• Приглашаем посетить наш сайт
    Спорт (www.sport-data.ru)
  • Иван-Осляничек.
    II. Бабье царство

    II

    Бабье царство

    Бабье царство настало после старого князя и Гурьича. Мужья стали уходить на сторону, а бабы править мужской работой: пахать, сеять, косить. Пашущих баб в нагорье Ведуги стали звать распашонками.

    Сойдутся теперь два старика, нагорный с низинным, и бывает у них разговор о земле, о лесах, о дорогах, о скотине, о корме, о хлебе.

    – У нас, – говорит низинный дедушка, – земли светлые.

    – А у нас земли темные, – отвечает нагорный старик.

    – У нас от леса луга заросли: там кочка глядит, там можжевельник растопырился.

    – А у нас луга чисты, лес сведен, земля голая. Народ у нас выбитый: мужья разошлись, остались бабы, старый да малый.

    – Так Господь жить не наказывал.

    – Не складывается no-Божьему. Мы не вольны, живем, как горох при дороге.

    Говорят старики меж собою и сами посматривают на благоухающий сад юрьевской усадьбы, как, может быть, и первые люди смотрели на потерянный рай. А в старом саду пустые стволы и в пустых стволах муравьиные кочки. Идет молодой князь между пустыми стволами, из дупл, как грехи, вылетают черные птицы, соловьи поют, но голоса их, как воспоминание, сон, и сад – не сад, а сонное видение.

    Князь садится на лавочку, и чудится ему, будто подходят старые деревья с пустыми стволами, окружают лавочку, опускают ему на плечи огромные свои корявые ветви. Озирается вокруг себя князь, и деревья тихо расходятся. Князь встает с лавочки, и деревья с тихим шепотом провожают его до дому, ожидают его у окон, подкарауливают, протягивают на крышу свои старые ветви; и пилят пилильщики, и поет сверчок.

    Загорается у князя наверху огонек и долго ночью желтой звездой светит в темном саду. В старых книгах читает молодой князь о том, как пришел благоверный князь на Ведугу, и как веник плыл, собирая святых отцов, и о кургане, и о пророчестве: последний в роду Юрьевых достанет гроб золотой, и тогда будет конец.

    Светится желтая звезда в саду. Смотрит на нее Стефан, сын Гурьича, и хриплым басом в тишине разговаривает со сторожем.

    – Наш князь хороший, простой, только тут... – Касается лба Стефан и скажет:

    – Наш князь с максимцем.

    Живет Степан в двух полосах; трезвый - золотые руки, пьяный -бешеный и никуда не годится. Князь не пьет, но тоже двойной. То добр, прост, все раздает и во всем каждому встречному открывается.

    – Все ваше, земля – Божия! – говорит в эти дни князь мужикам.

    Обежит молва о Божьей земле село, собираются на сход мужики, начинают землю столбить3, а князь уж в другой полосе: ходит по хозяйству, все считает, все метит, записывает, бранит лентяев: вылитая мать!

    – Захлебнется! – знают вперед мужики, чем все это кончится.

    Подговаривают Сережку-барина выкинуть штуку. Барин положит камень в молотилку так, что все зубья из барабана вылетят, или у жеребца причинные места скипидаром вымажет: мало ли что может сделать Сережка-барин. Князь вспылит, изругает, изобьет барина, задрожит и уйдет.

    – Захлебнулся! – бежит радостная молва по селу. Запирается молодой князь у себя наверху и снова читает о пророчестве: «Последний в роду Юрьевых достанет золотой гроб князя Юрия, и тогда будет свету конец».

    -–А если я – последний?

    Жутко подумать о кончине света, когда в темные окна лезут верхушки старых деревьев, и ночные головастые бабочки тукаются в стекло, и где-то между огромными: черными стволами зарница блеснет; кажется, вот загорится небосклон на краю, вот оно-то начинается, о чем не у нас решено. Вырваться? – не вырвешься, крикнуть? – никто не услышит. Беспокойные насекомые стучатся в окно – жить хотят, – а сверчок поет, словно давно уже все окончилось и он после того поет.

    – Последний в роду, – думает князь и слушает, как виноватый, во всем последние звуки.

    турлушки есть что-то святое, какая-то светлая точка есть на дне темного омута, где словно собраны все грехи.

    – Последние будут первыми, - вспоминает князь всегда, когда видится ему светлая точка, – все они были, чтобы создать меня!

    С радостной улыбкой оглядывает тогда молодой князь собранные им старинные вещи: на стенах висит славянское и варяжское оружие, древние иконы, пронзенные татарскими стрелами и одежда славянского князя: светло-голубая ферязь, малиновое оплечье, шлем самого князя Юрия.

    Последние будут первыми. Молодой князь спасет свой народ, он отроет золотой гроб благоверного князя, и пусть тогда будет этому свету конец!

    – Захлебнулся! – бежит радостная молва по селу.

    И спешит народ к усадьбе: кто луга травит, кто выдергивает молодые прививки в саду, кто, как мышь, сверлит стену амбара и спускает зерно.

    Так скоро все княжеское добро пошло бы прахом, и настал бы конец князьям Юрьевым и конец всякой повести.

    Вдруг Бог послал избавление и спасение княжескому роду от погибели. В Семибратский монастырь из чужих стран приезжала православная царевна помолиться Богу. Царевна отговела страстную, а на Пасху город Белый устроил большое торжество в честь заморской царевны. Благочестивая царевна пожелала во имя одного святого дела соединить на торжестве все сословия, в особенности дворянское и купеческое. Сама, не гнушаясь никем и не брезгуя ничем, ради хорошего дела, православная царевна объезжала мещанские, купеческие и дворянские дома, приглашая всех к доброму делу. Так приехала царевна и на Сборную улицу к Плещихе, в большой белый каменный купеческий дом. Старая Плещиха живет наверху, а внизу у ней за решетками сидят девки-поганки и трут табак. Бывает, разыграются девки, окно забудут закрыть, ветер подхватывает табак, и вся Сборная улица чихает.

    – Вы чего, девки-поганки, развозились! – крикнет сверху Плещиха.

    у Бабы-Яги. Кто видел тяжелую черную косу на девичьей груди, как она спускается, спускается...

    – Богиня! – вздыхал образованный.

    – Сорок конфеток стоит! – облизывался простой человек. Но кто бы ни был, ученый-разученый, богатый и бедный, родовитый и простой, все равно: вздохнув о красавице – чихнет.

    – Будь здоров! – со смехом провожают его табатёрки.

    Царевна приехала к Плещихе по делам православия, пленилась красотой сироты и позвала ее непременно к себе.

    – Chaperon? – догадалась умная царевна, – я очень, очень рада быть вашим чепчиком 4.

    В пунцовом тарлатановом платье, давно уже вышедшем из моды в других краях, сирота заткнула за пояс всех красавиц, одетых в модные платья. Князь Юрьев увидел на балу красавицу, и замарашка в один миг стала княгинею.

    Взялась молодая княгиня за хозяйство в Юрьеве. Не через пень в колоду, не по-княжески работала. И отступили заросли терновника, шиповника, крыжовника и татарника от старого дома. На треснувшие пустые стволы легли железные скрепы. Речным чистым песочком золотились дорожки в саду.

    Простились мужики с надеждой завладеть господской землей, но таковы мужики: что бы ни было, уважают хозяйство.

    – Царь-баба! – назвали княгиню.

    Женатый князь перестал думать, что он последний в роду и должен спасти народ. Передав все хозяйство молодой княгине, он сделался начальником города Белого и человеком стал.

    Примечания

    3 Ставить пограничные столбы.

    4 Выражение «быть чепчиком», т. е. проводить молодую девушку на бал, до сих пор сохранилось в глубине России и происходит, вероятно, от дословного перевода французского Chaperoner.