КЛЮЧ И ЗАМОК
(Из дневника)
(Впервые: Воля народа. 1917. № 167. 9 нояб. С. 1.)
8 ноября
треньканье балалайки прекратилось, иногда слышатся отсюда выстрелы: раз! и два! – потом, словно подумав немного, еще. Вчера мне объяснили эти выстрелы: расстреливают воров.
Нева плещется о пустые желтые бакены, и от этого кажется, будто вдали на море из пушек стреляют. Многие, проходя здесь, прислушиваются к этим звукам и, принимая за выстрелы, начинают разговор о дикой дивизии, о каком-то корпусе, посланном с фронта выручать Петроград, о бунтующем флоте, который должен обстреливать наши войска с моря. Многие, проходя здесь и слушая рассеянно глухие удары волн о железные бакены, начинают один и тот же разговор о том, кто освободит Петроград от тиранов.
Возле железных, черных ворот нашего дома я хожу взад и вперед с винтовкой, из которой не умею стрелять: охраняю жильцов нашего дома от нападений. В тесном пролете я хожу взад и вперед, как, бывало, юношей ходил с постоянной мыслью о том, когда же освободят меня, когда мир освободится от власти тиранов, совершится всемирная катастрофа и пролетариат будет у власти. Мысли мои, воспоминания время от времени прерываются стуком в железные ворота, я спрашиваю имя, номер квартиры и пропускаю по одному. А потом ясно вижу ошибку своей юности: и туда, в тот мир, в тот мир свободы, равенства, братства тоже пропускают по одному. Такой высший закон: всех сразу, всю безликую, безымянную массу невозможно пропустить через железные ворота. Доказательство налицо: совершилась мировая катастрофа и наступила диктатура пролетариата, а жизнь стала невыносима, и лучшие часы свои я должен проводить в тесном пролете двора с винтовкой, из которой не умею стрелять.
За воротами, в дровах, послышалась брань, жестокий спор, кто-то яростно стоял за правду и называл Керенского вором.
– А думаешь, Ленин не украдет? – слабо возражал ему кто-то.
– Не оправдается Ленин – и его на ту же осинку.
Потом началась в дровах возня и потасовка.
– Насилие!
– Пикни еще – и увидим насилие!
Кто-то отчаянно закричал:
– Товарищи, мы православные!
Я открыл ворота и увидел Гориллу, она душила кого-то, а из-за дров кричали:
– Товарищи, мы православные!
Я помню, на каком-то митинге говорили о царстве Божием на земле и мало-помалу перешли на богатство царя, и какой-то мещанин, бывший раз в Зимнем дворце, сказал, что у царя все золотое, и столики золотые, и подсвечники золотые, и стены все отделаны золотом.
Ворвались теперь в Зимний дворец и давай выбивать из стен штыком золото, много, говорят, нашвыряли золота; когда рассвело, взяли в руки: бронза! и все бронзовое, и столики, и подсвечники.
– к Среднему, и все стало тихо, и я опять хожу и раздумываю о двух «мы»: мы – товарищи и мы – православные. И о том, как это странно и неестественно сочеталось в одно: «мы, товарищи, православные», а в итоге из русского человека, природу которого во всем мире считали за мягкую, женственную, вышла Горилла.
Смиренным людям, униженным и оскорбленным, Достоевский давал утешение: «Терпите, Константинополь будет наш! Се буде, буде!»
И жили, терпели, и много делали доброго, пока недостижимый идеал не приблизился: иностранный флот вошел в Дарданеллы, русские войска готовы были ворваться в Болгарию. В это время один профессор в «Биржевых Ведомостях» предсказывал тем, кто имеет дачу в Крыму: обесценятся эти дачи потому, что каждому интереснее устроить свой уют на Босфоре.
Сентиментальная серая обезьяна протянула свои лапы в город невидимый и стыдливо спряталась: мы – православные.
Так случилось и с другой половиной ночного крика в дровах:
– Мы – товарищи!
На каком-то митинге говорили о Царстве Божием на земле и мало-помалу перешли на богатство царя, и кто-то, какой-то мещанин, бывший раз в Зимнем дворце, сказал, что у царя во дворце все золотое: и столики золотые, и подсвечники по столикам золотые, и стены все отделаны золотом.
– А говорят, что все золото в Америке.
Ворвались теперь в Зимний дворец и давай выбивать штыком из стен золото. Много, говорят, нашвыряли золота, взяли в руки – бронза! И столики, и подсвечники – медные.
«Обман!»
«мы – православные», ни «мы – товарищи», и скучает Архангел у закрытых врат царства Божия на земле и на небе: не хотят идти туда люди поодиночке, называя свои имена, а всех разом пустить невозможно.