А. В. Провоторов
ПОИСКИ ВЕЧНОГО В ОЧЕРКЕ М. м. Пришвина
«У стен града невидимого.
Светлое озеро»
«У стен града невидимого. Светлое озеро». По словам исследователя творчества и жизни М. Пришвина А. Варламова, «с точки зрения общественного интереса, громадной религиозной и апокалиптической напряженности, интереса к сектанству она била в самое яблочко» [1]. И действительно, начало ХХ века – это время, когда старые идеалы уходили на убыль и духовные силы были брошены на поиск новых, отличных от традиционных: вечные идеалы переосмысливались и претворялись в жизнь уже под иным углом. После принятия Закона «О свободе совести и вероисповедания» интерес к другим формам христианства, православия стал делом обычным и, более того, всеобъемлющим. Поиски нового в религии не стали исключением: правильную веру искала и интеллигенция, и народ.
Религиозное философское общество, куда Пришвин вступил сразу после путешествия на Светлояр, как непременный атрибут включало в себя народных сектантов. В сектах видели не просто новую религию, новое мировоззрение, свободное от церковной кондовости и избитости (с точки зрения модернистов), но и выражение именно истинной народной религии. Не случайно за несколько лет до Пришвина в сектанских местах побывал основатель Религиозно-философского общества Д. Мережковский вместе с З. Гиппиус. Это было своеобразным «хождением в народ», желанием познать народную религию изнутри. Более того, сам Пришвин, описывая в дневнике 1914 года исключение Розанова из Религиозно-философского общества, сравнивает это собрание с сектой: «… это не просто исключение, это должно быть созидание чего-то похожего на секту, Розанов для Мережковского не просто облик Розанова, а “всемирно-гениальный писатель”, какой-то предтеча Антихриста, земля, Пан и мало ли, мало ли что» [2, с. 30]. А когда в очерке спорят между собой люди из разных беспоповских сект на площади заволжского села, где «что ни двор, то новая вера», Пришвин чувствует себя «будто в центре литературных скрещенных течений».
Этим массовым в интеллигентской среде интересом к народным сектам, а также собственным желанием разобраться в том, почему же возникает новое понимание христианства в народной среде, объясняет Пришвин причины своей поездки к Светлояру: «Последняя причина моего путешествия в страну раскольников и сектантов – слышанные мною диспуты на религиозно-философских собраниях в Петербурге. Я там слышал несколько искренних и взволнованных людей. И во мне что-то отозвалось, и мне захотелось также по-своему оглянуться по сторонам» [4, с. 413].
«Черный сад» он встречает людей, поклоняющихся Богу по-новому, по-иному: «Новые попы оказались в деревне: икон не почитают, мощам не поклоняются, в церковь не ходят» [4, с. 418]. Для православного христианина вещи неслыханные, богохульные. Отправляясь далее по деревне, повествователь наблюдает поразительную картину: мужики-сектанты поют «с религиозным благоговением» державинскую оду. Описание сектантов Пришвин выстраивает на контрастном сравнении с православными мужиками: «Это не те, знакомые мне мужики. Это не обыкновенная изба с земляным полом и соломой, с курами, с телком, с поросенком. Тут чисто, светло» [4, с. 419]. Однако чего-то главного, ценного нет, а именно: нет непременного атрибута крестьянской избы - икон. Пришвин подчеркивает: «И это самое главное. Оттого, что нет икон, все не так». Нет иконы, нет сакральной тайны, ведь в православной традиции икона, иконопись – такой же способ приближения к Богу, Его познания, как молитва, как церковные Таинства. «В деревенской иконе таилась какая-то чудодейственная сила влияния на мир мертвых вещей», - замечает Пришвин и далее продолжает: «Сектанты наши же мужики, но в них теперь будто вставлены железные прутья». Православным мужикам эта новая религия непонятна, она кажется чужой, странной: «Бродили где-то крещеные и веру потеряли» [4, с. 419]. И подвел их к этой новой вере никто иной, как Шутяка, лукавый.
Это столкновение двух разных вер в границах одной только русской деревеньки современник М. Пришвина Р. В. Иванов-Разумник очень метко назвал столкновением светлого и черного бога. И эта борьба происходит не только в пределах жителей села, города, в целом страны, но и в сердце каждого человека: «…вечная борьба ведется между светлым и черным богом; и чтобы увидеть ее – не надо никуда путешествовать, достаточно в собственную душу заглянуть» [2]. Р. В. Иванов-Разумник очень точно определил состояние человека начала века: борьба между новым и старым, между сердцем и разумом, которая вылилась в столкновение «черного» и «светлого» богов в душе человека. Разумное начало заставляет автора быть вместе с новым религиозным сознанием, но исконное понимание Бога, заложенное в сердце, оставляет его на стороне мужиков, не принимающих сектантов: «Что это такое? – думаю я, выходя от сектантов. – Мужики обыкновенные не могут жить на своей земле, им мало, они протестуют. Этим довольно. На том же клочке живут хорошо. У тех жизнь на земле, ребятишки. У этих бессмертие и какой-то займ у неба для земли и смирение. Мой разум на их стороне. Сердцем я с козлоногими (т. е. с верящими в Бога традиционно мужиками – А. П» [4, с. 421].
Вторая глава очерка называется «Година Варнавы» и повествует о богомольцах, которые, собираясь вокруг церкви святого Варнавы в городе Варнавине, ползут «ободом друг за дружкой всю ночь». Иванов-Разумник называет их «верными служителями черного бога». И это действительно так! Пришвин, описывая церковь св. Варнавы, дает интересную цветовую картину, подчеркивая этим атмосферу, царящую в церкви: «Темнеет в деревянной церкви. Через решетчатое окно я еще вижу свет и даже обрывок радуги. Но в церкви темно…» [4, с. 427]. Свет для автора где-то там, за окном, здесь же в церкви, словно в темнице. Люди будто заперты здесь в темноте: «Трепещет огонек над гробницей Варнавы. Беспрерывной чередой склоняются над ней и озаряются красным светом лики паломников. Церковь полна. Люди сидят на полу со своими котомками… Собрались издалека, усталые, мокрые; всю ночь до рассвета будут бороться с дремою. Темнеет совсем, ничего не видно, только угадываются темные углы с костлявыми и косматыми призраками» [4, с. 427]. Преобладают два цвета – красный и черный. Зловещие, мрачные цвета, ассоциирующиеся с дьяволом. После чтения жития люди устремляются вон из церкви, причем делают это ползком: «Слышно, как чавкает слякоть, как булькают капли дождя по лужам, как жидкая грязь заливает следы. Что-то белеет внизу. Приглядываюсь: ребенок привязан к шее ползущей женщины. Ей труднее всех ползти. Бревно на пути. Отвязывает ребенка, кладет за бревно в грязь, а сама переползает и снова подвязывает» [4, с. 430]. Вместо традиционного крестного хода вокруг церкви люди ползают вокруг нее, словно животные. Это описание перевернутой, искаженной сектантами церковной традиции. Заканчивает описание этого «хода» Пришвин словами: «Исчезают во тьме. Ребенок кричит».
« - Бабушка, неужели это Христос?
- Христос, родимый, Иисус Христос. Бог-то Саваоф непростимый. А Христос за нас смерть принял. Лучше его не найдешь и в царство небесное с ним попадешь… А Бог-то непростимый, без Христа нельзя…».
– «ясный, милостивый», не проклинающий мира, не требующий от людей физических усилий для подтверждения веры: «Бог этих лесов какой-то суровый, коренастый, глядит исподолобья, не доверяет и принимает молитвы не тремя, а двумя пальцами. Люди тоже неприветливые. Одежда, лица, характер – все не такое, как на моей равнине» [4, с. 431].
«… я забываю о трех перстах, перестаю курить, есть скоромное, пить чай». Он сам побаивается, что его раскусят, распознают, ведь неискренность легко почувствовать. Но тем не менее ему удается проникнуть в круг сектантов. Ему помогает то, что в нем видят ученого: «Так вы вроде Мякотина?». Для науки ему готовы открыть и показать все. Мужики-сектанты словно чувствуют свою связь с той самой интеллигенцией, тоже ищущей новую веру. Варламов по этому поводу заметил: «Русскую интеллигенцию тянуло к сектантам, сектанты, много десятилетий угнетаемые правительством и господствующей церковью, видели в интеллигенции защиту…» [1]. Не случайно, придя к раскольничьему архиерею, Пришвин увидел монашка, читающего произведение крупнейшего мыслителя эпохи, весьма близкого к сектантам: «Маленький, черненький монашек с нервным, интеллигентным лицом сидит за круглым столом, читает книгу. Какую? – пробегаю я глазами по странице. “Юлиан Отступник” Мережковского, узнаю я» [4, c. 446].
Путешествуя по Уренскому краю, Пришвин практически не находил никаких препятствий со стороны сектантов. Он был везде принят и говорил с этими мужиками на одном языке. Однако его интерес к новым религиозным воззрениям народа лишен мистического налета. Он не обожествляет и не возносит немоляк, хлыстов, беспоповцев и прочих представителей раскольничьих сект, восьмиконечный крест и двуперстие – всего лишь этнографические ценности для него. Интерес к религии был лишь очередным способом в понимании своего народа и самого себя. Пытаясь ответить на вопрос, почему же все-таки возникают народные секты и что несут за собой, Пришвин замечает: «Обессиленная душа протопопа Аввакума не соединяет, а разъединяет земных людей». Традиционное же православие учит единению людей, основанному на принципе соборности, но раскольники настороженно относятся даже к одному с ними по крови или национальной принадлежности человеку. Понимание Евангелия исказилось в представлении сектантов: немоляки, почитающие за великий грех обидеть человека, готовы беспрекословно убивать по первому зову кесаря!
Однако опыт общения с сектантами стал для Пришвина «метафорой истории, понятной и доступной ее моделью» [5]. В дневнике он заметил: «Первый раз в жизни прочел Евангелие, Павла, немного Библию. Понял, но не принял. И как принять! Мне кажется, что на Светлом озере по людям я, как по страницам прочел всю историю христианства <...> от объективного к субъективному, от собора ко мне, одному. И бессознательно мы, интеллигенты, все это уже прошли, и потому невозможно нам соединиться с народом, с нашим прошлым, нечего об этом думать, это психологическая невозможность». Народ необходимо понять, но современный человек не может соединиться с ним на духовном уровне, поскольку верить в то, во что верит народ, он не может.
У Светлого озера Пришвин заметил и особенную странность: «В этой точке на Светлом озере сходятся великие крайности русского духа». Для одних раскол – борьба за свои идеалы, для других – лишь соблюдение внешней обрядности.
«Лица обыкновенные, деревенские, с хитрецой и лукавством. Нет и следа того раскольничьего аввакумовского рыцарства, которое я видел у староверов в Ветлужских лесах. Кажется, будто после их духовного возрождения одновременно совершилось и ухудшение плоти» [4, с. 451]. В начале нашей статьи мы говорили, что во многом путешествие к Светлому озеру состоялось под впечатлением от диспутов в РФО, стало социальным заказом эпохи. И познание народа, его духовных устремлений и поисков – это познание самого себя. В 1914 году Пришвин окончательно порвал с декаденством, возможно, потому, что усмотрел в своих учителях и кумирах умерщвление плоти, гораздо быть может большее, чем возрождение. Он не поддался всеобщей эйфории поисков нового религиозного сознания, возможно, еще и потому, что всегда искал какую-то свою, особую Правду, соединяющую его с собственным народом.
Повесть «У стен града невидимого» – это срез с настроения эпохи, иллюстрация к духовному состоянию человека начала ХХ века. Заслуга Михаила Пришвина в том, что он сумел это увидеть и показать независимым, бесстрастным взглядом.
Список литературы
1. Варламов А. Пришвин, или Гений жизни // Октябрь. – 2002. – №1.
– Петербург: «Колосс», 1922.
– М., 1991.
– М., 2006.
5. Эткинд А. Хлысты, декаденты, большевики // Октябрь. – 1996. – № 11.