В. И. Матушкина, Т. Ю. Сушкова
Поэтика света В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ
М. ПРИШВИНА И В. ШУКШИНА
В последние годы особенно усилилось внимание исследователей к тайнам поэтики словесного искусства, философским воззрениям, взаимодействиям земного и космического, природных явлений и человеческого бытия.
– художники-мыслители, в творчестве которых отразились раздумья над взаимосвязью человека и мира, над смыслом жизни, над судьбами своей страны, своего народа.
Нова ли проблема творческих связей Пришвина и Шукшина? Казалось бы, писателей разделяют и эпохи, питавшие их творческое сознание, и жанровая палитра. Критика постоянно отмечает влияние таких мастеров прозы ХХ века, как М. Шолохов, Л. Леонов, М. Пришвин на литературный процесс в целом. Связи В. Шукшина с именами Шолохова и Леонова в большей степени привлекают внимание исследователей, нежели с именем М. Пришвина. Об этом свидетельствуют, в частности, недавние публикации Т. Я. Гринфельд "Л. Леонов и М. Пришвин: развитие чувства природы в русской прозе" (1, с. 69) или Н. В. Ершова "Шолоховские традиции в романе В. Шукшина "Я пришел дать вам волю" (2, с. 77). Тем не менее и во взглядах на мир, и в поэтике их художественных творений много не только отличного, но и общего. В частности, представляет интерес образ "света", его идейно-эстетическая функция и смысловая наполняемость жанровой полярности и разностильности этих писателей.
В своей статье "Секрет Михаила Пришвина" П. С. Выходцев пишет, что "все художественное творчество писателя – это углубленное философское осмысление окружающего мира и сущности человека с целью поисков между ними утерянной гармонии" (3, с. 10).
Говоря о творчестве М. Горького, Иванов отмечает, что в его произведениях "каждое слово исполнено каким-то особенным смыслом, но и за словами, между строк скрывается содержание неуловимо большее самих слов, так как человек, его душа – неуловимы, невыразимы словами". Эта особенность поэтического дара свойственна словесному искусству Пришвина и Шукшина, их философскому постижению человека и мира. Произведения Пришвина и Шукшина больше отличаются: разные эпохи, разные герои, различны они и в жанровом отношении. Тем не менее желание писателей постичь земное и вселенское, сущностное начало человеческого духа позволяет рассматривать их в совокупности, выявить особенности их индивидуального мирочувствования, их родство. Осмысливая вселенские законы, бытие человека от рождения до смерти, все его муки и поиски, жизнь и смерть, перед которой все перестает иметь значение, писатели обращаются к природе. Литературная наука чаще всего рассматривала природу как среду обитания героев, свойства которых вполне проявляются в окружающем их ландшафте. Но, как отмечает А. Кондратович по поводу романа М. Шолохова "Тихий Дон", "невозможно понять и по достоинству оценить сущность художественных открытий без учета того, что природа – это материальная и духовная первооснова бытия, субстанция, сосредоточившая в себе качества животворящего, естественного мира".
Природа Пришвина наполнена светом, являющимся выражением миропонимания, мирочувствования писателя. Это не только конкретный солнечный свет, но и свет, идущий из недр души, которая переполнена радостью и излучает любовь ко всему находящемуся на земле. "Весна света" – эти слова, отмечает В. Д. Пришвина в статье "Искусство видеть мир", в нашей литературе произнесены впервые М. Пришвиным, и они были не только поэтическим образом наступающей весны, но и точным наблюдением признаков этого наступления; ведь в природе весна начинается светом, и начинается она намного раньше, чем человек привык ее замечать…" (4, с. 28).
"Весна света" – это не только природное явление, прибавление света как такового, но это еще и само восприятие жизни, идущее изнутри человека. "Весна света" начинается в самом предчувствии весны, в ощущении радости, когда человек настолько сливается с окружающим миром, что даже мысль ощущается в воздухе. "При легком утреннике в лучах солнца была та нейтральная среда, когда пахнет самая мысль: подумаешь о чем-нибудь, и этим самым и запахнет" (5, т. 5, с. 448). Светом наполняется не только сама природа, он изливается из чистых, непорочных, восторженных душ детей, которые восхищаются каждым изменением в мире: "Возле полузамерзших луж от растаявшей звездной пороши всюду слышался детский восторженный крик, детская радость наполняла весь воздух" (5, т. 4, с. 449). Но не одну радость приносят дети, они очищают, помогают сбросить "ветхие одежды" ("От детских весенних звуков в городе, как все равно от птичьих криков в лесах, мои ветхие одежды с тоской и гриппом вдруг свалились") (5, т. 4, с. 449) и вернуться в ту страну, которая всегда наполнена светом – детство. Но, как отмечает автор, "не о том я говорю, чтобы мы, взрослые, сложные люди, возвращались бы к детству, а к тому, чтобы в себе самих хранили бы каждый своего младенца, не забывали бы о нем никогда…" (5, т. 3, с. 401).
У Пришвина свет исходит не только от "золотых капель", "блестящих хвоинок на тропе", "солнечного дня", "синего поля", этот свет льется из пастушьей свирели, которая "имеет способность проникать в каждый дом и достигать каждой спящей души" (5, т. 3, с. 388). Писатель художественно тонко сочетает простые вещи с глубокими философскими рассуждениями о смысле жизни, умении жить. Частная, казалось бы, деталь мелодия пастушьей свирели, пропущенная через душу человека, получает в руках мастера словесного искусства чудодейственную способность открывать человеку истинный смысл бытия, сущностные начала его души. Бытовой запев лирической миниатюры "Пастушья свирель" переводится на уровень значительных лирико-философских обобщений. Автор как бы говорит нам, что не надо ничего выдумывать, строить сложные конструкции и теории о тайнах бытия, надо только позволить, чтобы светлая мелодия "пастушьей свирели" проникла в глубины души: "Сегодня мелодия проникла в меня, и я допустил для себя возможность удовлетворения жизнью совершенно простой, в которой настоящее добро выходило бы без всяких усилий, а прямо как непременное следствие жизни, которое ведешь для себя… Никаких подходов и загадов, все само собой должно выходить: внимания ждет человек, а не денег" (5, т. 3, 388). Просто и открыто, без "подходов и загадов" необходимо распахнуть себя, чтобы впустить этот живительный свет, необходимо быть естественным как сама природа.
"Вставай же, друг мой! Собери в пучок лучи своего счастья, будь смелей, начинай борьбу, помогай солнцу!…И десятки тысяч лет жили на земле люди, копили, передавая друг другу, радость, чтобы ты пришел, поднял ее, собрал в пучки ее стрелы и обрадовался…" (5, т. 3, с. 400).
Если образ света в художественном мире Пришвина наполнен живительными лучами солнца, мажорными интонациями, то шукшинский свет не несет столько радости и удовлетворенности жизнью. В романе Шукшина образ луны, лунный свет появляется в момент наивысших душевных терзаний героя. Появление луны напоминает, что и жизнь, и человек – вселенские явления и человек – песчинка, обреченная на ужас перед могильным "хладом". "Вдруг сбоку откуда-то в тишину и успокоенность молодой ночи грянул свет – обильный, мертвый…и неуютно сделалось на земле – голо как-то… просто – взошла луна… не хороший, не добрый свет посылает она на землю…" (6, с. 165). Луна является выражением чего-то холодного, страшного, она своим металлическим светом озаряет все тайное, скрывающееся во тьме. Лунный свет – органическая часть эмоционального мира личности героя. Душевные терзания Степана от невинно пролитой крови княжны отражаются в ночном пейзаже. "Степан поднял голову – прямо над ним висела – пялилась в глаза большая красная луна… местами, где в воде отражались облака, натекли целые лывы красного…" (6, с. 316). Кажется, что все залито кровью и даже далекая луна отливает зловещим кровяным цветом.
Воплощением далекого мира, где действуют совершенно другие законы и другое время является "тихий синий свет". Этот "свет" в художественной палитре Шукшина наполнен тихой умиротворенностью, смешанной с тревогой, хотя и зовущей туда, в неизвестность, человеческую душу. "Была та короткая предрассветная пора, когда все вокруг – воздух, небо, земля, - все вспыхнет вдруг тихим синим светом, короткое время горит этот нездешний свет, и его потом одолеет ясный, белый – рассвет. И вечером бывает такая пора…. Такой же короткий, драгоценный миг чистого свечения, когда все живое притихнет на земле и пережидает таинственную минуту. Хорошо и грустно" (6, с. 163). Этот свет, спускающийся на землю, убаюкивает все живое, он дарит тот драгоценный миг, когда надо человеку задуматься над смыслом его исканий, когда надо понять, что то, к чему стремятся люди, находится вокруг, что источник покоя, тишины, удовлетворенности и есть "чистое свечение", необходимо только суметь воспринять и сохранить его. Жанровая поляризация в освоении человека и мира писателями - лириком (М. Пришвин) и эпиком (В. Шукшин) - не мешает установлению единой мелодии в ее гуманистическом содержании, устремленной к гармонии, согласию, чистоте. Известно, что синий цвет символизирует чистую мечту, благодать. Однако это авторское. Но человек по-иному воспринимает этот свет.
"от реки и до солнца, далекие курганы и близкий кустарничек, все высветилось ласковым желтым светом, как горенка, где горит мытый, скобленый и еще раз мытый сосновый пол" (6, с. 165), то в человеческом восприятии свет получает довольно выразительное эмоционально-оценочное определение "беспощадный", ибо он высвечивает, обнажает все "скверны" человеческой души и дел, поэтому в отличие от глубокой удовлетворенности природы человеку надо успокоиться от скверны малых дневных дел, "разум должен породить мысль, что на земле на этой хорошо бы жить босиком, в просторной рубахе – шагать по ней и шагать… своя она, мы же родились тут…" (6, с. 165).
вывод об общности философских векторов, лиризации их художественной палитры.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Гринфельд Т. Я. Л. Леонов и М. Пришвин: развитие чувства природы в русской прозе // Л. Леонов и русская литература ХХ века. Материалы научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения. Л. М. Леонова. СПб., 2000.
2. Шолоховские чтения. Сб. науч. тр. Вып. 1. М., 2001.
4. Пришвина В. Д. Искусство видеть мир // Пришвин и современность. М., 1978.
6. Шукшин В. М. Я пришел дать вам волю. М., 1982.