РЕМИЗОВ АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ
(1877-1957), прозаик, мифолог. Обучался на физико-математическом факультете Московского университета. Арестовывался как активный участник студенческого движения.
Наиболее крупные произведения - «Неуёмный бубен» (1909), «Крестовые сёстры» (1910), «Пруд» (1908), «Часы» (1908). Активно перерабатывает апокрифы, жития, сказки и легенды: «Лимонарь, сиречь: Луг духовный» (1907), «Докука и балагурье» (1914), «Николины притчи» (1917), «Странница» (1918), - «стремясь возродить старинный лад русской речи», проникнуть в глубину «прароссианства», в таинственный мир древности. Особое место в творческом наследии Ремизова занимает книга сказок «Посолонь», которую высоко оценили М. Волошин, А. Белый и др.
Летом 1921 года после колебаний и мучительных раздумий Ремизов навсегда покидает советскую Россию. В Париже появляются «Взвихрённая Русь» (1927), «По карнизам» (1929), «Подстриженными глазами» (1951), «В розовом блеске» (1952). Здесь реальность переплетается с фантастикой, сновидческой «зыбью».
«ремизовская школа» оказали серьёзное влияние на прозу Е. Замятина, Б. Пильняка, А. Толстого, М. Пришвина. Тяга к национальной архаике «народному христианству», «попытке проникнуть к «русскому Средневековью» были очень близки Пришвину.
А. Ремизов помог Пришвину войти в литературный мир, оказывал всяческую поддержку, познакомил его с писателями и критиками.
Общение писателей продолжалось до отъезда Ремизова за границу в 1921 году. Сблизил их прежде всего интерес к фольклору, к сказке, к мифологическому восприятию мира. И Пришвин, и Ремизов в мифолого-сказочном моделировании мира видели «онтологическую, сущностную правду» о бытии.
Первоочередной задачей для Ремизова было «воссоздание народного мифа».
Для Пришвина сказка, миф стали способом художественного выражения, позволяющим проникнуть в сущность вещей.
«одна общая линия понимания вещей и обращения с ними… На любом писателе это можно проверить и показать. Но только наши историки литературы и литературоведы мало занимаются такими вопросами» (Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 70). Такой общей творческой линией для Пришвина стало мифотворчество.
Чем является миф для Пришвина? Прежде всего миф в его поэтике выступает в «функции языка-интерпретатора». Это способ познания вечно ускользающей сущности, приближение к тайнам бытия, к Небывалому, сакрализация природы, художественное «прочтение» онтологической парадигмы. И, наконец, дорога к Всеединству. Сквозь трагические явления современной жизни, сквозь бесконечно изменяющиеся лики времени, он постигает сущность в вечных мифических символах, своеобразно трансформируя их в художественном пространстве. Именно мифичность как способ изображения жизни позволяет художнику проникнуть в сердцевину явлений, в такие глубины, которые нельзя постичь в рамках рационально-логического мышления.
Жизнь мифа в пришвинских произведениях сложна и многообразна. И это вполне объяснимо: Пришвин прожил долгую и трудную жизнь, всегда чураясь «низких истин», столь важных для «мира сего», стремясь в неведомую страну «ослепительной зелени», найдя её в собственном сердце. Прагматическое осмысление мира оставило Пришвина равнодушным. Да и как могло быть иначе, если во всём, что он видел и чувствовал, присутствовала эта всегда ускользающая, но вместе с тем столь ощутимая тайна: «…Всегда на закате тишина. Жнивьё красное… Всё ожидает: что это значит… Мир становится тайной… Птицы молчат…
Если мир есть тайна… Если принять эту тайну, то нужно о ней молчать… Нужно решиться никому никогда не сказать о ней… Принять в себя и жить по ней, но молчать… Решено: мир принят как тайна… И я ступаю еле слышно… я боюсь нарушить тайну… Таинственный мир принят» (8, 13).
Молчание писателя красноречиво. В пришвинском мифе загадываются свои загадки в ответ на вечную загадку мира. Главный миф Пришвина – это рассказ о единстве органического и неорганического, видимого и невидимого, неба и земли, мгновения и вечности, сознания и бессознательного, красоты и правды, любви земной и небесной. Это повествование о самосотворении человека, в творчестве обретающего себя в новом духовном качестве.
«будущего большого произведения, которое даёт целое царство народного мифа».
В годы общения с декадентами Пришвин чувствовал, что Ремизов понимал его лучше, чем «он сам себя и, кажется, очень любил» (8, 168).
Единодушны были они и в восприятии исторических событий, оба не верили в возможность революционного преобразования в России.
Пришвин гордился тем, что принадлежал к «школе Ремизова». В 1922 году Пришвин запишет в своём дневнике: «История русской литературы отведёт много страниц жизни и творчеству писателя, который в смутное время русской литературы устраивал себе окопы из археологии и этнографии, доставая из родных глубин чистое народное слово, и цеплял его, как жемчужину, на шёлковую нить своей русской души, создавая ожерелья и уборы из ризы родной земли. Это, конечно, Ремизов, никто, как он такой. Замятин, Соколов-Микитов… Никитин – это всё его ученики, а таких учеников, которые у него научились и грамоте и пошли своей природной кондовой дорогой… не перечесть. У Ремизова была любовно открыта дверь для всех, и валил валом к нему народ литературный, для всех тут была безвозмездная студия.
Немудрено, что теперь пошла Ремизовская школа, и когда скажешь так – всякий понимает. Каждый удивится, если сказать: школа Леонида Андреева, Мережковского, а Ремизовская школа – всякий поймёт, есть такая школа Лескова – Ремизова. И очень хорошо, что так: слово сохраняется, слово открывается…» (Пришвин М. М. Дневники. 1920-1922. С. 269).
«вылупливал» здоровое ядро из первых рассказов В. Шишкова, «возился» с А. Толстым, Соколовым-Микитовым… «Заразу ремизовской кори» со стыдом обнаружит у себя Пришвин в рассказе «Иван Осляничек», увидев в нём прямые следы подражания стилю Ремизова.
В 1910-е годы Пришвин написал несколько рассказов под Ремизова. Это произведения, вошедшие в цикл «Старые рассказы»: «Крутоярский зверь», «Бабья лужа», «Птичье кладбище». Ремизов высоко оценил эти рассказы. Среди них особенно выделяется «Крутоярский зверь» (1911).
Проблема несформировавшейся личности, которая не может справиться со своими телесными, низменными инстинктами, со своей тенью, не преодолевшей стихии бессознательного, получает в рассказе «Крутоярский зверь» мифологическое осмысление. «Крутоярский зверь» – это попытка ответить на вопрос, почему лик мира может стать таким уродливым.
В центре рассказа – история судьбы Павлика Верхне-Бродского, отмеченной мистическим ужасом перед глубокой повреждённостью мира энергией «инферно». Произведение является своеобразным зашифрованным посланием М. Пришвина, предостережением человеку в предчувствии отчаянной битвы с тьмой.
профанного. Символическое поле «Крутоярского зверя» отражает архетипические мотивы, которые, уподобляясь «кросс-уровневым единицам», варьируются, переплетаясь между собой, создавая неповторимое художественное пространство. Все вещи, персонажи, реалии здесь связаны таинственной мистической связью. История жизни главного героя Павлика Верхне-Бродского, бесславного «потомка шведских рыцарей» - это рассказ о разрушении ценности и гармонии бытия, о проявлении звериного начала в человеке. Константная для пришвинского нарратива мифологема «зверь» приобретает здесь трагико-мистическое звучание.
«оригинальным писателем», «писателем-патриотом»: «Ремизов всегда остаётся чистым в грязи. Если спросить себя, можно ли было жить в России с ненавистью в сердце к поработителям народа и не примкнуть к лагерю людей, создавших её гибель слева, то скажешь, что нельзя было, но Ремизов исключение: он мог жить так, как юродивый» (Пришвин М. М. Дневники. 1920-1922. С. 467).
В воспоминаниях, написанных в эмиграции, Ремизов тоже с большой теплотой отзывается о Пришвине:
«А как не восчувствовать и не полюбить Пришвина и всякому, для кого дороги и близки эти кусты, пеньки, лыки, овражки, логи, кочки, хохолки – вся необъятная, бедноватая, в чём-то печальная русская природа. Пришвин нашёл для неё слово – гремящее, как лесной ключ, сверкающее, как озимые росы. Повторяя за ним это слово, видишь и чувствуешь живую русскую землю…
– глаза его зорко-птичьи, и то, что тронет его сердце, открытое ко всему живому Божьему миру, он, одарённый слухом к свисту птиц, дыханью трав и мурму зверей, передаст в своих рассказах русским словом, памятным на тысячи тысяч вёрст.
«Я счастлив, что встретился с вами, - скажу я, - и на мою долю выпала честь направить вашу руку в трудной работе над словом» (Ремизов А. М. М. М. Пришвин // Личное дело Михаила Михайловича Пришвина. СПб.: Росток, 2005. С. 17).
«первым писателем России»: «Когда-то елецкий “Чёрный араб”, а теперь как лунь, бородатый, белый медведчик и волхв – Михайло Михайлович Пришвин. А над ним серебряные тихие русские звёзды.
Пришвин, во все невзгоды и беды не покидавший Россию, первый писатель в России. И как это странно сейчас звучит этот голос из России, напоминая человеку с его горем и остервенением, что есть Божий мир, с цветами и звёздами, и что недаром звери, когда-то тесно жившие с человеком, отпугнулись и боятся человека, но что есть ещё в мире и простота, детскость и доверчивость – жив “человек”» (Ремизов А. М. М. М. Пришвин. С. 68).
Лит.:
Ремизов А. М. Письмо в редакцию // Русские ведомости. 1909. 6 сентября.
Михайлов А. И. Сказочная Русь Алексея Ремизова // Рус. лит. 1995. № 4.
№ 5.
«романах» А. М. Ремизова / /Ремизов А. М. Избранное. Л., 1991.
Иванов-Разумник Р. В. Чёрная Россия [«Пятая язва» А. Ремизова и «Никон Староколенный» М. Пришвина] // Заветы. 1912. № 8. С. 43, 51, 53.
Письмо А. М. Горького А. Н. Тихонову от 5 (18) мая 1911 года цит. по: Пришвин М. Собр. соч.: В 8 т. Т. 3. С. 524.
Ремизов А. М. М. М. Пришвин // Воспоминания о Михаиле Пришвине.