СОГРА
Заболоченный лес из одних корявых елок называется согрой, и Согра – название села на Пинеге, где устроился горьковский сельсовет. В эту самую Согру звонил по телефону секретарь райкома из Верхней Тоймы к председателю сельсовета, чтобы он непременно достал нам для путешествия в Чащу карбас, примус, а также свинины и масла. Благодаря этому распоряжению, мы еще не приехали и в Кергу, а карбас за нами сюда уже пригнали. От Керги до Согры по быстрому весеннему течению мы доехали в какой-нибудь час, и разлив реки позволил пристать нам к самому дому сельсовета. За день или за два до нас сюда из Архангельска пришел первый весенний пароход. Давно уже встреча парохода была одним из главных весенних праздников в Согре, население в этот день рядилось в свои самые лучшие старинные костюмы. Теперь женщины на Пинеге, соблазненные еще модными здесь короткими юбками, стыдятся своих старинных нарядов, и замечательные, шитые серебром, украшенные жемчугом повязки, разноцветные домотканые сарафаны лежат в сундуках. С пароходом приехал редкий гость – председатель Верхнетоймского РИКа Савин. Мы удостоились встречи начальника края, равного по величине европейскому государству, с начальником был и председатель сельсовета – молодой человек, и такой прямой, что казалось, в нем был проложен, как в чучелах, металлический прут.
– Доставалов! – рекомендовался он нам.
Такие удивительные бывают совпадения с именами, не знаешь даже, чем это объясняется и как люди веками живут иногда с именем, которое вслух нельзя сказать в обществе и невозможно напечатать.
– Счастливая ваша фамилия,– сказал я,– вот уж вам-то не надо менять.
– Менять незачем,– ответил Доставалов.– Вот у нас Собачкин вздумал переменить фамилию на Малинина, и что вышло: в бумагах Малинин, а люди все по-прежнему зовут Собачкиным, и от Собачкина ему никуда не уйти.
– Ну, как не уйти,– сказал предрика,– уедет куда-нибудь...
– Куда же ему с такой семьей подняться, никуда от Собачкиных ему не уйти.
И так наконец-то из слов Доставалова понял я впервые, почему в старину люди веками из столетия в столетие передавали друг другу похабную фамилию: значит, крепко сидели тогда на местах.
Зайдя в сельсовет, мы рассказали предрику о своем намерении найти где-нибудь лес, вовсе никогда не видавший топора человека, и что нам давно уже в пути разные люди говорят о Чаще.
– Нам, живущим в центре,– сказали мы,– и не имеющим соприкосновений с лесопромышленностью, кажется до крайности странным, что, заехав в места, где только что пила начала завоевывать себе права гражданства наравне с топором, где колесо впервые пробивает себе путь, мы все еще должны куда-то очень далеко ехать, плыть, идти, чтобы найти нетронутым лес. Неужели нельзя найти где-нибудь поближе? Мы бы взглянули и продолжали спокойно плыть вниз по Пинеге на карбасе до Архангельска.
– Как можно найти близко нетронутый лес,– сказал председатель,– если прошлый год шестьсот кубометров заготовлено было в семидесяти восьми лесобазах, а нынче ту же самую заготовку придется делать уже в девяноста лесобазах? Местами придется пользоваться уже третьей выборочной рубкой. За лесом же специального назначения специалисты, бонитеры, охотятся, как за редким зверем. Хоть реви!
– А Чаща? – спросили мы.
– Да вот Чаща! – воскликнул он.– Добраться бы до Чащи, провести бы узкоколейку от Пинеги, чтобы хватило лет на десять: вот это мечта!
И мы начали мечтать, каждый по-своему: он – о круглом лесе, я – о Берендеевой чаще. Вдруг предрика понял меня и стал рассказывать, какие он чудеса видел на Пинеге, по пути в Согру. Глухари сидели на лиственницах. Охотник с парохода стрелял, и они падали на палубу. А то белка собиралась реку переплыть, но, увидав пароход, дальше бежала по берегу, пытаясь переплыть, и опять пароход, и опять ей приходилось бежать...
– и довольно сносную комнату. К счастью нашему, были потеряны вьюшки от печки, нигде тут близко достать их было нельзя, комната прозимовала без людей, и все в ней повымерзло. Теперь же, весной, комнату и без вьюшек легко было поднагреть. Рядом с нашей комнатой была столовая, но как раз к нашему приезду вышли какие-то неполадки в администрации, столовая временно закрылась по недостатку продовольствия, и заведующей столовой временно была назначена пятнадцатилетняя девочка Нюра.
– А вашу свинину,– встретила нас Нюра,– увезли.
– Как – увезли? – сказали мы.– Разве не предупреждали ОРС о нашем приезде?
– Все ждали,– ответила Нюра,– Антипьевна даже из Писания сказала: в последние времена приедет человек неведомый Писатель и будет все списывать, и не останется на земле ничего несчитанным, неизмеренным и несписанным.
– А писатель этот,– сказал я,– не от антихриста?
– Вот-вот,– воскликнула Нюра.– Писатель приедет от какого-то антихриста. Как же, мы все ждали с нетерпением, а вот все-таки свинину кто-то увез, и теперь у нас нет ничего.
И вот будь бы в лесу: крупа у нас есть, убил бы рябчика, и сварили кулешок, рыбки поймали бы – уха. А здесь выхватил кто-то из-под рук свинину, поди, разбирайся! Посылаем за Доставаловым, он приводит предрика. Стоим на крыльце и думаем. Доставалов говорит, что в ОРСе есть поросята, можно зарезать, но нет председателя, а если предрик даст письменное разрешение... Предрика задумался: надо принять гостей из центра, но это вопрос, может ли он разрешить резать поросенка без разрешения председателя ОРСа. Деревенские дети подошли к нам.
– Крепыши какие! – в задумчивости, решая трудный вопрос о свинье, сказал, глядя на детей, предрика.
А какие уж тут крепыши могут успеть вырасти, когда люди только бросают охоту и собираются сесть на свой хлеб. Детишки, однако, были веселенькие, пришли из кино и рассказали нам совершенно в том же тоне, как говорят о первобытном человеке или о каком-нибудь мастодонте, что они видели на экране буржуя.
– Это вы в кино видели,– сказали мы,– а разве не помните вы буржуев в вашем селе?
– Это было до нас,– сказали ребята.
Так жизнь показывала нам свои перемены. Но Доставалов вполголоса сухо сказал:
– Остатки классово чуждых элементов до конца еще не ликвидированы...
– Режьте свинью!
главное было, что из ОРСа пришла комсомолка, продавщица Катя, она как будто даже может нам сделать котлеты из поросятины.
– Сделаю, сделаю! – щебетала она, как канарейка.– Чего другого, а лаврового листа у нас в ОРСе найдется.
– Кажется,– нерешительно сказали мы,– лавровый лист идет для ухи?
– И для котлет,– щебетала канарейка,– лавровый лист везде хорошо.
Вскоре все дружно принялись за работу, все симпатичные, и в этих добрых руках нам стало как дома, надо ж и отдохнуть! Лиза топила нам печку, женщина умная, сдержанная, дочка ей помогала.
– Хорошо вам с дочкой-то,– сказали мы.
– Ясно! – ответила Лиза.
– Вот и поленце подаст, и повеселит.
– Определенно!
Лиза нам рассказала, что раньше женщины у них занимались только домашним хозяйством, работали только мужчины, а теперь женщины работают больше мужчин.
– Зато,– сказал я сочувственно,– женщина теперь не раба, она независима, захочет – и уйдет во всякое время из дома от мужа.
– Ясно,– ответила она,– захочет – и уйдет, да только ведь и он тоже захочет и уйдет. Определенно!
Лиза до крайности удивилась нашим словам, когда мы рассказали ей про Антипьевну и пророчество ее о писателе, слуге антихриста.
– У нас теперь это все разъяснено,– сказала Лиза,– и сама Антипьевна ни во что это не верит и говорит разве только, как сказку. Ведь церковь же у нас решили. И вера кончилась.
– Деревянную церковь закрыли и вера кончилась?
– Ясно! Церковь закрыли, молиться перестали, и вера кончилась. Определенно!
Как раз в это время ворвалась разгневанная Маша и, показав нам яйца немного более голубиных, с возмущением говорила, что Антипьевна хочет взять по рублю за яйцо.
Мы успели за длинный день устроиться, согреться, пообедать, отдохнуть, и оставалось еще довольно времени сходить с начальством на поля, посмотреть на работу отличного колхоза «Краснознаменец». Конечно, эту работу на полях и самые поля надо было здесь понимать иначе, чем в наших земледельческих условиях. Здесь женщины, освобожденные от домашней работы, охотничьего быта, бросились на работу и, откажись лошади, зубами бы выгрызли свой трудодень. И самая земля, только недавно вышедшая из-под леса, была необыкновенная, весенняя вода там и тут наполнила ложбинки, земля была покрыта везде маленькими озерками, и на каждом озерке плавали дикие уточки, и на берегах их дрались разноцветные турухтаны со своими необыкновенными воротниками. Утки, даже кряквы, не очень боялись нас и, взлетев, пересаживались на ближайшую лужу. Наша любительская охота теряла тут всякий смысл. И стало только чуть-чуть неловко, что при такой легкости добыть себе мясо ружьем мы допустили начальство загубить для нас поросенка.