• Приглашаем посетить наш сайт
    Хомяков (homyakov.lit-info.ru)
  • Звездова Г. В., Фролова Л. В.: Чернозем - полюсы народного миропонимания (концептуальные наблюдения на материале романа М. Пришвина "Кащеева цепь")

    Г. В. Звездова, Л. В. Фролова

    ЧЕРНОЗЕМ: ПОЛЮСЫ НАРОДНОГО МИРОПОНИМАНИЯ

    (КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ НА МАТЕРИАЛЕ

    РОМАНА М. ПРИШВИНА «КАЩЕЕВА ЦЕПЬ»)

    Принадлежность и приверженность М. М. Пришвина Липецкой земле, Черноземью, зачастую без внутреннего смысла, как шаблон, провозглашаемые в лингвистическом краеведении, заставили нас обратиться к пониманию лексем «земля» и «чернозем» в творчестве автора.

    Для анализа нами выбрано самое крупное произведение М. М. Пришвина и, без сомнения, самый «елецкий» по месту развертывания сюжета, по включению топонимии, роман – «Кащеева цепь».

    Значимость лексемы «земля» в творчестве автора, его укорененность в земле, черпание в ней творческих сил отмечались еще современниками М. М. Пришвина. М. Горький в письмах Пришвину пишет о его творчестве так: «Да, на мой взгляд, и не о природе пишете Вы, а о большем, чем она – о Земле, Великой матери нашей <…> Ваш человек очень земной и в хорошем ладу с Землёю. У Вас он более “гео- и биологичен”, чем у других изобразителей его, он у Вас – наизаконнейший сын Великой Матери и подлинная частица “священного тела человечества”» [1, 36].

    Земля в романе «Кащеева цепь» воплощается, в первую очередь, в елецком черноземе – награде и вечном кресте крестьян, живущих на нем и потом своим из поколения в поколения поливающих эту землю.

    Именно амбивалентность самого народного понимания чернозема вкупе с цветовой символикой лексемы стала основой авторского развертывания образа в тексте романа.

    Положительная коннотация лексем «земля» и «чернозем» проявляется в случаях контекстной синонимии «земля – родина»: «У многих чувство родины очень связано с ландшафтом земли» [2, 456], «Умирающий пахарь в последнюю минуту, часто бывает, выходит из дому и говорит, уходя умереть в поле, "домой иду"» [2, 37], «Алпатов рассказывал, что у него на родине чернозем толщиною в аршин» [2, 277].

    Хронотоп романа делится на две крупные части – пребывание главного героя на родине и за её пределами, во время скитаний по Европе. Именно земля становится для Алпатова символом, воспоминанием о родине на чужбине: «Алпатов рассказывал, что у него на родине чернозем толщиною в аршин так прекрасно пахнет, что каждый рабочий, рожденный на этой земле, непременно рано или поздно возвращается на родину. Алпатов замечал по себе, что больше всего связывает с родиной человека запах земли, ее трав, хлеба, цветов. И если земля не пахнет, то, значит, все остальное существует обманчиво» [2, 277]. И в противовес этому яркому воспоминанию о родной земле в Европе Михаил наблюдает лишь «скучные прусские возделанные земли» [2, 258] и «парк с фонтанами» («Алпатов в это время видел заграницу как огромный парк с фонтанами» [2, 261]). Таким образом, пространство земли не является в романе целостным, а представляет собой ряд замкнутых пространственных сущностей, разграниченных по признакам «дикий, прекрасный» – «ухоженный, скучный».

    Разделенность, разрозненность пространства поддерживается темой земли как собственности на Родине героя произведения. Это обусловлено художественным временем и пространством романа, который подробно отражает эпоху последних крестьянских волнений в черноземной полосе России накануне 1861 года. Важным событием в произведении, особо прочувствованным главным героем Курымушкой, становится сам исторический факт объявления манифеста об отмене крепостного права и последовавший за этим раздел земли. Лексема сочетается с глаголами семантической группы дать-взять: «Все равно земля рано или поздно перейдет мужикам … потому что им волю объявили, а земли не дали» [2, 16]; «так рассказывали, что один барин всю землю свою, усадьбу, имущество отдал мужикам и вышел из ворот только с палочкой» [2, 166]; «будем землю делить» [2, 183]; «Я не продавал земли, потому что, казалось мне, мои неспелые мысли только здесь могут созреть и превратиться в плоды» [2, 344].

    Особо обращает на себя внимание употребление глагола столбить в отрывке романа, описывающем крестьянский бунт после убийства царя Александра II: «…после того собирались мужики землю столбить» [2, 173]; «…вот будут землю столбить, тогда разберут» [2, 42]. Современные толковые словари определяют его следующим образом: «отмечать столбами какое-либо место, границы какого-либо участка». Однако, согласно контексту, ближе к авторскому пониманию находится диалектное значение, приведенное в Толковом словаре В. И. Даля, где «столбъ, тмб., кур. участок земли в неск. десятинъ». Данное толкование приводится в одной словарной статье со словом столпотворение. Это подтверждается и употреблением текстуального синонима светопреставление, а также лексем с общей интегральной семой «ужас» – топор, жутко, убили, крик, плач, шум, топот, всхлипывает, плачешь, с помощью которых автор передаёт внутреннее состояние Курымушки во время происходящих в имении событий:

    «Совершенно один был в старом доме Курымушка, и вдруг слышится голос: “Царя убили!” Какие голоса, кто это крикнул, только явственно слышал: “ Убили царя” <…> за криком и плач начался, шум, топот: это няня с Настей бежали по лестнице. И Курымушке стало жутко отчего-то.

    – Да вот убили царя-батюшку, – всхлипывает няня.

    – Чего ты плачешь, няня? – спросил Курымушка. – Что будет от этого?

    – Как что! Теперь мужики пойдут на господ с топорами» [2, 41].

    становятся глаголы с отрицательной коннотацией выгнали, разнесли, умер: «Однажды осенью под вечер я проходил мимо усадьбы, из которой мужики только что выгнали хозяев. Я остановился, поражённый красотой тройного умирания: усадьба умирала, год умирал в золоте листопада, день умирал»; «наши суеверные крестьяне через несколько дней разнесли усадьбу в пух и прах» [2, 6-7].

    Употреблённая в значении «собственность», лексема земля (в отличие от абсолютно всех других значений слова) реализует грамматическую форму множественного числа и сочетается с существительными меры: «с двух сторон тесно зажали каменные стены клочок земли величиной с небольшую комнату… рядом с этим соседний участок» [2, 276], «русский юноша дивится земле Зеленой Германии, каждый аршин которой любовно преображен человеком» [2, 301], «Земли просят: запольный клин» [2, 21], «Як бы трошки землицы в Полтаве…» [2, 113] и организует противопоставление «богатый – бедный», «крестьянин – барин», ибо как нигде более в чернозёмной полосе России богатство человека оценивается количеством принадлежащей ему земли: «Отлично понимала Мария Ивановна, что от беднейших дворян с заложенными по двойной закладной имениями до Раменовых с пятнадцатью тысячами десятин чернозема такое же расстояние, как от безлошадного батрака Павла до мужика большого арендатора» [2, 221]. Земля становится мерилом благополучия человека. И эта сугубо национальная историческая примета русского быта возводится Пришвиным до мифического начала: недаром несколько раз на протяжении романа из уст различных героев слышит Курымушка легенду о «втором Адаме», который пришёл на землю, когда «первый Адам», изгнанный богом за грехи из рая, уже заселил её, и для «второго Адама» свободной земли не осталось. Впоследствии легенду о «втором Адаме» Пришвин называл одной из «главных» своих «жизненных тем»:

    «В черноземный центр России, был низвергнут из рая первый Адам. Сколько слышится там жалоб человека, осужденного обрабатывать землю в поте лица, сколько там стонов женщины, рождающей в муках детей, иногда прямо в полях или на поскотине. Казалось, самому богу наскучили жалобы, и он создал второго Адама, но русская глина не могла дать лучшего, и новый Адам опять согрешил и опять был низвергнут на землю, которая была уже вся занята первым Адамом» [2, 301];

    «это тот самый Гусёк, про которого говорили, будто он, как Адам, был изгнан из рая пахать, но землю всю отняли помещики» [2, 105];

    «Верно, старому богу наскучили жалобы сотворенного им из глины Адама, и он создал другого человека и опять впустил его в рай, и опять этот второй Адам согрешил тем же грехом и с тою же старою заповедью был изгнан из рая в поте лица обрабатывать землю» [2, 119];

    «…я сам играл тоже немалую роль, вроде обманутого самим богом Адама: бог велел в поте лица обрабатывать землю, а сам землю эту отдал в руки богатых. Так нет же, не дамся, твоей же заповедью буду добывать себе землю!» [2, 463].

    «геооптимиста» Пришвина (М. Горький) характеризуется прилагательными с отрицательной коннотацией. В разговоре матери Михаила Алпатова с безземельным крестьянином Гуськом лексема земля сочетается с просторечным прилагательным завалящий в значении «плохой, ненужный»: «– Уходи! Нет у меня земли. – Какую-нибудь завалящую» [2, 21]. И тут же в разговоре с богатыми мужиками: «Земли просят: запольный клин» [2, 21], где прилагательное запольный«ненужный», «плохой»: «лишняя, оставшаяся тутъ и тамъ полосами, за наделомъ тяглъ, запасная, отваемая иногда по частямъ безтягольнымъ, убогимъ, солдаткамъ». И, наконец, апогеем мучения крестьянина на земле звучат слова полтавской крестьянки, едущей за землёй в далёкую и неуютную Сибирь: «Як бы трошки землицы в Полтаве, так на щоб я в ту бисову землю поихала» [2, 113]. Синтагма «бисова земля» разрушает сакральное представление русского человека о земле как святой стихии, матери-земле, земле-Богородице.

    Земля-крест, земля-проклятие наделяется автором характерной цветовой символикой – чёрная, тёмная земля. По славянским поверьям чёрный цвет обладает наиболее конкретной и однозначной символикой и ассоциируется с мраком, землёй, смертью. Темной же в народе называли нечистую силу, персонифицированное зло, то есть черта, беса, сатану [3, 481]. Эта негативная коннотация явно отражается в тексте: «Ведь ни один годовой праздник в деревне без ножа не обходится; как праздник, так уже непременно следователь скачет в деревню. Наш чернозем страшный, судьба его темная, и это недаром пишут: оскудение центра» [2, 199]. Причём стоит отметить, что та же цветовая символика подчёркивается автором в названии террористической революционной организации «Чёрный передел». Не вдаваясь в политические размышления, ставя своим кредо избегать «чужедумия» и «засмысленности», Пришвин тем не менее очень ёмко характеризует работу передельщиков, создавая художественное сравнение деятельности этой организации c пленом Кащея: «Я думал тогда – это Кащей захватил тебя в свою цепь, и мама работала на банк, тоже вместе с тобой плакала, что всю жизнь ей придется работать на банк... Но что же это было тогда? «Народная воля»?

    – Почти: «Черный передел» [2, 180].

    земля (в значении собственность), труд, крест, проклятие с интегральной семой «то, что тяготит, мучает, делает несчастным кого-либо»: «мне нельзя, как вам, отдать мужикам землю, я должна весь день работать на банк» [2, 167]; «Сколько слышится там жалоб человека, осужденного обрабатывать землю в поте лица, сколько там стонов женщины, рождающей в муках детей, иногда прямо в полях или на поскотине» [2, 301]; «Я веду за собой детей, но только пока они дети. После школы большая часть из них возвращается к земле, и все забывается» [2, 179]; «И так все сводится у них к землице, которая не возвышает их, как мы думали, по Успенскому и Некрасову, а уничтожает, вся душа их выходит в реве: «Земли, земли!» [2, 180]; «Алпатову казалось, будто библейское проклятие человека – осуждение на подневольный труд – относилось только к России и туда, в черноземный центр России, был низвергнут из рая первый Адам» [2, 301].

    Таким образом, в тексте романа М. М. Пришвина мы наблюдаем полярность в понимании и толковании лексем «земля» и «чернозем», что объясняется наложением исторически и географически обусловленных коннотаций и сем на традиционное мифологическое и религиозное наполнение концепта «земля».

    1. Горький М. Воспоминания и письма. М., 2006.

    3. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 2002.

    4. Словарь русского языка: В 4 т. Т. 2 / Под ред. А. П. Евгеньевой. 2-е изд., испр. и доп. М., 1982.