Л. Н. Юрченко
ДНЕВНИК КАК ЖАНРОВАЯ ФОРМА
У И. А. БУНИНА И М. М. ПРИШВИНА
Имена Бунина и Пришвина в современном литературоведении часто ставят рядом, проблема различий и общности их художественных миров способствует решению многих вопросов современного литературоведения, формированию концепции литературы ХХ века.
Задачей типологического сопоставления дневникового жанра в творчестве Бунина и Пришвина в данном случае является не выявление влияний и заимствований, а проблемы специфики дневникового жанра, проблемы его содержания и формы, проблемы отношения личности к событиям современности и эволюция творческих исканий художников.
Общность эпохи социальных катаклизмов, выпавшей на долю Бунина и Пришвина, привела к перекличке литературных тем, сюжетов, мотивов. Историко-биографические совпадения и их разность создали тот полифонический диалог, который помогает осознать творческое «я» авторов дневников.
Объектом рассмотрения в данном случае стали дневники Пришвина 1918-1922 гг. и «Окаянные дни» Бунина, написанные на основе дневниковых записей тех же лет.
Жанр дневников писателей занимает особое место в литературе ХХ века и имеет своеобразные черты. Дневник – «поэтика автора», свободного от жанрово-стилевых предписаний, где литература предельно сближается с непосредственным и конкретным бытием человека, проникается его заботами, мыслями, чувствами, создается по его мерке.
На протяжении столетий сложилась разнородная типология дневниковых текстов (художественных, документальных). Но, несмотря на различие функциональной специфики, все они объединены общей доминантой: последовательно воплощенной установкой автора на воспроизведение событий жизни. Одной из отличительных черт дневникового текста можно считать особые субъектно-объектные отношения, когда расстояние между объектом словесного изображения и субъектом речевого высказывания сведено к минимуму или вовсе отсутствует.
Описание пережитого за день имеет конечной целью стремление понять себя и окружающий мир. Это уникальный речемыслительный акт, тот вариант диалога, который Ю. М. Лотман назвал «автокоммуникацией», в основе которой лежит ситуация «я – я», а не «я – он» [5, с. 163].
Специфика речевой организации текста дневника как жанра прежде всего связана с проявлением категорий автора и адресата. По мнению ряда исследователей (Ю. М. Лотман, Т. Г. Винокур, И. М. Радзиевская), речевая структура дневниковых записей подчинена так называемой безадресатной стратегии, где фактор отсутствия адресата рассматривается как определяющий режим деятельности. Однако в художественных дневниках безадресатность условна.
Художественные дневники всегда несут на себе отпечаток готовности к тому, чтобы стать достоянием общественности, быть обращенным и к самому себе, и к коллективному адресату. Но этот расчет должен быть завуалирован.
Этот коллективный адресат подразумевает преимущественно тех, кто имеет с автором сходную базу, осознается автором как равный или близкий по фонду знаний, по уровню житейской, ситуативной и культурно-исторической осведомленности.
Специфический характер адресной направленности дневниковой записи устраняет необходимость в полноте синтаксических построений, делает естественными пропуски. По мнению И. М. Вознесенской, реферативность дневникового текста предполагает «... введение нового персонажа без необходимых дескрипций, упоминание прошедших событий без разъяснений; тезисность, обрывочность записей» [4, с. 284].
Например, в «Окаянных днях» можно обнаружить следующее:
«Старик букинист Волнухин, в полушубке, в очках. Милый, умница; грустный, внимательный взгляд.
Именины Н. Говорили, что все слова на “ны” требуют выпивки. Крепок еще “старый режим”.
“Кабак” Премирова. Несомненно, талант. Да что с того? Литературе конец. А в Художественном театре опять “На дне”. Вовремя! И опять этот осточертевший Лука!» [2, с. 90].
У Пришвина: «У Никольской сказали:
– А Вильсона уже нет.
– Как нет Вильсона?
– Говорят, нет» [6, с. 75].
Автор выигрывает необходимую свободу в выражении субъективного хода мыслей. И «Окаянные дни», и Дневники Пришвина переполнены именами политиков, писателей, родных, близких. Упоминание этих людей без всяких пояснений, без употребления имен или фамилий (Вера, Юлий, Коля, Пётр...) усиливает эффект непредназначенности текста неосведомленному читателю.
Важнейшей особенностью дневниковой прозы оказывается установка на подлинность, на достоверность, которая внутренне организует текст, становится его структурным, содержательным принципом. Дневниковая, исповедальная проза – наиболее психологичная, предельно интимная, предельно рефлективная форма. Ее логика и последовательность отражают эмоционально-психологический склад личности автора, систему его жизненных приоритетов.
Читатель приобщается к его строю чувств и мыслей, при этом коммуникативная дистанция предельно сокращается. Взаимодействие дневника с жанром исповеди обусловливает включение в текст наименования эмоций, пороков и добродетелей.
Модели дневников Бунина и Пришвина во многом не совпадают. Пришвин почти всегда, точнее, на протяжении всей сознательной жизни, вел дневники. По словам Алексея Варламова, «Пришвин относился к своей жизни как к объекту творчества. Он творил ее (недаром жизнетворчество было одним из ключевых для него понятий) и свой Дневник, свои тетради, куда заносил он каждодневные обширные свидетельства жизни, считал главным своим произведением. Все что ни есть в них тайного и интимного, того, что люди обыкновенно скрывают, что завещают своим душеприказчикам после смерти уничтожить или уничтожают сами, Пришвин бережно хранил для будущего Друга читателя» [3, с. 73].
Дневники являлись неотъемлемым компонентом писательской работы Пришвина, как бы художественным полуфабрикатом – черновыми вариантами произведений, первой ступенью творческой деятельности писателя, школой художественного мастерства.
Его дневниковые записи неравнозначны: что-то напоминает записную книжку, что-то – состоявшееся художественное произведение, даже поименованное. Дневники Пришвина включают в себя фрагменты писем, фенологические наблюдения, мемуары, записи и объяснения снов.
ценностей. Лейтмотивом проходит мысль о стремлении большевиков подчинить личность, сделать ее рабом «…не бога, не царя, не государства, не народа, даже не человечества, а просто какой-то никому не понятной бездушной системы, без передачи к живой душе человека» [6, с. 98].
Революция противопоставлена естественному бытию, природе во всем ее космическом объеме. Система ассоциативных переходов в дневниковых записях Пришвина расширяет повествование до философского переживания и осмысления пространства мира.
Бунин не относился к числу людей, ведущих регулярные дневниковые записи, по-видимому, не испытывая насущную потребность запечатлевать свою обыденную жизнь.
Революция, «окаянные дни», захлестнувшие Россию, заставили Бунина вести дневник, который, возможно, помогал сосредоточиться, создать ощущение психологической устойчивости, опоры. Выразив свои чувства словами, человек как бы овладевает ими, преодолевает их.
Однако «Окаянные дни» – это не просто сырой дневниковый материал, а художественное произведение, написанное на основе дневниковых записей Веры Николаевны и Ивана Алексеевича. Над этим произведением автор работал более 10 лет, но и после публикации в 1935 году вносил в текст изменения, редактировал, уточнял его. Даже в 1953 году, незадолго до смерти, Бунин правил «Окаянные дни» для нового издания.
Если сопоставить «Окаянные дни» с дневниками, то окажется, что автор выбросил в основном личное (чувства, передающие растерянность, испуг), все бытовые подробности, ту самую «вещность» окружающего мира, которой полны другие творения, оставив свои размышления о сути и причинах происходящего, то, что наиболее полно помогало осознать весь ужас свершившегося.
Четко, несколько субъективно Бунин квалифицирует все виденное, включая его в поток исторического знания и духовного опыта человечества. Обращаясь к дневнику, он берет далеко невсе, а лишь те промежутки времени, когда у власти красные. Этот отбор совершается с опорой на наиболее страшные в психологическом отношении события, автор тем самым укрупняет драматическую коллизию: «Реки крови, море слез, а им все нипочем» [2, с. 93].
Сопоставление показывает, что в дневниках и книге «Окаянные дни» одни и те же факты описываются с различных позиций: если дневники дают детальную картину происходящего, то «Окаянные дни» – художественную интерпретацию реальных фактов, причем не только на уровне словесного закрепления, но и моделируя их в пространстве и времени.
Дневниковая форма давно прельщала Бунина, т. к. именно с ее помощью можно с максимальной силой передать эмоции, выразить чувства и мысли, владеющие человеком. В записях за 1916 год можно обнаружить следующее: «... дневник одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие» [1, с. 236].
Реферативность, проявляющаяся в нанизывании односоставных номинативных, эллиптических предложений, дает основания для сравнения дневниковой речи с речью внутренней (мыслями, еще не облеченными в конкретную словесную форму), т. к. это речь для себя.
В «Окаянных днях» материал самой жизни торжествует над художественностью. Чувство значимости этих «поденных записей» делает приемы повествования более органичными. Целостность авторского взгляда, имеющего во многих случаях исповедальный характер, формирует единство, определяет своеобразие связей. Это попытка создания «целокупного бытия», интегрирование философского, исторического, бытийного и бытового материала в рамках одного произведения. Весь этот комплекс актуализировался в связи с желанием «все поименно назвать».
режиме. Создается впечатление потока жизни, а не смоделированной действительности.
Фрагментарная отрывочность сюжетного [5] начертания, присущая дневниковому жанру, подчеркивает то, что цельность мироздания разрушена, на землю пришел хаос. Пунктирные ряды ассоциативных связей событийного и несобытийного рядов в их сложном взаимодействии составляют способ организации сюжета. Форма дневника способствует созданию эффекта тревоги. Привычный нам слитный мир распадается на фрагменты как в вынутой из проектора киноленте.
Образ автора, не принимающего революцию, ее антиэстетизм, бездуховность, предопределил типологическую особенность книги, в которой человеческая личность оказалась в условиях парадоксального мира перевернутых ценностей, где редкие проявления естественного стали необычными. Произошла инверсия жизненных реалий, нормальное стало невозможным и, наоборот, дикое, абсурдное – нормальным.
Своей информативной избыточностью, не характерной художественному миру Бунина, «Окаянные дни» подчеркивают конфликтность пребывания индивидуума в мире. Открытость авторского сознания, большая степень откровенности, исповедальность, особое отношение к читателю заставляют задуматься о побудительных мотивах творческого акта: «Я плакал слезами лютого горя, и какого-то болезненного восторга, ... вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно и с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены буквально все станции, начиная от самой Москвы и до самой Орши, где все платформы и пути были буквально залиты рвотой и испражнениями...» [2, с. 166].
Неудовлетворенность окостеневшими литературными формами и ужас революционного переворота побуждали Бунина повествовать о происходящем именно в форме дневника, ибо жанр дневника позволяет свободно и эмоционально выражать авторское отношение к описываемому, рассказывать о виденном, слышанном, пережитом, передуманном. Дневниковая форма позволяет избежать рационализирующей сюжетности в передаче движения жизни, приводит к сплаву объекта и его субъективного восприятия, утверждая единство творящего и воспринимающего. Как литературное произведение, дневник имеет важную жанровую особенность, ярко проявившуюся в «Окаянных днях»: сочетание художественного изображения с документализмом. Это придает бунинским дневникам особую фактическую достоверность и убедительность.
– в едином движении разновеликих потоков событий. Жанр дневника, нацеленный на фиксацию мгновений текущего времени, располагает к воплощению такого миросозерцания. Стержнем пришвинских дневников революционного времени становятся тревожные раздумья о новой власти. Он вглядывается в «огромный кипящий чан» крестьянского мира и мучается вечным русским вопросом: «Что делать?»
В Дневниках мы встречаем записываемые на ходу впечатления, чувства, мысли о повседневной жизни тех лет и попытки осмысления глобальных процессов, а рядом с ними эскизы или зарисовки будущих произведений и завершенные очерки или миниатюры. Писатель не всегда говорит прямо от себя, очень часто использует маски, высказываясь от имени своих персонажей в планируемых произведениях. Поэтому авторская позиция не всегда улавливается.
У Пришвина, в отличие от Бунина, нет поглощенности описанием исторических дней. Он не стремится отразить подробности быта, он больше размышляет о проблемах бытия, размыкая данное историческое время. В пришвинских дневниках много самонаблюдения и самоанализа, вписанных в пространство космического мира и связанных с бытием природы. Революция противопоставлена этому естественному бытию.
Пришвин больше занят самоанализом. У Бунина преобладает рефлекторная, эмоциональная реакция на то, что он видит в развороченной революцией стране. В «Окаянных днях» главенствует историческое время, в пришвинских Дневниках – природно-планетарное.
Интересно проследить механизм переработки дневниковых записей в художественный текст.
Пришвин идет другим путем, он на основе дневниковых записей пореволюционной поры создает повесть «Мирская чаша» (первоначальное название повести «Раб обезьяний»), где материал подается в форме «потока сознания». Главный герой Алпатов во многом автобиографичен, он повторяет жизненный путь Пришвина (работа шкрабом, библиотекарем, хранителем музея усадебного хозяйства, попытка крестьянствовать).
Общность переживаний, трагизм революционных лет, «окаянство действительности» привели Пришвина и Бунина к очень схожим мыслям и оценкам, к совпадениям на мотивном уровне: мотив смерти, мотив пира во время чумы, библейские мотивы, мотив сна, мотив нарушенного времени, мотив зоологизации человека, превращения его в обезьяну.
В природе таланта Пришвина и Бунина, конечно, можно найти много общего, но, несмотря на частные сближения, живой интерес друг к другу, художественное видение этих писателей, их авторские миры принципиально различны, разноисходны. Однако переклички авторских миров художников, их полифонический диалог создают живую картину литературы, способствуют пониманию ее истории.
Список литературы
– М., 1990.
2. Бунин И. А. Собр. соч.: В 8 т. – Т. 8. – М., 2000.
3. Варламов А. Н. Пришвин или гений жизни // Вопросы литературы. – 2002. – № 6. – С. 72-83.
– духовный и культурный феномен: Материалы Международ. науч. конф: В 2 ч. – Ч. 1. – М., 2003.
5. Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Лотман Ю. М. Семиосфера. – СПб., 2000.
– М., 1994.