Ю. Ткачева
Л. Н. Толстой и М. М. Пришвин
(проблема преемственности)
В последнюю четверть XIX и первое десятилетие XX века в России пробуждается острый интерес к национальным, народным ценностям, который затронул прежде всего язык, фольклор и этнографию. Вполне понятно, что молодой ученый М. Пришвин впитывает душой, умом и сердцем все эти изменения. В сложившейся ситуации начинающий писатель не мог не ощутить на себе и влияние основоположника реалистической прозы и одного из видных собирателей фольклора – Л. Н. Толстого.
«В орбите толстовского влияния находился всю жизнь и М. М. Пришвин, причём, в сравнении с влиянием на него других классиков русской литературы, оно было самым непосредственным и глубоким, самым многогранным и постоянным. Об этом прямо свидетельствуют не только творчество, но и многочисленные дневниковые записи Пришвина разных лет, самая интимность и достоверность которых раскрывают историю его напряженного внутреннего общения с Толстым. Сфера этого общения необычайно широка и охватывает области нравственной, философской, эстетической мысли. В иные периоды жизни его интенсивность усиливалась, в другие – ослабевала, но никогда не исчезала вовсе. Лев Толстой был для Михаила Пришвина не только тем человеком, с которым живёшь, но и с кем умираешь» [3, с. 29-30].
Так же, как и Л. Толстой, М. Пришвин стремится создать рассказ таким простым русским языком, чтобы он был понятен массовому читателю. Поэтому, как и Лев Толстой, М. Пришвин обращается к устному народному творчеству. Не случайно основным источником сюжетов и других художественных приемов создания детского рассказа для М. Пришвина служит северный фольклор [5, с. 24-41].
Свои представления о фольклоре писатель связывает не с его застывшими традиционными формами, а с беспрестанно изменяющимися жанровыми новообразованиями. Поэтому фольклором писатель называет даже «живую беседу рабочих или охотников между собой» [4, с. 99].
Сказка – это наиболее точное определение содержания и стиля пришвинских произведений. «Сказка» - подзаголовок его былей, повестей, романов. Подобно Л. Толстому, М. Пришвин облекает реалистическое содержание своих произведений в сказочную форму («У горелого пня»), сказочная композиция становится основой его книги «За волшебным колобком» (1906). Если под сказкой подразумевают выдуманное, фантастическое, то у Пришвина сказка – это видение жизни в ее подлинной богатейшей сущности, в сложном единстве. Не случайно автобиографические произведения Пришвина «Кащеева цепь» (1922-1953), «Осударева дорога» (1933-1948) во многом напоминают сказки.
Волшебно-сказочные традиции повествования романа «Кащеева цепь» просматриваются уже в структуре романа. Описано раннее детство героя и особо запомнившийся странный дар умирающего отца младшему сыну (нарисованные голубые бобры). Так начинаются многие народные волшебные сказки о младших детях, обделенных при разделе имущества, но добивающихся счастья и богатства. Юность и молодость героя понимается через призму сказок: мальчик Курымушка видит себя Иваном-царевичем, который должен разбудить и спасти Марью Моревну. В сознании Курымушки возникает образ далеких волшебных земель, представления о таинственной цепи зла, которой сковал всех Кащей Бессмертный.
– сказочного восприятия дается и картина строительства знаменитого советского канала в романе «Осударева дорога». Важную роль в структуре романа-сказки играет мотив выбора мальчиком Зуйком правильного пути. Первый путь – путь строителей Маши Улановой (Марьи Моревны), Сутулова и др. – самый трудный, прямой; второй путь – путь Куприяныча – в леса, в волшебное царство, где не надо работать, а сам Куприяныч видится Зуйку в облике оборотня, обманщика, Берендея; третий путь – путь Рудольфа, он поясняется сказками о вечном рубле, золотом пере, о шкатулочке, которую надо отнимать у других, путь воровства и неверия. Вставные сказки поясняют и углубляют идейное содержание произведения. Все детские размышления Зуйка соотнесены с мотивами волшебно-сказочных сюжетов о похищенной и возвращенной Марье Моревне, об освобожденном Кащее, об Иване-царевиче.
Сказочная фантастика в произведениях М. Пришвина служит средством художественного обобщения фактов из действительной жизни, поэтизирует основную авторскую идею, делает полнокровными художественные образы. Все это роднит рассказы М. М. Пришвина с детскими рассказами Л. Н. Толстого. Приемы народной сказки: сказочность в изображении пейзажа (ель и сосна борются между собой за воздух и свет, они предстают живыми существами), событий, поэтизация растительного и животного мира, условные имена – характерны, например, для сказки-были Пришвина «Кладовая солнца». Здесь главный носитель поэтических представлений – детское сознание. Образ мира Блудова болота раскрывается через изображение автором жизни цветов, травы, леса, насекомых, птиц, животных, которые олицетворяются детским сознанием: «елочки – старушки», «родители – растения», «деревья боролись», «злой ветер», «живые стволы». Прибегая в этом произведении к сказочной фантастике, М. Пришвин, как верно указывает А. Хайлов, «не выступает тем самым против серьезного и значительного содержания детского рассказа; ему было важно донести его до читателя так же естественно, как ребенок, играя, в то же время незаметно расширяет круг своих знаний, приобретает полезные навыки» [4, с. 97-98]. Это не было художественным открытием М. Пришвина: требование увлекательности изложения материала в творчестве впервые было выдвинуто Л. Н. Толстым.
«Кладовая солнца». Здесь и фольклорная инверсия («осиротели двое детей», «выгоняла она свое любимое стадо»), и народные обороты речи («и катилась обратно в избу»), и охотничьи термины («волчья крепость», «взбудили волков», «гон», «травить»), и словообразования от них (Затравка, Травка).
Сказочная фантастика помогает М. Пришвину образно раскрыть характеры своих героев, сделать жизненное содержание доступным юному читателю (с ее помощью Пришвин описывает утопающего в болоте Митрашу, его спасение, сбор клюквы Настей).
Как и Л. Толстой, М. Пришвин стремится к образной простоте, сжатости изложения и прибегает к пословицам и поговоркам: «Сыр – бор загорелся», «Не знавши броду, не лезьте в воду» («Кладовая солнца»), «Нашла коса на камень», «Визгу много, шерсти мало» («Лимон») и т. д. Оглядываясь на Л. Н. Толстого, он писал: «Я чувствую в себе, я знаю это упрощение, подобное тому, что делал Л. Толстой» [1, с. 523]. В своих дневниках Пришвин много писал о простоте Толстого – художника. Усложненность, по Пришвину, «коренится в недостаточном жизненном хозяйстве (писателя), загадочной остается не условность, а простота» [2, с. 63].
толстовское творчество служит своеобразным катализатором формирования неповторимого пришвинского художественного мастерства.
1. Пришвин М. М. Собр. соч.: В 6 т. – Т. 5. – М., 1957.
2. Пришвин М. М. О творческом поведении. – М., 1969.
3. Рудашевская Т. М. М. М. Пришвин и русская классика. Фацелия. Осударева Дорога. – СПб., 2005.
– М., 1960.
5. Хмельницкая Т. Творчество М. Пришвина. – Л., 1959.