ХОЖДЕНИЕ В НАРОД
(Из дневника)
(Впервые: Воля народа. 1917. № 185. 5 дек. С. 1.)
2 декабря
солдатский.
- Что нам Учредительное: мир нам нужен.
Чиновник из городских писарей на это говорит:
– Если только мир нужен вам, то почему же вы не идете с миром домой?
– А плата? – закричал солдат - мы работники, жили у хозяина, подавай плату!
– Какую плату, от какого хозяина?
Ответа я не расслышал, меня оттерли, и жаль, так мне жаль, что не слыхал я, как о хозяине и о плате ответил солдат. Потому я интересуюсь, что в этом же и есть вся заворошка: в первый год войны множество людей умерло за что-то лучшее для своих. И многие из нас тогда думали, что то военное настроение было подлинно революционное. А вот теперь и спрашивают плату за то. Насчет расплаты я вполне понимаю, а вот о хозяине очень хотелось бы мне узнать, кого теперь считают за хозяина, с кого получать плату. Когда я опять дотолкался до писаря, разговор там был о том, что плату нужно требовать не только фабричным и солдатам, а и мелким чиновникам.
– И тоже доктора, и разные ученые люди, – говорил писарь, – они работать на фабрике не должны, у них свое дело и большое, нужное дело – наука.
– Как же так наука, – отвечал солдатик, – зачем им одним отдавать науку?
– Потому что они ученые.
– А нам говорили: и наука усем, одно слово, что и земля, и капитал и наука – усё и усем. И после всего, кто что себе на фабрике заработает.
Так я понял солдата о науке, что ее можно сразу, как землю и капитал, разделить между всеми и она, как воздух и вода, бесплатно (усё и усем), а за деньги только работа на фабрике.
Тут спор, конечно, был не о науке, а просто чиновник уже кое-что понимал о себе и, может быть, о личном подвиге и хотел быть сам собой, а солдатик был каплей, которой непременно нужно слиться с другою каплей и стать бушующей водой.
Серый солдатик и чиновник завязли в споре, и тут один «сознательный» солдат все разрешил.
– Вы рабочий? - спросил он чиновника.
– Конечно, рабочий, я еще меньше рабочего получаю и целый день на службе.
– Ежели вы настоящий рабочий, почему же вы не подчиняетесь пролетарской партии: банки бастуют, трамваи вот остановили...
– Партии большевиков мы не хотим.
– А почему же народных комиссаров?
– Какие они народные.
– Стало быть, и советы рабочих и солдат по-вашему не народ? «Не народ, конечно, не народ», – так думал, наверно, чиновник, но сказать вслух это побоялся, стих и смялся.
– Залоханился! – сказали в толпе.
И пошло.
– Ах вы, буржуи, рыла нетертые.
И пошло, и пошло, а чиновник пропал, и голос его в защиту личности, которая больше народ, чем все народные советы, потонул этот робкий голос, как в море полушка.
– Усё и усем! Бушевало море над потонувшим чиновником.
Расходились, взбушевались волны, смыли царственных птиц с утеса, неведомо куда разлетелись хищные орлы. Бушуют, никому не дают садиться на утес, и только одна лепится там каракатица. Придет время, улягутся волны, поймут, что не в птицах дело, а в граните, и опять начнут незаметно подтачивать камень, пока не подмоют самое подножие власти и не примут власть в недра свои – до тех пор веками еще будут мягкие волны лизать твердый гранит.