О. А. Мещерякова
О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ ЯЗЫКОВОГО
ВЫРАЖЕНИЯ КАТЕГОРИЙ ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВА
В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ М. ПРИШВИНА
Категории времени и пространства относятся к сущностным параметрам человеческого бытия, так как «всякое существование возможно лишь в формах определённой пространственной и временной конкретности» [1, 257]. Отражаясь в различных типах сознания: обыденном, естественнонаучном, философском, религиозном и т. п., эти категории «культурно-исторического» и «геокультурного бытия» [2, 3] становятся объектом современной лингвистики, которая, изучая языковую картину мира, не может не рассматривать проблему концептуализации и вербализации времени и пространства в национальном языке или определённом типе дискурса.
В художественном тексте мастера словесного творчества уделяют изображению временных и пространственных отношений особое внимание. С одной стороны, это объясняется тем, что, хотя предмет литературы – человек, он не может быть изображён вне локативных и темпоральных координат. С другой стороны, эстетический идеал автора тоже не может быть воплощён без субъективного осмысления времени и пространства. Поэтому в художественном тексте объективное линейное и необратимое время так же, как и объективное геометрическое пространство трансформируются: время «сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым, пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории» [3, 235]. По этой причине важнейший фрагмент индивидуально-авторской картины мира, более чем какой-либо другой, может и не быть похож «на творения художников-реалистов, с их чёткими контурами изображённых предметов, а напоминает, скорее, полотна импрессионистов, на которых зыбкий образ объекта выступает постепенно, как из тумана» [4, 21].
В повести М. М. Пришвина «Кладовая солнца» автором предъявляется многомерное ви́дение времени и пространства, обусловленное жанром повести (сказка-быль) и философской концепцией, выработанной автором в процессе размышлений о природе и человеке.
Вынесенное в название словосочетание кладовая солнца, образуемое узуальными языковыми единицами, ориентировано на пространство, которое нужно признать парадоксальным. В традиционной классификации художественное пространство бывает открытым или закрытым, природным или бытовым, точечным или космическим [5, 94-113]. У этого автора в характеристике пространства «или» исчезает, так как семантика слов, образующих заглавную конструкцию, имеет разнонаправленные локативные векторы. Лексема кладовая обозначает комнату для хранения съестных припасов, имущества [6] и имеет семантику ограниченности, что обязывает говорить об обозначении лексемой кладовая закрытого, бытового пространства. Напротив, слово солнце, один лексико-семантический вариант, которого указывает на ‘небесное светило’, а другой – на ‘раскаленный шар, излучающий свет и тепло’ [там же], в наивной картине мира соотносится с семантикой всеприсутствия, что находит отражение и в русских паремиях. Так, пословицы – Велика святорусская земля, а везде солнышко; Солнце – князь земли, луна – княжна – особо подчёркивают, что солнце может всех и всё охватить, что Солнце – центр Вселенной [7, 97-101]. Следовательно, пространство, освещаемое солнцем, – открытое, природное и даже вселенское. Сочетание единиц, имеющих в языке противоположные пространственные архисемы ‘точечное’ – ‘космическое’, в художественном тексте выступает как некий оксюморон, фиксирующий авторское представление о нераздельном существовании противоположных по своим свойствам пространств в одном едином целом. В данном случае это конгломерат пространства «естественного», доступного человеку в силу физических констант его тела, и умозрительного, связанного с миром космоса, для осмысления которого, по словам Ю. М. Лотмана, необходимо совершить над своим сознанием известное насилие [1, 258].
Сочетание кладовая солнца ориентирует и на особый тип темпоральности. Солнце – это вечное. Подобную семантику отмечают, например, в текстах заговоров, язык которых отражает сродство мифа и народной культуры. Они представляют Солнце как творение Бога и одновременно как символ Бога [8, 166], не имеющего временного начала или конца. Кладовая же связана с насущными потребностями человека, а значит, с исчислением движения часов, с конечностью времени. Объединение в словосочетании единиц, существующих в языке в качестве «разнонаправленных» хрононимов, указывает на то, что и время у М. М. Пришвина особое: преходящее неотделимо от вечного, и темпоральные противоположности, как и локативные, составляют одно целое.
Семантический анализ словосочетания кладовая солнца выявляет, что в заглавие произведения вынесена формула авторского осмысления хронотопических характеристик существования человека и космоса. Эта формула отличается от модели реального времени и пространства, обращая внимание читателей на характер интерпретации писателем реальной действительности. Словосочетание создаёт образ авторского видения мира, в котором некая вертикаль связывает то, что на земле (кладовая), и то, что на небе (солнце), в одно целое, принадлежащее вечности (солнцу) и человеку (кладовая). Причём человек как «разум» этого «единого организма» «природы и космоса» [9, 12] присутствует в номинации образа лишь имплицитно. Автор предполагает, что читатель сам проведёт аналогию: кладовая солнца, как и комната с вещами, нужна человеку и предоставлена в распоряжение человеку. Таким образом, словосочетание, построенное по принципу оксюморона, выражает главную мысль, которую М. М. Пришвин вложил в сказку-быль: земное и космическое, бытовое и бытийное, т. е. все уровни мироздания в его временных срезах тесно взаимодействуют и не существуют друг без друга, хотя могут принадлежать к разным хронотопическим сущностям иерархического порядка. Языковым способом частной реализации общей поэтики всеединства (а всё «творчество Пришвина являет собой художественно-эстетическое переживание мира как целого, как единства микро- и макрокосма» [10, 78]) выступает сочетаемость отдалённых в семантическом плане узуальных единиц, которые, находясь в пресуппозиции по отношению ко всему тексту, актуализируют свои смысловые потенции, моделируют подтекстовую и объективируют концептуальную информацию.
С точки зрения художественного предназначения вынесенное в заглавие словосочетание выступает в качестве метафоры-загадки. Для ответа на поставленный вопрос читатель должен силою своего воображения провести аналогию с каким-либо предметом, явлением или лицом [11, 192]. Однако М. М. Пришвин и сам даёт отгадку. Поэтому в ткани повести выделяются фрагменты, где эта метафора разворачивается, конкретизируется, обыгрывается. Подобный фрагмент можно назвать сверхфразовым (по синтаксическим характеристикам) и образным (по эстетической природе) единством – СФОЕ [12, 267].
В структуре повести можно выделить два СФОЕ, интерпретирующих метафору. Расположенные в середине и в конце повествования, они дистанциированы как от начала повести, так и друг от друга. Подобное предъявление фрагментов, на наш взгляд, связано с «порционированием» авторского объяснения загадки, выведенной в заглавии.
И первое, и второе СФОЕ вводится в речь повествователя. Вот первый фрагмент: Мы это так понимаем, что все Блудово болото, со всеми огромными запасами горючего, торфа, есть кладовая солнца. Да, вот именно так и есть, что горячее солнце было матерью каждой травинки, каждого цветочка, каждого болотного кустика и ягодки. Всем им солнце отдавало свое тепло, и они, умирая, разлагаясь, в удобрении передавали его, как наследство, другим растениям, кустикам, ягодкам, цветам и травинкам. Но в болотах вода не дает родителям-растениям передать все свое добро детям. Тысячи лет это добро под водой сохраняется, болото становится кладовой солнца, и потом вся эта кладовая солнца, как торф, достается человеку в наследство.
Заглавная конструкция употребляется здесь три раза, что свидетельствует о её смысловой значимости для всего текста. Характер двойного введения её в текст в качестве предиката (, становится кладовой солнца) говорит о важности метафоры для М. М. Пришвина, но не с точки зрения номинации, а с точки зрения характеристики пространства, где разворачивается место действия. В соотнесении двух денотатов Блудово болото – кладовая солнца «заключено имплицитное противопоставление обыденного видения мира <…> необычному, вскрывающему индивидуальную сущность предмета» [13, 381].
В русском языке существует множество обозначений топкого места со стоячей водой. В. И. Даль приводит ряд наименований болота, в основу которых положены разные основания. По осязательному ощущению при ходьбе болото может быть названо твёрдым или топью, зыбуном или ходуном, трясиной; по характеру растительности – мшиной, моховиной, кустовым, тростниковым, ситниковым, лесистым, чистым; по цвету – ржавым; по наличию торфа – торфяным [14, 25]. Хотя номинаций достаточно, их языковая семантика лишена эмоционально-оценочного компонента, а культурная семантика включает исключительно отрицательные коннотации, связанные, во-первых, с опасностью топкого места для человека (эта идея определяет событийную сторону повести), во-вторых, с представлением о «заселённости» этого места нечистой силой. Подобное стереотипное представление о болоте отражено в пословице Было бы болото, а черти будут [там же].
В первом СФОЕ автор делает акцент на трансформации «болотного» пространства в «солнечное». Известная нам по заглавию метафора повторяется 3 раза не случайно. Окказиональным сочетанием М. М. Пришвин создает новую номинацию с положительной оценочной коннотацией топи. Каждая из лексических единиц, составляющих словосочетание, обладает таким ценностным со-значением. Так, корень лексемы кладовая соотносится с лексемой клад, т. е. с представлением о богатстве, скрытом сокровище, что порождает аксиологический компонент значения, ориентированный на материальные ценности. Солнце осознаётся как «источник и творец всех форм жизни» [15, 308]. Ценностный компонент, имплицитно присутствующий в словах, составляющих метафору, направлен на изменение представлений о болоте, вернее, на изменение оценивания природного пространства в первую очередь с утилитарной точки зрения.
Утилитарность, присущая времени, преобразует и само время: эсхатологическое, исчисляемое началом (оно обозначается мотивом материнства: горячее солнце было матерью) и концом (умирая, разлагаясь), заменяется антропоцентрическим, у которого было начало и есть настоящее, в центре которого – человек (достается человеку в наследство). Авторское «обозрение» того, что было в прошлом, даётся с точки зрения пользы для настоящего, поэтому хрононим тысячи лет, указывая на непрерывность, выступает обстоятельством при предикате сохраняется, обозначающем главный этап в достижении блага: Тысячи лет это добро под водой сохраняется <…>. По М. М. Пришвину, способность накапливать, сберегать и сохранять определяет, что будет передано последующим поколениям, и время «работает» не на богатство как сиюминутную ценность, а на богатство наследства, без которого невозможна жизнь последующего поколения.
только в особом формате пространства-времени. Эта ключевая идея писателя в повести «Кладовая солнца» приводит к художественному сращению времени и пространства. Мысль о наследстве, накапливаемом во времени и концентрируемом в пространстве, – вот основа ключевой метафоры кладовая солнца, сверхфразового образного единства (СФОЕ), интерпретирующего эту метафору, и, наверное, всей повести, по отношению к которой метафора выступает как заглавная. При таком подходе объектом самой метафоры выступает уже не болото, а наследство. Не случайно это слово дважды появляется в небольшом фрагменте: сначала в качестве сравнения: передавали его (тепло – О. М.), как наследство, затем в прямом значении: ‘материальные блага, переходящие в пользование к новому лицу’ [6]: достается человеку в наследство. Морфемный состав слова наследство отражает представление, существующее в сознании русских, о единстве пространства и времени. Корень след- указывает на локус (‘отпечаток, оттиск чего-нибудь на земле или поверхности’), а приставка на- – на постепенное, то есть существующее во времени, нарастание, количественное увеличение.
Однако наследство не возникает само по себе, а является результатом деятельности. Сначала солнце выступает у М. М. Пришвина носителем активного начала – зарождения жизни: горячее солнце было матерью, солнце отдавало свое тепло. Затем антропоморфная модель метафоры из космоса «перемещается» на землю и используется при описании растений: они … передавали. отдавало, передавали. В результате пространственно-временные характеристики болота перестают существовать созерцательно – они воспринимаются в деятельностном ключе. Деятельностный хронотоп проявляется и в семантике существительных: запасы, добро (в значении ‘богатство’) – представление о денотатах этих слов соотносится с локусом и темпоральностью. В СФОЕ активно используется приём олицетворения, с помощью которого создаются персонифицированные образы солнца, растений. И космос, и природа соотносятся с рачительными, хозяйственными людьми. На это указывают единицы, не просто относящиеся к хозяйственной деятельности человека (торф, горючее), но и оценивающие эту деятельность как эффективную (со всеми огромными запасами, добро, сохраняется, наследство). Приём олицетворения и персонификации важен ещё и потому, что «уравнивает» в правах солнце (космическое начало), растения (природное начало), человека – каждый из них выступает субъектом деятельности на благо другого.
Утилитарно-деятельностная модель хронотопа, созданная М. М. Пришвиным, уникальна, так как в ней «экономика» как основа материального не противопоставляется этике как основе нравственного. Напротив, идея наследования богатства сопряжена с такой «константой русского фольклорного сознания, как софийность» [7, 108]. Идея «трёх взаимосвязанных сущностей: Любви, Красоты и Добра» [там же] определяет характер всего отдалённого контекста, окружающего словосочетание кладовая солнца. В описание непоэтического процесса торфообразования включены такие лексемы, как мать, отдавать тепло, родители, ассоциирующиеся с понятием Любви. Выбор номинации растений и их плодов травинка, цветочек, кустик, ягодка обусловлен идеей Красоты. Эти слова включают в морфемную структуру уменьшительно-ласкательные суффиксы, что также усиливает идею Любви. Идея Добра заложена в словах «дарения» (отдавать, передавать), присутствует и само слово добро«сельскохозяйственному» термину удобрение возвращается связь с корнем добр- и соответствующая семантика ‘то, что хорошо, полезно’. Кроме того, идею Добра выражает графика этого фрагмента повести: буква “д”, стариное название которой – «добро», присутствует в ряде лексем (в том числе и в кладовой) и создаёт определённый «добрый» ритм: Да……каждой … каждого … каждого …ягодки… отдавало… в удобрении … передавали … наследство другим ягодкам… вода …дает родителям…передать добро детям.
Утилитарно-деятельностный хронотоп, обретая черты софийности, выступает как модель гармоничного мироотношения, в котором всё взаимосвязано и человек – часть целого [16]. Эта модель времени и пространства близка средневековому человеку, для которого характерно слияние в сознании экономики быта и идеала бытия [17].
Принимая гармонию эпохи «Домостроя», Пришвин не абсолютизирует тот период как эталон, оставляя человеку право жить в континууме современности. На реализацию мыслей писателя о сегодняшнем понимании особенностей времени и пространства направлен второй фрагмент, в котором присутствует метафора кладовая солнца:
Нам еще несколько слов о себе: кто мы такие и зачем попали в Блудово болото. Мы – разведчики болотных богатств. Еще с первых дней Отечественной войны работали над подготовкой болота для добывания в нем горючего – торфа. И мы дознались, что торфа в этом болоте хватит для работы большой фабрики лет на сто. Вот какие богатства скрыты в наших болотах! А многие до сих пор только и знают об этих великих кладовых солнца, что в них будто бы черти живут: все это вздор, и никаких нет в болоте чертей.
Автор категоричен в отрицании средневекового стереотипного мышления, для которого характерно видеть в болотном пространстве средоточие нечистой силы. Причиной возникновения такого суеверия стало установление связи между нечистой водой и нечистой силой, поэтому средневековому человеку казалось: «чем хуже качество воды, чем загрязненнее место, тем более злой черт сидит в ней, так что в чертовской болотной иерархии не столь существен признак глубины, сколь признак загрязнения» [18, 246]. М. М. Пришвин, противопоставляя пространство чертей и пространство кладовых солнца, соотносит ментальные пространства людей разных эпох и утверждает идею их эволюции. Поэтому, если первый рассказ о кладовой солнца имел преимущественно локативный акцент, то второй – темпоральный. Он включает в себя ряд временных обозначений. М. М. Пришвин как бы оглядывается назад (Отечественная война) и смотрит вперед (лет на сто как бы ни было трудно в тот или иной исторический период, он всего лишь период, который имеет временные рамки, несравнимые с теми, которые есть у будущего – отсюда семантика приблизительности в обозначении будущего времени (лет на сто).
Через структурное соотнесение первого и второго СФОЕ о кладовой солнца М. М. Пришвиным выражается оценка природному и человеческому времени и пространству. Время человеческое зависит от самого человека. Он может его заполнить разрушением (война), суеверием (до сих пор только и знают… что в них будто бы черти живут– созиданием вопреки разрушению (Еще с первых дней Отечественной войны работали над подготовкой болота для добывания в нем горючего; хватит для работы большой фабрики лет на сто). Природное время – всегда созидательное. В нём даже смерть не приостанавливает созидания (не случайно для обозначения мотива смерти писатель использует деепричастный оборот с семантикой добавочного действия – умирая, а созидательную работу обозначает глаголом, имеющим семантику полноценного действия – ). Человеческое время должно сблизиться, слиться с природным, чтобы пространство его быта и бытия стало частью кладовой солнца. Для этого человеку нужно приобретать истинные знания – суметь дознатьсядо- указывает на конкретное время – такое, которое необходимо, чтобы достичь результата.
кладовая солнца и два фрагмента повести с её употреблением, мы установили такие черты пришвинского хронотопа, как оценочность, утилитарность, деятельностность, софийность, эволюционность. Пространственно-временной фрагмент языковой картины мира писателя не копирует подобный фрагмент национальной языковой картины, но соотносится с ним, актуализируя значимые для писателя смыслы. Большую роль в их объективации играет предъявленная в названии повести метафора. Будучи изобразительно-выразительным средством, она не является только «орнаментом, украшающим речь» [19, 184], но выступает феноменом авторского познания и отражает авторский поиск нестандартного видения привычных предметов.
Примечания
1. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров // Семиосфера. СПб., 2000. С. 150-392.
"The Times", "The Daily Telegraph", "Независимой газеты" и "Аргументов и фактов": Автореф. дис. … канд. культурологии. М., 2004.
3. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М., 1975.
4. Рахилина Е. В. Когнитивный анализ предметных имён: Семантика и сочетаемость. М., 2000.
5. Бабенко Л. Г., Казарин Ю. В. Лингвистический анализ художественного текста: Теория и практика. М., 2006.
6. Толковый словарь русского языка: В 4-х т. / Под ред. проф. Д. Н. Ушакова. М., 1935-1940 (CD-ROM).
текстов). Саранск, 2011.
8. Шестеркина Н. В. Фольклорные тексты в структуре вербального мифологического сознания (лингвокультурологические исследования на материале русского и немецкого языков): Монография. Саранск, 2010.
9. Фролова Л. В. Концепты первостихий (вода, воздух, земля, огонь) в романе М. М. Пришвина «Кащеева цепь»: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Орёл, 2012.
10. Борисова Н. В. Михаил Пришвин: диалоги с эпохой: Культурологический словарь. Елец: ЕГУ им. И. А. Бунина, 2009.
11. Шатохина М. П. Поэтическая метафора Ф. И. Тютчева как объект ономасиологии // Проблемы ономасиологии и теории номинации: сборник материалов международной научной конференции 11-13 октября 2007 года: В 2-х ч. Ч. II. Орел, 2007. С. 189-194.
«Полотенце с петухами» // Художественный текст и языковая личность: Материалы IV всероссийской научной конференции (27-28 октября 2005 г.). Томск, 2005. С. 265-271.
13. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М., 1999.
14. Даль В. И. Большой иллюстрированный толковый словарь русского языка: современное написание. М., 2008.
15. Словарь мифов. М., 2001.
… канд. филол. наук. Шуя, 2011.
18. Толстой Н. И. Откуда дьяволы разные // Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С. 245-249.
19. Алефиренко Н. Ф. «Живое слово»: Проблемы функциональной лексикологии. Монография. М., 2009.