Н. М. Попов
Творчество М. М. Пришвина как источник
изучения истории крестьянства
в дореволюционной России
по рождению к купеческому сословию, не отделял себя от простых людей элитарными предрассудками интеллигенции. Он не «ходил в народ», а жил вместе с народом, поэтому его дневники и книги обретают достоверность исторического факта.
Писатель осознавал себя интеллигентом, однако изгонял с помощью самоиронии мысли об особой миссии «образованного класса». Пример такого иронично-беспощадного отношения к себе и к своему кругу мы находим в дневнике, запись 13 января 1914 года: «Наблюдение в Песочках. Почтальон Николай был пастухом, а теперь почтальон – целая карьера. Пастух в деревне – дурачок. Кто же возьмется быть почтальоном? Конечно, только дурачок. Теперь эта должность перешла к Николаю, и тут в этом дурачке оказалось шестое чувство (шестое чувство – интеллигентность, это есть особое состояние души, первичное состояние, которое потом эксплуатируется в высших слоях настоящими “интеллигентами” или “аристократами”, и так создается внешняя защита этого состояния души)» [3, с. 63].
Борясь со своим шестым чувством – тщеславием, Пришвин стремится быть максимально точным и искренним в передаче исторической обстановки, фактов и мнений своего времени, следовательно, дает серьезный материал для последующего исторического анализа событий, свидетелем которых он был. До революции любой русский крестьянин охотнее всего говорил «о нужде и земле» [4, с. 184], и первые журналистские работы писателя посвящены именно этой теме. Так, описывая впечатления от Манифеста 17 октября 1905 года, он видит главное – слова о демократических свободах остались непонятны крестьянам, а вопрос о земле так и не был решен. Тлеющий конфликт не был погашен, а ушел в глубину, словно торфяной пожар. Впечатления от Столыпинской реформы у Пришвина двойственные. Он считает закон от 6 ноября 1906 года «необходимым». Сомнения возникают тогда, когда он общается с людьми, собирающимися воплотить его в жизнь. Вот он записывает разговор с чиновником, который решил обсудить со случайными попутчиками значение земельной реформы: «Закон прекрасный…, – говорит он и принимается рассказывать, как необходима частная собственность, сколько зла сделала община: овраги, чересполосица и проч. От его слов получается впечатление, будто русского человека необходимо посадить в какие-то тиски маленького клочка земли, выучить и вышколить на нем… Что-то безнадежно тусклое и страшное в этом насильном закрепощении человека, в этой школе…» [3, с. 38].
В купе третьего класса вместе с чиновником и Пришвиным едет еще один попутчик (фантастическое совпадение!) – поэт М. Волошин, только что из Парижа. Познакомившись, два художника, чтобы скоротать дорогу, прочли друг другу свои работы. Волошин, как он сам признался, очень далек от земельного вопроса, да и от других российских реалий, поэтому продекламировал три философских стихотворения о пустыне, о звездах, о Распятом… Пришвин под впечатлением поэзии пытается посмотреть на родные поля за окном вагона с точки зрения вечности, но думает при этом совсем по-иному: «Не будь мужика в России, да еще купца, да захолустного попа, да этих огромных просторов полей, степей, лесов – то какой бы интерес был жить в России?» [3, с. 39].
В сознании Пришвина «ландшафт преображается в Родину» [1, с. 15], когда он одушевлен, то есть наполнен жизнью и повседневным, пусть даже тяжелым, трудом.
возникшей между различными сословиями общества.
Так, писатель в дневнике без комментариев приводит слова высокопоставленного чиновника, который видит главную причину потрясений в отсутствии «среднего класса» (согласно современной политической терминологии): «Вся беда в России… что нет средних людей. Средний человек – это существо, прежде всего удовлетворенное своей жизнью, и там, где концы ее с концами не сходятся вообще и для всех, готовое подчиняться Богу, начальству или закону. Но представьте себе страну, где каждый постиг как мировую тайну принцип всеобщего беззакония личного и в то же время высшее право личности, где каждый имеет психологию гения без гениального творчества, где и действительный гений не может быть законодателем, потому что тайну-то гения (личное беззаконие) все подглядели, тайна (личное беззаконие) стала всеобщим состоянием и всякого законодателя винят в двойной бухгалтерии» [3, с. 41].
Эта беседа, возможно, послужила отправной точкой к созданию повести «Никон Староколенный», где в образе главного героя, по нашему мнению, показан гений (Л. Н. Толстой), но без творчества и графского титула: простой крестьянин, исповедующий те же идеи, озабоченный собственным мессианством, и в этом своем качестве столь же «беззаконный», как великий русский писатель.
Помимо психологии гения, Пришвин внимательно исследует причину буквально всеобщей русской неудовлетворенности жизнью и положением. Коронованные особы и высшая бюрократия были недовольны «положением славянства» и сложившимся переделом мира, поэтому затеяли две неудачные войны. Интеллигенция сомневалась в смысле своей жизни, впадая в крайности от декадентства до богоискательства. Рабочие и крестьяне страдали от нищеты и несправедливости. И все искали выход из создавшегося положения. Самое простое решение – все разрушить до основания – предлагали марксисты. К сожалению, именно по этому пути пошла страна, которую уже не удерживали усилия власти, рамки закона и религии. «Беззаконие» народа явилось следствием «беззакония» власти и «двойных стандартов» (здесь снова применим современный политологический термин). Как писал современник Пришвина политический мыслитель Б. Н. Чичерин, законодатели должны нести ответственность за принятые решения, следовательно, закон – это не однонаправленный вектор, указывающий подданным на их место в иерархии общества, а путь взаимодействия между властью и народом, где все рáвно заинтересованы в исполнении закона и рáвно ответственны перед ним [5, с. 118]. В России власть испокон века не отвечала за свои деяния перед Законом, поэтому могла совершать беззаконие. В итоге люди оказались в ситуации, когда каждый человек должен был принимать собственное решение, распоряжаясь по своему разумению своей жизнью. Люди, семьи, общины, города жили по собственному плану или без всякого плана, полагаясь на обычай или «гениальное озарение». Наглядный пример надежды на «русское авось» Пришвин услышал на севере у поморов. Некий простой рыбак вообразил себя изобретателем, построил совершенно круглый корабль с парусом собственной конструкции и, вообразив, что увидит Европу, отправился из Архангельска на выставку в Париж и сгинул, естественно, при первом же шторме [4, с. 136]. Порицая подобную безответственность, Пришвин не мог знать, что за двадцать лет до изобретателя-самоучки круглые броненосные батареи строились на военном русском флоте по проекту ученого (вроде бы) кораблестроителя адмирала Попова. Названные по фамилии изобретателя «поповками», эти плавучие «чудеса» не обладали никакой мореходностью и при первом же выстреле из пушек начинали вращаться вокруг своей оси, подобно волчку. Корабли, на которые были затрачены миллионные средства, тихо разоружили и списали, адмирала-изобретателя наградили и с почетом проводили на пенсию [2, с. 294], словом, бившая через край «гениальность» высших и низших классов, не подкрепленная ответственностью и серьезными систематическими знаниями законов природы или инженерного дела, приводила к самым разрушительным последствиям.
Поскольку М. М. Пришвин постоянно жил по соседству с крестьянами, его отношения с ними становились все более открытыми, доверительными, следовательно, перед пытливым взглядом писателя открывались такие подробности быта и психологии простых людей, которые были недоступны обычному образованному «барину».
(в широком смысле этого слова – сословие, включающее рыбаков-поморов, лесовиков-охотников, землепашцев и т. д.) были для Пришвина своими людьми, для правильного понимания которых не требовалось дополнительных разъяснений. Он ясно видел мотивы и побудительные причины их действий и находил точные слова для своей летописи странствий. В итоге получалось полифоническое произведение, как бы одна общая книга жизни, вмещающая и художественную прозу, и очерки, и дневники.
Значительное место в дореволюционной прозе Пришвина занимает пересказ действительных событий, свидетелем которых был художник. Этими историко-психологическими заметками наполнены его произведения. По сути, это исторические хроники, написанные современником. При внимательном изучении и анализе подобных документов с научной точки зрения формируется ясная и полная картина произошедших событий.
Список литературы
1. Иванова Д. М. Мифологема земли в творчестве Пришвина и Бунина // М. Пришвин: актуальные вопросы изучения творчества писателя. – Вып. 2. – Елец, 2003.
2. История русского флота. – Т. 1. – М., 2007.
– М., 1990.
– М., 1984.
5. Чичерин Б. Н. Избранные произведения. – Т. 1. – Тамбов, 2005.