• Приглашаем посетить наш сайт
    Фет (fet.lit-info.ru)
  • Есикова Н. Д.: Мужское/женское в свете сказочных и мифологических образов

    Н. Д. Есикова

    МУЖСКОЕ/ЖЕНСКОЕ В СВЕТЕ СКАЗОЧНЫХ

    И МИФОЛОГИЧЕСКИХ ОБРАЗОВ

    В первой части автобиографического романа М. М. Пришвина «Кащеева цепь» показывается череда событий, которые приводят героя к идентификации в мире. В этих главах особенно сильны, на наш взгляд, сказочные и мифологические мотивы, преломляющиеся в сюжете через оппозицию мужское/женское.

    Становление человеческого Я связано у Пришвина с обретением собственного имени и собственного голоса, ощущения своей инаковости, странности, непохожести на других.

    Так, маленький Курымушка признается своему другу, что он не Алпатов и не Пришвин. В доказательство этой своей мысли он читает стихотворение «Веточка малины», которое, по сути, является лермонтовской «Веткой Палестины». Но интересно не то, что мальчик пытается присвоить себе чужое творение, а прежде всего то, что он пытается таким образом стать не обычным мальчиком, а творцом, художником, поэтом. Творчество для него – это та сладость жизни, мечты, которую на словесном уровне он актуализировал в лексеме «малина». Сладкая жизнь, по интуитивным размышлениям Курымушки, в его подсознании связана с Эдемом и Божеством.

    Не случайно автор подчеркивает: «Я хотел было со своей “Веточкой малины” оторваться от родового имени Пришвиных, занятых когда-то полезным делом вытачивания необходимой части ткацкого станка, пришвы» [1, 27].

    Эта противопоставленность высокого, художественного, необычного // низкому, полезному, рядовому дополняется и существенно расширяется за счет антитезы дворянское // купеческое, мужицкое. Сам Курымушка называет себя «ряженым принцем», подчеркивая тем самым, что он не тот, кем кажется, не тот, за кого себя выдает, – наследник дворянского имения. Его «высокость» мнимая, лживая, в отличие от отца, который не по происхождению (рождению), а по духу художник. Так, Пришвин замечает: «Мой отец вел себя не по-купечески», поэтому он для него не ряженый, а настоящий хрущевский принц. Его окружали все атрибуты возвышенной (дворянской), а не деловой (купеческой) жизни: сад, цветы, рысаки, картины.

    Жизнь отца атрибутируется такими эпитетами, как «звонкая», «веселая, свободная» [1, 29]. А дамы, собравшиеся в доме в день его смерти, в один голос сочувствуют бедной вдове Марье Ивановне, потому что ее муж ни на что не был годен, был фантазером.

    Мать и отец в сознании Курымушки перверсивно меняются местами.

    Так, в портрете матери постоянно подчеркивается, что она «здоровая, сильная» [1, 32], «за обедом сидит загорелая, как бронзовая, и могучая» [1, 32]. И ее телесное здоровье, и душевное напрямую связаны с жизненными принципами: труд, целеустремленность, воля. Она авторитарная вдова, которая каждому из своих детей хочет дать образование и выбрать судьбу.

    Реалистка мать противопоставлена мечтателю отцу. Важно, на наш взгляд, например, следующее замечание Пришвина: «Через мать я природе своей получил запрет, и это сознательное усилие принесло мне потом счастье» [1, 29], или «всю жизнь я чувствовал недостаток такого отца, и мне кажется, в своих скитаниях по земле, и по людям, и по книгам я искал себе такого отца-наставника» [1, 29].

    Отцовское (мужское) в душе мальчика постепенно вытесняется материнским (женским). Стоит отметить, что мечтательностью, фантазерством отмечены помимо фигуры отца и другие персонажи, которые помогают герою в духовном становлении, самоопределении в жизни. Это, безусловно, и Марья Моревна, и Художник с палочкой, и учитель географии Козёл (в реальности – В. В. Розанов), и простой безземельный мужик Гусёк. Все они своими словами, поступками формируют оторванность Курымушки от реальной действительности: Козёл благословляет искать потерянные страны в Азии; Марья Моревна заражает мальчика верой в сказку; Художник с палочкой учит оторванности от всего бытового и каждодневным, ежеминутным открытиям тайны красоты природного мира. Мечты Гуська более приземленные – о довольстве, богатстве, собственном тульском самоваре, из которого можно напоить чаем всю деревню.

    Умирая, отец делает младшему сыну подарок – рисует каких-то необычных голубых бобров. Это его своеобразное, как и вся его жизнь, благословение и наставление сыну. Голубые бобры – это не только сам отец, выпадающий из купеческого сословия. Голубые бобры – это не мечта ли отца Курымушки о счастье – богатстве? Ведь если провести параллель с Гуськом, мечтающим поймать настоящего купеческого перепела, белого перепела, неестественность цвета приобретает символическое значение. Это мечта о высоком, внебытовом: «Кричит белый перепел. Задумался купец в карете, забыл он счета, кули, мешки, трактиры и мельницы. Разгорелось его сердце [1, 44]. В рисунке отца и мечтах Гуська явно использован принцип смысловой переактуализации: при реалистичности самого объекта (бобры, перепел) фантастичность (не-реальность) его создается за счет неестественности цвета. В народной культуре голубой цвет связан либо с семой «счастья» (синяя птица), либо с изографической традицией изображения горнего мира (идеального, высшего), белый – символ чистоты и святости. У Пришвина эти цвета актуализируют сему богатства довольства, причем, богатства не рукотворного/трудового, а подаренного человеку самой матерью-природой.

    ужас, саму смерть. Хтоническое чудовище – Кровавый гусак – воплощает в романе силу хаоса (ср., например, в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н. В. Гоголя обзывание гусаком – вершина демонизма).

    Курымушка мечтает о любви, о благодатно-женском: «Ее звали Катя. В другой раз Курымушка слышал другой разговор, и ее звали Маруся. Но когда пришла Маруся, Кати не было, а когда Надя пришла – не было Маруси, она всегда была одна, и это она так радовала и так мучила Курымушку. Она всему радует и от всего спасает» [1, 49].

    Не случайно, чтобы не выдать себя, Курымушка, когда слышит женское имя, вспоминает Кровавого гусака. Это его своеобразный запрет, он запрещает себе думать о женщине. Перед его глазами встают «ужасные картины: и ад, и сатана, и небо по краям загорается, конец мира наступает, архангел трубит, встают мертвые» [1, 51]. Это явно апокалипсическая картина, представляющая библейское изображение конца света. На вопрос матери о бледности («смертельной белизне») Курымушка отвечает: «Должно быть, муху проглотил» [1, 52]. И это интересное сближение, т. к. в ночь смерти отца Курымушка слышит настойчиво гудящую у него под пологом муху. Муха для героя становится вестницей смерти, ее олицетворением. А проглатывая муху, он совершает небывалое – побеждает смерть.

    Любовь и смерть, Эрос и Танатос для Пришвина архаически взаимосвязаны. Так, Марья Моревна дарит Курымушке книжку Андерсена с изображением креста и черепа, он слышит «жалобный стон уносимой ястребом птицы».

    С героическим детством в архетипе иногда связывается коллизия «отец-сын»: отец испытывает сына, отец пытается извести сына, сын вольно или невольно убивает отца. Отсюда в тексте постоянный рефрен: «Отец, отец, пожалей своего мальчика», а одна из глав книги, посвященная отцу, называется “Большой голубой”.

    изображение женской и мужской ипостаси природной силы.

    Битва с ястребом амбивалентна. Птица с голубыми крыльями – это и реальная, спящая на кусту сойка, и сама Марья Моревна, ведь у нее брови раскинуты птичьими крыльями, и любовь, возвышающая, окрыляющая человека.

    Ястреб убивает птицу, Курымушка убивает ястреба – это своего рода «карнавальное» инвертирование: охота с мнимой переменой ролей.

    Герой-мечтатель в борьбе за царь-девицу Марью Моревну, символизирующую душу, любовь и женственность, оказывается в силах вырвать ее из лап жизненного зла, олицетворенного в образе ястреба/Кащея/старца. Это и инициация героя, ритуальное посвятительное испытание. Инициация подразумевает символику временной смерти и нового рождения в высшем статусе полноправного члена социума, т. е. известную непрерывность и в конечном счете бессмертие личности и рода. Сказочный Кащей – традиционный разрушитель и соблазнитель (и его птичья ипостась – ястреб) – противостоит принцу Курымушке.

    В архаической эпике герой большей частью имеет чудесное происхождение или рождение. Так, например, показательно то, что Курымушка – не только младший сын «хрущевского принца», но и связан рождением со старинным огромным креслом Курым: «Говорят, будто в этом кресле я родился и за то получил с малолетства прозвище Курымушка» [1, 30], или «Говорили, что мальчиком я был очень похож на кресло, но чем же именно похож, об этом никто верно не знал» [1, 30]. В европейских сказках встречается «чудесное рождение», но высокое происхождение героя еще чаще имеет социальные формы – «царевич».

    Мать – богиня плодородия. Как мифологическое олицетворение Земли она имеет отношение и к космосу, и к хаосу, главным образом природному, включающему эротизм, и к смерти. Также амбивалентен и образ Отца. Он выполняет и роль патрона инициаций, имеющих характер ритуальных «мучений», и носителя творческого начала.

    В тексте мать названа по имени, в отличие от отца, который на протяжении всего романа так и остается безымянным. Имя отца, по-видимому, это нечто вроде тотема, первого и главного слова языка, т. е. Бога. Именно поэтому само слово «отец» в романе маркировано, служит обозначением не только родителя-мужчины, но и Бога-Отца, того, к кому «обращены слова Курымушки»: «Да святится Имя Твое».

    Итак, Пришвин изображает духовную эволюцию человека от природной стихийности к героической сознательности. Наряду с игрой традиционными мифами, есть также и попытки личного мифологизирования. Сказочные и мифологические мотивы используются как явно, так и имплицитно.

    Раздел сайта: