• Приглашаем посетить наш сайт
    Мода (modnaya.ru)
  • Иван-Осляничек.
    IX. Толкуша

    IX

    Толкуша

    Плещиха ничего не боялась. Она знала кровь человеческую: ей была известна каждая капелька крови жителей города Белого, их отцов, дедов и прадедов. А если кто новый приезжал в город Белый и селился в нем, она так и считала: это новый, это не наш, – значит, ожидать можно всего, но только это не имеет никакого значения. Вздумай кто-нибудь похвалиться или обещать невиданное, Плещиха перебирала в голове родню и говорила: «Это было у деда». И когда все знают, что это уже было, то и не удивляются.

    – Штукатурка обсыпалась, – сразу поняла Плещиха причину явления знамения, – что же тут особенного?

    Но, считая веру в чудесное полезной для людей, прибавила:

    – Это я так думаю, а там Бог знает... Мы, Плещихины, были всегда средней религиозности.

    Князя Плещиха звала толкушею, и когда ей сказали: «Господь указал нашему князю поднять золотой гроб благоверного Юрия», ответила просто:

    – У них это в роду: отец его тоже толкущей был. Но плещихины слова в этот раз были бессильны: или уж наждались, наголодались люди Сборной улицы и дошли до последнего? Или, может быть, самой Плещихе конец пришел?

    Курица-вещунья пропела среди белого дня петушиным голосом.

    – Сем-ка и я посмотрю, – встревожилась Плещиха и открыла окно.

    Столпотворение Вавилонское, Содом и Гоморра были на улице: копали под самым плещихиным домом, колебалась земля, дом дрожал; стройными рядами, отливая на солнце синим бархатом, перебирались сытые крысы в соседний дом.

    Курицу-вещунью одну боялась Плещиха и, когда снова запела курица петушиным голосом, задумалась:

    «Как быть с толкушею?»

    Были какие-то трубы со скотных дворов и ям Миллионной горы, и все они сходились в одну плещихину трубу на дворе. Когда загремели железные ломы о кованую дверь, Плещиха вдруг вспомнила о трубе и сказала:

    – Сем-ка я их угощу.

    Князь был наверху. Слышал удары железных ломов о кованую дверь и с фонарем в руке хотел уже спуститься туда. Вдруг зашумело внизу, и босомыки, тесня друг друга, задыхаясь в зловониях, стали выбираться наверх.

    – Что такое?.. – спросил князь, но, оглядев босомык, сам догадался.

    Плещиха спокойно лежала всем своим большим животом на подоконнике и, седая, белая, спокойно глядела вниз. Князь хотел ей что-то приказать, но ему почудилось: это не Плещиха сидит, а большая белая обезьяна.

    – Обезьяна! – хотел крикнуть князь, но вдруг остановился.

    – Захлебнулся! – сказали в толпе.

    Белая обезьяна сидела в открытом окне, редко мигая, спокойно и вдумчиво глядела на него маленькими, умными, живыми глазами.

    – Толкуша! – говорили глаза белой обезьяны. – И отец твой, и дед твой, и прадед были толкушами.

    – С максимцем! – шептались возле самого князя пшенные старухи.

    – И отец твой, и дед твой, и прадед - все вы были с максимцем! – выговаривали, редко моргая, умные глаза белой обезьяны.

    Князь оправился, собрался с духом и крикнул туда, где спокойно сидела белая:

    – Обезьяна!

    – Ты сам обезьяна! – спокойно ответила она и побежала в толпу обезьян, обезьян, обезьян! Князь опять раскрыл рот.

    – Опять захлебнулся! – крикнул кто-то в толпе.

    Но князь был спокоен. Князь в другую сторону повернулся, где было мало народу, и тихо пошел с улыбкой, читая поданную ему депешу.

    – «Овес» – было там одно только слово.

    Княгиня загорелая, румяная вернулась и легла в постель с мальчиком. Марфа приехала больная, но не ложилась и вымыла чистенько пол, постлала половики, зажгла перед всеми иконами в доме лампады. Еще другую Богородицу, Нечаянных Радостей, привезла с собой Марфа и повесила рядом с прежней.

    – Обе матушки пресвятые Богородицы, Иван-Осляничек обидяющий, Иван-Воин!

    По чистым половикам тихо подошел к Марфе князь.

    Марфа, сияя внутренним светом, как на своего ребенка, посмотрела на князя и слегка погремела дверной ручкой.

    – Войдите, – слабым голосом сказала княгиня.

    Князь увидел младенца. Обыкновенный младенец был: красный, головка толкачиком. Но князю в первую минуту показалось, будто младенец не такой, как у всех, а ему почему-то теперь хотелось, чтобы как у всех был его младенец.

    – Что ты смотришь так? – спросила княгиня.

    – Толкачиком... – пробормотал князь.

    – У всех младенцев головки толкачиком, – сказала Марфа.

    И князь успокоился.

    Назовем, конечно, Юрием? – спросил князь. Княгиня смутилась: младенец уже был окрещен и назван в честь Ивана-Осляничка, снимающего обиды человеческие, Ваней. Но, чтобы не огорчить на первых порах князя, больная моргнула Марфе и ответила:

    – Юрием, Юрием...

    Князь совсем успокоился и вступил в мир скромных надежд и нечаянных радостей.

    Посмеялись в городе Белом над всей этой историей и забыли. Но в лесах за Ведугой не так прошло.

    – Исполнилось три с половиной времени, – говорили пророки, обходя леса, – свету конец!

    Бороволоки, услыхав о конце, стали подковки сдирать, а лесные женщины, ощупывая за пазухой припасенные мешочки с ногтями, живые ложились в гроб.

    «Затрубит архангел в трубу, – думали женщины, – ногти срастутся».

    И видели они высокую гору, и видели они на горе Михаила Архангела, и видели самих себя, как ползут они на гору, цепляясь за камни длинными ногтями.

    Но час обещанный пришел, архангел не трубил в трубу, в лесу было темно, не загоралась земля. Тогда вышли из гробов женщины, одетые в белую одежду, и спрашивали пророков: «Когда же будет свету конец?»

    – Кончилось! – ответили пророки и вывели женщин из темного леса на чистое место и показали им небо, все усеянное звездами.

    – Все там! – сказали пророки.

    Разделы сайта: