Е. Ю. Константинова
ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ
В ДНЕВНИКАХ 1918-1919 ГОДОВ
И В "МИРСКОЙ ЧАШЕ" М. ПРИШВИНА
"Мирская чаша" события революции и первых послереволюционных лет рассматриваются Пришвиным как испытание человека, сохраняющего или теряющего свою личность в хаосе революционных событий. В отличие от А. Блока и В. Маяковского М. Пришвин находится в оппозиции к революционной стихии. Он оценивает революцию как процесс не творческий, а разрушительный. "Революция предстает как процесс хаосогенный, энтропийный, разлагающий сложное и цельное в элементарное, в "пыль", а высшее и человеческое в низкое и зверское, обращая Россию в одно "поганое место", - пишет С. Г. Семенова (3, с. 433).
В противовес одичанию, энтропийному распаду, сведению сложного до простого, механического, понижению качества человека, безличного в коллективе развертывается философия творческой личности М. Пришвина. Пришвин сам является человеком творческого поведения и в дневнике, и в " Мирской чаше", где оказывается прототипом главного героя - Алпатова. Дневник 1918-1919 годов становится творческой рефлексией человека, не влившегося в чан революции, сохранившего свою точку зрения на происходящие события. Пришвин сравнивает революцию с кометой: "Во все небо раскинулся хвост кометы революции…" (1, с. 34). Этому особому ускоренному времени Пришвин противопоставляет "обыкновенное телячье время земли мирной, бытия нашей земли и вселенной" (1, с. 33).
Изменения, которые несет революция, не касаются самого бытия, поэтому революция при всем ее пафосе творческого преобразования мира, касается только форм этого мира, но не достигает сущности его. "Так нужно помнить, что в революции дело идет не о сущности и не о бытии, а о формах бытия, причем летящему в революции кажется, что дело идет о самой, самой сущности", - пишет Пришвин в дневнике 1918 года (1, с. 32). Творчество революции - это разрушение культуры как связи людей и времен: "Большевизм - вера … вера против культуры, только это вера не планетная, а кометная" (1, с. 34). В это время "всякое сбережение материи и духа … представляется мещанством, буржуйством" (1, с. 33).
При этом не только уклад жизни подвергается сомнению, но и сам человек. В сказке о Касьяне (дневник 1918 года), братья, предоставленную им свободу, понимают как возможность изменить все - и свое дело в жизни, и даже свое имя. Отказ от имени своего равноценен отказу от самого себя, от своей личности. Революция оказывается силой, разлагающей все установленные границы, в том числе и границы человеческой индивидуальности. В дневниковой записи от 30 января 1918 года Пришвин сравнивает стихию революции с чаном, в котором растворяется личность человека: "личность растворяется и разваривается в массу, и создается из Я - европейца - Мы, восточное" (1, с. 26). "Человеческая отдельность или, как говорят, индивидуальность есть домик личности, пусть разрушаются старые домики, но личность неприкосновенна", - пишет Пришвин 15 мая 1918 года.
Революционный, основанный на большевистской идеологии путь спасения мира и человека осмысливается Пришвиным как суррогат, ложное подобие христианского пути: " … человека в это время держали по-свински и путь спасения был посредством свиньи…человеческая связь истории …обрывается, и благоуханные ландыши потом вырастают на трупе человека, будто бы раз и навсегда спасенного и бессмертного" (1, с. 52)
" История над бездной провала, человек проводит воображаемые мосты и надстройки, и, перегнав через мост безликое стадо животных, соединяет разорванные концы человеческой жизни, перегнав, их обращают опять в человека". (1, с. 52). Человек, по Пришвину, - "раб обезьяний", то есть раб тяжелого, нетворческого, механического труда, которому можно противопоставить лень как выход из инерции подчинения, цепи повторяющихся усилий. Лень в таком случае пробуждает применение особых, творческих способностей, данных человеку. Так, Пришвин пишет в "Мирской чаше": "Бывает одно таинственное мгновение, как промелькнувшее воспоминание о светлом, всемогущем существе человека, - и раб в один миг освобождается и других освобождает от подневольной работы" (2, т. 2, с. 502).
Пришвин различает два основных типа людей-обезьян: обезьяна идейная и обезьяна лесная, психологическая. Лесная обезьяна не признает изобретений, движения прогресса: " тут добывается пуд, страшный, как смерть, оттого что все, кроме этого пуда, считается хитростью" (2, т. 2, с. 505). Объединение таких людей, называющее себя коммуной, сравнивается Пришвиным с легионом бесов, так как личность в таком труде пропадает: " В стае работают все горбом… не признают машины, выдумки, мерой творческого процесса считают пуд муки, добытый обреченностью на бытие…пуд обращается в бархат, в ротонду, в шкаф… И этот же пуд обращает коммуну-собор в легион" (2, т. 2, с. 505). Интеллект, математический расчет, а в итоге изобретение машин, облегчающих труд, также не освобождает человека от "обезьяны": "Идейная обезьяна та понимает внешнюю сторону и достигает идеала своей работой, изменяет…вычисляет и небольшую хотя сумму отпускает на дело истинного творчества жизни, но не она творит жизнь" (2, т. 2, с. 505).
Образ двух обезьян дополняется образом двух братьев. Один брат "ушел из дому", его "сердце не чувствует красоту, плечи сильные, голова математическая, в очках и плешивая, это человек механизации мира, окончательный интеллигент: homo faber". Другой "остался при доме, у него ноги резвые, в шерсти, и баба его постоянно рожает детей, а лицо его - как восходящее тесто в деже", - "окончательный мужик", живущий животно-природной жизнью. И тот и другой - крайности: абсолютный интеллект, механическое понимание мира, в котором теряется человек, и природа, не просветленная личностью, ведь и лица-то у мужика как такового нет: " …вот выскочили два живые глаза, только собрался им ответить своими, а тут, где были глаза, рот выскочил… не рот, а дырка, и это вовсе не лицо, это зад обернулся в лицо" (2, т. 2, с. 529).
Цель революции - спасение человека от рабства - не достигается, по Пришвину, так как сами революционеры, будучи интеллектуальной силой, не спасают человека от "обезьянства", не пробуждают в человеке творческую личность, а, напротив, превращают человека в безликую единицу коллектива. Воскресение "из числа", а значит и освобождение от "обезьяны", совершается через пробуждение личности. "И я раб обезьяний, раб, ожидающий воскресения себя из числа", - говорит Алпатов - главный герой "Мирской чаши" (2, т. 2, с. 502). В главе "Казенный сундук" Алпатов размышляет о силе "любви раз-личающей", с помощью которой и происходит "воскресение из числа".
Давая имена животным, растениям, камню, человек, наделенный особой силой "родственного внимания", выделяет каждое существо из множества подобных, дает ему свой единственный лик: "Скажешь имя, и животное выходит из стада, а что из стада пришло, то имеет лицо отдельное…", - размышляет Алпатов (2, т. 2, с. 503). При этом преображается не только окружающий человека мир, но и сам человек "воскресает из числа" и становится через творчество любви личностью: "Все это нужно нам, чтобы не стать обезьянами и вызвать силу на борьбу с ней" (2, т. 2, с. 503). " Любовь различающая" по своему абсолютному первоисточнику есть любовь Бога к своим творениям, скрывающая дали их освящения и преображения в соборе личностей. И определяться, устанавливаться человек может или по образу обезьяны, или по образу Христа", - пишет С. Г. Семенова (3, т. 2, с. 435).
"во всех подробностях жизни". Сопоставляя принципы социализма и христианского отношения к миру, Пришвин пишет: "Чтобы спасти народ и поднять его, нужно дать ему сознание всеобщего личного участия во всех подробностях жизни - это и делала церковь, освящая куличи и признавая, что во всяком существе теплится искра Божья… Принципы социализма... те же самые, что и церковные, только в нем не хватает церковной школы любви… Не хватает личной, любовной завязки с жизнью, все делается во имя общего…" (1, с. 137).
будущим, не чувствующими живого, конкретного человека. Злость и жестокость к живому человеку парадоксально сочетается у большевиков с высокой идеей рая для всех. Так, Пришвин пишет в дневнике: " Революция зарождается в оборванных личностях, которые, не найдя своего, со злости хотят служить другим - будущим. Важно, что будущим: и тут идеи, принципы. Личность обрывается - рождается злость и принципы творчества будущего: ветер, буря, революция" (1, с. 80). И далее: "Личность находит себя в настоящем, в любви к текущему: мир, свет, любовь". (1, с. 80).
Таким образом, творчеству революции, где личность утверждается разрушением, где человек теряет лицо и возвращается к своей звериной природе, где механическое объединение людей в коллективе вытесняет душевно-органическую, родственную связь между людьми, Пришвин противопоставляет творчество "любви различающей", объединяющей людей в собор, основной принцип которого - неразрывность и неслиянность входящих в него личностей. В природном мире Пришвин сравнивает эти два принципа как связь частиц суши и связь капель воды: "…не земля, а суша, ее каждая частица давит другую, и если бы дать им волю, они взорвали бы весь земной шар. А связь воды совершенно иная, каждая капля не лежит, а движется и не мешает другой. Сила земная вяжет насилием, а сила солнечно-океанская освобождает, и сила эта в душе человека остается, как любовь различающая" (2, т. 2, с. 527).
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Пришвин М. М. Дневники. 1918-1919 гг. М., 1994.
3. Семенова С. Г. "Жизнь, пробивающая себе путь к вечности…" // Семенова С. Г. Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов. М., 2001.