• Приглашаем посетить наш сайт
    Кузмин (kuzmin.lit-info.ru)
  • Гончаров П. А.: Мотив "бегства в природу" у М. Пришвина и В. Астафьева

    П. А. Гончаров

    МОТИВ "БЕГСТВА В ПРИРОДУ"

    У М. ПРИШВИНА И В. АСТАФЬЕВА

    – обязательный элемент структуры различных жанров М. Пришвина. Герои многих его произведений ("В краю непуганых птиц", "За волшебным колобком", "У стен града невидимого", "Жень-шень" и др.) по разным причинам устремлены прочь от города, от цивилизации. Тайга, Енисей, старая традиционная деревня, огород, поле, мир детства, другие образы из мира сибирской и северной природы – неизменные "действующие лица", активная часть образной структуры повестей "Перевал", "Стародуб", "Последний поклон", "Царь-рыба", рассказов, "затесей" В. Астафьева. Астафьевские персонажи с неменьшим рвением стараются оставить мир, противопоставивший себя природе – мир города – и погрузиться в природу.

    "фактуры", реалий, находящихся в основе литературного произведения? Но эти образы и эти устремления предельно часто повторяются в произведениях М. Пришвина и В. Астафьева, в значительной мере характеризуют их поэтику и потому не только имеют основания называться постоянными мотивами, но и должны рассматриваться в качестве проявления некоторых закономерностей их творчества.

    – это вовсе не "выходящий из употребления термин, обозначающий минимальный значимый компонент повествования" (1), как поспешили объявить А. Захаркин и составители не вышедшего еще из массового употребления словаря. Ведь вряд ли может "выйти из употребления" "Историческая поэтика" А. Н. Веселовского, к которой этот термин и восходит. "Минимальным значимым компонентом повествования" является, как представляется, слово, которое далеко не всегда заключает в себе мотив. Более продуктивной (вопреки адресованности издания) видится точка зрения на этот вопрос, изложенная в "Энциклопедическом словаре юного литературоведа". Здесь мотив определяется как "часть, элемент сюжета" (2). Далее этот термин и будет использоваться в значении первоэлемента сюжета, своеобразной микротемы, в пределах одного или разных литературных произведений.

    Мотив "бегства в природу" (эту грамматически неверную конструкцию придется принять ради её семантической точности) имеет рациональный аспект. Это осознанный выбор персонажей, бегущих от "благ" и "прелестей" технического и социального прогресса. В философско-религиозном плане мотив "бегства в природу" находит замечательное обоснование у М. Пришвина. В Сергиевом Посаде за чтением Л. Толстого его посещает мысль о "двух миропониманиях: 1) Восточное: человек считает себя частью огромного целого, "мира", поэтому он себя благоговейно подчиняет этому целому, или Богу. 2) Европейское (Западное): человек считает себя господином мира и создает систему господства, называемую им цивилизацией. Внутренней силой цивилизации является стремление к счастью, внешней – наука. Вот почему Толстой презирал науку, а Горький ее обожествлял" (3, т. 8, с. 309). Симпатии ко Л. Толстому в этом контексте очевидны, а "бегство в природу" воспринимается не только как бегство от цивилизации, но как сознательное возвращение к "целому", как проявление "восточного" вектора в размышлениях о русском характере и русской судьбе, свойственных в 1960 - 1990-е годы всей "сибирской" прозе (Астафьев, Залыгин, Шукшин), публицистике А. Солженицына.

    "Жень-шень" (1933) - "усердный студент-химик". Сегодня он наблюдает, как от грохота канонады разбегаются из Маньчжурии дикие звери. Еще недавно "прапорщик" русской воюющей с Японией армии, бежит от хорошо знакомых ему гримас "прогресса" в дебри приморской тайги: "(…) я долго терпел и, когда воевать стало бессмысленно, взял и ушел, сам не зная куда. Меня с малолетства манила неведанная природа. И вот я будто попал в какой-то по моему вкусу построенный рай" ( 3, т. 4, с. 7). Заметим здесь, что о бессмысленности войны рассуждает, конечно, герой-рассказчик, но за ним стоит автор, переживший уже три войны и столько же революций в России.

    В ключевой главе "Царь-рыбы" (1976), с которой, по признанию автора, и начиналась книга, в рассказе "Капля" бывший "окопник" четвертой для России ХХ века войны из искалеченных прогрессом мест попадает в мир девственной природы. Там, при виде готовой упасть и обрушить красоту мироздания капли (символ хрупкости, красоты и величия), герой-рассказчик размышляет как бы параллельно пришвинскому герою: "Нам только кажется, что мы преобразовали все, и тайгу тоже. Нет, мы лишь ранили ее, повредили, истоптали, исцарапали, ожгли огнем. Но страху, смятенности своей не смогли ей передать, не привили и враждебности, как ни старались. Тайга все так же величественна, торжественна, невозмутима. Мы внушаем себе, будто управляем природой и что пожелаем, то и сделаем с нею. Но обман этот удается до тех пор, пока не останешься с тайгою с глазу на глаз, пока не побудешь в ней и не поврачуешься ею, тогда только вонмешь ее могуществу, почувствуешь ее космическую пространственность и величие" (4, т. 6, с. 58-59).

    "рая" и состояния человека в этом "раю" обусловила изменившая кардинально мировосприятие человека новая эпоха в развитии прогресса, эпоха, когда человек осознал свою ущербность в сопоставлении с гармонической красотой и целесообразностью и самодостаточностью иных природных феноменов. С. П. Залыгин, один из основателей и "теоретиков" русской "экологической" литературы, так сформулировал общую для писателей 1960 – 1990-х годов, восходящую прежде всего к М. Пришвину мысль: "Человечество, которое само себя загнало в экологический тупик, оставаясь таким, какое оно есть, выйти из этого тупика не сможет. Для этого оно должно принципиально изменить свои отношения с природой, должно усвоить и принять к действию тезис: человек вовсе не царь природы, он находится не над ней, а в ней самой, как ее часть, далеко не самая необходимая, но самая жестокая и эгоистическая, а в конечном счете и антиприродная" (5). Пришвин в образах природы (Хуа-лу, Серый Глаз, Фацелия, Травка) находит равноценные человеку и недостающие человечеству по красоте и совершенству. В. Астафьев, как часто и В. Распутин, С. Залыгин, Б. Васильев, Ч. Айтматов, противопоставляет совершенным и величественным образам из мира природы мелкого, корыстного, страшащегося смерти и потому доступного смерти человека.

    Мотив "бегства в природу" выполняет моделирующую и жанрообразующую функцию, он помогает М. Пришвину и В. Астафьеву реализовать их социальные идеи, которые в комплексе представляют собой явление "природной утопии" – реализацию мечты о гармоническом сосуществовании человека и природы. Эта мечта реализуется в природном бытии главного и второстепенных персонажей книги "В краю непуганых птиц", во взаимном "прорастании" человека в природу и природы в человека повести "Жень-шень", в естественном природно-патриархальном бытии крестьянских детей в "сказке-были" "Кладовая солнца", в очарованном красотой и совершенством природы герое лирических произведений, помогающем природе в ее вечном круговороте.

    В. Астафьев реализует свою "природную утопию" в повестях "Стародуб" (жизнь "в обнимку с природой" Фаефана и Култыша), "Последний поклон" (мальчик, Витька Потылицын, постигающий и понимающий красоту и величие природы). В повествовании в рассказах "Царь-рыба" "природная утопия" имеет место в главах "Капля", "Уха на Боганиде", где автор-повествователь и жители многолюдной рыбацкой артели чувствуют, признают и оберегают в себе органическую связь с тайгой, Енисеем, природой.

    "Бегство в природу" – это бегство от соблазнов порочного человеческого мира, в том числе и бегство "от короны". В эру попыток установить новую, атеистическую иерархию в мире, в 1938 году М. Пришвин пишет: "Обдумываю о "господстве", как об основном зле современного человечества: "господство" над людьми доходит до человека, господина всего живущего: человек – господин вселенной" (3, т. 8, с. 346). Примирить человека с миром, обуздать его поползновения на господство над людьми и природой способна, по Пришвину, лишь религия: "(…) весь смысл возникновения Бога у человека и религии состоит в необходимости согласия с миром, которым обладает непосредственно каждая тварь" (3,т. 8, с. 346). В сравнении с каждой природной тварью человек ущербен, у него нет согласия с миром, но тогда о каком царстве, кроме тиранического, может идти речь?

    "Царь-рыбе" В. Астафьев, вероятно, специально напоминает о популярной мифологеме ХХ века: "Реки царь и всей природы царь – на одной ловушке" (4, т. 6, с. 187). "Всей природы царь" оказывается более уязвимым, чем пойманная им же рыба. В повести В. Распутина "Прощание с Матёрой" эта тема не менее активно и в том же духе обсуждается героями: " - Человек – царь природы, - подсказал Андрей. – Вот-вот, царь. Поцарюет, поцарюет да загорюет" (6, т. 2, с. 266).

    Мотив "бегства в природу", предельно активный у М. Пришвина и В. Астафьева, реализуясь в комплексе идей "природной утопии", в целом ряде характеров, обусловил существование устойчивых типов сюжета: странствия ("одиссея") героя, спасение с помощью природы ("робинзонада"). Так странствия героя-повествователя, лирического героя составляют основу сюжета большинства пришвинских произведений от книги "В краю непуганых птиц" до дневниковых записей.

    о себе, подчеркивая свою принадлежность к типу: "Собственно, я родился странником; странником-проповедником. Так в Иудее, бывало, "целая улица пророчествует". Вот я один из таких" (7, с. 95). Н. В. Борисова полагает, что "духовное странничество" - один из составных элементов структуры образа автора в прозе М. Пришвина (8). Его цель – постижение природной гармонии и "проповедь" её. В дневниковых записях 1946 года находим: "Но есть тяга в природу из совсем другого источника, чем юношеская вера в лучшее место. Нас манит в природу какая-то гармония всего сущего, которая при нашем приближении, однако, исчезает" (3, т. 8, с. 475).

    "Стародуба", ряда глав "Последнего поклона", "Царь-рыбы", рассказов В. Астафьева 1980-х годов. Спасение природой героя-одиночки, таежная "робинзонада" является основой сюжета первого из написанных В. Астафьевым рассказа "Васюткино озеро", этот тип сюжета в основе "Стародуба", рассказа-главы "Карасиная погибель", главы "Сон о белых горах". В 1990-е годы робинзонада в астафьевских произведениях трансформируется в трагически безуспешную попытку человека спастись в гибнущей природе. Такова сюжетная основа одного из последних рассказов писателя "Пролетный гусь" (2001).

    "бегства в природу" имеет и эстетический аспект: в него облечена романтическая тенденция творчества, характерная для обоих писателей. Существовавшие ко времени их вхождения в литературу эстетические каноны не удовлетворяли писателей. Социальная направленность литературы начала века, соцреалистический канон 1930 – 1950-х годов вызывали реакцию отрицания у обоих писателей.

    "Кащеева цепь" – автобиографический роман М. Пришвина, изображающий неоднократные попытки "бегства в природу", "звенья" детского и взрослого природного существования. Тем более интересна попытка авторского его истолкования, относящегося к первому после Съезда советских писателей 1935 году: "Прочитал 1-ю книгу "Кащеевой цепи": очень упрямая книга, строго личная и в то же время эпическая: какой-то лирический эпос и попытка отстоять романтизм в марксизме". (3, т. 8, с. 282). - Какой бы оттенок смысла ни приобрела в современном восприятии фраза (отстоять романтизм от в "бегства в природу": "Алпатов уходит в ту первично творческую среду, которая называется природой, и от одного только прикосновения с ней возрождается" (3, т. 8, с. 282 – 283).

    "лекал" соцреализма тоже в связи с автобиографическим произведением. В комментариях к повести "Последний поклон" он замечает по поводу отличия своих персонажей от литературных "героев" "творений" 1930 – 1950-х годов: "И совсем исчез человек из этих писаний, одни только герои населяли многочисленные творения, раз герои, значит, и дела у них только героические, а бардак на производстве и в жизни, он как бы и не касался их белых рубах, алых полотнищ и светлых душ" (4, т. 5, с. 378). – Астафьевский "человек" в литературном произведении – это персонаж, который, помимо прочего, погружен в природный мир, чувствует и понимает природу. В этом качестве выступает одинокий, всеми отвергнутый, спасающийся природой персонаж во многом романтической повести "Стародуб" (1960). Судьба Култыша заключает в себе отдаленное созвучие с судьбой пришвинского Лувена: отсутствие кровного и духовного родства с окружающими, вражда с братом, как причина ухода в тайгу, привязанность к жене брата, умение жить одной жизнью с природой, даже могила под кроной кедра.

    Мотив "бегства в природу" служил основой для создания в творчестве обоих писателей того типа героя, который принято именовать "естественным человеком". В представлении обоих писателей – это персонаж, чувствующий, понимающий природу, лелеющий свою природную чистоту. К этому типу героев предельно близки персонажи первых "этнографических" произведений М. Пришвина, Лувен (Жень-шень"), лирический герой "Фацелии", герои "Кладовой солнца". Если "естественный человек" сопутствует М. Пришвину почти до конца творческого пути, то в творчестве В. Астафьева ему менее "повезло". В астафьевской прозе к "естественному человеку" тяготеют Фаефан и Култыш ("Стародуб"), автобиографический герой и его род в "Последнем поклоне", Аким в "Царь-рыбе", рассказчик в "Затесях". "Естественный человек" практически исчезает из произведений Астафьева 1990-х годов, поскольку все более мрачной представляется В. Астафьеву перспектива взаимодействий человека и природы. В. Астафьев так формулирует свой взгляд на современные экологические проблемы: "Повидавши разгром природы на Урале, гибель деревни в средней России и наблюдая варварское, колониальное отношение к природе, земле и богатствам Великой, богатейшей страны под названием Сибирь, с горьким недоумением глядевший в погибшие воды рек Европы – Эльбы, Рейна, Сены, я никакого оптимизма насчет будущего земли высказать не могу, хотя и рад бы. По этой же причине не верю и в мировую гармонию, тем более достижение ее посредством научно-технической революции" (4, т. 12, с. 290).

    "бегства в природу" у обоих писателей имеет и еще один -иррациональный аспект. (При условии, конечно, что аспект эстетический имеет равное тяготение к сознательному и бессознательному, рациональному и иррациональному.) "Воевать стало бессмысленно, взял и ушел, сам не зная куда" – Так говорит о причинах своего бегства герой повести "Жень-шень". Бессмысленность рождает иррациональность. Иррациональность действий не означает иррациональности их следствий – герой обретает душевное равновесие в тайге, на берегу "голубого океана".

    "русской души", начинающий писатель, герой "Печального детектива"(1986) Леонид Сошнин убежден, что для этого потребуется "обнажиться до кожи, до неуклюжих мослаков, до тайных неприглядных мест, доскребаясь умишком до подсознания, которое (…) и движет творчеством, оно и есть его главный секрет" (4, т. 9, с. 29). Автобиографического героя "Веселого солдата"(1998) преследуют кошмарные сны. Среди них – кошмар городской несвободы: "Вроде бы ищу и путаюсь в Москве, обликом, однако, шибко смахивающей на незабвенный город Чусовой с его грязными улочками и переулками, по окраинам, превращенным в помойки и свалки. Всюду я упираюсь в дощатые непреодолимые загороди" (4, т. 13, с. 236). Город, как нечто, лишающее человека свободы и надежду обрести ее, оказывается здесь образом, противопоставленным природе и ассоциирующейся с ней свободе. Мотив "бегства в природу" становится элементом иррационального образа города-ловушки, города-капкана. Бессознательность этой трансформации подчеркивается рамками навязчивого сна.

    Бессознательное начало в генезисе мотива "бегства в природу" проявилось, вероятно, и при выборе тем литературных произведений. Собственный жизненный опыт и М. Пришвина, и В. Астафьева связан со значительными периодами прямого их "общения" с природой. Этнографическая, агрономическая, охотничья, странническая и иные страницы биографии М. Пришвина непосредственно связывают его с землей, природой, а "бегство в природу", имея добровольные и вынужденные причины, всегда оказывалось для него спасительным. В том числе и его обращение к "детской" литературе. В 1930 году, наблюдая идеологические и политические ужесточения власти, он отмечает: "(…) видимо, все идет против меня и моего "биологизма". Надо временно отступить в детскую, вообще в спец. литературу, потому что оно и правда…" (3, т. 8, с. 219).

    – Перми, Вологды, Красноярска -напоминает пришвинскую неприязнь к Петербургу, его привязанность к деревенской тишине и естественности. Выбор тем их литературных произведений сознательно и бессознательно корректировался их жизненным опытом, побуждал их останавливаться на темах так или иначе содержащих мотив "бегства в природу". Устойчивость этого мотива сказалась в том, что и без того погруженные в природный патриархальный быт герои "Кладовой солнца"(1945) "отправлены" М. Пришвиным за завещанным родителями "кладом" в лесные и болотные дебри. Мотив таким образом удваивается и усиливается. Нечто подобное можно увидеть в "робинзонаде" героя "Царь-рыбы" Акима. Значимость мотива подчеркивается включением в военный роман "Прокляты и убиты" и в военные эпизоды повестей "Пастух и пастушка", "Так хочется жить", "Обертон" значительных по объему и функции фрагментов, изображающих слияние человека с природой.

    Мотив "бегства в природу" иногда на бессознательном, вероятно, уровне приобретает эротический смысл. Под эросом здесь разумеется комплекс чувств, имеющих отношение к любви самого разного плана: от религиозного до сексуального, от дружеской привязанности до родительской и сыновней любви. В "Уединенном" В. В. Розанов отмечает: "Всякая любовь прекрасна. И только она одна и прекрасна. Потому что на земле единственное "в себе самом истинное" – это любовь" (7, с. 79). Природа иногда оказывается у этих писателей сублимированным в творчестве объектом несостоявшейся по разным причинам в самом начале жизни любви.

    "всю его душу" любовь к Варваре Измалковой. В. Д. Пришвина в связи с этим отмечает: "Пришвин был оглушен и подавлен разрывом. Он долго находился на грани душевной болезни (…). Он вернулся на родину. Теперь он припал к земле – к последнему прибежищу" (3, т. 1, с. 10). В одной из работ об эросе у М. Пришвина в числе прочих есть значимое для анализируемой темы замечание: "В зрелые годы, встретив наконец женщину, которую он так долго искал, Пришвин пришел к убеждению в благотворности сексуального воздержания и полагал, что именно из этого голода он родился как художник" (9). Верность предположения о сублимированных истоках образов из мира природы подтверждают и детали сюжета поэмы "Фацелия"(1940), в котором флористический образ фантазией героев превращается в "": " - А была ли у вас, - спросил он, - когда-нибудь своя Фацелия? – Как так? – изумился я. – Ну да, - повторил он, - была ли она"(3, т. 5, с. 7). Душевная травма детства В. Астафьева (утонувшая в Енисее мать) не однажды отзовется в его литературных произведениях ("Перевал", "Последний поклон", "Царь-рыба"). Как и у М. Пришвина, природа в прозе В. Астафьева ассоциируется с женским началом. "Прощенья, пощады ждешь? От кого? Природа, она, брат тоже женского рода! Значит, всякому свое, а Богу – Богово!" (4, т. 6, с. 194). Так рассуждает Игнатьич, однажды оскорбивший женщину и воспринимающий грозящую ему от царь-рыбы смерть как отмщение за некогда совершенный грех.

    "Бегство в природу" как единственный шанс на спасение человека имеет у М. Пришвина и В. Астафьева (у С. Залыгина, Б. Васильева, В. Распутина - тоже) лишь трагическую альтернативу. Уничтожая бессознательно или осознанно природу, человек приближает свою и природы смерть. Гибель (реальная и потенциальная) человека под ударами слепой мести не им искалеченной и не им же разъяренной природы живописуется М. Пришвиным наиболее ярко в рассказе "Крутоярский зверь" (1911). У В. Астафьева гибель неразумного человека, оскорбившего природу и природное в человеке, становится лейтмотивом практически всех произведений. Даже война изображается им именно под этим углом зрения, как явление, противоречащее природе как таковой и природе человека. Апокалиптический мотив и образ "зверя", характерный для пришвинского рассказа, на новом этапе, в ином контексте, но в близком значении присутствуют и в "Царь-рыбе" и в военной прозе В. Астафьева 1990-х годов. Особенно ярко это проявилось в рассказе, название которого заключает в себе альтернативное "бегству в природу" значение – "Светопреставление".

    В. Розанов сопрягается с М. Пришвиным не только в связи с их общей причастностью к елецкой земле. Об интересе Пришвина к философии Розанова свидетельствуют не только его дневники, но и многие литературные произведения. Вероятно, близкой оказалась Пришвину мысль Розанова о связи пола с Богом: "Связь пола с Богом – большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом, - выступает из того, что все а-сексуалисты обнаруживают себя и а-теистами" (7, с. 70). Наверное, в том числе и в силу этих причин "бегство в природу" приобретает в прозе М. Пришвина и В. Астафьева и трансцендентное наполнение. Бегство в девственные леса Севера, Заволжья, к "Светлому озеру" у М. Пришвина, бегство от "ложной веры" Фаефана и Култыша в астафьевском "Стародубе" - означало, помимо прочего, поиски истинной веры, содержащей значительный пантеистический элемент.

    Близость генезиса и функции мотива "бегства в природу" у М. Пришвина и В. Астафьева обусловили философское и поэтическое созвучие их творчества. Различия личностные, стилевые, поэтические, восходящие к специфическим свойствам мировосприятия и различия эпох, в рамках которых и происходило творчество этих писателей, сделали ярко оригинальным и своеобразным их творческое наследие.

    2. Энциклопедический словарь юного литературоведа. М., 1998. С. 167.

    – 1986. С. 309.

    4. Астафьев В. П. Собр. соч.: В 15 т. Красноярск, 1997 – 1998.

    "Экологический консерватизм": шанс для выживания // Новый мир. 1994. № 11. С. 106.

    8. Борисова Н. В. М. Пришвин. За волшебным колобком. (Структура образа автора) //Русский язык в школе. 1998. №1. С. 65.

    "Борьба за любовь" в дневниках Михаила Пришвина // Вопросы литературы. 2001, ноябрь – декабрь. С. 70.

    Раздел сайта: