V
У святого колодезя
В день Николы Вешнего солнце в окошко глядело, жаворонок пел над полями, благовест Семибратского монастыря собирал воедино людей и полоски разделенной земли. По дороге из Юрьева шли три женщины: одна в сарафане с красными цветами, другая в сарафане с белыми цветами, третья женщина была под годами, и сарафан у нее был в темных цветах.
– Милые! – говорила женщина в сарафане с темными цветами, – есть теперь люди, Бога не сознают, говорят:
– Бога нет.
– Милые, а это кто же нам посылает? Бог, милые девушки, Бог!
Молодые девушки плохо слушали: что им было до старого Бога, когда молодой Бог в окошко глядел на утренние росистые поля и молодой звонарь весело звонил: «Девки в лентах, бабы в бантах».
Благовест все креп и креп. Со всех трех сторон сходился народ. С четвертой, где нет ни сел, ни деревень, показалась черная старушка со свечкой в руке.
– Чья это старушка? – спросили девушки.
– Судьба! – сказала женщина в темных цветах.
– «Девки в лентах, бабы в бантах», – звонил теперь вовсе близко молодой звонарь.
юрьевские женщины у Святого колодезя наполнили пузырьки святою водой и сели на лавочку под ракитами. На ракитах пел соловей, в роще куковала кукушка.
– Ты о чем будешь спрашивать? - шептались одна с другой женщины на лавочке, на камнях, на пнях.
У одной поросенок хворал, у другой корова, у третьей дочка засмыслилась.
– Милые, – говорила женщина в сарафане с темными цветами, – судьба женская еще во чреве матери отпечатана.
– У всякого есть своя доля и мера, - отвечала ей какая-то женщина с меднокрасным лицом, с окровавленными ногами.
– Крапивой, крапивой на ночь обложи, завтра ноги живые пойдут, – сказала женщина с темными цветами.
– Как звать тебя? – обрадованная советом, спросила нездешняя женщина.
– Меня зовут Марфой – сказала женщина в сарафане с темными цветами.
– Ну, вот же спасибо тебе, Марфа, за твою крапивушку. И земно ей поклонилась.
– А меня зовут Татьяна Одинокая, я не здешняя, – молвила женщина с медно-красным лицом.
И, понизив голос, с лицом, обращенным к Марфе, но глазами, далекими отсюда, шептала:
– Вот что, Марфуша, шла я сейчас полями и видела, чья-то старушка со свечкой все доли обошла. Чья это, Марфушка? Тяжело вздохнув, ответила Марфа:
– Судьба, Татьянушка, у всякого есть своя доля и мера.
Седой старичок, опираясь на костыль, тихо поднимался в гору, откуда бежала св. вода. В руках у него был какой-то медный сосуд и св. Копие. Старец помолился в часовне.
– Для чего водица? – спросил он первую женщину, подавшую ему пузырек с водой.
– От поросеночка, батюшка; не знаю, какого оставить поросеночка: пестренького или беленького.
Женщина спросила просто, без страха, как у простого хозяина. Какой-то чужой молодой человек, одетый по-городскому, глядя из толпы на старца, спрашивал Марфу:
– Кто он, откуда он у вас?
– Как откуда? – удивилась Марфа. – Бог послал. От Марфиных слов показалось чужому, будто Бог – простой белый старик и живет вместе со всеми под соломенной крышей.
– Какой поросенок потверже?
– Пестренький потверже, – ответила женщина.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – благословил старец женщину и, отпуская ее, сказал:
– Оставь пестрого.
– Что он тебе сказал? – обступили первую женщину другие.
– Он велел мне пестрого оставить. Послушаешься меня, говорит, и будет тебе во всем хорошо.
Другие женщины теснились возле старца с пузырьками святой воды, одна за другой спрашивали о своих мелких делах. Одна показала больную грудь, другая вынула из мешка больную курицу. Старец со светлой улыбкой окропил водой больную грудь и больную курицу, и улыбка его, не утомляясь в святой воде, переходила на баб, на кур, на поросят, на жениха и невесту, на старушек-бобылок лежачих, что все больны, как не зацепить их, на жадных старушек, что все с клубочками сидят и шьют на то время, когда руки владеть не будут, на домовитых хороших старух, что, не помня себя, работают до гробовой доски для своей семьи, и на девушек в сарафанах с белыми и красными цветами, и на весь крестьянский скот и живот.
– Я по мужнину делу, – шепталась Марфа с полюбившей ее Татьяной Одинокою. – Видела я, Татьянушка, вещий сон: приходит ко мне Богородица...
Татьяна перекрестилась.
– Да, Татьянушка, приходит ко мне в сонном видении Матушка Пресвятая Богородица, хорошая женщина, вся в белой одежде, с ребеночком в руках, и говорит тихим, ласковым, хорошим голосом: «Марфа, чтобы ни было с тобой нынче, не бойся. Будет тебе всякое искушение, - не искушайся. И будет тебе обида великая – не обижайся. И страсть будет - ты не стращайся. Искушению не поддавайся. Страсть будет – зажги страстную свечку, обида будет – поставь Ивану-Осляничку обидяющему свечку: он сымет обиду твою. А после искушения обиды и страсти выйдет тебе женское счастье. И показала дитя.
– Слава Тебе, Господи! – перекрестилась Татьяна Одинокая.
– Мальчика мне показала, Татьянушка,– продолжала Марфа. – И было мне искушение: приходит сам начальник в избу и деньги дает мне за Ивана-Осляничка, большие деньги. «Это, говорит, не Иван, это Христофор, у него не ослиное было лицо, а это он у Господа выпросил себе ослиное». Ну, уж нет, говорю ему, батюшка, по-ученому, может быть, и Христофор, а по-нашему Иван-Осляничек обидяющий». И как только это вымолвила, вспомнила сон – и отошло искушение.
–Слава Тебе, Господи! – опять перекрестилась Татьяна Одинокая.
– После искушения приходит ко мне мой бешеный, пьяный-распьяный, прости Господи, царство ему небесное.
– Пером землица! – промолвила Татьяна Одинокая.
– Подавай, – кричит, – корову, пропью! – Я коровушку перед тем в хлев спрятала: он давно добирался до Зорьки. Спрятала я коровушку, а она, как услыхала, что он бьет-то меня, и зареви: немо так, немо заревела. Побежал он туда и вымя ее вырезал, и выменем хлоп меня по лицу.
– Окаянный!
– Господи, Боже мой, – молюсь я, – Иван-Осляничек обидяющий, сыми обиду мою. – Твержу молитву, хочу свечку поставить Ивану-Осляничку, а рука-то тянется к Воину.
– К Ивану Воину тянется.
– К нему тянется. И раз, и другой раз не принимает, а я все твержу: «Иван-Осляничек обидяющий, сыми обиду мою».
В третий раз принял свечу. Стало мне светло на душе и радостно.
– Снял обиду?
– Снял, Татьянушка, обиду, а за обидой-то страсть приходит: несут его.
– Мужа?
– Стефана несут. Какой бы ни был муж, а муж: жалко. Ручки у него золотые были: трезвый муху не придавит, пьяный – весь в диаволах. Положили его на куте и ушли, я свечку в головах поставила, думала: кончился. И только я свечку поставила, он открывает глаза и покойницким голосом говорить мне: «Я еще поживу». Встает с лавки, идет ко мне...
– Покойник?
– Вот уж и не знаю: впала в беспамятство, а как опомнилась, он возле меня на полу мертвый лежит.
– Для чего водица? – спросил в это время старец последнюю перед Марфой женщину.
– От мужа, батюшка, муж дерется.
– Муж дерется, – повторил старец, – надо терпеть.
– Терпела, отец мой, терпела, знает Господь да темная ночь, как я терпела, мочи нет.
– Мочи нет.
– Прости, батюшка, утопиться хотела.
– Что ты глупишь!
– Сказывай!
– Перед Светлой заутреней приходит ко мне...
– Ну, приходит к тебе.
– Перекрестись, говорю, немытое рыло, время ли теперь: Господь во гробе лежит.
– Хорошо сказала, правда твоя!
– А он самосильно лезет. Собралась я с последним и спихнула его. Охнул и пошел вон из хаты.
– Напрасно так. Не властна жена мужу отказать. Ты откажешь, а он другую найдет; ты же виновата будешь.
– Ну, сказывай.
– Стало мне жалко мужа, вышла а на двор, а он...
Прости, батюшка, вымолвить страшно.
– Сказывай.
– А он с телушкою...
Старец опал в лице, ушел в себя и вернулся с ответом.
– Женщина, на ком хочешь вину искать? Зачем ты ему отказала? Не властна жена мужу отказать.
– Судьба моя горькая...
– Судьба твоя с пьяницей жить. Что же делать? Надо терпеть.
– Терпеть, батюшка.
– Уши не растут выше головы: против судьбы не пойдешь. Он скажет, а ты перемолчи.
– Так, батюшка.
– А если муж скажет слово, а жена десять, так уж тут мало хорошего. Ты женщина, тебе надо терпеть. Судьба твоя такая. А пьяному нет судьбы.
– Пьяный весь чужой.
– Есть еще что? – Да, батюшка, та телушка бутеет.
– Корову продай мясникам, – зашептали вокруг женщины, – это бывает; у нас тоже причинала корова от свекра.
– Для чего водица? – спросил старец Марфу, последнюю женщину.
– Видела я, батюшка, сон: приходит ко мне в сонном видении Богородица и говорит мне ласковым, хорошим голосом: «Марфа, будет тебе искушение – не искушайся. Будет тебе страсть – не стращайся. Обида будет – не обижайся. А после обиды и страсти будет тебе женское счастье». И показала дите, мальчика.
– Женщина! – молвил старец, – не ложен твой сон. И ничем ты не мятись, и не пугайся покойником. Нужно ему было. Нужно ему было семя человеческое на земле оставить. Туда ему нельзя было взять.
Старец помолился и общим большим крестом благословил всех и все; и больную грудь женщины, и больную курицу, и жениха с невестой, и старушек-бобылок, добрых и жадных, и коров, и телят, и поросят, и Татьяну Одинокую, и Марфу, и будущее дитя ее, семя человеческое.