• Приглашаем посетить наш сайт
    Мережковский (merezhkovskiy.lit-info.ru)
  • Калинина И. П.: Пришвинские мотивы в повести В. Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана"

    И. П. Калинина

    Пришвинские мотивы в повести

    В. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана»

    «Деревенская проза» и творчество крупнейших прозаиков (Ф. Абрамов, В. Шукшин, В. Астафьев, С. Залыгин), сформировавшихся в ее русле, стали предметом исследования с конца 1960-х годов как в отечественном, так и в зарубежном литературоведении. О «деревенской прозе» написано большое число значимых работ (Лапченко А. Ф. Человек и земля в русской социально-философской прозе 70-х годов: В. Распутин, В. Астафьев (1985); Gillespie D. Valentin Rasputin and Soviet Village Prose (1986); Кузнецов Ф. Ф. Самая кровная связь: Судьбы деревни в современной прозе (1987); Никонова Т. Прощания. Размышления над страницами «деревенской» прозы (1990); Большакова А. Ю. Нация и менталитет (феномен «деревенской прозы») (2000) и др.), а также большое количество статей. Следует отметить, что в большинстве работ, в частности в работах А. Ф. Лапченко, Ф. Ф. Кузнецова, А. Ю. Большаковой, закономерно отмечается преемственная связь «деревенской прозы» с классической русской литературой.

    «деревенской прозой» пушкинской традиции «органической народности». Н. Ю. Желтова в своей работе отмечает, что «практически все крупные писатели, определившие облик русской литературы ушедшего века, приоритетно исследовали и художественно воплощали именно черты национального характера, ставшего для них своеобразным магнитом творческого притяжения» [2, с. 8].

    Вслед за И. Буниным, М. Горьким, И. Шмелевым, С. Есениным, М. Шолоховым, Е. Замятиным, Б. Зайцевым, А. Платоновым, М. Пришвиным причастность к национальной характерологии проявляется и в творчестве В. Распутина, одного из ярких и самобытных «деревенщиков».

    «В отличие от многих русских писателей начала ХХ века, - отмечал еще П. С. Выходцев, - М. М. Пришвина интересовали не столько общественные коллизии и бытовые условия жизни народных масс, сколько нравственный потенциал народа как самостоятельной и самоценной силы, определяющей движение истории, смысл и назначение личности» [1, с. 49]. 

    Осмысление народного характера, русского национального типа невозможно без обращения к духовным устоям, основам семьи, раскрывающим мир русской национальной культуры во всём многообразии её проявлений. На наш взгляд, в своём обращении к семейному жизнеустроению В. Распутин опирается на плодотворные традиции русской классики, в том числе и на традиции М. М. Пришвина. Здесь есть основания констатировать мировоззренческую близость, основанную на общей для писателей культурно-исторической традиции. Пришвин, как и продолживший его натурфилософские искания «деревенщик», ориентировался на константы национальной традиции в понимании духовно-нравственной основы бытия.

    Главным оплотом традиционной нравственности и духовности в России, по мнению В. Распутина, была женщина. «“Молоко матери” само собой включало в себя и эти понятия», - считает писатель [8, c. 6]. Однако образ мудрой жены, своеобразно представленный в творчестве М. М. Пришвина и продолженный В. Распутиным, берёт своё начало ещё в фольклорной традиции. «Фигура умной женщины», не подверженная историческим переменам идёт к нам ещё из сказок. «Есть, конечно, и немудрящие, и недалёкие, - рассуждает В. И. Мильдон, - но первый тип преобладает в самых разных видах – от Василисы и Елены до Бабы Яги» [3, с. 132].

    романа - «Кащеева цепь». Влияние народного творчества на становление образной системы писатель не раз подчёркивал в своих дневниковых записях: «Моё слово получено мною от русского народа через устную словесность. Сам я только научился хорошо записывать и применять это слово к своей мечте» [1, с. 52]. Можно с уверенностью предположить, что на творческую интерпретацию традиционного образа мудрой жены большое влияние оказала мать М. М. Пришвина – Мария Ивановна, мужественная женщина, сумевшая в сорок лет, оставшись без мужа с пятью детьми «мал мала меньше», под конец жизни не только выкупить заложенное имение, но и всем детям дать высшее образование. В автобиографическом романе «Кащеева цепь» (глава «Мать – родина»), говоря о том, что повлияло на становление его личности, Пришвин пишет: «Первым таким человеком была моя мать, и я делаю её первым лицом в этом рассказе не потому только, что она меня родила. В этом человеке, кажется столь простом для других, я вижу, как в чистом зеркале, вот как Горький видел в своей бабушке, ту свою хорошую родину-мать, для которой стоит пожить на земле и постоять за неё» [4, с. 456].

    Маша Уланова (роман «Осударева дорога») – образ, на первый взгляд ничего не имеющий общего с фольклорным: «начальница», выполняющая нелёгкую мужскую работу. И всё же «со стороны всем казалось, будто Уланова увлекается работой по-мужски, работает охотой. Но это было только во внешности. В душе Уланова жила не охотой, но постоянной материнской заботой… И занималась Уланова строительством не в его творческом смысле, а ухаживала за ним, как мать, всё вынашивала, кормила людей, чистила, растила в постоянных заботах» [5, с. 171]. Бабушка-староверка Марья Мироновна – не просто отзывчивая и строгая поморка, но «мирская няня».

    Дихотомическая сопоставленность как будто мужских черт (энергичность, твёрдость, воля) и женственности, мягкости – черт, традиционно приписываемых женщине, – одна из особенностей образа мудрой жены, реализуемого как в произведениях устного народного творчества, так и в классической русской литературе. «Деревенская проза» 1960-1980-х годов продолжила эту традицию. Таковы Катерина Петровна в повести В. Астафьева «Последний поклон», Клавдия в повести «На Иртыше» С. Залыгина, Лиза Пряслина в тетралогии «Братья и сёстры» Ф. Абрамова.

    Не стал исключением и образ Тамары Ивановны в повести В. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003). Как и в пришвинской Маше Улановой, в манерах распутинской Тамары Ивановны преобладает мужское начало: «крепыш», ходивший «по-мужски, уверенным и размашистым шагом» [6, с. 334]. «Мужские» детали наполняют и жизнеописание героини. До рождения детей Тамара Ивановна работала шофёром (совсем не женская профессия!), да ещё на «тяжёлой» машине ЗИЛ-130. Несмотря на это, Тамара Ивановна смогла - в умении постоять за себя в «мужичьем» коллективе не перебрать - не потерять в себе женщину, не превратиться в «железяку».

    Природно-женское начало, доминирующее в Тамаре Ивановне, заметно не сразу. Только в минуты уединения, когда она в «чём мать родила» становилась перед зеркалом, она догадывается о природосообразном предназначении своего женского естества. При этом героиню волновала не столько физиологическая сторона женской тайны, а что-то «сверхчувственное», где она «возгорается не огнём желания, а огнём чистого вдохновения и вся-вся порывисто и неудержимо приготавливается для счастливого подвига» [6, с. 362]. Эта сохранившаяся «сверхчуткость», «способность к самопроникновению» выделяет героиню среди многих миллионов женщин, которые, по мнению В. Распутина, уже не помнят себя, бессознательно вслушиваясь в странное «дезонирующее» звучание своей второй фигуры, «как бы контурно располагающейся внутри фигуры телесной», и не понимая его смысла. «Фигура в фигуре – это не тип “матрёшки”, как может показаться какому-нибудь насмешнику, - считает В. Распутин, - а что-то вроде носимого в себе женщиной прообраза богородничного склада. Вынашивая плод, любя мужчину, воспитывая детей, то есть материнствуя, женствуя и учительствуя, она словно бы делала это… в согласии с проведённым через неё заветом» [7, с. 375]. Таким способом женщина предстаёт как архетипический образ, соотносимый с Софией (Мудростью) или Марией (Богородицей). Именно в такой интерпретации образа мудрой жены в творчестве В. Распутина нам видится продолжение традиций М. М. Пришвина, для которого образ Великой (или всеобщей) матери соотносим с образом Сикстинской мадонны – с образом совершенной красоты. «И когда он (Алпатов – И. К.) нечаянно вошёл в комнату, назначенную одной только “Сикстинской мадонне”, то сразу узнал в ней что-то очень знакомое и совершенно простое и прекрасное. Подумав немного он вспомнил: это было в жаркий день на опушке дубового леса, жнея подошла к люльке, висевшей под деревом, взяла ребёнка, стала кормить и осталась в памяти святая, как и мадонна Сикстинская…» [4, с. 305].

    Отличие «Сикстинской мадонны» от других алтарных картин в том, что она изображает не просто Божественную Мать с Божественным Младенцем, а чудо явления Небесной Царицы, несущей людям своего сына как искупительную жертву. Служение и долг же Тамары Ивановны состоит не столько в возмездии, сколько в воспитании в традициях рода («дочь Ивана») сына Ивана («мать Ивана»). В данном случае «Иван» не только имя, но символ русского человека. И в этом В. Распутину вслед за М. Пришвиным видится главное и великое призвание женщины, поднимающее её на высоту, «выше которой в духовном её (женщины) значении ничего быть не может» [7, с. 374].

    Итак, образ мудрой жены, свойственный для творчества М. Пришвина, в значительной мере характеризует новую повесть В. Распутина. Близкими оказываются фольклорный генезис, основные элементы структуры и функции этого образа, отражающие не только общность его культурно-исторической основы, но и близость воззрений прозаиков на константы национальной традиции.

    Список литературы

    – 1980. – №1. – С. 49-72.

    2. Желтова Н. Ю. Проза первой половины ХХ века: поэтика русского национального характера: Дис… д-ра филол. наук. –Тамбов: ТГУ им. Г. Р. Державина, 2004. 

    3. Мильдон В. И. «Сказка – ложь…» (вечно женственное на русской земле) // Вопросы философии. – 2001. – №5. – С. 132-149.

    4. Пришвин М. М. Собр. соч.: В 8 т. – Т. 2. – М.: Худож. лит., 1982. – 679 с.

    5. Пришвин М. М. Собр. соч.: В 8 т. – Т. 6. – М.: Худож. лит., 1984. – 439 с.

    – М.: Изд-во «Эксмо», 2005. – 736 с.

    – Иркутск: Издатель Сапронов, 2007. – 528 с.

    8. Распутин В. «Написать бы вещь светлую…» // Труд. – 2006. – 11 янв.