С. А. Мантрова
«Живая тишина»: образы природы
у М. Пришвина и К. Паустовского
Тема взаимоотношений человека и природы является общей для творчества М. Пришвина и К. Паустовского. Помимо этого, писателей сближает поэтическое восприятие природы, воплотившееся в ярких художественных образах, тонкий лиризм, прекрасное знание мельчайших подробностей окружающей жизни, автобиографичность произведений. «Не будь я Пришвиным, я хотел бы писать в наше время как Паустовский» [3, VIII, с. 277]. В этом утверждении близость художников декларируется с предельной откровенностью, но оно не снимает необходимости увидеть её доказательства, как и доказательства, свидетельствующие об оригинальности писательских дарований.
к природе как таковой. Писатели не полемизируют друг с другом, их восприятие природы находится как бы в разных плоскостях, в разных измерениях, указать на которые мы и полагаем своей задачей.
Природа у К. Паустовского является источником эстетического чувства. Она дарит человеку незабываемые мгновения счастья, вдохновения. Эта мысль звучит во многих произведениях писателя. В произведениях М. Пришвина природа становится не только средством выражения внутреннего мира художника, но и предметом морально-этических размышлений. Не эстетическое, а этическое, нравственное начало важно, по мнению писателя, в воздействии природы на человека. В рассказе «Глубже искусства» из сборника «Незабудки» М. Пришвин пишет о более глубоком и сильном воздействии добра на человека и окружающий его мир, нежели красоты: «Мать-природа, когда поливала наши огурцы, верно, не думала о том, что завтра на восходе ее водица на листьях блеснет росой и восхитит всех, кто выглянет на свет божий. Она делала просто добро и никак не предусматривала красоту: из ее добра сама собой красота выходила. Да и мы тоже так работаем – красота выходит сама собой, если у нас делается добро.
Не красота спасет мир, а добро» [4, с. 445].
У М. Пришвина читателя впечатляет не столько художественное мастерство создания пейзажа, сколько этические размышления прозаика-философа, его нравственный поиск, вызванный тем или иным природным феноменом. У К. Паустовского природа чаще – не фон повествования, а действующее лицо, природа и человек равнозначны, равноценны. И М. Пришвин, и К. Паустовский душу человека видели в образах природы, растворяли человека в природе, общение человека и природы считали взаимоважным, взаимообогащающим, благотворным для обеих сторон.
Такая близость и вполне ощутимые различия в творчестве писателей делают возможным и более детальное сопоставление произведений двух художников.
«Повесть о лесах» (1948) К. Паустовского и «Корабельная чаща» (1954) М. Пришвина написаны практически в одно время. Объединяют эти два произведения не только историко-литературная ситуация, но и структура, тематика, проблематика, общая художественно-философская направленность.
Пришвинские человек и природа едины, составляют одно целое. М. Пришвин постоянно подчеркивает это, сравнивая человека и растения, животных, птиц, находя общее в их жизни, судьбе, предназначении. В художественной ткани «Корабельной чащи» преобладают образы-архетипы, с которыми в сознании связаны определенные представления – свет, тень, семечко, дерево. Так, дети в школьном классе – это «крона лиственного дерева в ветреный день: каждый листик, каждый гибкий сучок хотел сорваться с места, не послушаться и улететь» [3, VI, с. 229]. Когда же входит учитель, в классе становится тихо: «Такая живая тишина бывает в лесу, когда зеленеют деревья и в тепле горячего света каждый час все переменяется» [3, VI, с. 229]. Уподобление детей зеленеющему лесу, а учителя горячему свету является частью пришвинской натурфилософии, в которой всё связано со всем, всё зависит ото всего, всё светлое трансформируется в добро, а тёмное окостенело в злом. Человек и дерево растут, меняются, тянутся к свету. Природа, лес, деревья обогащают человека, дарят понимание жизни, помогают найти правду. Ученики Ивана Ивановича Фокина, школьного учителя, посадили липовую аллею. И каждое дерево сохранило в себе особенности того, кто его сажал: «Казалось, будто человек не дерево посадил, а сам себя на стороне увидал, и что хорошо особенно: с хорошей стороны себя самого увидал!» [3, VI, с. 236]. М. Пришвин соотносит человека и природу. Мысль летит, как крылатое семечко по ветру, великие же мысли бродят по небу человечества, «бросают тени, как облака, и по этим теням особенно чуткие люди догадываются и понимают самые мысли» [3, VI, с. 254]. Митраша и Настя, на время отложившие поиски отца из-за весенней распутицы, похожи на перелетных птиц, сидящих у края снегов и дожидающихся вешней воды; глаза Насти, пожалевшей Мануйло, блестят, как ягоды на дожде.
«переносит друг на друга» черты человека и особенности природы, создавая тем самым ощущение всепроникновения, сопричастности всего живого. У земли есть глаза – озера, в половодье звери «ведут себя, как маленькие испуганные дети» [3, VI, с. 327].
В построении символического образа природы у М. Пришвина можно увидеть закономерности. Образы-символы, переплетаясь друг с другом, образуют сложные символические сцепления. Корабельная чаща, в которой кажется человеку, «будто его эти деревья, поднимаясь к солнцу, с собой поднимают» - символ единства человека и природы. Корабельная чаща объединяет людей в их жажде красоты, силы, правды. Заповедную чащу можно считать поэтическим олицетворением Родины. У М. Пришвина дерево и человек напрямую связаны, «судьбы дерева и человека сближаются» [3, VI, с. 341]. Человек и дерево тянутся к свету, к правде: «Древний наш славянин, как елка под пологом, жил много лет, вырубался к свету из леса, и каждое пятнышко света принимал за свет, надеялся и терял надежду и все вырубался и вырубался. И когда вырубился, то и сам победитель чем-то стал похож на дерево, никогда не теряющее надежды выйти на свет» [3, VI, с. 234].
По мнению Н. В. Борисовой, светом, солнцем пронизано все творчество М. Пришвина: «Богатое солнце юга и скромное солнце севера, радужно-переменчивая палитра солнечных пятен земного рая дальневосточной тайги и строгое знойное солнце степных просторов и, наконец, солнечные дороги, тропки странников, полесников, клюквенных баб, - все рождает сияющую перспективу бесконечного пути к Всеединству» [1, с. 89].
«Корабельная чаща» начинается словами: «Солнце светит одинаково всем – и человеку, и зверю, и дереву». Солнце – древнейший в мировой поэзии образ. В славянской поэзии солнце – олицетворение радости, оптимизма, обновления. Свет у М. Пришвина символизирует стремление к лучшему, путь к добру, правде, поиск смысла жизни. Солнечный свет и правда человека сливаются воедино. К свету тянутся священные сосны Корабельной чащи, Настя и Митраша, отправившиеся на поиски отца, обретают свою правду, которая на самом деле и есть истинная правда для всех – свет, радость, счастье – в мирном сосуществовании, в родстве и единстве всех на Земле. С солнечным светом связывает Пришвин духовный рост человека, его нравственное становление.
«Скрипучие половицы» («Повесть о лесах»). Для Паустовского так же, как и для Пришвина, он связан с символикой добра, прекрасного. Но у Паустовского свет – это и символ вдохновения, творческого озарения человека.
На утренней прогулке по Рудому Яру героя рассказа, композитора Чайковского, больше всего поразил свет, который «лился прямыми потоками, и под этим светом особенно выпуклыми и кудрявыми казались вершины леса, видного сверху, с обрыва» [2, с. 9]. Особенно ярко в рассказе воплощается отношение Чайковского к истокам творчества: «Знакомый край был весь обласкан светом, просвечен им до последней травинки. Разнообразие и сила освещения вызвали у Чайковского то состояние, когда кажется, что вот-вот случится что-то необыкновенное, похожее на чудо. Он испытывал это состояние и раньше. Его нельзя было терять. Надо было тотчас возвращаться домой, садиться за рояль и наспех записывать проигранное на листках нотной бумаги» [2, с. 9]. Паустовскому важно показать, как композитор черпает вдохновение в непритязательном, милом сердцу русском пейзаже. Шагая по лесу Рудого Яра, сначала по просеке, где цветет розовый иван-чай, потом березовым грибным мелколесьем, потом через поломанный мост над заросшей речкой и по изволоку вверх, в корабельный бор, Чайковский «знал, что сегодня, побывав там, он вернется – и давно живущая где-то внутри любимая тема о лирической силе этой лесной стороны перельется через край и хлынет потоками звуков» [2, с. 8].
В рассказе Паустовского также значимы символические образы. Высокая раскидистая сосна – «маяк», к нагретой коре которой прикасается Чайковский, проходя мимо, дает герою творческие силы и уверенность. Ощущение утраты очень ценного, частицы души, родины возникает у Чайковского (и у читателей рассказа) при известии о рубке леса. Герою Паустовского, в отличие от персонажей Пришвина, не удается спасти лес. Чайковский видит, как гибнет под топором сосна. Она воплощает в себе боль всего живого перед варварством человека: «Внезапно вся сосна, от корней до вершины, вздрогнула и застонала… С тяжким гулом сосна ударилась о землю, затрепетала всей хвоей и замерла» [2, с. 18]. Чайковский, не в силах вынести горечь утраты и предотвратить рубку леса, уезжает из старого дома со скрипучими половицами. Образ срубленной сосны становится символом бездушия человека по отношению к природе и укором в хищническом отношении к ней.
Глубина философского содержания произведений М. Пришвина и К. Паустовского, скрытого за внешне непритязательным сюжетом, часто раскрывается в образах-символах. Для писателей общий закон жизни человека и существования природы – сотворчество. Человек, как и природа, должен заботиться о будущем, о сохранении окружающего мира как источника жизни и всего светлого, чистого. М. Пришвина и К. Паустовского сближает трепетное отношение к лесу, всему живому, к человеку, посвященному в тайны бессмертия и красоты природы. Но оба писателя по-разному чувствуют свое единство с природой и стремятся передать свое ощущение родства человека и всего живого на Земле.
1. Борисова Н. В. Жизнь мифа в творчестве М. М. Пришвина: Монография. – Елец: ЕГУ им. И. А. Бунина, 2001. – 282 с.
2. Паустовский К. Г. Собр. соч.: В 9 т. – Т 3. Повести. – М.: Худ. лит., 1983.
– Т. 6. Осударева дорога; Корабельная чаща. – М.: Худ. лит., 1984. – 439 с. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием римской цифрой тома, арабской – страницы.
– Воронеж, 1979.