ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Пришвин создаёт неповторимую художественную картину мира, в которой природа и человек связаны между собой. Природа, таинственная, глубоко личностная, не рассматривается как внешний мир и не мыслится как нечто, находящееся вне человека. Человек, в представлении писателя, в этом мире существует в онтологической целостности как неотъемлемая часть природы, но такая часть, которая владеет словом, и потому «больше и дальше её».
Именно слову у Пришвина принадлежит истинная власть духовного преображения, оно сущностно, магично, в нём соприкасаются все возможные сферы бытия. Поэтому в «Кладовой солнца» весь материально-телесный мир, вся природа жаждет выговорить заветное слово навстречу нарождающемуся свету, а знание имени вещи, растения или животного в «Кащеевой цепи», в «Мирской чаше» и других произведениях означает приближение к сущностному пониманию сокровенных глубин.
Слова, имена и числа в пришвинском мире – это особые знаки, которым принадлежит огромная власть: выражать некие константы бесконечных проявлений жизни.
Не менее важная роль в семантической системе Пришвина отводится пространству, топографически реальному и мифологическому одновременно. Пространственные отношения приобретают функцию предельного обобщения, а пространственная семантика становится определяющей в рассмотрении всех значительных произведений Пришвина как особого метатекста, представляющего собой символическое поле, определённым образом структурированное. Чувство пространства, тяга к «пространству Руси необъятному», к странничеству обращена к двум реальностям: к эмпирической (социально-культурной, природной, исторической), которая подчиняется законам причинности, и ко внеэмпирической, где действует логика мифа, обращённая к вечности.
Поиски пришвинскими героями сакрального центра или неких сакральных ценностей формируют в этом метатексте мифологему пути, создающую текстопорождающий мотив поисков «пупа земли», «страны ослепительной зелени», «страны обетованной», «невидимого града», «корня жизни», «корабельной чащи» и т. д. Это свидетельство духовной «одиссеи» героев, повествующей о сложной дороге самопознания. У Пришвина этот процесс также обнаруживает мифологическое осмысление, ибо это встреча «со своей самостью», со своим личностным мифом, смысл которого в духовном созидании себя.
Отсюда, как мы показали, такое пристальное внимание писателя к детству как к истоку, к процессу вызревания личности, вступающей на дорогу испытаний. Этот путь – инициация, через которую проходят многие его герои.
Конкретно-чувственное переживание реальной действительности героями Пришвина выражается, как правило, с помощью особого рода символики, благодаря которой реальный мир приобретает подлинную мифическую глубину и иное качественное измерение. Такая символика подразумевает всегда нечто большее, в ней присутствует некая недосказанность, неопределённость, она апеллирует не к разуму, а скорее к интуиции, чувству. Это символы-архетипы, очень актуальные в авторской мифопоэтике. К их числу относятся древнейшие образы природных стихий (вода, земля, свет, огонь, воздух), представленные во всех мифологиях и отражающие силы, лежащие в основе мироздания. Эти древнейшие образы первостихий, созданных «из материала откровения», являясь константами в мировой культуре, в пришвинской мифопоэтике получают своеобразную художественную интерпретацию.
Мифопоэтическая модель Пришвина строится на принципе бинарных оппозиций, ибо авторское мифотворчество движимо стремлением осмыслить полярность мироустройства как формы существования Всеединства. Ключевой оппозицией, на наш взгляд, является противопоставление высокое – низкое. У названной оппозиции множество воплощений: сакральное – профанное, небесное – земное, вечность – время и т. д. Пространственно-временные оппозиции втягивают в свой круг и такие важные противопоставления, как Свет и тьма, гармония и хаос, человек и зверь, жизнь и смерть и другие.
таинственна. Пришвин понимает эту цель как волю к целостности, к объединению некогда распавшегося мира. Всеединство не дано, оно онтологически задано, это не статическая, а динамическая система, имеющая множество трансформаций и различных проявлений. Прежде всего это единство природно-телесного мира. Но в пришвинском мирообразе природный мир, живущий по космическим ритмам, ждёт «воскресения, восстановления, преображения». Интуитивно постигаемая «душа телесности» связана с человеком, который у Пришвина не просто часть природы, а такая часть, в которой объективируется всё, что возникло из низших природных проявлений, объективируется и духовно просветляется.
Природная целостность предполагает и единство сознания, которое предстаёт в философской прозе писателя как космическое образование, свойственное всему живому: растению, животному, человеку.
Следует подчеркнуть, что ещё одним модусом целостности мира является «любовь раз-личающая», любовь как метафизическая сила объединения, взаимного притяжения, сила освобождающая. Любовь приходит к пришвинским героям как испытание человека, очищающее его, пробуждающее в личности творческое начало. И как вечная тайна, неподвластная рациональному осмыслению.
В историко-социальном плане Всеединство представлено у Пришвина в идее соборности, нашедшей своё художественное решение в «Осударевой дороге», соборности, «восходящей к мистической архаике», «к жажде социального преображения».
Обращение к мифу есть прежде всего философское постижение феномена времени, которое в пришвинском метатексте неоднородно: оно циклично и линейно, оно то сгущается, то разрежается, ускоряя или замедляя свои шаги. В исторических координатах пульсирует циклическое время, структура которого приобретает элементы этически-оценочных представлений. В кульминационный момент, момент наивысшего напряжения созидательных сил Всеединства, время останавливается: соборность как проявление духовного подвижничества побеждает время
Линейно-историческое время и физически-реальный топос можно рассматривать как внешний пласт хронотопа, а мифогенное начало – как внутренний, глубинный, обладающий мощной креативной энергетикой.
Положительное Всеединство находится в художественном мире Пришвина в становлении, в развёртывании; и даже тогда, когда оно оказывается «надтреснутым», «лазурь вечности» не тускнеет, она светит и «сквозь зияющие трещины» (П. А. Флоренский) мира.
Художественное воплощение Всеединства обращено к архаическим мотивам, символам, мифологемам, которые словно «перетекают» из произведения в произведение, обогащаясь всё новыми «комбинаторными приращениями смысла» (Б. Ларин).
Мотив вечности пронизывает всё семантическое пространство: у Пришвина каждое проявление жизни измеряется вечностью. Туда, к этой пристани, стремятся его бесчисленные странники, богомольцы, полесники, к той стране, которая лежит за пределами эмпирического мира, и только мифу с его свободной игрой пространством и временем подвластны очертания светящегося кольца бесконечности. Там будет «вечно жить Чёрный Араб», там произрастает «корень жизни», таинственный растительный тотем человека, там струится вечный Свет, рождая любовь и красоту. Любовь как сила «раз-личающая», освобождающая, крылатая стихия выступает в качестве основы Всеединства, возвращающей мир к целостности и чистоте. Природа истинной любви – «космическая», «сверхиндивидуальная». Пришвинские герои знают её власть, её сублимирующую силу, которая выводит к жизни потенциально существующего в каждом человеке духовного двойника. Только любовь способна стать по-настоящему объединяющей силой. Пришвин жизнью своих героев слагает свой собственный личностный миф, в котором живут энергии космического Эроса.
– средство осознания личности, её духовных горизонтов, истоков творчества, постижения «мира в себе»: «Останусь ли я для потомства обычным русским чудаком, каким-то весёлым отшельником, или это до смешного малое дело выведет мысль мою на широкий путь, и я останусь пионером-предтечей нового пути постижения «мира в себе» [8, 191].
– «долг быть самим собой».