И. В. Попова
Творческий метод М. М. Пришвина
в контексте литературы русского модерна
Модерн как ведущее направление в европейском искусстве, литературно-художественная мода и отчасти образ жизни образованных людей просуществовал сравнительно недолго: всего двадцать лет – с середины девяностых годов XIX века до начала Первой мировой войны. Однако, несмотря на столь короткий срок, культура модерна стала образцом изысканного вкуса, изящества и чувства меры. Сложилась своеобразная культурологическая мифологема, объявившая искусство модерна прекрасным венком. Венком, возложенным к подножью мавзолея, скрывающего бранный прах XIX века, – «золотого времени» в истории Европы.
«серебряным веком», несколько затрудняет проведение научного анализа и выявление стилистических примеров и художественных особенностей, присущих только модерну и отличающих его от иных стилей и направлений в искусстве.
Наиболее точное, на наш взгляд, определение поэтического кода модерна дано А. А. Ахматовой, сравнившей литературу «серебряного века» с «золотым веком» русской словесности. По ее мнению, писатели пушкинской поры «рассказывали о Борисе Годунове, ревизоре, герое своего времени, а в начале XX века писатели повествовали, в основном, о самих себе» [7, с. 118]. Если перевести замечательное поэтическое определение на язык «культурного кода», то можно сказать, что модерн – это период художественного нарциссизма, в том числе русского. Пристальное и восхищенное всматривание в собственное отражение и отражение света европейской истории – вот источник вдохновения для художников модерна, который буквально весь пронизан эстетической эклектикой – соединением глубоко личного и современного восприятия мира с элементами стиля новой эпохи. Особенно заметна подробная архаичная стилизация в архитектуре: здания Белого Дома и Капитолия в США, венгерского парламента, знаменитого Биг-Бена в Лондоне, исторического музея в Москве – это стилизованные классицизм, готика, московское средневековье, но одновременно яркие архитектурные образцы модерна. В мировой литературе иногда открыто, как в романе Д. Джойса «Улисс» или пьесе Б. Шоу «Пигмалион», использовались элементы стилей прошедших веков как символ или знак принадлежности к истории, как выход за границы собственного времени и одновременно включение его в контекст иных эпох. Это может быть готика Шишкова и Блока, барокко Ремизова и Бодлера, ренессанс Замятина или сентиментализм Пришвина.
М. М. Пришвин уже при создании своей первой книги «В краю непуганых птиц» (1906), вероятно, сознательно в качестве канона принял два прочно взаимосвязанных между собой произведения: «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина и «Сентиментальное путешествие» Лоренса Стерна. Повествование английского писателя, ставшее краеугольным камнем пятидесятилетней литературной моды и художественного направления, именуемого сентиментализмом, было гораздо глубже и серьезнее произведений его, безусловно, талантливых последователей и подражателей.
Сентиментализм отличается не только вниманием к деталям, но и исповедальностью, отчетливым личностным отношением к персонажам и природе во всех ее проявлениях. Близость к природе считалась у сентименталистов безусловным благом, а природный человек аксиоматически полагался наделенным высшей нравственностью, неиспорченной моралью и способностью к глубоким, чистым чувствам [2, с. 12].
На смену костюмам богов и фавнов на придворных балах пришли пастухи и пастушки, а барочные регулярные парки у роскошных дворцов заменились английскими садами, имитирующими дикие заросли. Водопады, гроты и рукотворные, искусственно возведенные руины сентиментальных садов напоминали о самой модной книге тех лет – «Новой Элоизе» Ж. -Ж. Руссо, действие которой происходит именно на лоне природы в «дикой, неиспорченной», а потому крайне привлекательной горной Швейцарии.
разумеется, не близость смерти, как в первоисточнике, а собственное жгучее любопытство к европейской жизни.
Карамзинское сентиментальное путешествие пользовалось популярностью у публики, поскольку русское образованное общество весьма сильно интересовалось не столько европейской политикой, сколько деталями быта и обыденной жизни в западных странах. По меткому определению К. Леонтьева, Карамзин, «описывая Европу, показывал России ее будущее – страну, которой империя станет в грядущем» [1, с. 54]. Читатель как бы использовал своеобразную «машину времени», отправляясь на несколько десятилетий вперед.
И все же это – сентиментализм, то есть не только описание красот и чудес неизвестного мира, но и сосредоточение на внутреннем мире наблюдателя и выражение глубоко личного отношения к действительности.
Пришвин вольно или невольно подчинил свою прозу стилистике Стерна и Карамзина, причем карамзинский прием «путешествия во времени» у него выражен еще отчетливее. Карамзин все-таки не декларировал смещение времени, а Пришвин, выезжая из Санкт-Петербурга в «Край непуганых птиц», четко и ясно «запускает часы» в обратную сторону, погружаясь в прошлое. Минуя время Петра I и Смуты, повествование устремляется в глубь веков, к языческой древности. Примеры прошлого у Пришвина по-стерновски отмечены печатью гибели, поскольку цивилизация уже стоит у порога северных лесов, и это приведет к неминуемому разрушению старинных обычаев, забвению фольклорных традиций, всеобщему уравнению быта, языка и уклада жизни. И все же М. М. Пришвин не сентименталист, хотя и использует стилистику сентиментальной прозы. Он остается человеком модерна, представителем техногенной цивилизации, пришедшим наблюдать умирающий старый мир.
Цивилизационные изменения для природы и человека столь же неизбежны, как наступление туберкулеза на легкие Л. Стерна: вначале заболевание «очаговое», затем всеобщее. Однако для достижения яркого впечатления нужно быть именно «несносным наблюдателем» с ясным и беспощадным взором, чутким не только к пению птиц, но и к словам собеседников, к действиям людей, живущих в пока еще не тронутом мире девственной природы. Модерн не предполагает жалости. В его философии главное – понимание и любовь. Пришвин понял, принял и полюбил обреченную красоту северных лесов и поделился своими наблюдениями с читателем, сразу найдя собственное место в литературе «серебряного века» [4, с. 187]. Его неореалистическая модернистская символика питалась от источника сентиментального любования природой и человеком, но без присущих XVIII веку заблуждений и штампов.
на конструктивизм, авангард и натурализм. Модерн или переродился в тоталитарный имперский стиль, например в сталинский или немецкий «ампир», или ушел в жанры, считавшиеся «маргинальными», – историческую беллетристику, фантастику, сказочную и детскую литературу. Так умнейший и серьезнейший Пришвин стал считаться детским писателем. Мы полагаем, что в окопах мировой войны, в бурях революции и междоусобицы погибли читатели, которые были способны понять тонкую сентименталистскую символику его произведений, а такой эмоционально-насыщенной в советской литературе была только детская литература.
Примером «позднего» пришвинского модерна с сентиментальным контекстом может служить повесть «Жень-шень», написанная в 1933 году. Художник сам считал это произведение творческой удачей, эстетической предшественницей общепризнанного шедевра «Фацелия» (1940) [6, с. 43]. Эмоциональный и сюжетный настрой повести непосредственно связан с самым знаменитым сентиментальным романом XVIII столетия – «Новой Элоизой» Ж. -Ж. Руссо. Лирический герой М. М. Пришвина живет и действует в духе идеального персонажа века Просвещения – кавалера Сен Пре, покидая жестокую и развращенную цивилизацию ради соединения с природой и для обретения смысла жизни. Еще одной характерной особенностью, объединяющей повесть с произведениями писателей-сентименталистов, является исповедальная лирическая интонация повествования. Руссо добился эффекта исповеди, создав «роман в письмах», опубликовав интимную переписку идеальных персонажей, влюбленных друг в друга платонически, но очень сильно, имеющих яркую и эмоциональную духовную связь, следовательно, ведущих предельно откровенную переписку. Пришвин с той же целью использовал модернистский прием, придав своему повествованию форму «потока сознания», рассказав от имени своего героя историю обретения гармонии с миром.
Намеренное травестирование сюжета, вывод его в область детской литературы не только уберегли «Жень-шень» от ударов охранительной критики, но и стали прикрытием для серьезного философского контекста, заключавшего в себе необычную для тридцатых годов идею экологической этики, идеологию сохранения природы как биоценоза, где человек является только одним из звеньев природной цепочки, а отнюдь не ее вершиной и тем более не «царем». Сейчас подобный взгляд на мир стал буквально всеобщим, а во время создания повести главенствовала позиция переустройства живой и неживой материи под лозунгами необходимости преобразования, индустриализации, завоевания, освоения и т. п.
Присутствует в произведении и платоническая любовь сразу к двум существам – королеве оленей и к девушке, мимолетно увиденной на пристани. Обе – возвышенный, неприкосновенный идеал, воплощенная мечта, путь к спасению, следовательно, на них сосредоточена эмоциональная составляющая сентиментального, руссоистского, символа поэтики Пришвина [5, с. 11].
Основной задачей эклектического символа в модерне было желание художников подняться над обыденностью и придать окружающей действительности черты надмирного пространства, вмещающего больше смыслов, чем можно видеть и ощущать в реальности. Хрестоматийный пример: Христос в поэме «Двенадцать» А. Блока мгновенно превращает толпу вооруженных революционеров в апостолов нового мира, страшного и пугающе жестокого, но преисполненного высшим смыслом, понятным пока только этим замерзшим и озлобленным людям [3, с. 236]. Символ у Пришвина другой и по форме, и по содержанию – не готический: сентиментальный мотив обретения смысла жизни, катарсис, очищение души от соприкосновения с природой и с любовью. Королева оленей, бесконечная дорога, возвышенный идеал – все они обладают, по сути, качествами ангелов или, по крайней мере, языческих бесплотных существ, но в то же время они – символы, позволяющие увидеть в обыденности сказку, притчу или новый миф.
1. Леонтьев К. Н. Россия и Европа. – СПб.: Эксмо, 2004.
2. Литературоведение // Энциклопедический словарь. – СПб.: Нева, 2006.
3. Пришвин М. М. Дневник // Октябрь. – 1995. – № 9.
4. Пришвин М. М. Мы с тобой: по дневнику 1940 года // Дружба народов. – 1990. – № 9.
– 1999. – №2.
«Фацелия» // Литература в школе. – 1998.
7. Чуковская Л. К. Воспоминания об А. Ахматовой. – М.: АСТ, 1999.