Н. Д. Есикова
ЦИКЛ М. ПРИШВИНА «СЛЕПАЯ ГОЛГОФА»:
ДРЕВНЕЕ И СОВРЕМЕННОЕ
Публицистика – одна из ипостасей таланта М. М. Пришвина. Ее ведущий жанр – очерк – был постоянно востребован писателем, который в статье «Мой очерк» пытался создать собственную теорию данного жанра, выявить черты идиостиля.
Очерк Пришвин называет желанным жанром, т. е. востребованным современностью, исследующим новые реалии жизни, где образно-художественное начало неизменно дополняет начало логическое, исследовательское. По мысли Пришвина, в этом вечно актуальном жанре должны обязательно присутствовать два элемента:
1) трезвый анализ текущей жизни;
2) мечта о совершенстве.
В соответствии с этим очерк, по мысли художника, должен сочетать научное исследование с началами современной сказки. Таким образом Пришвин намечает в данном жанре слияние двух равновеликих начал: современного (как отклик на злобу дня) и древнего, архаичного, сказочного.
«Слепая Голгофа» - это цикл, т. е. такое построение произведения, при котором «организующим центром является не единый фабульный стержень, а единство идейно-тематического задания, проблематики, угол зрения, под которым и в соответствии с которым отбирается и группируется материал» [1, 77]. Цикл, объединенный в единое целое, по мысли автора, прежде всего тематически – темой нравственного испытания человека роковыми историческими катаклизмами – войной, революцией и т. д., сквозными мотивами и образами, сопряженными с нею (образ нового Адама, голой земли, мотив зеркала, раскола, ухода, распада).
человека, осмыслить глобальные общественные конфликты.
В пришвинский цикл «Слепая Голгофа» входят семь очерков, что, на наш взгляд, примечательно, ибо значение числа 7 (помимо сакрального) включает в себя сему «неделя» (неделя сотворения мира Богом), а название («Слепая Голгофа») актуализирует в сознании читателя представление о Страстной неделе и муках Господних (Голгофа).
Эпитет «слепая» в названии цикла должен указать на обреченность человека, на неотвратимость жизненных мук, причем не принципиальных высоких, во имя высшей идеи, как у Христа, а будничных, безумных, бездушных, бесцельных.
Бог – Свет. Слепота – тьма, потеря света в себе и вокруг – потеря Бога, расчеловечивание и разбожествление, ведь человек сотворен по образу и подобию Бога. Тогда название можно прочесть и как символ потери веры, подключение к вечному спору о человеке (человек – «зверь» или человек – «храм Божий»).
К тому же эпитет «слепая» подключает и ассоциативные связи с античным мифом об Эдипе. Я. Э. Голосовкер в книге «Логика мифа» пишет об особой диалектике зрения как слепоты и слепоты как зрения [2, 110]. Люди «видят» войну, как показывает Пришвин: убийства, самострелы, кровь, смерть, но тем не менее ничего не пытаются изменить, остановить. Стало быть, внешнее зрение ничего не стоит – это только констатация бытийных фактов. Но внешнему зрению можно противопоставить внутреннее, духовное, вскрывающее сущность вещей, обнажающее их смысл. А этого зрения человек лишен, обречен на духовную слепоту, духовную, слепую Голгофу.
проявляется и в визуальном, и в символическом планах. Его пафос - пафос превращения космоса в хаос.
Уже в первом очерке «Слепая Голгофа» (повторяющим название цикла) автор создает развернутую метафору смерти, строящуюся по принципу градации: гроза – телега смерти – машина смерти.
Ядро этой метафоры – гроза, «страшная гроза». Ее картина начинается и заканчивается символически. Ср. начало: «Вечером я прохожу мимо одного холма и там, между прочим, замечаю наверху тучку кровавого цвета. И к ней по холму медленно подбирается [3, 206]. Конец: «При свете молнии вижу на улице всадника и вокруг него, как силой молнии, пораженных людей. Это, как сила молнии, поражающее слово было самое ужасное в мире: Война!» [3, 207].
Рождается обширный круг смысловых культурных ассоциаций, прежде всего связанный с образом всадника – всадник смерти (ср. с гравюрами Дюрера, всадниками Апокалипсиса), «тучи кровавого цвета» - предзнаменование несчастья (ср. с символикой древнерусской литературы), грозы как Божьего наказания.
Мотив смерти Пришвиным гипертрофирован: мужик с семью малыми детьми идет на фронт; они обречены на смерть.
Апокалипсичность сюжету придают и сказочные мотивы: лошади, идя на войну, спотыкаются, т. е. предчувствуют скорую смерть (ср. в русских народных сказках: «Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты, черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес, ощетинился!?» [4, 11], нет ни одной птицы. Так зарождается мотив мертвенной пустоты, безжизненности мира и обреченности в нем человека.
– «темный августовский лес» как символ заблудших душ, заблуждений человека (ср.: у Вергилия вход в Аид окружен лесом). Учитывая сказочные коннотации образа, «темный лес» - символ мрака человеческой души, слепоты, которую надо преодолеть. В сказке герой должен преодолеть лес, чтобы получить доступ в иной мир – тридесятое царство. У Пришвина аналогом волшебного, иного мира становится мирная, покойная жизнь, жизнь без войны.
В русских волшебных сказках стражем порога является Баба-Яга. Ее дом находится на границе двух миров (домик Бабы-Яги – избушка на курьих ножках – может вращаться. Одним входом она поворачивается в этот мир, а другим – в иной, в царство мертвых).
Пришвин «оживляет» этот поворот сказочного сюжета: «Бросил коня, пошел куда-то, и так три дня скитался в лесу. Раз как-то слышу, собачка лает – деревня. Иду я… стучусь в крайнюю избушку… Выходят не русские, не немцы, выходит ко мне [3, 213-214].
Постоянное видение смерти приводит к атрофии души: «…то немцы придут, то русские, вот я и запамятовала».
«Ей было все равно, и мне было тоже все равно» [3, 214]. Это подтверждает и следующая встреча: «Русский телеграфист лежит, возле него лежат и обрывки проволоки – лежит, будто спит, а носа нет, нос отъели эти сибирские волки… Жизнь вокруг него была голая, доисторическая, дочеловеческая. И он застыл в этой доисторической жизни» [3, 215]. Интересен, на наш взгляд, вывод, к которому приходит рассказчик: «Теперь я такой же, как он» [3, 215], т. е. потерявший, утративший важную часть лица (самую заметную), а значит – себя, своих убеждений, а это уже агония и смерть.
Список литературы
– Петрозаводск, 1966.
2. Голосовкер Я. Э. Логика мифа. – М., 1995.
– М., 1987.
4. Иван – крестьянский сын. Рус. нар. сказки. – М., 1986.