ПРЕПОДОБНЫЙ АМВРОСИЙ ОПТИНСКИЙ
(Гренков Александр Михайлович, 1812-1891), иеросхимонах. Память его празднуется 10/23 октября, а святые мощи находятся во Введенском соборе Оптинского монастыря.
Александр Михайлович Гренков родился в 1812 году в Тамбовской губернии. Закончил Тамбовское духовное училище и семинарию. В последнем классе семинарии тяжело заболел и дал обет: в случае выздоровления постричься в монахи; однако, исцелившись, не сразу решился исполнить свое обещание и порвать с миром.
В это время он, молодой, веселый и остроумный преподаватель духовной семинарии в Липецке, пользовался большим уважением и любовью. Однако после встречи с местным подвижником Илларионом, который сказал молодому человеку: «Иди в Оптину – ты там нужен», Гренков обретает решимость и через некоторое время тайно бежит в Оптину пустынь, опасаясь уговоров своих близких и родных.
В Оптине застает преподобных Моисея, Антония, Макария и Льва. В 1840 году Александр был зачислен в братство и некоторое время служил келейником у старца Льва, а после его смерти – у другого старца Макария.
Пострижен в 1842 году с именем Амвросий (в честь святителя Амвросия Медиоланского). В 1845 году по дороге в Калугу, куда иеродьякон Амвросий направлялся на рукоположение в иеромонахи, простудился и тяжело заболел. До конца своих дней болезнь не оставляла великого подвижника. Через два года из-за болезни он был вынужден выйти за штат, ибо не мог уже служить в храме.
К 1848 году его здоровье ухудшилось настолько, что он был пострижен в схиму, прямо в келье, с сохранением прежнего имени. Но неожиданно для окружающих почувствовал себя лучше, окреп. Впоследствии старец Амвросий говорил: «Милостив Господь! В монастыре болеющие скоро не умирают, а тянутся и тянутся до тех пор, пока болезнь принесет им настоящую пользу. В монастыре полезно быть немного больным, чтобы менее пустяки приходили в голову. А то при полном здоровье, особенно молодым, какая только пустошь в голову не приходит» (Горбачева Н. Оптинские старцы. М.: Изд-во Московского подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2006. С. 116).
Монашеская жизнь отца Амвросия совершалась в этот период под руководством духоносных Оптинских старцев и прежде всего отца Макария, для которого о. Амвросий был хорошим помощником в книгоиздательской деятельности: переводы святоотеческих книг, подготовка к изданию «Лествицы» Иоанна Лествичника.
Уже в это время растет особый дар отца Амвросия – дар общения, духовной беседы. И люди потянулись к нему. За советом к старцу приезжали Ф. М. Достоевский, В. С. Соловьев, К. Н. Леонтьев, М. П. Погодин, Н. Н. Страхов, обер-прокурор святейшего Синода граф А. П. Толстой…
За духовной помощью к отцу Амвросию приходили люди различных сословий, профессий и состояний. Митрополит Евлогий (Георгиевский) вспоминал: «Он нес в своем роде подвиг народнический. Знал народ и умел с ним беседовать. Не высокими поучениями, не прописями отвлеченной морали назидал и ободрял он людей – меткая загадка, притча… шутка, крепкое народное словцо – вот были средства его воздействия на души.
Выйдет, бывало, в белом подряснике с кожаным поясом, в шапочке – в мягкой камилавочке – все бросаются к нему. Тут и барыни, и монахи, и бабы… И с какими только житейскими делами, даже с пустяками к нему не приходили. Каких только советов и ответов ему не довелось давать! Спрашивают его о замужестве, и о детях, и можно ли после ранней обедни чай пить? И где в хате лучше печку поставить? Он участливо спросит: «А какая хата-то у тебя? А потом скажет: «Ну, поставь печку там-то» (Горбачева Оптинские старцы. М., 2006. С. 124-125).
У отца Амвросия был редкий дар прозорливости. В то время, когда Оптина была еще цветущим оазисом, старец предвидел ее будущее разрушение: «насколько Оптина пустынь прославилась, настолько же впоследствии обесславится», - часто повторял он, сея недоумение и страх. Для него не было тайн: своим духовным внутренним зрением старец видел все.
Личность отца Амвросия, его дивные дары, прозорливость, теплота и радушие поразили Ф. М. Достоевского, создавшего образ старца Зосимы («Братья Карамазовы»), наделенного чертами отца Амвросия. Интересно, что о. Амвросий воспринимая писателя Достоевского как «человека кающегося».
Конечно, невозможно отождествлять литературного героя с реальным старцем, но связь здесь безусловная. «Русский инок» Достоевского был столь обаятельным, что даже неверующие «поверили» в его правду.
В 1889 году исполнилось ровно пятьдесят лет со времени прибытия отца Амвросия в Оптину пустынь. Доживал он очень тяжело, ослабевая все больше и больше, однако посетителей принимал по-прежнему, несмотря на упадок сил. Болезнь и слабость не могли укротить силы духа: даже в такие дни он работал, хлопотал, увещевал, советовал. Предметом его неустанных забот был Шамординский женский монастырь. В 1890 году состоялась его последняя поездка в Шамордино, где он, не взирая на слабость, по-прежнему принимал посетителей.
В 1891 году старец Амвросий постриг в монашество своего духовного сына – русского философа К. Н. Леонтьева с именем Климент, благословив его на жительство в Троице-Сергиевой Лавре. Прощаясь с отцом Климентом, старец сказал ему: «Скоро увидимся». И на этот раз оказался прав: старец Амвросий скончался 10 октября 1891 года, а отец Климент – спустя всего лишь месяц – от скоротечного воспаления легких.
Смерть старца Амвросия оплакивала вся Россия. Преподобный Амвросий первым среди Оптинских старцев был причислен к лику святых. Канонизация его состоялась в 1988 году, в тысячелетний юбилей Крещения Руси.
В своем творчестве М. Пришвин неоднократно обращается к личности и подвижнической жизни великого старца Амвросия. В автобиографическом романе «Кащеева цепь», который писатель назвал «очерком своей жизни», воссоздается картина социально-исторической жизни России конца XIX – начала ХХ веков. Детство Курымушки, героя, биографически и духовно очень близкого автору, проходит в Хрущевской усадьбе, в помещичьем доме («Село Хрущево, Соловьевской волости, Елецкого уезда, Орловской области) (Пришвин М. М. Собр. соч.: В 8 т. М.: Худ. литература, 1982-1986. Т. 2. С. 12 1), расположенном в «Черноземном уезде», откуда родом немало выдающихся людей. «Я пробовал думать о множестве замечательных людей, рожденных на этой земле; вон там, не очень далеко отсюда, пахал Лев Толстой, там охотился Тургенев, там ездил на совет Гоголь к старцу Амвросию, да и мало ли из этого черноземного центра вышло великих людей, но они вышли действительно, как духи, а сама земля через это как будто даже стала беднее» (2, 6-7).
Старец Амвросий в первом звене «Кащеевой цепи» является своего рода живым магнитом, притягивающим к себе окружающих. Богатая соседка Софья Александровна живет, во всех своих делах советуясь с о. Амвросием, т. к. имеет печальный опыт непослушания: «Было, представляется Курымушке, три жениха у Софьи Александровны, два были хорошие и один Бешеный. Софья Александровна посоветовалась со старцем, ей было велено идти за хороших. Но это Курымушка хорошо понимал, если велят по-хорошему, то хочется идти по-плохому: Софья Александровна вышла за Бешеного.
И началась беда: Бешеный барин раз все стулья поломал, и как ругается! Его слышно здесь на балконе. А еще Бешеный барин – и это хуже всего – атеист. Что это значит, Курымушка думал-думал и не понял. Раз Софья Александровна убежала из дому сюда и не знала, как быть ей дальше, но вспоминала старца, написала ему. «Сама виновата, - ответил старец, - не нужно было выходить, а если вышла, терпи до конца и спасешься». С этого дня Софья Александровна стала все терпеть и во всем слушаться старца» (2, 17).
В романе «Кащеева цепь» с Бешеным барином совершается удивительная метаморфоза – под влиянием старца он становится верующим:
«- Какие удивительные перевороты бывают, я это знаю: он был настоящим атеистом.
- Какой там атеист
- Но все-таки Александр Михалыч в Бога не веровал, везде этим выставлялся, и вдруг…
- Как же это вышло? - спросила Маша.
- А так вышло. Очень странная история: после убийства царя (речь идет об убийстве царя Александра II. – Н. Б.) он стал сам не свой и даже заболел, на желудочной почве у него начались экс-цес-сы.
- Тетенька, - засмеялась Дунечка, - вы ужасно смешно рассказываете.
- Я не смеюсь: это мне все она так передала, а знаете, какая она хитрая, - воспользовалась этим его состоянием и уговаривала спросить у старца совета. Ответ был, как всегда, лак-о-ни-чес-кий: «Пусть ест гречневую кашу и соленые огурцы». И что же вы думаете! Все у него прошло, настроение прекрасное, и говорит: «Православные посты – великое дело».
- И уверовал?
» (2, 45).
18 апреля 1918 года в дневнике Пришвин вспоминает, что в Хрущево окружающие его в детстве близкие с одинаковым почтением относились к «двум великим старцам» - Льву Николаевичу Толстому и старцу Амвросию: «Тетушка одинаково высоко почитала великих старцев нашего края – Льва Толстого и отца Амвросия. Любовь Александровна (прототип соседки Курымушки в «Кащеевой цепи» - Софьи Александровны) подчиняла свою волю только старцу Амвросию, а Толстого считала богоотступником. Тетушка моя считала Любовь Александровну «ограниченной», а та не раз говорила: «Эти седовласые создают у нас революцию» (Пришвин М. М. Дневники 1918-1919. М.: Московский рабочий, 1994. С. 67).
Размышляя о феномене человека, о природе человеческого страдания Пришвин вспоминает Оптинского старца: «Когда человек идет прямым путем, для него и креста нет. Но когда отступает от него и начинает бросаться из стороны в сторону, вот тогда являются разные обстоятельства, которые и толкают его на прямой путь. Эти толчки и составляют для человека крест» (Амвросий).
Креста для человека Бога не творит. И как ни тяжел бывает у иного человека крест, который несет он в жизни, а все же древо, из которого он сделан, вырастает на почве его сердца («собственное соображение») (Пришвин М. М. Дневники 1914-1917. М.: Московский рабочий, 1994. С. 234).
– голубую ель, «редкую в нашем климате» и «парковое дерево в три обхвата». Известно трепетное отношение Пришвина к деревьям. Дерево в художественном дискурсе писателя выступает как некий центр метапространства, с ним связаны судьбоносные моменты жизни героев. В тюремной одиночке Алпатову («Кащеева цепь») преодолеть «тюремное, шерстяное, колючее время» помогает живая зеленая сила дерева, которое видит он из тюремного окна.
Дерево с гудящим стволом, «поющее дерево», будет предлагать ему «мир взамен Инны» («Кащеева цепь»). В художественном пространстве Пришвина деревья «дожидаются гостей» на опушках леса, ласкают «своей грациозной лаской», успокаивают, перешептываются, переглядываются и даже умеют ходить – «близкие… идут быстро, а подальше – потише» (8, 535). Сам писатель представляет себя деревом. У дерева, утверждает Пришвин, есть свой путь – «прямой, самый прямой – к солнцу» (6, 626). У дерева есть своя правда и это «правда жизни», и Пришвин умеет «своей человеческой душой… понимать нечеловеческую жизнь дерева» (8, 614). Вспоминая свое детство, писатель с удивлением замечает, что «…дорогие для меня в детстве деревья выступают теперь вполне наравне с дорогими людьми… без всякого бремени, прекрасные и святые» (8, 475). Страшен и противоестественен у писателя вырубленный лес, где замирают от ужаса охотники, а беззащитные, бесприютные птицы поют прощальные песни, тоскуя о поруганной красоте.
Боль писателя от вида разоренных усадеб, где не пощадили живой красоты, возрастает от мысли, что варварски рубят редкие по красоте и силе деревья. «Издали слышны удары топора, я иду посмотреть на человека, который так издевается над природой. Вот он сидит на огромном в три обхвата парковым дереве и, очищая сучья топором, распиливает труп. Мне больно… Это дерево моих соседей, выращенное благословением отца Амвросия из Оптиной пустыни» (Пришвин М. М. Дневники 1918-1919. М.: Московский рабочий, 1994. С. 69).
где культурный человек «при посредстве полученного воспитания и образования может разумно пользоваться благами жизни» (Пришвин М. М. Дневники 1918-1919. М.: Московский рабочий, 1994. С. 96).
Вместе с тем писатель понимает, что такое узкое представление о культуре («наиболее культурной страной называется такая, в которой больше всего расходуется мыла») (Пришвин М. М. Дневники 1918-1919. М.: Московский рабочий, 1994. С. 97), неприемлемо для России.
«Нельзя сказать про духовно просвещенного русского человека, например, про отца Амвросия, что отец Амвросий культурный человек. Нельзя назвать и Пушкина, европейски уже, конечно, просвещенного человека – культурным, как нельзя назвать университетского человека - грамотным. Другими словами скажем: культура – это значит сумма европейских требований к человеку» (Пришвин М. М. Дневники 1918-1919. М.: Московский рабочий, 1994. С. 96).
Лит.:
Агапит (Беловидов) схиархимандрит. Жизнеописание в Бозе почившего Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия с портретом и факсимиле: В 2 ч. ТСЛ, 1992.
Концевич И. М. Оптина пустынь и ее время. ТСЛ; Владимирская епархия, 1995.
Горбачева Н. Оптинские старцы. М.: Подворье Свято-Троицкой Лавры, 2006.
Пришвин М. М. Собр. соч.: В 8 т. М.: Художественная литература, 1982-1986.
Пришвин М. М. Дневники 1914-1917. М.: Московский рабочий, 1991.
1