И. А. Наумова
ПРОСТРАНСТВЕННЫЕ АРХЕТИПЫ
В СНОВИДЧЕСКОМ ХРОНОТОПЕ М. ПРИШВИНА
(НА МАТЕРИАЛЕ ДНЕВНИКОВ 1914-1931 ГГ.)
– это бессознательное, которое рассматривается как «характеристика психологических свойств, процессов и состояний человека, находящихся вне сферы его сознания, но оказывающих такое же влияние на его поведение, как и сознание» [1, 548].
Автором нового психологического учения о бессознательном считается Фрейд, чьи идеи были продолжены Юнгом. Однако в понимании данного состояния между учёными наметилось существенное расхождение. Если для Фрейда бессознательное – часть личности, всё, вытесненное из индивидуального сознания, то Юнг допускает, что в психическом развитии человека значительное место принадлежит коллективному бессознательному, в центре которого стоят архетипы.
Архетип (от греч. arche начало + typos образ) – понятие, введённое Карлом Густавом Юнгом для обозначения изначальных первобытных образов, универсальных символов или мотивов, которые существуют в коллективном бессознательном и проявляются в сновидении каждого из нас. Они повторяются в сюжетах мифов и сказок разных народов, поскольку «складировались» в коллективное бессознательное с первых дней человечества. По мнению Юнга, архетипы – это ещё и «насыщенные энергией центры»: из-за нерешённых проблем они всплывают в наших снах. Архетипы являются воплощением знаков внутренней эволюции и ключами к решению различных жизненных ситуаций. Однако лишь немногие могут воспользоваться подобными посланиями, так как их расшифровка достаточно сложна и не поддаётся однозначному толкованию.
Попытки найти логическое объяснение всплывающим в подсознании видениям предпринимались людьми ещё в глубокой древности, а выделение относящихся к архетипам образов не прекращается и в настоящее время.
Рассмотрение литературных архетипов нашло своё отражение в работах Е. М. Мелетинского, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, В. Н. Топорова, Ю. В. Доманского и других исследователей, каждый из которых предложил свой подход к раскрытию данной проблемы.
«хронотоп», впервые введённым в психологию и нейрофизиологию А. А. Ухтомским, а затем перешедшим в литературоведение благодаря М. М. Бахтину, утверждавшему, что временные и пространственные представления, запечатлеваемые в литературе, составляют некое единство, которое и принято называть «хронотопом». И, хотя временные архетипы словесной образности имеют большую конкретность, нежели пространственные, последние являются не менее разноплановыми в художественном творчестве, заслуживают отдельного описания и будут рассмотрены нами на примере сновидений, отражённых на страницах дневников М. М. Пришвина за период с 1914 по 1931 гг.
Итак, под пространственными архетипами принято понимать общечеловеческие пространственные образы, бессознательно передающиеся из поколения в поколение, пронизывающие всю художественную литературу от мифологических истоков до современности и образующие постоянный фонд сюжетов и ситуаций. Само же пространство представляет собой характеризующуюся протяжённостью и объёмом одну из форм (наряду со временем) существования бесконечно развивающейся материи. Но реальное пространство и изображённое в художественном произведении – это разные понятия; и каждый писатель решает по-своему, каким оно должно быть в литературе: открытым или замкнутым, близким или удалённым, земным или космическим, существующим в действительности или воображаемым. И автор сам будет определять, видит ли его герой пространство, придумывает его или оно ему снится.
Однако отметим, что категория пространства в сновидческом хронотопе, представленном в дневниках, имеет свои особенности. Возникающие в сновидениях образы не являются объектами действительности, а всплывают из глубин подсознания. В то же время они не могут быть только плодом воображения сновидца, поскольку мало кому снятся легко поддающиеся контролю «осознанные» сны. А сны, представленные на страницах дневниковых книг писателя, иногда кажутся более реальными, чем художественные грёзы автора.
К снам можно относиться по-разному: как к способу постижения действительности, как к косвенному отражению событий, как к мистической реальности. Пришвин же считал, что во сне он продолжает свою жизнь, «охотится за словами». Так, на страницах дневника 1914 года Михаил Михайлович оставляет следующую запись: «Да, многих из вас, друзья, тогда и на свете не было, когда я писателем делался, но мои тетрадки есть моё оправдание, они ответят вам, сколько жизни я бескорыстно отдавал охоте за словами, определявшими моё ремесло. До того много жизни, что она во сне продолжается…» [2, 14]. Действительно, сон играл значительную роль в творчестве писателя, выступая своего рода лабораторией, предназначенной для создания художественных произведений. Некоторые грёзы стали основой текстов, вышедших из-под пера Пришвина. Ярким примером тому может служить повесть «Мирская чаша». В снах писателя теснейшим образом переплетаются внешние впечатления и его глубокий внутренний мир.
Каждое сновидение, представленное Пришвиным в дневниках, имеет свой сюжет, разворачивающийся в пределах конкретного пространства и времени, наделено определённой системой образов, многие из которых с уверенностью можно отнести к архетипам.
исследователей, ведущей среди них является антиномическая пара космос/хаос, включающая различные варианты: дом/лес (безопасное пространство/опасное пространство), дом/дорога-путь (закрытое пространство/открытое пространство), дом/антидом (своё пространство/чужое пространство), а также город/деревня, столица/провинция, рай/ад и т. д. Удивительно, но все они представлены в дневниковом творчестве Пришвина, охватывающем период с 1914 по 1931 гг. Особенно актуальна оппозиция космос/хаос.
Следует отметить, что символом космоса как упорядоченного пространства выступает именно дом, он же является доминантным образом в сновидениях Пришвина, олицетворяя собой лад, гармонию, уют, постоянство и, конечно же, безопасность. Даже, если автору пригрезился родной дом в разрушенном, заброшенном состоянии, его вид заставляет пережить ощущение счастья и умиротворения. Сновидец испытывает небывалый душевный подъём при встрече с имением, где он родился и вырос, благодарит кого-то за предоставленную возможность ещё раз окунуться в то время, когда вокруг было всё родное, и, идя по усадьбе, «впивается чувством во всякую мелочь». Примером тому может служить сон, приснившийся Пришвину 12 марта 1919 года и описанный им на страницах его дневника: «Я видел сон, будто я в дороге, еду с поклажей неизвестно где, неизвестно куда и со мною Лёва. Останавливается моя лошадь, и вижу я, будто нахожусь во дворе перед нашим старым домом, сижу уже один, без Лёвы, на семейной нашей старинной линейке. Вокруг меня всё родное: вот направо от входа лимон, посаженный ещё покойницей няней, вот по двору по траве-мураве тропинка к леднику… А стёкла в доме все выбиты, дом пустой, внутри, видно, разломано, как теперь. Но мне удивительно и радостно видеть всё своё, родное, во всех подробностях, мне сладостно впиваться чувством во всякую мелочь, всякий камешек, всякую мёртвую для всех безделушку природы, я смотрю – пью в себя и удивляюсь и благодарю кого-то, что дал мне видеть. И моя часть именья, где я трудился три года, мне видна отсюда, но как видна! Ясени будто всей массой подошли к старой конюшне и всею густелью свешиваются через старую конюшню, и смотрю – вижу, будто одна ветвь с широкими листьями кланяется мне. “Так это мне показалось или ветер качнул?” – думаю. Но ветра нет, и гляжу, другая ветвь кланяется, третья, весь парк широколапистыми зелёными свежеизумрудными листьями шевелится, кланяется.
Под конец выбегает из пустого дома Лёва и говорит, увидев меня:
– Ну, я так и знал!
Таким тоном: я папочкино знаю, он как сел, так и сидит, он большой чудак, как сел, так и сидит!
Какое счастье, что хоть во сне удалось повидать тебя» [3, 263-264].
Обратим внимание на то, что сон начинается с описания пути, который в сказках и видениях знаменует собой стремление к чему-то новому, движение вперёд к намеченной цели. Однако автор чётко даёт понять читателю, что дорога «неизвестно куда» в конечном итоге приводит его к пустому, заброшенному дому. Но это не просто дом, покинутый хозяином, а прошлое писателя, не оставляющее его даже во сне. И, несмотря на то, что ехал сновидец со своим сыном Лёвой, во дворе родного имения он остаётся совершенно один, погружаясь в тот период жизни, в котором нет места его спутнику. А старый дом, поломанный внутри, вызывает ассоциацию с самим писателем, боящимся настоящего и стремящимся во что бы то ни стало не просто сохранить воспоминания, а полностью погрузиться в них и вернуться туда, где однажды поселилось счастье, так трудно достигаемое в действительности и так просто обретаемое «во всякой мёртвой для всех безделушке природы». Сон свидетельствует о том, что хозяин дома потерял внутреннюю основу жизни, движение вперёд. Разрушенный дом, казалось бы, не может дать писателю защиты. Его маленький мир уничтожен под давлением проблем, не находящих разрешения. Важно, что сновидец, описывая дом, не рассматривает его отдельные элементы, подчёркивая лишь общее состояние жилища. Однако останавливается на окнах. И это не случайно. Ведь окно тоже может быть отнесено к пространственным архетипам, а точнее, оно представляет собой границу как пространственный рубеж, имеющий место при любом пространственном противопоставлении. Именно окно даёт возможность заглянуть в другие измерения. В подсознании человека оно ассоциируется с выходом или началом чего-то. В некоторых случаях окно появляется в сновидении как последний шанс или надежда. С этим символом связаны рождение и жизнь человека. Окна часто показывают нам мир таким, каким он мог бы быть, однако любоваться им позволяют только со стороны. Примечательно, что сновидец заглядывает в окно, находясь снаружи. Эзотерический сонник трактует это как попытку человека смотреть в глубину своего сознания, увидеть то, что относится к подсознанию, психике. В соннике Медеи подобное действие рассматривается как желание лучше понять себя или другого.
«стёкла в доме все выбиты». Подобная деталь несёт весьма важную смысловую нагрузку, помогая раскрыть значение этого видения. Следует отметить, что в современных сонниках разбитое стекло (как и зеркало) рассматривается как символ опасности, тоски, разочарования, зыбкости надежд и хрупкости какого-то начинания. Однако в древних сонниках разбитое стекло трактуется как знак крайне благоприятный и позитивный. Это связано с тем, что во времена активного распространения «тёмной силы» стекло было одним из излюбленных способов навести порчу и сглаз. Разбив стекло во сне, сновидец избавляется от этой порчи и сглаза, ему уже ничто не угрожает. И, хотя сам автор никакого участия в разрушении не принимал, он начинает ощущать себя в безопасности. Доказательством того, что сновидцу, несмотря на царящее вокруг него запустение, именно здесь удалось обрести спокойствие, уверенность в себе, гармонию с самим собой, чувство защищённости от всех невзгод, становится его оценка происходящего: «удивительно и радостно видеть всё своё, родное».
В целом данное сновидение служит подтверждением того, что не может быть хаоса там, где царит внутренняя гармония. Потеря жизненных ориентиров, воплощённая в заброшенном доме, компенсируется внутренними переживаниями писателя, возвратившегося во сне на Родину, вдали от которой не может быть счастья, покоя, ощущения себя в безопасности.
угрозу человеку, порождает в нём чувство страха, является пространством, предрекающим гибель героя.
Образ леса возникает и на страницах дневника Пришвина. Удивительным является тот факт, что в действительности писатель был заядлым охотником, до самозабвения увлечённым исследованием природы. С уверенностью можно сказать, что половину своей жизни он провёл в лесу, фотографируя животных и растения, натаскивая собак для поиска дичи, а также выслеживая добычу. При этом Пришвин всегда носил с собой записную книжку, в которой отмечал свои наблюдения и переносил их в художественные произведения. Однако во снах лес представляется ему враждебным существом, бросающим вызов всему живому. Доказательством тому может служить запись, оставленная Пришвиным на страницах дневника 11 сентября 1930 года: «В кошмарных снах чаще всего мне видится поезд, к которому я опаздываю или даже, что вещи свои устраиваю как-то, а сам не могу сесть и он увозит их… Теперь к этому иногда присоединяется, что я валю дубовый лес и не могу всего повалить, ему нет конца» [4, 222].
Следует отметить, что сама вырубка деревьев во сне может символизировать благополучие, если сновидцу удаётся справиться с поставленной задачей. Но Пришвин подчёркивает, что лесу нет конца. Это замечание автора указывает на невозможность преодолеть препятствия. Отсюда становится понятно, почему эти видения сновидец характеризует как кошмарные, вызывающие страх.
Обратим внимание на то, что вырубке подвергаются не просто любые деревья, а дубы. В мифологии восточных славян дубу принадлежит видное место, начиная с языческих времён. Это дерево почиталось не только славянами, но и другими европейскими народами. В мифологических представлениях, нашедших отражение в фольклорных текстах, дуб является воплощением образа Мирового Древа, соотносимого с моделью мирового пространства. Его ветви, ствол и корни соединяют верхний, средний и нижний миры. Следует отметить, что под верхним миром понимался мир Богов, под средним – видимый, человеческий мир, а под нижним рассматривали мир предков, духов. В мифопоэтических текстах образ дуба часто выступает в качестве «дороги», по которой персонажи либо сами путешествуют, либо их отправляют в верхний или нижний миры.
Мировое Древо – это неиссякаемый источник жизни, оно олицетворяет Вселенную в постоянном её возрождении, и уничтожить его невозможно. Первоначально Мировое Древо соотносилось с хаосом, но затем преобразовалось в космос, став центром мироздания. Однако для сновидца оно по-прежнему выступает в качестве символа неупорядоченного пространства, представленного в виде непроходимого леса, враждебного человеку, поскольку, согласно древним поверьям, именно через лес лежала тропа в мир мёртвых. Там обитала нечистая сила, в борьбе с которой герой вынужден проходить многотрудный путь человеческого познания.
Важно отметить, что в качестве пути в видениях писателя порой выступает широкая улица знакомого ему, но при этом чужого города, и сновидцу приходится в одиночку пересекать сказочные бульвары с великолепными дворцами. Примером тому может служить сон, описанный Пришвиным на страницах его дневника 15 февраля 1921 года. Воспроизведение сновидения писатель начинает с чёткого указания места происходящих событий: «Снился Париж, я приехал к Игнатову [3], Илья Николаевич имеет вид сильно старого, утомлённого человека, он мне показывает “Русск. Вед.” и место в них, где я могу писать, но он торопится, и я чувствую, что очень мешаю ему куда-то идти, а вокруг-то суета, характерная для Парижа: приходят люди, уходят и в доме кипит холодно-деловая уборка. Появляется лицо, среднее между Кютнером [4], Лундбергом [5] и Пястом [6]» [5, 139]. Далее автор попросит «Пяста» показать ему Париж. Они вместе выйдут на улицу. После чего Пришвин подробно опишет увиденное им пространство: «Какая улица! широкая, разнообразная, какие прекрасные дворцы и бульвары. При переходе через улицу дама лёгкого поведения подходит ко мне и начинает говорить со мной, но я ничего не понимаю, вокруг нас вырастает толпа. Дама, вполне разочарованная мной, покидает, и того ,,Пяста” тоже нет, скрылся, я один иду улицу за улицей всё дальше и дальше по сказочному городу, прекрасному, чудесному, вот, наконец, я увидал витрину с сигарами, завёрнутыми в золотые бумажки, и всякими папиросами, купить! но как я куплю, у меня только советские деньги, не имеющие никакой цены. Между тем уже темнеет, а я забыл записать адрес своей квартиры, я даже не знаю, в каком это направлении, и голоден я, и ночевать негде, а улица широкая вдруг покачнулась, и качусь на ту сторону, докатился, а она с той стороны покачнулась, я качусь назад, сверху же направлена на меня пушка и голос оттуда по-русски: “Попался, попался, русский”» [5, 139].
Итак, одним из ключевых образов этого сна является улица, отражающая течение жизни сновидца. Важно учитывать то, по какой именно дороге герой собирается отправиться в путь. В описанном сне Пришвин подчёркивает, что улица перед ним «широкая, разнообразная». Подобный образ в сонниках часто трактуется как успех, в достижении которого не придётся прилагать каких-либо усилий, это готовящаяся вскоре обрушиться на сновидца слава. Несмотря на кажущееся благополучие, завораживающую красоту пространства, предвещающего удачу во всех начинаниях, писателя охватывает чувство неуверенности. Сначала он не понимает, что ему говорят, затем вокруг вырастает толпа, символизирующая страх и потерю индивидуальности, вскоре его спутник растворяется, как и всё окружение. И вот уже, оставшись наедине с самим собой, сновидец идёт «улицу за улицей всё дальше и дальше по сказочному городу», отмечая всё увиденное по пути: дворцы и бульвары. Обратим внимание на то, что эти объекты сыграют весьма важную роль в понимании сновидения. Будто бы по волшебству возникли перед писателем здания, олицетворяющие величие, признание, счастье, желанное пространство для души. Однако герой так и не приблизился к ним. Он не входил в эти дворцы, а был лишь сторонним наблюдателем. Его внутреннее «Я» оказалось далеко от всего так сладко манящего к себе великолепия. Блестящие возможности осуществятся, как только сновидец переступит порог одного из увиденных им зданий, но вместо этого он отметит бульвары, которые, согласно соннику Н. Гришиной, всегда символизируют во сне мир прошлых чувств и отношений [6]. Описывая возникшее перед ним пространство, Пришвин обозначит переход через улицу, указывающий на потенциальную опасность, страхи и неуверенность, сопровождающие спящего в реальной жизни. Кроме того, наличие данного образа может трактоваться как предстоящие изменения в судьбе или возможно неосознанное вмешательство в чужую жизнь, в результате которого он и сам остался в одиночестве. Не случайно именно после этого перехода сновидец большую часть пути проследует один, пока, наконец, не подойдёт к витрине, созерцание которой, согласно эзотерическому соннику, может быть рассмотрено как знак того, что запросы спящего превышают реально имеющиеся у него возможности. Но в то же время данный образ предвещает наступление перемен в жизни, предрекает появление интересной и перспективной идеи, которую имеет смысл реализовать в действительности. Однако для этого необходимо обладать решительным характером. Неспособность сновидца остановиться на одном из предметов, представленных на витрине, свидетельствует об отсутствии такового. Впрочем, писатель сделал свой выбор. Он намерен приобрести завёрнутые в золотые бумажки сигары и папиросы. Следует отметить, что подобные объекты трактуются по-разному. В сонниках сигара рассматривается как символ покоя, благополучия, наслаждения и в то же время является отражением больших заблуждений. Приснившиеся папиросы подчёркивают склонность к приключениям и вместе с тем знаменуют стремление обрести душевное равновесие. Фрейд же соотносил сигары с мужчиной, а бумагу, в которую они завёрнуты, ассоциировал с женщиной [7]. Сновидец, проделав длинный жизненный путь со всеми перипетиями в одиночестве, наконец-то подошёл к рубежу, когда ему предстоит определить дальнейшее направление своего судьбоносного маршрута. Казалось бы, выбор сделан. Писатель готов к обретению спокойствия, благополучия, наслаждения семейным счастьем, о чём и говорят лежащие перед ним товары. Однако возникает новое препятствие: выбранный предмет находится в витрине, к тому же у сновидца только советские деньги, не имеющие во Франции никакой цены. В момент осознания невозможности желаемого писатель замечает, что уже темнеет, и вспоминает, что он «забыл записать адрес своей квартиры» и даже не знает, «в каком это направлении». Подобная деталь говорит о пустых мечтах, несбывшихся надеждах и разочаровании в самых близких людях. Сновидец пребывает в некоторой растерянности, решая, как жить дальше, куда стремиться. Он жаждет изменений, но не представляет, как их достичь. Пока писатель искал выход из сложившейся ситуации, улица широкая вдруг покачнулась и направила спящего прямиком в его прошлое, в мир самых удивительных отношений, оставивших неизгладимый след в его метущейся душе. И если в начале сновидения дорога ассоциировалась с будущим автора, момент его нахождения у витрины рассматривался как настоящее, зашедшее в тупик, то попытка двигаться дальше или понять, где находится дом, неизменно уводит писателя в прошлое, о чём свидетельствует качающаяся из стороны в сторону улица. Сделав усилие остановиться и больше не скатываться вниз, сновидец заметил направленную на него сверху пушку. Данный объект предвещает реальную опасность, беду, способную в любой момент настигнуть писателя. Но в то же время это символ страсти, от которой ему так и не удалось убежать. Нельзя считать случайным то обстоятельство, что сюжет данного сна разворачивается на бульварах Парижа. Именно в этом городе в 1902 году произошла роковая встреча Пришвина с русской студенткой Сорбонны Варварой Петровной Измалковой, ставшей впоследствии прототипом главной героини его автобиографического романа «Кащеева цепь». Михаил Михайлович неоднократно отмечал, что эта женщина способствовала раскрытию его писательского таланта. Её появление в жизни Пришвина предвещало ему те блестящие перспективы, которые предстали во сне в виде дворцов, знаменующих достижение славы. Однако это внешнее благополучие не смогло принести Михаилу Михайловичу счастья. Не случайно, что он так и не вошёл в эти прекрасные здания. Его семейная жизнь с Ефросиньей Павловной Смогалёвой тоже оказалась далека от представлений писателя о спокойном, идиллическом существовании близких и так необходимых друг другу людей.
дорога его жизни, так ярко воплощённая в видении, будет иметь только одно направление – вниз.
Удивительно то, что свою возлюбленную Пришвин никогда не связывал с домом, не представлял её матерью и хранительницей семейного очага. Для него она так и останется воплощением чужого пространства, антидома. Не случайно дом её родителей писатель назовёт «категорическим императивом», не имеющим ничего общего с его духовными запросами, а сама Варенька на протяжении многих лет будет сниться ему в каком-то сомнительном обществе, в учреждении, адрес которого неизвестен.
Подтверждением тому может служить сон, приснившийся Пришвину 18 октября 1928 года и описанный им на страницах его дневника: «Как странно, что невеста моя снится мне всегда в каком-то сомнительном обществе. В этот раз я видел её в доме, похожем на ресторан огромной гостиницы. Мне её назвали вдовой, лежала в гамаке <…>. Почему же я не приблизился к ней? Я прошёл в другую комнату с целью одуматься и сейчас же к ней вернуться. Но меня задержали какие-то знакомые разговором, и я долго лгал, чтобы отделаться от них и вернуться к гамаку. После долгих мучительных отговорок я вырываюсь, – а её уже там нет, гамак пустой. Но потом, когда я прохожу, вижу, она сидит одна и обедает, а я прохожу. А ещё раз она в толпе встречается со мной почти в упор, видно, она заметила, она знает, кто я, она как бы вздрогнула в ожидании меня и потупила глаза. Но непонятная сила отводит меня. После того я, чтобы иметь надежду на встречу с ней в будущем, справляюсь у распорядителей, что это за дом такой и где он находится. Распорядитель отвечает: “Мы самаряне, Конная 5”.
– что я так и не мог с ней опять встретиться?» [8, 290].
беспорядок в доме. Показанное в этом сновидении учреждение является образцом чужого пространства. Оно олицетворяет один из вариантов воплощения хаоса, представляющего бинарную оппозицию по отношению к космосу, символом которого является родной дом писателя и всё, что непосредственно связано с ним и выступает репрезентацией концепта своего пространства. Другой важной деталью в этом сне служит гамак, свидетельствующий об охватившей сновидца страсти, а также предупреждающий о том, что писатель оказался в довольно шатком положении, причиной чего может быть его пассивность или нерешительность. То обстоятельство, что невеста Пришвина названа вдовой, говорит об искушении, с которым ему придётся бороться, а также о том, что случайно возникшее романтическое знакомство станет основой для серьёзных отношений, которые прочно войдут в жизнь сновидца и сыграют огромную роль в его творческой судьбе. Писатель ищет своё место в этом мире. Он лишён душевного равновесия, свидетельством чего становится его переход в другую комнату с целью одуматься и сейчас же вернуться к возлюбленной. Примечательным является тот факт, что Пришвин, описывая данный сон, по отношению к своей невесте будет применять глагол «прохожу». Это не просто действие, совершаемое им в пределах чужого пространства, а подсознательная установка избавиться от того, что заставляет его каким-то образом соответствовать тому, что его сознание никогда не сможет принять. «Непонятная сила» отводит сновидца от женщины, находящейся у него «на положении мёртвых». Её образ так и останется для писателя недостижимым идеалом. Приближение к нему знаменует собой потерю таланта, попытку создания семьи с Прекрасной Дамой, от которой детей иметь не велено. Возникающие на протяжении многих лет видения пробуждают в душе писателя чувство страха. Нельзя считать случайным тот факт, что появление во сне невесты будет им сравниваться с приходом умерших родственников. Казалось бы, подобные сновидения могут вызывать только одно желание: немедленно забыть возникшие в подсознании образы и жить настоящим. Однако именно этого и боится Пришвин. Свидетельством чего становится запись, оставленная им на страницах его дневника 20 января 1927 года: «А любовь, пережитая давным-давно в юности, ведь в разных только вариантах она снится всю жизнь. Может быть, все мои радостные писания, вся охота к ним исходит бессознательно от тех моих снов. Что же, если я сознательно запишу свою любовь, не кончатся ли все родники моего <1 нрзб.> существования, которое мне представляется волшебным, из-за чего и хочется жить и ждать новой весны?» [9, 201]. Следует отметить, что состояние влюблённости в снах Пришвина передаётся через такой пространственный архетип, как сад, отражающий работу души сновидца и выступающий символом творческой деятельности. Его образ появляется на страницах дневника писателя в тот момент, когда он счастлив и всё напоминает ему рай. Примером может служить сон, представленный Пришвиным на суд читателя 1 апреля 1914 года: «И лучше всего был у нас сад. Я часто видел в сновидениях его, по склону горы как-то иду я, деревья не частые, но каждое дерево издали светится, и птицы, всё как в раю, в Месопотамии где-то. Если так и до сих пор снится, то как же любил я в детстве эти обыкновенные яблоневые деревья сада» [2, 64-65]. Обратим внимание на то, что образ сада писатель соотносил со своим имением, рассматривал его как продолжение дома, а значит, и себя самого. Для него яблоневые деревья, возникшие во сне, есть не что иное, как напоминание о безопасном пространстве, приносящем умиротворение. Стремление жить, творить, ждать встречи со своим прошлым неизменно сводилось Пришвиным к желанию обрести дом в широком его понимании. Это было отмечено им в дневнике 20 марта 1923 года: «Судьба каждого вернуться в свой дом» [10, 8]. Поэтому не удивительно, что именно пространство дома становится главным архетипом в сновидческом хронотопе М. М. Пришвина, концентрируя вокруг себя все образы, так или иначе связанные с судьбой писателя.
В заключение хотелось бы отметить, что представленные в этой статье архетипы являются лишь небольшой частью того, что запечатлел на страницах своего дневника Пришвин. Однако именно благодаря им мы можем понять, через какие душевные переживания писатель шёл к созданию художественных произведений, закрепивших за ним славу настоящего мастера слова. Отражённая его подсознанием действительность зачастую пробуждала в нём чувство страха, зарождала неуверенность, нерешительность, но вместе с тем открывала понимание истинного предназначения, помогая в нужный момент остановиться, взглянуть со стороны на свою жизнь и последовать за мечтой, пытаясь поверить в вероятность её осуществления. Пришвину удалось погрузиться в сновидческий хронотоп и извлечь оттуда образы, сумевшие показать различные грани его глубокой личности.
Примечания
1. Немов Р. С. Психология: В 3 кн. Кн. 1. Общие основы психологии. 2-е изд. М., 1995.
3. Пришвин М. М. Дневники. 1918-1919. М., 1994.
4. Пришвин М. М. Дневники. 1930-1931. СПб., 2006.
5. Пришвин М. М. Дневники. 1920-1922. М., 1995.
9. Пришвин М. М. Дневники. 1926-1927. М., 2003.