Чувство родины в моем опыте есть основа творчества.
ПОЭЗИЯ
В поэзии (искусстве слова) происходит борьба неведомой стихии, похожей на воду, с рассуждением, похожим на берег, и победа бывает, только если вода размоет берег.
Какой чудесный вопрос художнику: видели ли вы в своей жизни красоту, и сколько раз, и при каких обстоятельствах?
ВЕНЕЦИАНСКАЯ ЛЮСТРА
В одном музее я заметил венецианскую люстру, похожую на цветок, но такой совершенной формы, какой не бывает в природе и какую мог создать только человек. А бывает, усталый где-нибудь присядешь на опушке леса и влюбишься в какой-нибудь простейший цветок вроде полевой незабудки и думаешь, разглядывая его проникновенно, что никакой человек не создавал и не создаст такой живой красоты.
Придет зима – вернешься к люстре, в хрустальных лепестках загораются огоньки, и тогда опять думаешь: «Нет, такой совершенной формы не существует в природе!»
Но как же незабудка-то летняя?
И, вспомнив ее, спрашиваешь: «Где она теперь?» И сам себе отвечаешь: «Глубоко под снегом лежат ее истлевшие листочки, и не найдешь их новой весной, и не заменит ее новым летом новый цветок». Напротив, встретив другой, подобный, я загрущу, и отвернусь, и скажу:
– Дайте мне ту мою единственную незабудку, только тогда я и тебе, моя хорошая, тоже обрадуюсь!
Прелесть живого цветка подчеркнута непременной и близкой смертью его. Своей красотой он как бы обращается ко мне словами:
«Возьми меня, человек, я тебе отдаюсь и вверяюсь, возьми и спаси меня от неминучей смерти».
И вот какой-то человек взял смертный цветок и создал бессмертный из хрусталя.
Пусть он разбит – все равно он не умирает: даже в обломках его остается победное усилие человека на пути к бессмертию.
ОБРАЗ МАТЕРИ
Мать ходит за ребенком, и все мы чувствуем по ней свою мать, как за нами тоже ходила. И так у нас создается свой образ женщины-матери.
Но теперь женщины работают: одна – доктором, другая – кондуктором, третья – милиционером, четвертая – архитектором.
Работают они по-женски, по-своему, старательно, усидчиво, но все-таки, как бы по-женски они ни работали, нам трудно бывает в них разглядеть свою мать.
Но сегодня в метро девушка-милиционер взяла под руку какую-то старушку, провела, усадила в вагон. Было приятно смотреть, и не я один поглядел, а всем-всем было приятно, потому что в девушке-милиционере мы узнали свою мать.
(Сюда же незабываемый эпизод встречи в метро девушки-милиционера с пьяным инвалидом, и на лице у нее борьба живого отвращения с долгом милиционера.)
Когда садишься писать и не складывается в голове как надо, попробуй довериться перу и начинай писать что придется. И бывает, напишешь, доверяясь перу, такое, чего никогда не придумал бы.
Таков был Шаляпин: такого не выдумаешь.
ОБЩЕЕ ДАРОВАНИЕ
Поэтическое дарование имеет судьбу ту же самую, что и любовь: всеобщее дарование. И любовь иных приводит к браку и рождению детей чудесных, и та же любовь является беспутством.
Так и поэзия приводит к браку личности с обществом или тоже к беспутству.
ВРЕМЯ В ИСКУССТВЕ
Думал о времени в художественном произведении, что без времени нет искусства. В «Идеальном муже» Уайльда дается то время, когда о серьезной высокой нравственности можно было говорить не всерьез, а сквозь шутку. Это время у него отлично дано. Но это уже не наше время, серьезное.
ПЕРВАЯ ПОЧКА
Никогда не поздно посадить деревце: пусть плоды не себе достанутся, но радость жизни начинается с раскрытием первой почки посаженного растения.
О ФОРМАЛИЗМЕ
Художественное произведение синтетично в отношении автора и безгранично в отношении читателя: сколько читателей, столько в нем оказывается и «планов».
Расположение этих планов делается автором в строжайшем порядке под воздействием неизвестной нам силы, которую в просторечии называют талантом, порожденным природой (художник в природе своей – художник «божьей милостью»).
Вся тайна этой неведомой силы, по-видимому, состоит в размещении планов. Использовать художественное произведение можно всесторонне, но малейшее прикосновение к размещению расстраивает произведение и лишает его влияния.
Формализм и есть вмешательство разума в расположение планов.
ПРИ ЧТЕНИИ «ФАУСТА»
Когда я прочитал свой сценарий К., он признал его отличным художественным произведением, но малограмотным в отношении кинематографа. «Как же быть?»-– спросил я. «Нужно,– ответил он,– взять три полоски, вносить на них все сцены, а потом по-новому кинематографически разместить». Я испугался и не дал ему размещать.
Думаю об этом смещении планов и представляю себе, как сеятель, подготовляя почву удобрением и взрыхлением, бросает в нее семена. После того он уходит, предоставляя каждому зерну бороться за жизнь свою самостоятельно. А сила демоническая нарушает эту гармонию, вмешивается и смещает планы творчества.
Вспоминаю о явлении смысла нашей встречи с К.: формализм – это попытка рационализировать самые истоки творчества, это мефистофельская потеха.
В тот момент, когда К. предложил мне все сцены пьесы моей с помощью ножниц и клея разделить на три полоски и все перестроить по-новому, я понял те сцены из «Фауста», когда он смеялся над всемогущим бессилием Мефистофеля. И чувствовал я в себе сам, как Фауст, всемогущество божественной силы.
Мало того, я понял даже, почему, наделав на земле столько гадостей, Фауст все-таки был прощен.
он сказал:
– Скорее всего есть два рода людей: для гениальных бессмертие в мгновении, а для обыкновенных – в долготе жизни.
Ох, и чудесна Россия этими своими простаками, в них наше будущее!
Итак, в жизни есть две силы: одна – размножение как творчество природы и вторая – творчество человека как организация природы, материи в интересах человека. (Вопрос, что есть человек, во имя которого все на свете организуется?)
Материя находится в состоянии непрерывного самотворчества. Напротив, идея нас осеняет, «приходит в голову», говорят: «идея родилась» (фаустовское прекрасное мгновение).
Фауст под конец задумал устроить земной рай, и в высший момент восторга–«прекрасное мгновение, остановись»–его мечта о канале превращается в факт могилы: творчество и действительность распадаются.
Однако, несмотря на положение Филимона и Бавкиды, Фауст находит себе высшее оправдание точно такое же, как в «Медном Всаднике» находит себе оправдание Петр: «Красуйся, град Петров!»
Тут и там проблема личности и общества разрешается в пользу общества, причем исключительно благодаря скачку авторов: Гёте скачет через Филимона и Бавкиду, Пушкин – через Евгения.
ЦЕЛОМУДРИЕ
Даже и целоваться на людях стыдно. Показывать это можно уже, когда родится ребенок.
Так и в творчестве тоже правило: показывать можно только уже готовую вещь.
СЛОВО ЖИЗНИ
Если будет вода и в ней ни одной рыбки – я не поверю воде. И пусть в воздухе кислород, но не летает в нем ласточка – я не поверю и воздуху. И лес без зверей с одними людьми – не лес, и жизнь без таящегося в ней слова – все это только материал для кино.
ПРАВАЯ СТОРОНА
Когда идешь по тротуару, держись правой стороны, если же будешь на человека смотреть и считаться с ним и он применяться к тебе, то непременно, уступая друг другу, стукнетесь лбами.
Вот почему не рекомендуется считаться с интересами встречного, а держаться всегда своей правой стороны.
ИСКУССТВО
Лягушку все знают, как она квакает в теплой воде, когда ей хорошо, но мало кто слышал, как она пищит, когда попадает в зубы собаке. Я первый раз в жизни своей услышал этот звук, быстро оглянулся, освободил несчастную лягушку. Она скакнула в ручей, и быстро вешняя вода унесла ее.
Лягушка исчезла, но панический звук остался во мне. И все в природе, наверное, также умирает и оставляет в душе человека что-то свое. Это все от природы, скопляясь в душе человека, ищет выхода и образует талант, создающий новую природу.
Может быть, затем и существует на земле человек, чтобы данную дикую природу, обреченную на звериную борьбу за существование, переделать на человеческую в единстве закона и милости.
И, может быть, тоска человека по какой-то чудесной природе и есть начало мук его возрождения им новой милостивой и прекрасной природы? И, может быть, эти муки возрождения и радость явления в мир небывалого мы называем искусством?
Всегда радуюсь, когда, сообразив, сколько дней в месяце, узнаю, что этот месяц со днем. Этот лишний день дается человеку во свидетельство таящейся в нем радости жизни.
Радость жизни заманивает нас в глубину свою, как охотника заманивает удаляющийся зверь или птица. Заманит эта свобода в глубину, а потом по необходимости выбирайся!
ОХОТА
Первым моим охотничьим ружьем была шибалка: так назывался у нас кривой сук, вроде бумеранга.
Однажды этой шибалкой я подбил молодого вялого галчонка, и он попал мне в руки. Он был в таком состоянии, что какое положение ни придать ему – в таком он и остается. Это меня смутило потому, что было против всякого охотничьего естества, в котором одно живое существо убегает, а другое его догоняет. Что тут делать? Я взял галчонка и посадил его на сук липы. После обеда посмотрел – сидит! После чая посмотрел – сидит! После ужина – сидит! Вероятно, я очень мучился за галчонка той ночью, если через всю свою жизнь, как через тысячу лет, пронес это воспоминание. Утром встал, поглядел туда – галчонок лежит на земле мертвый.
Я со слезами вырыл ямку и похоронил галчонка, но охотиться не перестал и до сих пор охочусь, больше сочувствуя всякой симпатичной живой твари, чем тем, кто сам не охотится, но охотно кушает дичь в жареном виде.
И всю-то, всю-то жизнь я как охотник слышу от этих лицемерных людей одни и те же слова: «Как вам не стыдно охотиться, убивать!» И всю жизнь я отвечаю одни я те же слова: «Как вам не стыдно есть то, что для вас убивают?»
Дело в том, что моралисты обыкновенно не обладают охотничьим чувством, и я знаю из них только одного Льва Толстого, который как моралист проповедовал вегетарианство, а как охотник бил зайцев до старости.
Может быть, не только культура, но и сознание человеческое коренится в переходе пассивного страдания в активное. Может быть, и власть в существе своем происходит на почве активного страдания.
Моя подруга ответила на мою мысль:
– Переносить страдание, просто страдать – это, может быть, даже и сладко. А страдать активно, действовать, брать власть в борьбе со злом – вот это настоящее.
ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРЯ
Вечерняя заря разгоралась, солнце освещало уже только верхушки деревьев, внизу быстро темнело, и готовая, полная, еще бледная луна приготовилась сменить солнечный свет.
Вот и погас на самом высоком пальчике самого высокого дерева солнечный луч.
Художник положил кисть.
– Чуть-чуть не кончил,– сказал он.
– Что же вы теперь будете делать? – спросили мы.
– Ничего.– ответил он,– придется ждать солнечного вечера: нужно одно только мгновенье.
– Но такое мгновенье в природе не повторяется: пришло и ушло.
– Конечно, не повторяется, но приходит подобное, я вспомню неповторимое и его удержу.
– Разве так можно?
– А как же! На что же бы тогда человеку и быть человеком, если бы у него не было памяти о неповторимом мгновении.
ПЕРВЫЙ ГЛАЗ
Есть материализм потребительский: человек потребляет материю для своего счастья. И есть материализм, когда дух человеческий, как бы страшась своей свободы, хватается за материю, как утопающий хватается за соломинку.
Тогда в этом стремлении удержаться все предметы, охватываемые духом, становятся такими, как будто ты сам только что родился и увидел их первым глазом.
Вот таким первым глазом Гоголь смотрел на вещи и так создавал свой реализм, похожий на луч рентгена, проникающий сквозь твердые вещи.
КУЛЬТУРА И ПРИРОДА
Природа может обойтись и без культуры. Родился Шаляпин – артист по природе, с таким голосом, и пользуется для своих высоких целей культурой, как автомобилем.
Так бывает в природе. Но культура без природы быстро выдыхается. В этом смысле природа науку одолевает.
ПЕРЕПЕЛ
Рожь подымается, ударил перепел. Боже мой! Это ведь тот самый, какой мне в детстве в Хрущеве кричал: у них же нет нашего «я» или «ты» – у них перепел весь един.
Семьдесят лет все «пить-полоть!».
Как Бунин любил крик перепела! Он восхищался всегда моим рассказом о перепелах. Ремизов, бывало, по телефону всегда начинал со мной разговор перепелиным сигналом: «пить-полоть».
Шаляпин так искренно, по-детски, улыбался, когда я рассказывал о перепелах, и Максим Горький... Сколько нас прошло, а он и сейчас все живет и бьет во ржи: «пить-полоть».
Мы поодиночке прошли, а он не один, он един – весь перепел, в себе самом и для всех нас проходящих.
И думаешь, слушая: вот бы и нам тоже так; нет нас проходящих – Горький, Шаляпин, Бунин, тот, другой, третий, а все это – один бессмертный человек с разными песнями.
ЗАНАВЕСКА
Нас, стариков, разделяет от молодых завеса прошлого, которая так висит, как бывает кисейная занавеска в комнате.
От нас изнутри к ним наружу видно, а от них к нам в комнату ничего видеть нельзя.
ТАГОР И ШАЛЯПИН
Тагор – это дитя индусской древней культуры, Шаляпин – дитя русской природы.
Шаляпин – как водопад, Тагор – как вечерний луч, позабытый солнцем на вершине высокого дерева.
Большой хозяин, если увидит непорядок и в чужом хозяйстве, вступается: у него духу хватает и на чужое, а хозяин мелкий думает только о себе: на чужое у него духу не хватает.
Искусство наше словесное, живопись, зодчество, скульптура и все другие являются в мелкой жизни маяками, светом большого единого духа.
ПРАВИЛО
Между людьми жить, как между волнами плыть. Только волнам лодку надо ставить вразрез, а с людьми, чтобы и им и тебе ветер взад дул.
ТВОРЧЕСТВО
Композитор слышит какие-то звуки, расстанавливает их в порядке на бумаге, обозначая крючками, и с трепетом передает исполнителю. И вот эту музыку мы слышим с волнением, узнавая в своей собственной душе друга своего, композитора. Так и книги пишутся, и картины, и дворцы строятся, и возникают богоподобные фигуры.
Все такое начинается тем, что одинокая душа ищет своего друга в целом, переполняется желанием, как грудь матери молоком, и на желание приходит... 1
МОЯ СПУТНИЦА
Пробовал войти в работу, раскрывая себе свою вечную спутницу-мысль: «Надо и хочется».
Начинается все на свете с того, что самому хочется. На горе навис снег, и ему, конечно, хочется упасть. Одуванчик ждет ветра, и ему хочется разлететься в зонтики. Мальчику хочется... Так все на свете начинается с того, что хочется.
Но только свалился снег с вершины горы, и прощай «хочется»: снег собрался в огромную массу, и лавина летит, как ей надо лететь. И одуванчик по ветру летит, куда ему надо лететь, и мальчику захотелось уйти – пошел, и теперь больше нет ему своей воли: ему надо уйти.
Если человек поднимается – ему это хочется. Но ему надо поднять с собой и то, что называется природой (землей): ему надо быть внимательным для этого и милостивым.
Таково самое широкое понимание отношения «хочется» и «надо».
СКОРБЬ
Скребет что-то возле души. И от этого душа скорбит. Или это душа скорбит и оттого по телу скребет? По-моему, и так бывало, и так.
Случалось не раз, вдруг нечаянная радость придет – какое-нибудь письмо с предложением издать книгу. И как только скорбь с души сошла, по телу перестало скрести.
Это калеки, наверно, говорили в древности, что в здоровом теле здоровая душа, но у меня лично чаще бывает наоборот: в здоровой душе – здоровое тело. Бывает, напишу что-нибудь – и прямо прыгать хочется.
Но и то древнее тоже верно. И, пожалуй, если вспомнить знакомых людей, то можно их распределить по шкале: на одном конце душа, на другом тело. Одни люди раскачиваются от души к телу, другие от тела к душе.
СЕКРЕТ
Есть такие травки-метелочки, их как только увидишь, так сама рука, приученная к этому с детства, сдергивает метелочку с загадом: курочка выйдет или петушок?
– выйдет хвостик – значит, петушок, а если сдернуть до конца – курочка.
САМОЕ ТРУДНОЕ
Самое трудное в борьбе за первенство – борьба со своей индивидуальностью: ее надо побороть так, чтобы люди на нее не обращали никакого внимания и видели одно только дело.
Так и наши большие революционеры, как бы даже стыдясь своей индивидуальности, показывались только в делах.
МЫСЛИ ОХОТНИКА
Утром в лесу видел: молодая белка спирально спускалась по дереву, а на другом дереве еще две, и там дальше вверху, и на самой высоте тоже листва шевелилась. Я замер на месте – и одна маленькая, задрав хвостик, как большая, чувствуя мою близость, замерла.
«Вот, – подумал я, – пришел бы охотник и грохнул. Ведь это ужас!» Но только я-то ведь сам охотник и могу себе ясно представить, что охотнику можно и нужно греметь и стрелять и что это ничуть не мешает ему тоже в неохотничье время располагаться для мирного поэтического наблюдения зверьков.
Так вот и у нас в литературной среде: громыхают они – и пусть! Незаметно, потихоньку надо от них отойти, авось придет время – и им тоже захочется пописать, и тогда они тоже бросят громыхать и стрелять.
НЕБЫВАЛОЕ
Человек – это мастер культурной формы вещей. На низшей ступени лестницы этих мастеров стоят те, кто ничего не вносит своего, а возвращает талант свой в том виде, в каком он его получил. На высших ступенях располагаются те, кто всю душу свою вкладывают в творчество небывалого.
Мы не можем сказать, как в слитой воде ее молекулы – все ли одинаковы или, может быть, тоже отличаются между собой.
Мы берем такие сложные формы, как дождевые капли, и видим, что они, образуя силы воды, просто сливаются, а люди, как мы замечаем, под давлением жизненных обстоятельств не сливаются, а, напротив, каждый, имея со всеми общую цель, начинает борьбу за свое первенство.
Мы считаем безоговорочно человека «царем» природы, может быть, только потому, что человек нам ближе и доступнее для наблюдения, что человека мы можем понимать по себе, а природа «в себе» нам недоступна. И, приспособляя богатство природы в пользу себе, еще не известно, господствуем ли мы над природой или, напротив, природа заставляет нас подчиняться своим законам.
ЧЕЛОВЕК В ПРИРОДЕ
В лесу навстречу моему глазу на невидимой паутине висели уголком две хвоинки. Паутина спускалась от самого верха высокой сосны, и хвоинки служили подвеском. Я потянул хвоинку вниз на вершок, отпустил – и хвоинка прыгнула вверх.
Я так до аршина натягивал – и все она прыгала, и после того паутинка оборвалась, и хвоинка упала на землю.
Я подумал о том, как в природе все одно с другим связано, и нет в ней ничего случайного. И если выйдет случайное явление – ищи в нем руку человека.
В лесу было тихо, и только сверху волнами шумело. Изредка невидимыми путями и внизу проходил сквознячок и шевелил какой-нибудь жалкий листик, спущенный сверху паучком.
Итак, если явится случай в природе – ищи в нем руку человека с его небывалым, с его личностью, с его борьбой за первенство.
Какие тысячи, а может быть, и миллионы семян выклюют птицы в природе, пока одно-единственное из них станет деревцем! А люди хотят, чтобы у них не только все выживали, но еще чтобы все вырастали хорошими. И мало того чтобы все выживали, хочется еще долголетия и в будущем даже бессмертия...
РОДИНА
Конечно, есть много разумных ответов, начиная с нашей догадки о том, что стремление вдаль есть продолжение движения младенца, выходящего из утробы матери.
Не лучше ли, чем просто догадываться о происхождении своего чувства родины, обратиться к личному опыту. Это чувство тревоги не оставило меня до сих пор. Только при большой усталости, болезни или в дни сытого довольства это чувство покидает меня.
И тогда, лишенный этим самым возможности удовлетворить себя творчеством, я начинаю понимать людей, называющих это состояние скукой.
Чувство родины в моем опыте есть основа творчества. И, может быть, всякий творческий талант открывает свое чувство родины, и каждый одаренный из нас открывает свою страну и этим увлекает других. Конечно, и так может быть: звук исходит из разных источников, но мембрана одна, и эта мембрана есть родина.
ЛИРИКА
Думал о том, что же в конце концов определяет прочность и сохранность во времени произведений искусства. Первое – какое-то отношение к детству: самое прочное произведение у Горького – «Детство», источник Толстого – «Детство, отрочество и юность», Пришвин – весь в детстве и в родине.
Второе – это чувство родины, культ матери. Третье – личность, то есть слово свое из себя самого, как у царя Давида.
Не лирика ли является в писаниях тем золотом, которое определяет их прочность и ценность? И эпос есть не что иное, как скрытая лирика.
ЛЕС И ДРЕВЕСИНА
Можно восхищаться выходной древесиной: какая чудесная и сколько ее вышло из леса! Но можно восхищаться лесом и без мысли о полезности для наших печей.
Вот и поэзия подобна лесу: сложена в строфы, как древесина в кубометры. Но она может быть и поэзией, которая живет в нас и образует нашу душу.
Вода бывает на службе у человека, но везде и всюду остается силой, безграничной в своих возможностях. Так и поэзия заключается в метр, и работает на тему, и остается поэзией, неисчерпаемой силой души человека. Скорее всего эта самая сила души – поэзия уводит молодых людей, «поэтов в душе», далеко от родины открывать неведомые страны, и она же, эта самая сила, приближает к человеку видение мира.
ЧУВСТВО ДОСТОВЕРНОСТИ
Есть мысли, которые можно вызывать, а есть, которые сами приходят. Вот когда мысль приходит сама, человек теряется, как будто это волна пришла и за первой волной – целое море.
Тогда чувствуешь, что рядом с тобой плечо о плечо идет другой человек, и он тоже с тобой все понимает и все разделяет. И ты, чувствуя, что ты не один, а двое сходятся в одной мысли, укрепляешься в ней и начинаешь верить себе.
ХЛЕБ ДУШИ
Сколько труда вкладывает человек около хлебного зернышка, и все-таки оно прорастает само, и вся природа в себе так нерукотворна.
Там где-то возле хлебного зернышка и зарождается поэзия. Зерно идет на хлеб, а эта какая-то сила питает души.
РОДНИК
Наука и искусство (поэзия) вытекают из одного родника и только потом уже расходятся по разным берегам или поступают на разную службу. Наука кормит людей, поэзия сватает.
Люди смеются тому, что повторяется, и боятся всего, с чем встречаются в первый раз, и больше всего боятся заглянуть в себя потому, что каждый из нас несет в себе небывалое.
Что остается надолго, то рождается от цельной личности в муках и радости, совершенно так же, как в природе рождается жизнь. Добраться бы в себе до этого синтеза рождения личности, как ученые добираются до синтеза белка,– вот соблазнительный и опасный путь творчества.
Соблазнительный потому, что хочется власти над этим, хочется занять первое место в природе и управлять этим творчеством, как механизмом. И в то же время это очень опасно, потому что рассудок становится твоим врагом, врагом твоей личности.
ПИШУ – ЗНАЧИТ, ЛЮБЛЮ
Далеко позади себя я оставил гордые попытки управлять своим творчеством, как механизмом. Но я хорошо изучил, при каких условиях мне удаются прочные вещи: только при условии цельности своей личности.
И вот это узнавание и оберегание условий бытия цельной личности стало моим поведением в отношении творчества. Я не управляю творчеством, как механизмом, но я веду себя так, чтобы выходили из меня прочные вещи: мое искусство слова стало мне как поведение.
Мне кажется, величайшую радость жизни, какая только есть на свете, испытывает женщина, встречая своего младенца после мук рождения. Я думаю – эта радость включает в себя ту радость, какую частично испытываем и все мы в своем счастье. Так вот и хочется мысль, найденную для своего обихода в искусстве о поведении, распространить на всех.
Но я могу быть цельным только на восходе солнца, когда все еще спит, а другой утром спит и цельным бывает глубокой ночью. И мне скажут, что Сальери был в поведении, но у него ничего не выходило в сравнении с Моцартом – человеком без поведения.
В том-то и дело, что поведение в моем смысле не есть школьное поведение, измеряемое отметками. Мое поведение измеряется прочностью создаваемых вещей, и с этой точки зрения Моцарт вел себя как следует, как творец цельной личности, и не подменял ее рассудочным действием.
Так вот я хотел бы сказать и о себе, что моя поэзия есть акт моей дружбы с человеком, и отсюда все мое поведение: пишу – значит, люблю.
ЧУВСТВО ПРАВДЫ
Чтобы настоящим быть художником, надо преодолеть в себе злобную зависть к лучшему и заменить преклонением перед совершенно прекрасным.
Зачем мне завидовать лучшему, если лучшее есть маяк на моем пути, если я в нем в какой-то мере, пусть даже в самой малой, но участвую: тем самым, что я им восхищаюсь, я участвую.
В одном я, может быть, ошибаюсь и распространяю свою ошибку. Я исхожу из поэтического жизнепонимания и принимаю бессознательно, что каждый человек в той или иной мере является непременно «поэтом в душе» и непременно должен что-то в этом смысле пережить лично, чтобы соединиться с другим человеком и войти в общество.
Возможно, однако, что есть более короткий путь войти в общество путем простого чувства правды и способности стоять за нее.
И скорее всего человек может быть одновременно и «поэтом в душе», и правдолюбцем.
ШКУРА ЗМЕИ
Начало непременно глупо, в том смысле глупо, что оно является преодолением логического разума: нужно мысль свою логически довести до последнего конца, потому что логически мыслить – значит стареть. И когда эта мысль дойдет до конца и умрет, то из этой старой шкуры змеи выползет молодая, живая, бессмысленная инициатива.
И в этом смысле всякое начало глупо. Часто в сказках даже и нарочито глупо: жил-был у бабушки серенький козлик.
Стоит припомнить начало любого своего рассказа, чтобы в глупости его почувствовать выползание молодой змеи из старой шкуры.
Не очень давно шевельнулось во мне особое чувство перехода от поэзии к жизни, как будто долго, долго я шел по берегу реки и на моем берегу была поэзия, а на том жизнь. Так я дошел до мостика, незаметно перебрался на ту сторону, и там оказалось, что сущность жизни есть тоже поэзия, или, вернее, что, конечно, поэзия есть поэзия, а жизнь есть жизнь, но поэзию человеку можно сгустить в жизнь, то есть что сущность поэзии и жизни одна, как сущность летучего и сгущенного твердого воздуха.
Отсюда вспомнился «Портрет» Гоголя: художник сгустил зло, и оно стало жить. Но ведь так художник может сгустить и добро! Гоголь и это попробовал сделать и не мог.
А я в какой-то, может быть, микроскопической дозе это делаю, это содержится в моем творчестве, и это есть в природе русского человека, в его наивном жизнеощущении, что «добро перемогает зло».
Вот я думаю, что мои читатели узнали это чувство жизни в моих сочинениях, узнали сами себя в своем лучшем...
СЛАВА
Достижение славы похоже на достижение смерти. Только в могиле покойники просто лежат и лежат. А в славе люди лежат беспокойно потому, что у славного покойника остается одна беспокойная мысль: а что как слава сойдет?
ЧУЖИЕ СЛЕДЫ
Там, где человек,– это я. Там, где каждый из нас выступает за себя, там, как след ноги на песке, остается собственность.
Хорошо это или плохо? Это неплохо и нужно, если нога собственника ступает по незанятой земле. Но как только по этой земле другие прошли, надо глядеть, чтобы не поставить ногу свою на чужой след.
Вот почему нас всех манит к себе девственная природа, земля, по которой не ступала еще нога человека.
Вот почему иной раз даже и вовсе землю бросаем,– нам тесно, мы становимся на путь искусства и там ищем путей, по которым никто никогда не ходил.
ЧЕРНЫЕ СКАЛЫ
Еще я чувствовал ночью властолюбцев как нечто чуждо-бесспорное, что-то вроде черных скал, на которых и мох не растет.
Через тысячи лет, может быть, и отмоет вода от них и унесет в поля плодоносные пески, но сейчас они стоят, погруженные в воду, и нет ничего у них с водой, и у воды – с ними.
ЛИСТЬЯ ПАДАЮТ
Падает дубовый лист осенью, и удобряется почва там, где он упал. Вся жизнь его была от весны до осени, а мы, люди, тоже ведь листья от всего человеческого дерева, каждую осень падаем и знаем, что весной мы снова будем жить.
ту почву, где нас закопают.
Самое удивительное в жизни, что не только человек, но и все животные и растения, обреченные на короткое, иногда до мгновения существование, живут, не думая об этом, живут, как бессмертные боги, и это несомненный факт, а дальше идет разделение мнений.
Одни понимают жизнь как обман, другие – как личное свидетельство бессмертия.
ПОЛЕТ В БЕССМЕРТИЕ
Беллетристику как таковую нельзя перечитывать, а можно повторять лишь поэзию и мудрость. Но читается беллетристика и пишется легче всего.
– это поэзия легкого поведения. Настоящее искусство диктуется внутренним глубоким поведением, и это поведение состоит в устремленности человека к бессмертию.
Никто не свидетельствует так о бессмертии, как все живущее в природе и дети. «Будьте, как дети»– это значит: «живите как бессмертные».
В природе нам дорого, что жизнь в смысле бессмертия одолевает смерть и человек природе подсказывает существование бессмертия и на том торжествует.
В природе осенью все замирает, а у человека в это время рожь зеленеет. В природе жук просто жундит о бессмертии, а у человека – Моцарт и Бетховен.
Начинаю только теперь понимать Чехова, что он тоже, как майский жук, по назначению, летел к бессмертию, но летел и, как человеческий ракетный снаряд, ударял по неподвижному воздуху старого мира.
У него же это было всегда, и в этой тоске он летел вперед, и этим он был тоже пророком.
СИЛА ВРЕМЕНИ
Когда в жизни своей мы подходим к необходимости решения трудного вопроса, некоторые (большинство) обращаются к книгам или ищут совета. А некоторые поступают так: не решают трудного вопроса, а терпеливо доживают до решения.
Раньше, действуя, держал в душе, чтобы вышло непременно по-моему так. А не так выйдет – это все равно, что я бы пропал. Между «так» и «не так» не было никакого промежутка, и оттого было трудно править собой, как автомобилем, когда нет в руле люфта.
Мало-помалу приходит счастливое время, когда смотришь в себя, как в природу, и понимаешь, что мысли твои растут в тебе самом, как все растет в природе, выходя из темной утробы семени на солнечный свет.
В МЕТРО
Сегодня в метро понял наконец, почему эта старая прежняя поднимается в душе тоска. Ехал человек старый с большой седой бородой.
– Хороша борода,– сказал мальчик с острыми глазами.
– Чем хороша? – простодушно спросил старик.
– На швабру годится,– ответил дерзко мальчик и на всякий случай отошел в сторону.
В вагоне засмеялись.
Тут вот и решилась загадка о тоске. Раньше седая борода значила личную старость человека. Умирал человек – исчезала борода, но тут рядом была другая, третья, все старики тогда носили седые бороды. А теперь с этой бородой исчезает вся борода всего человека, время проходит – и старики больше не носят бород.
Причина тоски в явлении невозвратного: могилы не на кладбище, а на улице. В этом чувстве уходящего в могилу времени воспитал Чехов свою поэзию.
«А что у него за душой?»
Очень часто: писатель блестящий, а за душой ничего. И еще я сравниваю поэзию с невестой, у которой бывало раньше приданое: что за невестой, что за поэзией, что у писателя за душой?
Все знают, что за душой у Пушкина, Лермонтова, Фета, Блока, и все мы знаем тоже поэта, стоит его назвать сейчас, и все скажут в один голос: «Пишет очень легко и забавно, только у него нет ничего за душой».
Можно самому быть пьяницей и вообще с собой можно делать, что только заблагорассудится, но если рядом с этим рождается поэзия, мы прощаем поэту его поведение. Есть поведение, невозможное для поэзии, и есть поведение, как путь в поэзию.
Если бы меня спросили, чем отличается прозаический очерк от поэтического, я ответил бы так: отличается направлением к тому или к другому читателю.
Так вот мои «Адам и Ева» были направлены читателю газеты «Русские ведомости»: тут поэзия подчинена определенным служебным законам.
В поэтическом очерке «Черный Араб» тот же материал был направлен читателю толстого журнала «Русская мысль» под редакцией Брюсова. Тут поэзия не ограничивалась требованиями переселенческой темы «Русских ведомостей» и, без оглядки на какое-либо практическое дело, направлялась прямо к сердцу читателя.
Так что прозаический очерк в моем опыте – это служебный, деловой; поэтический – свободный и, осмелимся сказать,– праздничный.
– поэзия или проза, они исходят одинаково от «поэта в душе», и если нет этого центра, то все равно ни стихи, ни очерки литературой не будут.
С большой радостью перечитав теперь, через тридцать восемь лет после первого напечатания, служебный очерк «Адам и Ева» и праздничный «Черный Араб», напечатанные в 1909 году в «Русских ведомостях» и «Русской мысли», я с чистой совестью «поэта в душе» могу теперь ими иллюстрировать свою мысль и, может быть, даже сказать: моя поэзия есть акт моей дружбы с человеком, и в ней мое поведение: пишу – значит, люблю.
ДОРОГАЯ КНИГА
В книжном деле вот диво, что чем больше их издают, тем труднее до них добраться читателю. Тут, возможно, происходит то же, что с письмами в начале революции, когда переписка граждан была объявлена бесплатной и марки уничтожены: тогда письма перестали доходить, потому что почтальоны их сваливали, как бесплатные, под мосты.
Так и с книгами происходит что-то в этом роде. Книга, как и письма, должна быть оплачена хорошо. Трата денег читателем создает личное усилие на пути к обладанию книгой: пусть потрудится для этого чтения читатель хоть отчасти, как трудился автор, как трудится странник на пути в Мекку свою.
ЮМОР
Без философии можно обойтись в жизни. Но без юмора живут только глупые.
ТРАГЕДИЯ ДОН КИХОТА
Есть мысли и чувства, еще не высказанные человеком. Есть невысказанные, но погребенные под обломком падающего времени, несовременные. Но есть тоже высказанные и пережитые, но встающие из-под всходов нового времени, из-под обломков погребенного, прорастающие. И люди есть, подверженные влиянию тех встающих мыслей и чувств.
Люди эти слепо идут и попадают в нелепое положение и по-разному разрешают трагедию Дон Кихота... Я разрешаю ее на пути поэтическом.
Ветер в спину – и человек сразу глупеет, так сейчас у меня. И я это чувствую по ослаблению участия и внимания к другому человеку. В то же время и совестно, и хочется выдумать компенсацию и противоядие к своему «счастью» и тем самым, может быть, и оправдать его.
ЗЕЛЕНЫЕ ЛИСТЬЯ
Листья на дереве все разные, и в точности ни один не может сложиться с другим, и они все работают. Но мы редко замечаем напряженную работу зеленого вещества хлорофилла под действием солнечных лучей и только любуемся и наслаждаемся красотой дерева.
Так и мысли человеческие рождаются в голове непременно отдельного человека, живут, восхищают, а потом растворяются в человеке, как удобрение. Добиваются, чтобы наше творчество давало бы прямо навоз для будущего, а мы всеми силами боремся за свою жизнь, чтобы жить и работать, как зеленые листики дерева работают в солнечном свете.
ТОН ВРЕМЕНИ
Есть в незримой среде, окружающей каждого, тон времени, и кто слышит его, как будто получает крылья и может лететь и лететь.
Но это не все, что нужно человеку. Человеку нужно слышать тон времени и идти по своей тропе.
Есть книги для всех, и есть книги для каждого. Для всех учебники, хрестоматии, для каждого книга – это зеркало, в которое он смотрится, и сам себя узнает, и познает в истине.
Книга для всех учит нас, как нам надо за правду стоять. Книга для каждого освещает наше личное движение к истине.
Правда требует стойкости: за правду надо стоять или висеть на кресте, к истине человек движется.
Правды надо держаться,– истину надо искать.
– истина.
Всякий быт включает в свое понятие и время: современный быт.
Наша идея, наше государство живет той личной энергией, которая содержится в каждом из нас как запас, как сокровенное достояние каждого. Моя маленькая обида является ключом к чувству обиды множества людей, слеза моя падает в море слез, несущее на себе корабль нашего будущего.
НЕБЫВАЛОЕ
Приступая к мысли о чем-нибудь, всегда надо помнить, что о том же самом мыслило множество умнейших людей до тебя.
Но как же среди этого богатства чужих мыслей найти свою мысль и узнать, что эта мысль новая и еще ни у кого не была? Для этого надо понять себя самого как существо еще небывалое, и когда это поймешь, то среди мыслей чужих узнаешь свои небывалые.
Обязанность каждого быть современным, и в этом определяется его «надо».
– значит, отсталый, и фанатик – это кто стремится забежать вперед.
Мудрый – это кто яснее других чувствует обязанность свою в отношении настоящего времени, кто наиболее современный человек.
Когда напечатается, то к написанному что-то прибавляется.
Написанное как бы колеблется в битве неравной и страшной, машинопись проясняет, печать утверждает.