Велика эта ночь вышла Курымушке, уснуть не мог и все думал, будто это он что-то неловко тронул, сорвался с цепи Кащей и теперь всех закует своей цепью, и с Марьей Моревной теперь простись навсегда. В приоткрытой двери маминой комнаты светится лампада, и долго слышится оттуда, как Дунечка плачет и шепчется с матерью.
– В письме так и сказано: «работать неопределенное время на легальном положении». Это значит – всю жизнь в этой тьме в глуши.
– Милая, поезжай в город.
– В городе таких, как я, много.
– Ну, не плачь, не плачь, привыкнешь, обойдется. Что же делать? Вот я работаю на банк, и, видишь, совершенно одна.
– Вы все-таки любили.
– Что ты! Как я любила? Помню, вывели меня к нему, посадили на зеленый диван, и увидела я черную бороду – вот и все.
– А потом?
– Я не скоро к этому привыкла, и тебе не это нужно – не это любовь.
– Не говорите так, у вас есть дети, мне и того не достанется.
– Полюбишь чужих детей, как своих.
– Полюблю, я знаю, но все это «не то».
«Бедная, бедная,– шепчет Курымушка,– всех вас опутал Кащей своей цепью, но как быть? Ведь это я виноват, это я выпустил Кащея. Как быть? Надо покаяться,– решил он.– во всем покаяться Марье Моревне, все ей сказать, и тогда будет опять хорошо, а главное, нужно открыть заговор на нее. Как бы ей это открыть? Разве пробраться к ней в спальню, «в маленькую комнату», разбудить? Она все поймет. Но как пробраться туда через мамину комнату, по коридору, и как дождаться, пока все уснут?»
«Надо, надо!» – решил он, и с этой минуты началось ему это «надо» на всю долгую ночь.
Долго шепчутся мать с Дунечкой. Курымушка нарочно не закрывает глаз и видит голубой снег, по снегу идет он к дереву и там у дерева долго стоит. Дед-Мороз спрашивает: «Тепло ли тебе, Курымушка?» – «Очень тепло!» – отвечает он Морозу, а со стороны голос: «Надо, надо!»
– Слышите? – спрашивает Дунечка.– Слышите?
– Кажется, плачет. Надо посмотреть. Вот всегда так дети при гостях нервничают,– что он сегодня разделывал!
– Ужас! Всегда один, вот нехорошо: в одиночку у детей складывается все особенно.
– Спишь? – тихонько спрашивает мать.
Курымушка нарочно сопит.
– Спит!
И обычное: рука на голове.
– Кажется, есть жарок, но это нервное, в другой раз непременно буду раньше укладывать. Давай-ка и сами ложиться, очень уж поздно.
– выше поднимается, к самому потолку в зале, всю залу у самого потолка облетает, как муха. Он заявляет об этом открытии всем, и множество народу собирается на двор посмотреть, как полетит Курымушка. Вот он выходит, машет ладонями, разбегается, опять машет, но земля, как магнитом, держит его ноги, и все хохочут, ругаются: «Вот собрались, дурака-то мальчишку послушались!» Но когда все разошлись, он попробовал и опять поднимается, и все выше и выше. Так ужасно его мучит, что нельзя им показать свое открытие. Было бы так хорошо всем летать.
– Опять плачет, слышишь? – говорит Дунечка.
– Не дать ли ему брому? – спрашивает мать.
– Нет, подождите,– кажется, опять спит.
Курымушка нарочно сильно сопит, но глаз больше не закрывает и опять видит белую поляну, спящая красавица Марья Моревна лежит под сосной, Иван-царевич подходит к ней, и надо ему разбудить Марью Моревну, а не знает, как тронуть ее, и чтобы не испугалась, так и стоит и стоит Иван-царевич возле спящей красавицы, вот-вот и сам заснет. Вдруг как из пушки ударило: «Надо, надо!»
Курымушка проснулся, и так ему стало невозможно и трудно сделать задуманное, ему кажется верным делом спать, и задуманное, как страшный сон, прошло и не надо. «Нет, надо!» – опять вспомнил он и прислушался: все спят, слышно даже, как Настя в коридоре храпит, и там крыса пол грызет, у няни сверчок, темно, у мамы лампада. Нет, надо идти, надо, надо! Холодно в одной рубашке, но где тут искать штаны в темноте! Открывает дверь, громко скрипнула под ногой половица, он сел и ползет между кроватями. Мать спит, и Дунечка спит. Вот медная ручка, которой няня с той стороны шевелит осторожно, когда хочет мать разбудить. Эту самую ручку и он теперь шевельнул.
– Ты что, няня? – спрашивает мать.
– Живот болит, не знаю, что делать,– отвечает Курымушка. Кажется, сказал вслух, а ничего не сказал, и мать это спросила во сне. Вот теперь коридор этот, темный и длинный, где Настя храпит и крыса скребет. Вот «маленькая комната», и у нее ручка точь-в-точь такая же, точно медный пестик, но тут хорошо, пусть Марья Моревна услышит и спросит. Нет, она не слышит – спит. Открывает дверь и вдруг, как сон: на белом лежит спящая красавица, и темные ее волосы разметались и даже свесились с подушки, и он, как Иван-царевич, стоит, хочет, и страшно будить: она вскрикнет на весь дом – и все откроется, и что тогда скажешь при всех? Иван-царевич долго стоит и дрожит от холода в одной рубашонке. «Не убежать ли?» – спрашивает себя. «Надо, надо!» – кто-то велит.
Тихо шепнул он:
– Марья Моревна!
Открыла глазок и закрыла.
– Марья Моревна!
Опять открыла глазок.
– Марья Моревна!
Другой.
– Ах, как я долго спала! Кто это? Ах ты, Курымушка?
Странно смотрит, и страшно от этого. И уже хочет сказать Иван-царевич в ужасе: «У меня живот болит, не знаю, что делать».
«Надо, надо!» – требует ночной голос.
И падает маленький гость, как в «Отче наш», на колени:
– Прости меня, прости меня, милая Марья Моревна!
– Ну, что ты, родной, что, милый мальчик? – шепчет Марья Моревна.– Иди сюда на кровать, ложись. Вот так. Ну что? Рассказывай все!
Про Кащея Бессмертного рассказывает Курымушка,– как он спустил его сегодня с цепи и что там уже есть заговор на нее,– отправить завтра к старцу, а старец и есть Кащей, и что он велел себе не упустить Марью Моревну,– все рассказал, все тайны открыл и даже, как он во сне куда-то летал, и при людях это не удалось, и его засмеяли.
– Не уезжай, не уезжай к старцу!
С улыбкой счастья глядя куда-то, кажется на эту картину прекрасной дамы с младенцем на руках, Марья Моревна сказала:
– Милый сыночка, ты разбудил меня, и я тебе обещаю: никто никогда меня не возьмет.
– Не поедешь завтра к старцу?
– Зачем теперь мне к старцу ехать, я без него знаю, что мне нужно делать.
– Неужели ты пойдешь в гувернантки?
– И в гувернантки не пойду. Я всегда буду с такими, как ты; кто меня будет любить и звать, к тому я и буду ходить.
– Я всегда тебя буду любить и звать.
– И я всегда буду с тобой.
– Кто это?
– Кого ты видишь?
– Вон, Голубой!
– Ах, это уже рассветает. Спи, сыночка!
– Но отчего же там голубое?
– Это всегда так, весной на рассвете так голубеют снега.
– Мне показалось, будто кто-то вошел.
– Сыночка, спи дорогой, ничего не бойся и не летай во сне без меня; может быть, когда-нибудь я научу тебя летать по-настоящему, и никто над этим не будет смеяться.
– И все полетят?
– Все, все полетят!
– Куда же? в рай?
– Какой тебе рай, это близко,– далеко за рай,– в страны зарайские!
– Где живут бобры голубые?
– Там все голубое.
с голубых полей смотрят все отцы от Адама с новой и вечной надеждой: «Не он ли тот мальчик, победитель всех страхов, снимет когда-нибудь с них Кащееву цепь?!»