Н. А. Трубицина
«Категорический императив»
Михаила Пришвина
(На материале повести «Жень-шень»)
Отмечалось и особенное, пристальное внимание писателя к творчеству родоначальника немецкой классической философии Иммануила Канта.
Биографы философа считают, что жизнь Канта – яркое воплощение его идей. Болезненный от рождения юный Иммануил благодаря своему трудолюбию, умеренности, самодисциплине и высочайшим моральным качествам прожил долгую и духовно удивительно богатую жизнь. Широко известно программное признание Канта: «Две вещи наполняют душу все новым и нарастающим удивлением и благоговением, чем чаще, чем продолжительнее мы размышляем о них, - звездное небо надо мной и моральный закон во мне» [1, с. 270]. Сделав особый акцент на моральной стороне бытия, считая культуру данной Богом способностью человека подняться от «животного», чувственного состояния к высоконравственному существованию, повинуясь внутреннему повелению к добру, Кант назвал это «категорическим императивом». Основной закон кантовской этики гласит: «…поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и не относился бы к нему только как к средству» [1, с. 270]. Развернутой художественной версией этого кантовского постулата является повесть Михаила Пришвина «Жень-шень».
Писатель назовет в дневнике основной мотив повести, приснившийся ему во сне: «охотник, охотник, отчего ты не схватил её за копытце». Все повествование – это попытка оправдать свой поступок с помощью тех нравственных и эстетических ценностей, одним из основоположников которых выступил Иммануил Кант.
Кант в своей философии развел, качественно различил два мира: мир природы и мир свободы. Только второй из них и есть подлинно человеческий мир. Как естественное существо человек не свободен – он находится целиком во власти внешних для него причин и следствий, во власти времени. Здесь, в природе, где господствуют законы зоологии, и лежит источник изначально злого. Но зло не фатально; оно может и должно быть преодолено, побеждено культурой. Человек как моральное существо – уже не феномен, а ноумен – умопостигаемая сущность, свободно определяющая собственную траекторию жизни, её высший смысл и конечную цель.
Герой повести «Жень-шень» постоянно чувствует в себе эти кантовские два мира – мир природы и мир свободы: «Как охотника, значит тоже зверя, меня очень соблазняло – тихонечко приподняться и вдруг схватить за копытца оленя… Но во мне еще был другой человек, которому, напротив, не надо хватать, если приходит прекрасное мгновение, напротив, ему хочется то мгновение сохранить нетронутым и так закрепить в себе навсегда» [3, II, с. 602]. В пришвинском герое побеждает «другой человек», человек, который не поддался внутреннему голосу «зверя», а поступил согласно нравственному закону. Он поступил как свободная личность, но эта внутренняя свобода далась ему не просто. Об этом знает «плачущая скала», сливаясь с которой сердцем, герой не раз воскликнул: «Охотник, охотник, зачем ты упустил ее и не схватил за копытца!» [II, с. 612].
– сила Красоты. Высшее проявление культуры есть её эстетическое проявление – этот вывод Канта был принят и положен в основу общего представления о сущности и назначении культуры всем европейским романтизмом. Только через Красоту, Прекрасное примиряется с природой герой повести «Жень-шень». Еще до встречи читателей с Хуа-лу автор характеризует пятнистых оленей как «одно из самых прекрасных, самых грациозных и нежных существ» [II, с. 591]. При новых встречах с оленихой герой всегда видит её «прекрасные глаза», не устает удивляться её природной грациозности и силе. Для него это есть «волшебное сочетание», утвержденная свыше «нераздельность правды и красоты».
Эстетическое чувство преобладает у героя над всеми остальными. Открывшийся взору голубой океан делает его счастливейшим в мире человеком, готовым терпеть невзгоды и лишения кочевой жизни ради возможности просто полюбоваться с высоты прекрасным видом. Каждый цветок долины Зусухэ раскрывается ему как «маленькое солнце», а глаза прекрасной Хуа-лу – как дивный цветок.
«подобно дому Свифта, который был построен с таким строгим соблюдением всех законов равновесия, что тотчас рухнул, как только на него сел воробей» [1, с. 106]. Спустя ровно сто лет после смерти Канта, в 1904 году, в Маньчжурии пришвинский герой, молодой химик-сапер, осознает всю бессмысленность войны. Смерть сравнивает своих и чужих, делает мертвой землю вокруг; от грохота человеческих пушек покидают привычные места звери, которые «не изменили своей родине», даже когда она оледенела.
Кант во многом разделял критику цивилизации французским философом Жан-Жаком Руссо. Но в отличие от Руссо, Кант явственно осознавал, что пути назад у человечества нет. Единственный путь выживания человека – это не возвращение к первобытному состоянию и полное слияние с матерью-природой, а постепенное выдавливание «из себя раба», борьба с собственным естественным, животным началом, превращение из дикаря в личность. Именно этот путь выбирает пришвинский герой. Он снова идет по пути цивилизации – из охотника превращается в животновода. «Приручением животных люди занимались только на заре человеческой культуры и, добыв себе несколько видов домашних животных, почему-то забросили его и продолжали с домашними жить по рутине, а диких стрелять. Мы возвращались к этому заброшенному делу с накопленным за это время безмерным знанием, и, конечно, и мы были другие, и по-другому должно было создаваться дело, начатое на заре человеческой культуры дикарями» [II, с. 635].
В обширном философском творчестве Канта нашлось место и размышлениям об этнической культуре. Его интересовали различия человеческих рас и национальных характеров. Выводы философа абсолютно современны и однозначны: все расы и народы, хотя и не похожи друг на друга, но происходят из единого корня природы, а, следовательно, среди них не может быть «высших» и «низших». В этом взгляды Канта и Пришвина также поразительно совпадают. Различия в национальной культуре, в восприятии мира героем и китайцем Лувеном постоянно подчеркиваются автором. Для героя Лувен – «самый культурный отец, какие только бывают на свете», а суть любой культуры после общения с китайцем видится «в творчестве понимания и связи между людьми» [II, с. 613].
– капитан. Как заметит рассказчик, это прозвище он получил после того, как открыл Лувену «простой план добывать постоянно много лекарства» [II, с. 630].
– делать открытия. Характерный для экстравертного европейского сознания тип мышления точно подмечен Пришвиным. Необходимость даже полезного овладения природой исключается из мировоззрения китайца, который мог сделать аналогичное открытие много раз, ведь за тридцать лет проживания в одном месте он не мог не видеть, как «олень-цветок вступала через переузок на пастбище Орлиного Гнезда» [II, с. 630]. Но жизненное кредо китайца – «все на свете оживлять». Это европеец, умеющий «делать химический анализ любого вещества по качеству и вызнавать количество его составных частей с точностью до четвертого знака» готов направить своё «испытующее внимание» в любую область научных знаний.
И тем не менее, как заметит рассказчик, «и у него, китайца, и у меня, русского, была как будто общая родина Арсея, но потом, через много лет я эту Арсею стал понимать здесь, у ручья, с его разговорами и считать просто случайностью, что когда-то Арсея Лувена была в Шанхае, а моя Арсея в Москве…» [II, с. 595].
Назвав повесть «Жень-шень», автор постоянно на страницах произведения расшифровывает нравственный аспект «корня жизни»: «Да, конечно, корень жизни нашей находится в земле, и любовь наша с этой стороны, как у животных, но нельзя же из-за этого зарывать стебель и цвет свой в землю, а таинственный корень обнажать и лишать начало человеческой жизни покрова» [II, с. 612]. Отбрасывая медицинское и суеверное восприятие жень-шеня, рассказчик понимает его воздействие как нравственный урок, способный заставить людей пережить боль разлуки, простить прошлые обиды, снова научиться любить.
Для героя как человека научного мышления и европейского сознания действие «корня жизни» переходит из природного мира в мир культуры: «Вместе со всеми тружениками новой культуры я чувствую, что из природной тайги к нам в нашу творческую природу перешел Корень жизни, и в нашей тайге искусства, науки и полезного действия искатели корня жизни ближе к цели, чем искатели реликтового корня в природной тайге» [II, с. 673]. Разумная природа человека может и должна обуздать эгоизм, поставить душевные проявления личности под контроль нравственного долга. В работе «Метафизика нравов» Кант отметит: «Возделывать свои способности (из них одну больше, а другую меньше в зависимости от его целей) и быть в прагматическом отношении человеком, соответствующим цели своего существования, - это веление морально практического разума и долг человека перед самим собой» [2, с. 489].
«Жень-шень» герой сумел подчинить все свои духовные силы не просто нужному и интересному для него делу. Та «высота», на которой он остался в своей любви, теперь перешла на его работу. Цель труда героя высоко этична: «… и так вместе с другими тружениками, безвестными и знаменитыми, мало-помалу вступаю в предрассветный час творчества новой, лучшей жизни людей на земле» [II, с. 676].
Таким образом, мифологичность пришвинского стиля уравновешивается его философичностью. Автор не удовлетворяется простой констатацией явлений или событий, но пытается дойти до собственного объяснения их причинных корней. Философия Иммануила Канта послужила этической основой для формирования художественного мира повести, а кантовский «категорический императив» можно считать мерилом поступков лучших героев Михаила Пришвина.
Список литературы
1. Кант И. Сочинения. – Т. 4. Ч. 1. – М., 1965.
– Т. 6. – М., 1994.
– Т. 2. – СПб., 1912. Далее цитаты произведений Пришвина даются по тому изданию с указанием тома и страницы.