Не пройду!»

    23 Октября. Вчера у Рязановского и Ремизова. Путешествие, – говорю я, – пост. Вы не знаете отрешенности от себя. Настоящий аскетизм ждет награды. Все живут физической жизнью. Отказываясь, значит, ждут себе награду. Одно бессмертие не бывает. Бессмертие ради чего-нибудь: напр., рая. Нельзя получить бессмертие без веры в рай, а потому Толстой – нелепица.

    Если мне нужно описать Петербург, то я задумаю такое путешествие; «Дневник корреспондента»: я хотел описать путешествие. Мне не пришлось сделать этого. Я должен был из-за куска хлеба сделаться корреспондентом. Я весь день на трамвае. Трамвай моя сфера. По Петербургу на трамвае: тут и роман, тут и пророки – хлысты.

    – материя – становится все несовершенней... Ответ Ивана Александровича: это два параллельных процесса, то навоз, а то... Враг человечества – религия. Ошибка Мережковского, что он исходит от исторической религии. Если следовать ему, то его совершенные плоть и дух дадут миллионы совершенных Вильгельмов, и с закрученными усами.

    Слова И. А. = все это верно, когда я попадаю в память этого мышления, то все хорошо, все так... Как выхожу, то все пропало...

    С этого дня: продолжать вести дневник Петербурга.

    [Один прошел] и сказал с усмешкой: «Думает!» – и еще один прошел и тоже сказал: «Думает!» Он о чем-то думал, этот уснувший в окне человек.

    ... ее часики были спрятаны. Глаза напрасно искали их и ничего не находили. Шея у нее была длинная и прикрыта высоким белым жабо с белым [кружевом]. На голове ее была шляпка с веткой сирени. И все смотрели на шляпку.

    За столиком молодой человек в черном и барышня. На ней розовая вуаль до кончика носа, будто верхняя часть лица ее озарена. Со шляпки свесилось маленькое восточное [украшение] с серебряными шариками. Оба от черт, от движения похожи на двух птиц какой-то породы., но зато он пьет, а она улыбается.

    Другая пара: возлюбленная инженера, брюнетка, он слушает ее: глаза его страшные, хотят убить, а рот отдельно сладко улыбается ей... Два коммивояжера в шикарных пальто с биноклями (дикари культурные)... дама..

    22 Ноября. В парикмахерской на Песочной: старик говорит, при Александре лучше было: квартиры дешевые и воров меньше было. Песочная улица раньше: свалки нечистот, потом дачки.

    В трактире: хозяин с гостем пьют чай, одеты по последней моде, с проборами до затылка. Разговор идет: тули-мули, тули-мули. – У меня бывают только интеллигентные люди. Я умею подобрать людей друг к другу. Борисова в первую голову. Его обязательно надо пригласить. Во вторую пустим голову тройку Микулевых. Сумеем кого пригласить, я недурно умею подобрать компанию, кого нужно и кого не нужно. Потом Кидневы – это постоянный элемент нашего ресторана. – Роман! сходи ко мне на квартиру и принеси пенсне, я хочу сегодня пошикарней выглядеть, интеллигентные люди издалека видны: это приятные во всех отношениях люди, в грязь лицом не ударят и почтительные.

    – сын, заколотый в жертву Богу, и его мировой судья. Судья – пошлость, отец Авраам – высота. (Эстет Нерон, созерцающий горящий мир.)

    Столпнер: у Леонтьева нет Диониса, вот чем он отличается от Ницше.

    В. Иванов: средневековая церковь, соединяющая людей. Возрождение: возникновение личности и распыление рода. Кооперативное соединение – пошлость. Православие соединяло русских... Если смотреть изнутри, то... А снаружи... Смысл речи: мистическое рождение личности в эпоху Возрождения.

    Мережковский: православие несет самодержавие. Так же, как рождение личности в эпоху Возрождения, в православии личность царя мистична. Рождение зверя... Он пережил [идеи] Леонтьева и Ницше. Православие без самодержавия немыслимо: [невозможно] проявление его в Греции, в Болгарии и т. д. характерно, православие только в России – третий Рим. Павел 1-й потребовал архиерейскую одежду, желая сам совершить литургию. Ему ответили: второбрачные священники не могут служить.

    Розанов требует меня к себе...

    – ему водка: единственная возможность слияния. Почему Легкобытов не понят? В нем два каких-то человека, и это мешает... испуг – вот что может служить руководством для определения того момента, когда невозможно сливаться со средой... Гармонического писателя нет: все с провалами. Пушкин под конец жизни сгустился и умер естественно, если бы не умер, то пал бы. Я ему говорил: я должен быть мистиком после своего злоключения, истинное должно быть свободно, как все растущее из земли. Он не понял и принялся доказывать: нужно сказать «да», рано или поздно нужно; такое состояние, как у меня, было и у него до [краснения].

    Сказочная страна... Где точка соприкосновения такой личности с ней?

    26 Ноября. Опять трамвай. Кондуктор выталкивает пьяного. Кто-то заступился, предлагает место свое. Ну, смотрите же, говорит, соглашаясь, кондуктор. Пьяный садится и начинает приставать ко всем. Выходит по кондуктору. Трах! Останавливается трамвай. Глядят в окно: человек ничком лежит. Убило. Женщина стонет. Кто-то говорит: тоже пьяный, их, бродяг, так и нужно, вешать их... Женщина стонет: о, Господи, сердца нет... Составили протокол и поехали. Как это легко в городе. Столько в деревне возле покойников, а тут протокол...

    Тот пьяный называл себя «дворянином». В разговор ввязывается «крестьянин», тоже пьяный. Начинается курьезный разговор. На мгновение мне казалось: я ощущаю какой-то подлинный нерв жизни. Тут это все случайность несвязанная: этот убитый человек, и эти два клоуна, и женщина, и смех пассажиров... Все это явления какого-то городского нерва, и, кажется, кроме электрических проводов и телеграфных, есть еще какой-то провод. Нужно каждый день наблюдать эту жизнь в трамвае вокруг того провода и не забывать это настроение. Бывает пасмурно и сыро, и людей мало, тогда в звоне трамвая что-то похоронное... вспыхивают искорки и звенят... и сырость сейчас же [появляется] и ложится на вагон сверху.

    – Какое вы имеете право, – говорит «дворянин».

    – У нас в России права нету! – отвечает «крестьянин».

    Дворянин доволен и предлагает сесть крестьянину. Тот гордо отказывается:

    – «Право»! Сидите и не пищите. Право, как ляжешь спать. Верно, верно! Вы подвергнетесь административности – и прости, дяденька. Такую дадут; что и сами себя не узнаете. Право на трамвае. А то «право» в России. Он генерал – кондуктор. Понимаете? Верно?

    – Верно! Я дворянин, меня никто не бил, а вас секли.

    – А вас теперь высекут, и еще до заутрени. Вы ежели компетентная личность, то никогда не произносите слово «дворянин», дворянство себя уронило.

    – А вы ничего не читаете, от потомства глупость унаследовали...

    Диспут русский. Общий смех...

    Дома Аннушка говорит: муж ее караулит, грозится убить, нож показывал. «А может быть, и не убьет. Как Бог даст. Может, и не удастся». И не пужается, и весела. А пьяный муж, может быть, уже сейчас караулит и сидит на подоконнике на лестнице. Ведь это тоже природа человеческая.

    28 Ноября. Состоялось свиданье с Розановым. – Пришвин был тихий мальчик, очень красивый. – А я бунтарь... – У меня с одним Пришвиным была история. – Это я самый. – Как?!

    Встретились два господина, одному 54 года, другому 36, два писателя, один в славе, сходящий, другой робко начинающий. 20 лет тому назад один сидел в кожуре учителя географии, другой стоял возле доски и не хотел отвечать урока...

    – Это было когда-то. Я не мог поступить иначе: или вы, или я. Я посоветовался с Кедринским, он сказал: напишите докладную записку. Я написал. Вас убрали в 24 часа. Это был единственный случай... «А с Бекреневым?» – хотелось спросить.

    Он рассказывает, как плохо ему жилось учителем гимназии. Теперь вот учат, а тогда... Место покупалось у попечителя. Розанов – мечтатель, а тут нужно было что-то делать до того определенное... – Казалось, что с ума схожу... и сошел бы... Я защищался эгоистично от жизни... В результате меня не любили ни ученики, ни учителя... Потом служил в конторе. Там подойдет начальник: ну, вы что тут делаете. – Несколько примеров, как он выполнял свои обязанности. – Вы женаты? – Да... – А где же кольцо? На лопке? На крестьянке? Вы приведите жену...

    Мой фантастический полет... Я говорил часа три подряд. Меня слушали, переспрашивали. Когда я сказал о том, сколько потеряло человечество, меняя кочевой образ жизни на оседлый... Розанов сказал: это у Ницше... Когда я говорил о насекомых, жена Ремизова ужаснулась и говорила: а как же... Розанов: это надо понимать... и хитренькая улыбочка... Нет, говорит жена Ремизова, Василию Васильевичу нельзя уж ехать: 54 года. В. В. с ружьем у дикарей! Он дарит мне свою книгу с трогательной надписью. Завет... Если бы дети были здесь... Какое воспитательное значение это имеет. Меня зовут на обед...

    Так закончился мой петербургский роман с Розановым. В результате у меня книга его с надписью «с большим уважением», «на память о Ельце и Петербурге». А когда-то он же сказал: из него все равно ничего не выйдет! И как и сколько времени болела эта фраза в душе... Умер тот человек... Умер и я со всей острой болью. Поправляюсь, выздоравливаю, путь виднее, все уравновешеннее. Но почему же жаль этих безумных болей... Выздоравливаешь и тупеешь. Мне всегда казалось: я не такой, как все, я рожден для чего-то особенного и вместе с тем роковым образом я не сделаю того, что указано мне судьбой... в этом виноват кто-то искони... учителя? буржуазия?.. Потом: кто-то исказил природу, совершил грех...

    Теперь я думаю: очень возможно, что я что-нибудь сделаю не как все, что я для этого рожден... Но что же из этого? Жизнь перелилась в какой-то другой план...

    например?

    – К чему он? – А я понимаю: подбирается к Антихристу.

    Мережковский: мистически или догматически? в развитии церкви оба эти течения. Так, уже в Евангелии есть [Матфей] и есть Иоанн, догматическое и мистическое, законное и пророческое... Доказательство криком, по вероятности...

    Мережковский: в самодержавии никакого догматического смысла, корни его все в мистике.

    – Помазание на царство есть ли как обычного мирянина? Это в другой зоне. Если бы Павел отслужил обедню в архиерейском облачении, его сочли бы сумасшедшим. [Второбрачным служить] невозможно, но все-таки и возможно. Основание Синода, напр., голос св. Духа: царь объявляется главой церкви. Самодержавие: миропомазание, архиерейство и главенство в церкви. Соблазн в соединении порядка и свободы, предельный соблазн русского народа в теократии, в идее Царства Божия на земле. Православие есть русское христианство. Хлыстовство есть высшая форма плененности: есть роскошное православие. Вот доломит – горная порода русской души: весь народ становится женщиной. Даже Толстой преклоняется перед Алекс. III. А в «Бойне и мире» – изумительная страница: Ростов и царь-солнце. Тут мифология! и чем царь неправедней, тем он слаще, пример: Щетининские хлысты.

    – гекатомба Отцу. Психология народа, обращенного к самодержцу, есть демоническая, как смещение Нового Завета Ветхим... Христианство лишь потому уцелело и живо, что в нем есть какая-то зацепка за землю. Я сказал Мережковскому: – Весь народ русский внутри круга, весь он склонён. – Нисхождение?.. – Да. – Он улыбнулся загадочно...

    2 Декабря. Вчера иду на Херсонскую. Спрашиваю дворника: «Это Херсонская? – Да. – А где тут № 5-7.

    – Вот 5, а вот 7. – Как же так, у меня в адресе 5-7 на одном доме. – А вам Херсонскую улицу? – Да, Херсонскую.

    – Херсонская вот там, а это Консисторская». Прихожу на Херсонскую к Бонч-Бруевичу. Там Легкобытов. Опять ре-лиг, разговоры. Круг закончился. Секта «Нов. Израиль» вступила в новый фазис. Бонч-Бруевич говорит: во всем народе распространено сравнение с поспеванием яблока. Семя возвращается в землю. Все из земли-народа. – Бог должен вернуться в лоно человека. Роковое число 17 марта: до этого они были рабы и за поступки свои не отвечали, теперь наступила жизнь. Так и считаем: до 17-го и после 17-го. Легкобытов описывает, как нужно уверовать и начать: все, что было раньше велико, нужно умалить и начать все из себя, действительность отвергнуть и вне действительности создать действительность: умаление великого для того, чтобы разглядеть, отчего что произошло.

    Бонч-Бруевич говорит, как произошел этот процесс с Веригиным, как он, нервный и беспорядочный, научился сразу владеть собой и все понимать. Итак, картина: шествие духоборов в новую, уединенную часть Америки. И таким грандиозно-стихийным кажется это шествие возрожденных людей-земледельцев в страну дубов.

    – Суть не в изменении моего характера, а в отношениях друг к другу, – говорит Легкобытов, – восстановлении векового первоначального отношения людей, заботы друг о друге: не один, а семья, одно живое целое; это реальное, а самое главное в семье – равенство, результат рабства. Нужно привести человека в совершенную простоту и дать ему простое назначение. Бог и человек – две диагонали, равные, – показывает на столе. – Человек нуждается в Боге, пока он еще не человек. А как стал человек, тогда зачем Бог? Есть чающие Бога, и есть обещающие Бога, и есть называющие себя богами. Когда настанет час расплаты, то боги станут маленькие, шкуры спадут, и настанет время, когда овечки скажут: простите! Вот наше дело посредников и состоит в том, чтобы клубок безначалия привести к началу.

    Щетинин не провокатор, а убежденный хлыст-бог. Он делает все, чтобы испытать жизнь до конца, зло до конца...

    Еще: начало одно, Бог взял начало, значит, человек безначальный, и нужно взять начало, и вот мы и есть начало века.

    Бонч-Бруевич встречал на Кавказе часто книгу М[ережковского] «Петр»... – Зачем он неправду о нас написал. Бонч-Бруевич говорил: – Он не знал правды. – Так зачем же он писал? – Спрашивают, кто такой Мережковский, миссионер?

    На улице я спрашиваю Легкобытова: – Кто Мережковский? – Он... я чувствую в нем дух, равный себе, его лицо, его все поведение, но он шалун. Фантазия... И гордость… Нужно умалиться до нас... Нужна простота и искренность... А он шалун... И, потом, отсутствие сознания, что мы будем судимы, т. е. ведут себя как боги, – они боги. Между тем, если бы они бросились в народ, то поняли бы, что тут в нем все: и археология, и история, все, что от зачатия века было, есть в народе. – Что же такое народ? Есть ли из-за чего туда бросаться? – Народ – это земля... Зачем Мережковский на церковь – пусть она отходит со славой...

    искусство – все сказочки, пустяки; мы – шалуны. Особенно мне чуден кажется Ремизов, отвергающий народ и потихоньку роющийся в Дале в погоне за народными словами.

    Учитель (Легк.) бежит за конкой и исчезает во тьме. А в голове черные мысли, и на сердце камень: все в землю вернется, в народ. Все мелко, мало...

    Я чувствую в этом человеке спокойную силу, в которой, как в зеркале, все шалуны...

    Этот тупоумный Бонч-Бруевич, раб народа, заваленный бесчисленными материалами о народе, которые собирал всю жизнь, и теперь не может ни издать их, ни обработать.

    Дома о. Иона. Сила их в том, что Христос-социалист – это близко народу. Я возмутился за Христа – смерть. Правда: все они только и говорят о смерти. С[венцицки]й, русский пастор, даже прославлен пьесой о смерти. Но ведь есть же и живая жизнь, и дети, которые не знают смерти. Я сказочник, я хочу рассказывать сказки, я не хочу смерти. Я состарюсь, уйду в келью, и из кельи буду говорить о жизни, о любви... Весельем победить смерть. – Обман? – Нет, веселье, высшее смерти, надсмертное веселье...

    Рассказ его о себе: Бранд [рисковал] жизнью. Я не Бранд <2 нрзб.>. А тут семья голодная, все встречают: вот Бранд, а я прихожу, чтобы попросить место... заговорил о Христе.

    И тоже признает: искусство, красота чем-то мешают... Сближение Мережковского с народом. Характерный рассказ Ионы о том, что Мережковский дурные стихи на страницах народного журнала признает сальными пятнами. А Философов успокаивает: там, где все сало, – это сальное пятно лучше блестит. И вот с этим и мирится. А сколько сделано литературы за это время! Как красив Брюсов! И все так просто разрешится. А тут трагедия: красиво – значит, не народно, народно – значит, некрасиво.

    3 Декабря. Утро. Отец Иона в полусне мне представился теплой божественной печуркой. Печь натопили давно... другие. Духовенство русское вообще, даже в лучшем случае, неспособно к трагическим положениям. Если даже уверяют, что Христос «страшный» – не верь! их Христос всегда теплый...

    Назвали Иону Бранд. А ему есть нужно, семья. Он ходит и просит местечко, а его встречают: вот наш Бранд! Положение хуже губернаторского.

    – требуют возвращения в свое лоно: отдать отчет. Чающие зовут на суд обещающих. Эти служат разным богам. Красота есть тоже бог. При этом суде народа не пощадят и красоту, и вообще форму. За форму Европа. Там защита мировой формы. Если же стать на народную точку зрения, то в корне восстать на Европу, Христа – как сделал Розанов. Легкобытов есть верующий Розанов. Он для меня больше народ, чем, быть может, весь народ. Он мне представляется большой доменной печью: дверцы открыты, видно: полна печь углей; затопили – дверцы захлопнулись, что-то гладкое черное перед глазами, чугунное; дверцы захлопнулись, все черное, ничего нет, но изнутри все накаляется и накаляется. Как можно спорить с такой печью?

    NB. для будущего: если я буду писать повесть или роман и буду мучиться и сомневаться, что не напишу, – вспомнить, сколько колебаний, труда, сомнений стоит всякая написанная мною вещь: вот хотя бы этот будущий «Степной оборотень».

    Декабрь. И долго рассказывал Мережковскому миросозерцание Легкобытова. – Интересно? – Да, но ведь все это давно пройдено метафизикой...

    Да... круглый корабль.

    «Народ» в Петербурге

    1. Политики. Далеко за полночь. Тишина. Далеко слышен разговор двух друзей. Обнявшись, идут городской и приехавший к нему в гости мужичок. Обсуждают новое положение о мировых судьях. «Три тысячи рублей жалованья! – кричит городской... Понимаешь ли! – Одному? – Одному. Образование не ниже среднего! И камеру. Подай ему камеру...» Оратор гремит на всю улицу, далеко раздаются полные негодования слова: «Подай мировому камеру!» Извозчик заинтересовался, остановился, сказал: «Законники!» – улыбаясь... Потом послушал: «Дураки!» – и уехал.

    2. Частный поверенный из крестьян в новых [плисовых] сапогах, с черными закрученными усами поучает [купца] гражданственности... Возмущается порядками: раньше с девяти тянули, а десятого оставляли, а в настоящее время со всех десяти тянут.

    – Грамотей! – презрительно прерывает речь оратора купец. – Грамотей! Ты все на сторону, все на сторону смотришь, а ты на себя посмотри. Где ты живешь? Ведь это Россия! Вот дом, квартиры, чужие квартиры. Что мне в них смотреть. Русский народ земледельческий. Знаешь, как в деревне: заглянул к соседу, так я тебе дам! Смотри у себя... В России вовсе и не усовершенствовано так, чтобы смотреть на другого. От сотворения шалой Руси. Закон! – садись на кол! – Раньше с девяти тянули, десятого оставляли, теперь... – У нас вовсе и не усовершенствовано так, чтобы на другого смотреть... – А всего лет через 10 так восстанут сын на отца, дочь на мать, сестра на сестру, брат на брата, все как кошки сцепятся.

    – Грамотей! – говорит на подстриженного частного поверенного [купец]. – Ты все на сторону, ты на сторону не смотри, ты на себя смотри! У нас вовсе и не так усовершенствовано, чтобы по сторонам смотреть. И так взять, к примеру, огород... Вот огород... А все дело. Что мне чужой ум... В деревне неужели же скажут: смотри на соседа. Да, конечно же, смотри на себя. А к соседу посмотришь, так и... я тебе дам! К соседу... У нас не усовершенствовано, чтобы смотреть на другого, чтобы вместе и обсуждать, что там...

    Оба расходятся недовольные, не прощаясь.

    3. Один частный поверенный из крестьян на суде называл боа2 хвостом. Судья, шутя, сказал ему в конце заседания: ну, господин прохвост, ваше слово.

    – не больше кончика электрического провода.

    12 Декабря. У Мережковского.

    Студент из подполья: с белыми ночами и Кнутом Гамсуном. Необходимость опыта. Христос. «Прагматизм!» (стиль Зинаиды Николаевны Гиппиус). Студент: в жизни кошмар, не хочу фантазий. Боюсь Христа. – Он страшен, потому что вмещает все. Исключает... все дурное. Сколько раз сходит в ад. Много раз. Отец – понеслись – и все... необходимость и потом тихая долина спокойная, где Христос. Христос, как палка, показывает путь. Дух святой, который соединяет... Отвращение Мережковского от Гамсуна и Андреева – они зовут к реакции (не реализму, идеализму)... Гёте – у него есть [реализм]. Студент-кролик.

    Мережковский сказал Гиппиус: – Что ты, Михаил Михайлович (я) весь в жизни, его, напротив, надо отвлекать от этого.

    Мистический путь без философии ведет к хлыстовству...

    – символ возрождающейся природы и пр.

    В секции: несколько определений религии. Религия есть стремление к реализации человеческих потребностей, реализация бесконечного. А если не знаю? Отсюда выходит: религия Нерона и Христа тождественны. Религия есть стремление человека без самоубийства освободиться от своей оболочки. Религия есть путь соединения человека с Богом с целью спасения от смерти. «Для меня Бог проще жизни», – сказал рабочий-сектант. Гиппиус: религия есть признание, что есть Бог. Философов: ощущение коллективной связи с Богом, т. е. иррационального и имманентного... Личного Бога...

    Л. Д. Блок: «Нет определения, сердце религии – выражение неизреченного».

    И поднялось!

    Из метода вышли! Экзотеризм!

    – какое употребление разуму? Имеет ли он право отражать очаг бытия? В метафизике непременно есть рациональное. Для чего метафизика? Родник засыпан мусором, а мусор нужно разумом... Все слова лживы, но есть минимум и максимум. Все слова, значит, отрицательны. К чему же слова? Есть слова, ничего не говорящие. Как же прийти от неизреченного к слову и чтобы сказать «Бог»... «Бог введен!» (Ищущие Бога и нашедшие. Изучить типы. Неизрекшие Бога и изрекшие).

    19 Декабря. Лекция Аничкова об Оскаре Уайльде.

    Смутно пробежало что-то очень знакомое, близкое. В моей придавленной хаотической душе есть все, чем и как страдать за красоту.

    Природа некрасива. От человека узнали, что она красива... У меня есть наблюдения: две любви природы: 1) как любят родину (природа – родина) и 2) как предмет искусства. Киргизская степь – родина. Швейцария – картина.

    – Не хочу добра! – говорит красивая женщина. – Добро скучно.

    – Не хочу добра, потому что оно некрасиво. Убейте, я буду красивой. И потому не хочу к Христу: в красоте я все это признаю, но не касайтесь меня. Красота рождается из страдания. Она есть просветление страдающего человека, [гордого].

    21 Декабря. Понимаю свое искание: хочу цельной жизни.

    Вчера мне сказали, будто я стою против духа. Трава зеленая против духа.

    Безумие... Но и так все равно... Один конец... Трагедия…

    Неудачники... Идея о вновь изгнанном Адаме и о его искании земли. Пока не будет земли – до тех пор Адам не может выполнить заповедь Бога. И вот нелепость: весь Адам с его божественной сущностью выражается в требовании трех десятин земли, то же и со мной: разве я могу принять Бога, когда им совершена основная несправедливость относительно меня... Не здесь, а там неладно. Там ошиблись, оттого и здесь не так, как надо.

    – там свобода, там жили люди без Адамова проклятия.

    Величайшая скромность и признак хорошей крови во мне то, что я не браню Бога. Я джентльмен... Я не могу отвечать плевком на плевок. Я лучше, скрепя сердце, уйду. Я, Адам, сознаю свою нелепость на земле: мне нужно три десятины земли, без этого я не могу быть. И делаю все усилия воли, чтобы отсрочить нелепость, я обманываю себя... Я герой в этой борьбе. А «я» – мужик? не личность, а коллектив в трагедии...

    И я не виноват, что в природе, созданной не мною, есть внешние силы, которые каждый день напоминают мне о нелепости... Как мне из этого выйти?

    Отвернувшись от Бога, я творю три десятины из себя самого. Тут чудо во мне, я не обязан им Богу. Я сам создал эти три десятины, при чем тут Бог?

    Потом: если бы Бог покаялся и прислал бы мне эти три десятины или объяснил, что и те три десятины созданные им, невидимо посланы мне, то как я верну назад прежнее свое чувство? Я так привык все относить к себе за время моих исканий трех десятин, что не могу уже больше возвратить потерянное чувство к своему источнику. Как я верну?

    Тоже разумом?

    Но я разумом докажу Ему обратное.

    Откровением, чудом?

    Но я привык сам творить чудеса и чужих чудес не принимаю.

    Итак: признаю, что мир, созданный Богом, прекрасен, хороша земля, украшенная цветами. По точному плану Его творений я творю свои. Частица себя, из которой я делаю свой мир, есть частица Его...

    Но из этой частицы сделал свое. Чувствую это свое отдельно. Значит, в этом я – бог...

    Я – непреклонное. Я – гордое. Я – совершенно отдельный бог.

    Что мешает моему пути?

    Я горд. Он требует смирения...

    Нет, никакие объяснения невозможны мне с Ним. Но есть другие Адамы без земли. Он ежедневно творит таких Адамов.

    Могу ли я сказать им: идите по Моему пути?

    Нет, не могу. Им нужно испить всю чашу своего гнева. Пока они не поймут, что все пути согласия исчерпаны, нельзя их остановить, это почти грех. Она свята, эта природа, требующая своего «я». Кроме того – все попытки заставить творить человека свой мир из себя, до того как он испил свою [чашу], все опыты добыть три десятины – немыслимы. В этом закон.

    Между мной и ими общее: мои воспоминания о пережитом.

    Я вспоминаю себя в их жалком положении и сочувствую им: требуйте свои земные три десятины. Требуйте. Идите на бой с крестами и иконами, потому что дело ваше святое – вы хотите выполнить заповедь Божью: в поте лица твоего обрабатывай землю. Но если вы потерпите такие же неудачи, как и я, то сотворите сами себе свой собственный мир, потому что в каждом из вас есть что-то самотворящее.

    Но до своего умирания я сохраню чувство глубочайшей несправедливости по отношению ко мне Бога, и это меня соединяет с другими Адамами.

    Итак: на примере Адама и Евы, которым Бог велел в начале мира обрабатывать землю, а земля оказалась занятой, и на другом примере – девушки, созданной для замужества, но не вышедшей замуж, потому что жениха нет достойного, – не видна ли ошибка в самом Промысле? Они (революционеры) не виноваты, потому что не сознают... они действуют под давлением тех же (божеских? дьявольских?) начал. (А евреи искали страну обетованную?) Но ведь то, что на такой прекрасной земле ничего не растет, ведь это уже затрагивает самого Бога.

    26 Декабря. Каждый огонек в церкви есть символ огня на небе, каждое движение священника что-то значит... Нужно все перевести на небо.

    Вот что одобряет моя новая наставница.

    Неожиданные приступы боли... Отчаяние... Тоска... И радость, и мечта о будущем...

    Не перед новой ли схваткой это? Схваткой за смысл жизни, за ясность сознания.

    А то как-то обидно: будто песчинка на волнах...

    Можно делать всякие опыты, но нужно оставаться свободным... Вот чем страшнее всего Бог: он поглощает. Ив. Павл. хотел бы быть Дон-Жуаном и уверен, что он гениальный писатель, но ему мешает Бог... Какая нелепость! Я приму только такого Бога, который мне помогает. Весь вопрос только в том, кто же я, в чем мне Ему помогать? Я хочу писать о жизни. Хочу писать о вечных законах жизни. Хочу изобразить жизнь в ее тайнах. Показывать тайны жизни.

    Природа! В ее вечных кругах...

    покрытые инеем. Так мягко и тихо. Горят фонарики. Спеша, перебегают из дома в дом [нарядные] люди... встречать Новый год. Елки горят. Все вместе... представляю всех вместе... А я так нелепо один... Делаю усилие... Боже! Пошли мне на будущий год силы не упасть в эту тьму, которая раскрывается передо мной... Эту тупую, бессмысленную тьму. Хочу быть с самим собой и со смыслом. Пишу для того, чтобы жизнь моя – хаотическая тайна – стала ясной, полной смысла... Чтобы ночь стала днем. Хочу этого. Тайная точка, с которой...

    Сюжет главы, о чем писать.

    Вчера были воры, пересмотрели все мои бумаги, перетрогали все мои вещи, разбросали, затоптали и загрязнили письма от милых мне людей. Их испугали, и они, все бросив, – что связанное, что упакованное в чемодан, – ушли! И тут я пришел в свою квартиру, к себе, с новой интересной книгой, мечтая просидеть вечер за книгой при лампе в тишине. В квартире были дворники, искали вора, думали, не спрятался ли он где в квартире: в чулане, в клозете, под кроватью, в кушетке, на крыше у желоба – всё дворники осмотрели и ушли. Я остался один с разбросанными бумагами: на всем этом лежит теперь воровская печать: никто в мире не касался моих бумаг, и я во время болезни, когда приходила мысль о возможности смерти, всегда – прежде всего – думал об этих бумагах, чтобы успеть сжечь их. В них нет ничего преступного, это просто личные письма, записки для себя, для меня одного. А теперь некий другой человек все это перетрогал пальцами. Пока я убирал записи, я до того сжился с этим другим человеком, что видел его, как будто он был тут со мной: у него гладкая черная густая короткая шерсть на круглой голове, лоб низкий, глаз вострый, весь он тонкий, как уж, и с небольшим хвостом, который следы заметает, а в общем, огромная мышь, человек-мышь. Достаточно для меня одного такого скребка мыши под полом, чтобы я не мог работать и спать, но присутствие в квартире огромной человеческой мыши меня [взволновало] необычайно. И вдруг что-то скрипнуло, тяжело повернулось в оттоманке: оттоманка была пустая – я вздрогнул...

    Сон-сказка. Лунная ночь. Звезды. Какая-то особенная звезда, которой я служу. Звезда раньше была на земле в сердцах людей, это лучшее, что было у ней; когда люди умирают, то это лучшее поднимается на небо,– это звезды. А синева небес – это [умершие] поэты, которые служат там у звезд. Я тоже там. Но что-то случилось. Я очнулся на земле... ищу ту, чья это звезда. Я средних лет, нет задних зубов, а какие-то черные остатки, и улыбнуться нельзя мне – увидят черные зубы... Да и не хочется... я не улыбаюсь... лицо восковое... глаза белые, словно выцветшие от света, который я видел... Я скрываю их, прищуривая... лицо восковое... На мне все черное: длинный сюртук, я вообще скрываю что-то от людей, и это делает меня чужим везде, холодным, как мертвец, я постоянно боюсь, что как-нибудь выдам себя. Я член теософического общества. Мои приключения в поисках ее. Как я ищу ее, пишу ей. Она жена полковника... она...

    Без года.

    Другой белый, с тонкими губами, маленькими глазками, умный в житейском и приличный, но в умственном правды не знает и врет. Один чует правду, но прост и в простоте правдив, другой, хотя и более умный, ничего не знает. Разговоры о вере, о непереходимой пропасти между церковью и интеллигенцией. Черный поп бросается: «Да как же непонятно, вера самое хорошее, вера...» (долгое перечисление)... поверил и бросил узкие брюки, автомобили, аэропланы, и как на рельсы лег...

    – Да поймите же, батюшка, что я не могу своей воли отдать, подчинить себя, я как тот грешник, который «блуда ради лишен Царства Небесного, а милости ради помилован»: привязан к столбу.

    Черный: – Ну, а если не церковь, то что же, все воруют...

    – Да поймите же, что я неспособен украсть, что...

    Белый поп: виновато духовенство, если бы оно умело развернуть интеллигенту красоту... Для Ивана Александровича величайшее наслаждение говорить с попами, представляя, что вот он уже у них под бородой, и все-таки нет – и то, что они просты: «самая культурная женщина может дать не более, чем кухарка». Отдать-то нечего! Попы понять не могут, что отдавать нечего: вынуть из кармана платок, весь грязный, замаранный – и служить… отдать – да кому он нужен. «Дед мой священник, отец отступник, служит сын, не имеет традиции – все пусто и отдавать нечего».

    – А я для архиерея нарисовал древо родословное от Петра Великого с сучками и листиками, и все дьячки, дьяконы, попы.

    Попы решают, что И. А. близок им... а у него как вынуто – что ему отдавать, когда воли нет и все равно – перейти в католичество, православие... основы нет для Бога.

    Час добрый, Никола в путь!

    Белый о красоте и неподвижности церкви. Черный: смотри туда, все туда, в одну сторону, и подвигайся, и подвигайся.

    Поп никогда нас не поймет, а если он нас поймет, нам будет плохо!

    Религия связана с вещью (с традицией, с бытом).

    Под щиток, под кусточек, под бороду, да что же это такое! Да ведь они-то не знают, что я обладатель кладов восточных царей, я (перечисления) его... что я индийский мудрец...

    Подчинить себя церкви – значит что-то дать ей и что-то получить, вступить в обмен. Лавочка должна быть с товарами, а товаров нет и нет. Одни имеют, да не отдадут, а мне отдавать нечего...

    Женитьба = книгу, картину написать.

    Начало века

    Меня нашли не искавшие Меня,
    Я открылся не вопрошавшим обо Мне

    (Исайя)3

    1. Общество религиозного сознания.

    Вехи: семь смиренных (православный еврей, в черносотенстве Дух Божий, возвращение к славянофильству, стихии, религии, детству, мистике через Метерлинка и оккультистов.) Шикарный жест Гершензона: европейский крах индивидуализма.

    Кнут Гамсун пропах треской.

    F-a спросил Мережковский, что ему больше всего в литературе нравится. – Кнут Гамсун! <зачеркнуто: – сказал студент> – Индивидуализм! – сказала Гиппиус. – Да, Гамсун уже пахнет треской, – спросонья сказал Философов. – Мне нравится лирика, – продолжал F. С усмешкой отвечала Гиппиус: – Теперь время эпоса. – Мережковский говорил, что русская литература не ушла дальше «Капитанской дочки». Нужно видеть красоту в простейшем. Другие студенты говорили о чем-то смутном, Гиппиус в их сторону как из пушки стреляла: прагматизм, индивидуализм анархизм!

    Время эпоса, а не лирики.

    – Теперь время сильных людей, даже статистически доказать можно – время города (Брюсов).

    – Как избежать ошибки Ницше? – Разве он ошибся? – С ума сошел. – Это физиологическое. – Нет, он должен был сойти с ума, это не физиологическое, это возмездие. «Я хотел бы лучше быть последней овечкой в стаде Господнем, только бы не впасть в ошибку Ницше».

    От них к нам!

    «Они» – народ, ищущий Бога, «мы» – Мережковский, Гиппиус и Философов. Студенту казалось, будто он на небо попал, и небо это было стеклянное. На этом стеклянном небе не было икон, тараканов, сундуков из мороженой жести, старых салопов – это он видел у себя на своей земле. Стояли столы, за столами сидели люди и все время говорили об умных вещах, о книгах. «От них к нам» – естественно, но как «от нас к ним»? Самый легкий путь – ославить секту, в России только скажи что-нибудь, и сейчас же организуется секта. Но секта есть частичное решение вопроса. А если предложить целое, то примут за Ивана Царевича, а это человеко-божество. Следуют ссылки на Достоевского. (Бесы).

    F-y казалось, что у декадентов он найдет какую-то особенную чуткость в душе другого, и робел перед этим: он груб (но никто здесь не хотел и знать о нем, вокруг было сухо, черство, книжно, холодно), обедать его не оставили, хотя ему очень хотелось бы посмотреть, как будут есть эти совершенно умственные люди; казалось, что они вовсе не едят, не спят, не рожают и все время говорят, читают и пишут.

    – Вы приведите их к нам! – Назначили день и час. Хлысты, собираясь к Мережковскому, надушились у Марии Яковлевны, жены водопроводчика, а у Мережковского в это время покупали пастилу (серую) и пряники (круглые жамки) для народа.

    Мария Яковлевна, (Яков?) Павел Михайлович, Мережковский: от кого-то ландышами пахнет? Кривлянье Павла Мих., смех Философова, страх Мережковского.

    – Верите? – Верую. – В дедушку с бородой? – Хохот и проч.

    Диагноз Мережковского: у нас был Антихрист.

    Отец Спиридон и английская миссия. Почему Общество религиозного сознания не приняло ноту о. Спиридона и стояло за сохранение Византии? Ответ Мережковского: англиканское духовенство еще более косно, чем православное. Ответ Розанова о вечности церкви и законе (если один глаз испортить, то погибнет другой). Личность Спиридона героическая. Другой герой – о. Иона Брихничев, ожидали русского Бранда, а когда сбросил рясу, оказалось, у него большая семья, и пришлось кланяться редакциям и даже ссылаться на семью.

    Толстый поп, когда приходил в собрание... «Вареньки!» – племянницы, падчерицы. Ссора Розанова и Блока на почве этого: Розанов стоял за падчерицу, Блок стоял за факелы (выпрыгнул из готического окна).

    Ссора Розанова с Мережковским: задан был вопрос соединения духовенства с интеллигенцией: общее – религиозное чувство. Конец: Мереж, возвратился в интеллигенцию, Розанов в церковь. Мобилизованные попы: Спиридон, архимандрит Михаил, <приписка: теургия, Распутин> Красивый брюнет. Архимандрит Мих., голгофское христианство (литургия в Финляндии: «достали чашу»), Карташов, сжигающий корабли.

    У о. Спиридона лампа закоптила языками, он зовет попадью: – Матка, поправь лампу! Поправила, да плохо. – Ну что же такое? – С этим, батюшка, ничего не поделаешь, это гарь такая, фигаро.

    Тип священника Круглого все примиряющего, все объединяющего, оптимиста...

    Тип Рождающего, исповедующего Бога Сидящего. Власть канонов – власть Византии. Павликианство (разделение духа и плоти). Единоженство от римлян, многоженство из Библии. Целует Библию. Требует стихов (Давид стихами).

    Люди богатые были: на кухне по десять пудов медной посуды, в передней бочонок стоял с зернистой икрой, а у матушки мешок с медными деньгами: горстями давали нищим.

    Неудавшийся опыт.

    – на квартире Минского ничего не вышло. Поужинали, выпили вина и стали причащаться кровью одной еврейки. Розанов перекрестился, выпил. Уговаривал ее раздеть и посадить под стол, а сам предлагал раздеться и быть на столе. Причащаясь, крестился. Конечно, каждый про себя нес в собрание свой смешок (писательский) и этим для будущего гарантировал себя от насмешки: «сделаю, попробую, а потом забуду».

    Мистический анархизм.

    Если каждый будет творить согласно природе своей индивидуальности, то и будет достигнуто священное безначалие. Мы – боги, мы начинаем. Потом, когда это не удалось, то на помощь явились оккультистские настроения разных планов: это совершится в каком-то плане, и тогда, а не теперь, страна покроется оркестрами и факелами.

    Чан.

    В то же самое время Легкобытов стал проповедовать «Начало века» и выступил с предложением интеллигенции броситься в чан народа. Таким образом, были два чана: интеллигентский и народный. У народа чан удался, потому что там сохранилась способность отдаваться, здесь же каждый хотел быть царем. По Мережк., способность отдаваться (царю) – русское начало, а быть царем (личностью) – европейское, так что схематически получается чан Европы и чан России. Богема противопоставляется хлыстовству. Кающаяся богема, ищущая нравственности богема, кающиеся боги, а там обожествленное рабство. «приписка: рабы умирают и воскресают».

    Не теософия, а теургия!

    «Над этим работают гносеологи» (над вопросом о Христовой плоти). Вывод гносеологов: у Христа было две плоти, одна как обыкновенная была брошена в яму, другая воскресла, так вот мы в эту верим. Простой человек верит просто в плоть, а интеллигенту необходимо познакомиться с гносеологией.

    Так что, когда Светлый Иностранец спустился в Капернаум, все было хорошо, но когда пришел к интеллигентам, то они спросили: какую же он разумеет плоть, если, по законам науки, всякая плоть умирает? Совещались долго, как ответить на это обществу, воспитанному на материализме. «Вторая плоть» – вот ответ – «иная земля, все иное». И вот дело доходит до собирания избранных, ставится вопрос: что такое религия? «Связь» кажется банальностью. О частичке «ре». Вопрос о плоти. Рабочий сапог. Падаль! Скандал.

    Это были поиски моста веры между интеллигенцией и народом. Мост веры обломился. Истинный мост есть любовное действие в молчании. (Испытание смирения, «святые мертвецы» Добролюбова). Неверность тут в тоне, а не в смысле: претензия.

    Биография Светлого иностранца, Розанова и других. Заседание совета. Выделяется загорелый сильный господин – провинциал Алпатов. При учреждении экспериментальных фракций возникла мысль организовать общество экспериментаторов. Инициатором этого общества нового был замечательный образованный человек, известный Лялин, которого за его исключительную утонченность и образованность в кружках его идейных приверженцев звали «Светлый иностранец», – светлый в отличие от темных, приносящих нам в Россию не цветы европейской культуры, а шипы конкуренции: всеобщую вражду и разделение.

    Желанная.

    – она не знала, но и не хотела знать, в этом и была сладость – подняться, куда-то подняться над этими людьми собрания и сказать прямо по духу ему, говорящему так красиво. Она поднялась и вдруг спросила громко на всю залу: – А она желанная?

    До Мережк. долетело это, и ему показались и этот голос дамы, и внезапность вопроса, и особенно прелесть самого слова «желанная» чем-то значительным, он тоже прямо по духу ответил: – Да, желанная!

    И потом с высоким пафосом, повторяя «желанная, желанная», стал говорить, но совсем о другом, [не] про что думала дама.

    Платформы богоискателей.

    А. А. Мейер имеет целью своей проповеди поставить на место экономического фактора марксистов Христа. Читает Канта рабочим не с целью образования их в философии, а чтобы показать в практическом разуме и у Канта Бога.

    «на базе Христовой», «кружок одной шерсти». База объединения – Христос. Платформа и позиция – Христос. «Какая у вас платформа: христианская или языческая?»

    После марксистского экономизма, полной оторванности от народа – как реакция – приобщение к глубинам, нутру, недрам, глухим местам и религии народа, язычеству.

    Мейер есть «публичная библиотека».

    Проханов, редактор духовного журнала, практически склонялся к языческой платформе: русский народ (сектантство) запутался в христианстве, и его нужно вернуть на прежний естественный путь (до Крещения).

    Переход от индивидуализма к соборности (и общественности), по Мережк., такой: личность, утончаясь, перестает быть отдельностью и чувствует себя соборно. «Я» и надо мной (в истории) второе «Я» всего мира.

    «все это уже давно было в Европе». Задача его обратная Мережковскому: хочет «логику привить сектантам». Только вопрос: почему же он распространяет христианство, а не философию? – Систематизация сектантского хаоса. – Но мы как раз и дорожим этим хаосом...

    А в другом случае, когда Книжник говорит о хлыстовском радении, Мережк. возражает ему: – Нужна философия, одним мистическим путем ни к чему не придешь. Есть два пути, один церковный, другой от искусства (через эллинскую трагедию и «Капитанскую дочку»), я боюсь этого пути, это путь Ницше: нужен не экстремизм (ницшеанство), а теургия. Я хотел бы быть последней базарной овечкой, но только в Боге – вот различие с Ницше.

    От собрания осталась беспрерывная терминология: воплощение, искупление... и очень уж много курят.

    Цель: «поставить интеллигенцию на путь богоборчества или богоотступничества».

    Примечания

    1 – разум.

    2 боа – шарф из меха или перьев.

    3 Люди настоящие смиренные не знают света, исходящего от них. Вообще лучшее человеческое дается даром (поэтому прост, народом не ценится красота) – это такой же дар, как свет – вода. Добро = красота есть дар природы. Этой естественной силой завладевают пророки и поэты, но если они оторваны жизнью от почвы, то неизбежно теряются в личном, становятся в лучшем случае колдунами, их слово висит в воздухе, возникает культ слова и за этим словом разломанная душа (декаденты). – Примечание М. М. Пришвина.

    Раздел сайта: