Всякий закон вплоть до законов природы есть сила зла, потому что в существе мира никаких законов нет. Всякий закон при свете родственного внимания исчезает, и на место его появляются скрытые им личности, творящие незаконно-священную жизнь.
Итак, друзья мои, есть жизнь вне законов, и о ней мы будем говорить.
Бог есть Существо лицеродящее и противузаконное.
Вспоминаю весь героический путь Л. при достижении своей любви – все теперь кажется как путь восхождения на гору. Однако любовь к матери и к А. В. – тоже любовь, но только издали: жизнь вместе с «любимыми» – томление, унижение, скука. Так что повседневная близость – вот корректив любви. Напротив, в любви по влечению язвы исчезают незаметно для любящего: когда любишь, то все хорошо в любимом. Когда же любишь только издали, то язвы вблизи преодолеваются особым самовоспитанием.
Разрешение проблемы любви состоит в том, чтобы любовь-добродетель поставить на корень любви по влечению и признать эту последнюю настоящей, святой любовью.
Так что корень любви – есть любовь естественная (по влечению), а дальше нарастают листики, получающие для всего растения питание от Света. Это и есть целостность (целомудрие). Источник же греха – разделение на плоть и дух.
Значит, существо целомудрия может сохраняться, укрепляться просто в браке и переходить на детей. Может быть, в том и есть путь спасения: в охране и воспитании целомудрия. Возможно, и желанную сущность христианского творчества следует понимать как человеческую деятельность, направленную к восстановлению целомудрия и связанной с ним красоты.
Не всякая сущность поддается своему выражению в слове, есть сущности, о которых другому нельзя словами дать понятие, если он не имел лично в этой сущности опыта. В этом случае слово говорит не о понятии, а служит лишь обозначением известного переживания. К таким словам относится «смиренномудрие». А есть, напротив, слова, несущие в себе понятия ложные. К таким ложным понятиям принадлежит «целомудрие». Огромное большинство людей под этим словом понимают девственность. Но на самом деле целомудренное существо не обязательно является девственным. Целомудрие есть сознание необходимости всякую мысль свою, всякое чувство, всякий поступок согласовывать со всей цельностью своего личного существа, отнесенного к Общему – ко Всемучеловеку.
Машина не пришла, и ничего 47: так – хорошо, и нет – не заплачу. Да, вот и устанавливается в себе ко всему так, кроме Л.: этого одного нельзя лишиться, остальное все – пусть! И вот тут острие борьбы, кончик иглы, направленный в сердце... Все игрушки отошли, и все внимание на кончике иглы.
Я сказал:
Я, конечно, предпочел бы, чтобы ты разлюбила меня, а не я тебя.
– Почему так?
– Потому что, если ты меня разлюбишь, я найду в себе замену любви, а если я, тогда я вышел из строя, я кончился.
И я говорил правду, потому что неизбежная минута сомнений в отношении себя была мне тяжелее, чем в отношении ее.
Думали вместе, да, мы теперь много думаем вместе. Мы думали вместе о таланте как характере самовыражения. В этом смысле я как художник слова мало чем отличаюсь от М. В., нашей домработницы. Молясь, М. В. создает свою личность в доброте, точно так же как и я, конечно же, я не книгу создаю, не славу, а себя самого выражаю, мне самому в творчестве только это и дорого, чтобы выразить себя самого, создать через книгу, через дело, через творчество свою личность.
Итак, ссылка на талант как на преимущество перед всеми неверна и лжива на поверке: талант, в смысле характера нравственного самовыражения, находится в распоряжении каждого нормального человека.
Мы думали вместе о том пути вдохновения, по которому проходили порознь. Теперь эти пути пересеклись, и мы вместе пошли. Но этот путь вместе не похож на тот путь вдохновения; это путь труда человеческого, это путь, на котором ты вечно думаешь о другом, а не только о себе самом...
Как на море в тишину было на душе этой женщины, в ней было все: и небо, и берег, и цвета, и глубина. Не было одного того, от чего начинается движение. На море появляется ветер, вода приходит в движение и тогда силою своею действует. Для этой женщины то же самое нужно было какое-то мысленное начало со стороны, чтобы мысль всего ее существа, мысль, большая как море, приходила в движение. Мне кажется, про себя она даже не могла вовсе думать, ей нужен был кто-то, ей нужен был его вопрос.
Запись из дневника 1944 года: «В ней ничего и тайный вопрос: “Ты с чем пришел?” Так рождаются боги, то есть личности, то есть то, чего нет в природе... Этот некий плюс, это усилие, это сверхусилие темпа, борьба со временем, и прочее, и прочее: то, чего нет.
“нет” рождает Личность, преодолевающую “нет”. Именно это женское “нет” – начало всякому человеческому делу».
По пути в Москву (дума в окошко). Каждое утро собираюсь на охоту и не могу оторваться от Л. Вспомнилось, что вот самое время охоты, и с 30-ти лет не было ни одной осени и осенями этими почти не было ни одного дня без охоты, а теперь вот совсем не охочусь. А Л. даже и вообразить себе не может, чего я лишился! Ведь моя жизнь была организована как непрерывная охота. В эту жизнь как нечто подсобное входила и моя семья. Эта моя охотничья жизнь была построена по форме своей строго эгоистически: я со своей затеей, как enfant terrible (трудный ребенок (фр.).), стоял на вершине пирамиды и все было для меня. В такой бедно-эгоистической форме было большое, богатое содержание, почти целиком уходившее не на меня, а на всех. Семья видела только форму жизни моей, а когда содержание мое вышло из формы, то все мои «любящие» бросились на ненужную мне больше форму, совсем даже не обращая внимания на меня самого.
Особенно странно было, когда они справляли именины мои без меня, и тоже вот отбили у меня машину, и ездили на охоту, в то время как я сам не мог и смотреть на ружье.
Так, может быть, и в космосе была какая-то форма: она разбилась когда-то, и обломки, как бледные спутники, освещаемые горящим живым светилом, вращаются вокруг нее. Может быть, оттого иным так неприятно бывает смотреть ночью на восходящую луну...
Смотрю на бедных этих людей, по-своему как-то любивших меня, и чувствую свою вину и, одновременно, не-вину, потому что мне надо было выйти из пережитой формы, и если бы я не вышел из нее, погубил бы все свое содержание. Моя форма стала их содержанием (эгоизм), а содержание моей формы им было недоступно, они ее не поняли и упустили.
И вот почему борьба за меня стала у них борьбой за имущество.
Вчера в постели, перед тем как заснуть, я внезапно понял всю жизнь со времени возвращения из Германии и до встречи с Л. как кокетливую игру в уединенного гения, как одну из форм эстетического демонизма.
Странническое блуждание по неустроенной стране в костюме охотника с дикаркой и детьми, вызов мещанскому обществу и т. д. – все до точности происходит от ницшеанского сверхчеловека в русском издании. Вот в таком жизненном оформлении развился талант вовсе другого нравственного происхождения, чем эта форма охотника и ницшеанца.
Эта точка зрения на себя, открывшаяся благодаря выходу из этой формы, вместе с тем открывает перспективу и на жизнь Олега и Ляли. Индивидуалистический эстетизм в этом случае принял не брачную форму, как у меня, а, напротив, форму аскетического целомудрия (гнушение браком). В результате этой формы индивидуализма целомудренного явилась жертвой Л., в результате моего брачного индивидуализма – эгоизма – моя несчастная семья.
Мой рассказ «Художник» является одинаково приложимым выходом из индивидуалистического эстетизма как ко мне, так и к Олегу. Этот рассказ содержит весь поворот от эгоистической самоудовлетворенности к общественно-брачному состоянию. К тому же самому пришел бы непременно и Олег.
Будет, я думаю, время, когда мы с Л. вместе к природе придем.
Запись через восемь лет: «На охоте. Было время, когда страстное чувство к ней удаляло от меня природу. Где-то записано даже, что мысли о Л. в лесу закрывали мне следы зверушек на снегу. Теперь Л. мне возвратились следы, и Л. пришла ко мне ясная, чистая.
... Не понимал я ее, а только предчувствовал. И это предчувствие она ценила во мне и только за это отдавала все: и ум, и сердце».
Опять мысль по пути из Москвы в Тяжино. Эта мысль была о процессе создания «единственной». Так вот, Л. мне представляется единственной, что на свете другой подобной быть не может. Но сегодня на почте я видел одну барышню с глазами, похожими на Лялины глаза, и мне подумалось: а может быть, это я создаю Лялю как единственную в мире женщину, на самом же деле такие «Ляли» встречаются? Может быть, и все так, кто любят, порождают из себя те прелести, которые я приписываю одной Л.? Может быть, эта любовь ее кажется такой исключительной только потому, что я никакой любви не испытывал и мне «все благо»?
Понимаю, что так, но вместе с тем и утверждаю, что на земле у людей существует великая любовь, единая и беспредельная. И в этом мире любви, предназначенной человеку для питания души в той же мере, как воздух для крови, я нахожу единственную, которая соответствует моему собственному единству, и только через это соответствие, единство с той и с другой стороны вхожу я в море всеобщей любви человеческой.
Вот почему даже самые примитивные люди, начиная свою короткую любовь, непременно чувствуют, что не им одним, а всем хорошо на земле жить, и если даже очевидно, что хорошая жизнь не выходит, то все-таки возможно человеку и должно быть счастливым. Итак, только через любовь можно найти самого себя как личность, и только личностью можно войти в мир любви человеческой: любви-добродетели.
Иначе: только путем личной любви можно приобщиться к всечеловеческой любви.
К обеду мы вернулись из Москвы в Тяжино и успели застать последнее движение на мордочке Диноры. Собачка прожила с нами всего четыре дня, была прекрасна и осталась мечтой. Дочь ее мы назвали Норой.
Сентябрь. Только те мысли действительно настоящие, новорожденно-свои, а не повторение сказанного, которые рождаются, и дети, от любви на пути сближения плоти и духа.
Кто обманывается в ком-нибудь, тот и другого обманывает. Значит, нельзя обманывать, но нельзя и обманываться. Какое свидетельство в том, что я имею дело с гением, а не преступником? То и другое по существу подобно. О первом мне свидетельствует возникающая в сердце моем любовь. И я думаю, что преступное и гениальное разделяется только перед судом любви.
Записи последующих лет: «Настоящая любовь всегда „преступна", настоящее искусство действует как мина, взрывающая обстановку привычных положений».
«Маленького преступника судят за то, что он переступил через черту закона, ограждающего право другого человека, имея в виду свой личный интерес. Если же преступник не для себя перешел черту, а чтобы создать новый, лучший закон, отменяющий старый, и победил, то победителя не судят: победитель несет новый закон. Маленький человек старого закона или несправедливо погибает при этой победе (Евгений из „Медного Всадника"), или, широко открыв глаза (апостол Павел), прозревает будущее и становится на сторону Победителя».
«Думал, что и у женщин-растратчиц, блудниц всякого рода есть свое высшее назначение вывести мужа из его ограничения, из его деловой колеи. Надо об этом крепко подумать, – что даже и у блудниц!
И как же счастлив я, что меня вывела из моей упряжки на волю не блудница, а почти святая. …И еще надо подумать об этом как о русском мотиве романа».
Ляля приехала из Москвы и рассказывала, как кромсали мою будущую «Фацелию», имея в виду нравственный уровень современного читателя. Не доволен я ею – не сумела отстоять.
У Л. нет малейшего интереса к жизненной игре. Пробовал совершенствовать ее в писании дневника – не принимает; фотографировать – нет; ездить на велосипеде научилась, но бесстрастно; автомобиль ненавидит; сидит над рукописями только ради меня; политикой вовсе не интересуется. Единственный талант у нее – это любовь. Тут она всегда в готовности, на любовь у нее истрачено все, даже детство. Об этом еще надо подумать, но, мне кажется, ее нужно понуждать к жизненным интересам. А то ведь единственное, чем пользуется она для себя вполне, – это сон от полуночи до восьми утра. Тут она живет для себя, – во всем остальном она переделана на любовь, и самая любовь для себя у нее принимается временно, как задача переделать этот материал личной жизни для Общего.
Мне чуть-чуть трудновато идти за ней, мне самому нужно очень любить, чтобы не отставать от нее.
Запись через четыре года: «Полное отвращение ко всякой дипломатии и политике сделало ее жизнь до того неустойчивой, что в ее представлении вся земная жизнь, лежащая во зле, стала как сон, а истинной стала жизнь небесная.
Мы с ней соединились, как два царства».
Вчера проводили ее мать и переехали в ту избу, где у нас прошли хрустальные дни нашей любви. Расставаясь с тещей, понял ее, бедную, на трудном пути за дочкой и пожалел. Мне кажется, я и Лялину любовь к ней теперь понимаю в истоках, похожих на каменистые истоки горных ручьев: камни – это нарушения. Л. идет путем нарушений, и каждый срыв оставляет в ней боль и заставляет поправлять нарушения, и это вечное стремление выправить нарушения создает ее любовь к матери.
Трогательно усилие старой женщины понять всю сложную сеть поступков дочери как путь к добру и правде.
Перед нашей встречей Л. встала было на путь возвращения к мужу, понимая это возвращение как отречение от личной жизни. Возможно, такое отречение не помешало бы ей родить не для себя, а для мужа. Случись, умри тут ее мать, она в таком отречении нашла бы себе полную утрату-замену. Еще бы пять лет – и в морщинах стареющей женщины трудно было бы узнать мятежную Л., – она стала бы как все порядочные женщины, и муж ее был бы счастлив. Но встретился я, личная жизнь восстала со всей своей силой, множество нераскрытых дарований нашло себе применение, и путь определился совсем по-иному.
Сегодня Л. проговорилась, сказав:
– Если только есть тот свет.
– Неужели и ты сомневаешься?
– А как же, разве я не человек? Только если приходят сомнения, – не будь того света, я бы не жила; тогда все было бы бессмысленно и я бы с собой покончила.
– Неужели тебе довольно такого рассуждения?
– Нет, я еще люблю Бога.
И такая вся вера: ни окончательное «да», ни окончательное «нет», а «верую, помоги моему неверию».
Настоящая вера включает в себя и неверие, то есть настоящая вера есть процесс борьбы с неверием, и, не будь неверия, не было бы и веры. Неверие как тень веры: не будь тени, не было бы и жизни.
– Почему ты сегодня со мной так нежен?
– А я сегодня перебрал в уме наше пережитое и очень много нашел в себе хорошего от тебя, как будто со времени нашей встречи я черпаю из колодца живую воду и все богатею и богатею изо дня в день.
«Былины» (будущей «Осударевой дороги»).
Л. уехала править верстку к Ставскому.
У Л. прострел, болит поясница, ночью надо быть с ней осторожным. Я с любовью оглаживаю ее спящую, и она это учуяла, но не отвечала, потому что ей было не до того. Когда же мне попалась кисть руки и я руку погладил, то она сквозь сон мне ответила:
– Милый ты мой!
Так не раз я замечал, что прикосновение к руке бывает прикосновением к душе и, когда телу не до того, через руку происходит соприкосновение душ.
Она чуть-чуть нездорова, и этого довольно уже, чтобы я почувствовал прилив особой нежности. Ее душа высвечивает так сильно из тела...
Убил дупеля и коростеля. Вечером пошли гулять, набрали грибов на жареное. За ужином Л. первый раз в жизни поела грибов (по-настоящему приготовленных) и пришла в восхищение. Так она все лето сушила белые грибы и не ела их, даже не пробовала: сушила впрок, хотя зимой они будут везде продаваться. Думала о будущем, о настоящем же, чтобы взять и поесть, – ей и в голову не приходило. Настоящее она сушила для будущего и так всю жизнь свою провела! Сердце сжимается от боли, как об этом подумаешь...
Так много белых грибов в это лето, что, пожалуй, сушеных в государстве года на два хватит. Но кто своего белого гриба за лето не попробовал, тому зимой не понять, как они вкусны.
За обедом я сказал М. В., что если мне придется в рай идти, то без встречи со своими собаками я в рай не пойду. На это М. В. деликатно сказала: «Рай такой прекрасный, М. М., что вы и о собаках забудете!» На это Л. возразила, что на древних иконах разъяснено: вся тварь воскреснет, в том числе, конечно, и собаки.
Только в семь вечера мы собрались в Москву. По пути стало невыносимо, мы сели в копну сжатой ржи и объяснились. Зародыш этих объяснений был еще в самые наши первые встречи, когда, бывало, надумаешь о ней со стороны; но вот она появляется сама, и все это выдуманное исчезает, как туман при появлении солнца. Этот мотив проходит через весь наш роман.
Я прочел Л. одну свою запись на ходу, которая мне показалась остроумной, а Л. мне в ответ:
– Ребеночек, да ты же глупенький, что же тут остроумного? – и объяснила мне, и я понял, что действительно это не очень умно.
– Но ты не думай, Ляля, что и вправду я такой глупенький.
– Почему? – наивно спросила Л.
– Да потому, – ответил я ей, – что не тот глупый, кто пишет глупые мысли, а тот, кто за них держится.
Пробовал думать о Загорске с тем, чтобы все разобрать, понять и, может быть, простить. Разбирал, но не отходило то неприятное, отнявшее сегодня у меня возможность думать согласно с сердцем. А мысль, оторванная от сердца, скорее всего, и является основным злом человечества.
Правда, не эта ли оторванная от сердца мысль создала материальное неравенство и орудия самоуничтожения? Не этой ли попыткой согласовать мысль свою с жизнью сердца я и создал себе свое писательство? Итак, значит, в тайниках души своей люди ждут такого согласия, если даже при моих слабых силах попытки мои обратили на себя внимание общества!
Вчера исполнилось 17 лет, как они встретились с Олегом. Л. поехала на место их встречи, вернулась поздно, промокла, замерзла, но встреча наша была особенно радостной...
«Я ждала силу, которая покорит меня и освободит меня от вечного страха за все живое и от жалости. И вот я покорена: я люблю только тебя, но чувство жалости за тебя, страх, связанный с мыслью о твоей беззащитности, испытываю как никогда».
Так вот проходит любовь свое полукружие от героя к ребенку и начинает свое второе полукружие: каждая мать надеется, что ее ребенок станет героем. (Написано в машине в ожидании Л. из ателье мод.)
На ночь мы опять читали Лествичника 48– и душу, и тело: она от восторга трепетала, щеки горели, глаза сияли. Этот духовный подъем, казалось, стирал в ней границу духовного и чувственного... И тут я внезапно вспомнил наш недавний «расстрел», когда Л. была точно такой, и святой восторг примирения под утро, и с ним – чувственный и тоже святой порыв, в котором не было никакого услаждения.
И я увидал, как человек может прийти при условии самозабвения к своей простой сущности – прийти не той и с другой стороны: снизу – это пол, сверху – потолок (или небо!).
Смиренномудрием называется такое душевное состояние, которое не может быть выражено словом.
Современная сказка (например, Андерсен) всходит на дрожжах символизма и происходит, вероятно, от дуализма, в котором материя является образом духа или, наоборот, дух – образом материи. Я же хочу, чтобы современная сказка исходила из монизма, то есть дух и материя одно и разделения между тем и другим нет, как нет разделения между «этим» миром и «тем».
Все своеобразие моих рассказов-сказок состоит именно в яркой демонстрации этого единства духа и материи и тем самым протеста против символизма и дуализма. Андерсен для меня наиболее неприятен.
Лучше всего мне пишется на том месте где мой чай. За чаем я никогда не сочиняю, а пишу дневник в полном равенстве себя самого с тем, что записываю: пишу прямо вслед за собой.
Вчера вечером все-таки совершилось для меня большое событие: я переменил свою политическую ориентацию. Раньше я думал, что мы постепенно эволюционируем под германский фашизм, они же примирятся с фактом коммунизма. Теперь я подумываю, что Германия, может быть, в процессе своего поражения сама станет коммунистической и вместе с нами станет против Англии–Америки.
Так, наверно, и случится, если между Англией и Германией не будет заключен мир за счет нас, но не в том дело; главное дело в моем сознании, что вполне достоверна лишь та сущность жизни, которая пришла ко мне через любовь. В отношении к этой сущности мировая война представляется чем-то вроде игры в шахматы. Все мое отношение с почтением к этой умственной и увлекательной игре, но человек, не играющий в шахматы, во всякое время может улыбнуться этому совершенно пустому занятию. Мало того, может прийти еще новый человек, расшвырять шахматы, и от этого никому никакого убытку не будет. Точно такое отношение к войне, как к шахматам, должно быть у человека, занятого подлинной жизнью. Я пересказал недавно эти мои мысли простыми словами нашему дачному хозяину. Он в это время трудился над осенней перекопкой своего сада.
– Кто же может расшвырять шашки войны? – закончил я вопросом, не ожидая, по совести говоря, от хозяина никакого ответа, но тот бросил копать, медленно расправил затекшую спину и так ответил мне:
– Кто может? только Бог. А человеку, имеющему веру в Бога, надо больше верить, больше просить Его о милости.
Так ориентируется в современности наш дачный хозяин.
Чувство современности: про себя ведь каждый как-то ориентируется в мировых событиях. Итак, 1-я сторона – это англо-американский капитализм («все куплю»); 2-я сторона – это англо-германско-итальянский национализм («все возьму»); 3-я – плановое социалистическое хозяйство.
Схема к будущему роману:
Капитализм: частная инициатива, включающая экспансию, индивидуализм и духовный космополитизм.
Национализм: индивидуум как представитель народа (народная инициатива).
Социализм: индивидуум как представитель Всего-человека.
Итак, будущий мир должен быть умирен правильным сочетанием элементов человеческого творчества: 1) личности, 2) народности, 3) общечеловечности хозяйственного плана.
Каждая из борющихся ныне трех сторон борется за то, что необходимо для всех трех и чего две другие стороны не принимают. Так, если бы сошлись три человека: экономист, моралист и художник – и каждый стал бы насильно навязывать друг другу свое, исключающее все другое, то и получилась бы картина современной войны.
Бессмертен ли Кащей? Живешь, и раскрывается все глубже и глубже непоправимая испорченность человека, выражение которой – бомбы над городами и весями: «грех» – это теперь реальность, а «революция» как иллюзия. Вместе с тем встает в памяти прежняя торговля, – какой это был клапан, отводящий нечистоты, превращающий всякую мерзость в удобрение. В этом свете торговля, а может быть, и весь капитал создавал некоторое равновесие.
Теперь у нас люди торговли и капитала стали политиками, литераторами и всякого рода «начальниками». Но Кащей действительно бессмертен, и нам надо считаться с этим бессмертием или же действовать так, чтобы Кащея убить.
Кто не верит в это, что Кащея можно убить, тот стоит за Англию, кто верит – стоит за Германию и за СССР.
и так создалась демократия. Вот теперь и это рушится. Начинается всемирная реакция под началом Германии.
Оглянулся вокруг себя и увидел, что за последние три года выросли мосты, везде асфальт и порядок движения. А между тем тогда никому из нас не было никакого дела до этого будущего. Каждый занимался собой и думал о себе, вплоть до самих строителей. Никто тогда лично не заботился о будущем, как, например, даже собака заботится, зарывая остаток пищи. Тогда не заботились и теперь по «неозабоченному» идем без чувства удовлетворения. В этом и есть вся суть современного переворота.
Раньше капиталисты, как собаки, заботясь о будущем, лично-своем, создавали избытки для общества. На этом основан весь капитал: создавать будущее под предлогом и обманом личного дела.
Теперь забота о будущем стала специальностью на 1000 руб. месячного жалованья, и сами эти специалисты будущего (плановики) тоже лично в нем не заинтересованы: капиталист создавал для себя, этот же плановик создает будущее как специалист, по чужому велению и не для себя.
Так исчезает у каждого надежда на личный выход из необходимости, так рождается чиновничий демократизм, эгоизм, измельчание душ.
Последний нажим «Надо» будущего на «Хочется» настоящего (то есть на личность) выразился в обуздании молодежи, художников, тех, у кого еще остается надежда через личное «Хочется» выйти из необходимости государственного «Надо».
И замечательно, что сами профессора, художники, вся высшая интеллигенция, страдая лично от принуждения, не могут отказаться от справедливости всех принудительных мер в отношении рабочих и пр. «Ничего не поделаешь» – в отношении государственного «Надо» и «Хоть денечек, да мой» в отношении себя.
Так все и совершается в мире наивных существ, определяющих свое бытие на иллюзии своего личного «Я», своего земного короткого «Хочется».
Но существует Личность человека, независимая от человека, и жизнь, не определяемая физической конечностью. Многие подозревают существование такой Личности и в беде своей косятся в ту сторону.
Мой «Аврал» 49 надо представить как нечеловеческий синтез раздробленного человека, в котором каждый отдельный прозревает свое Целое. «Аврал» у меня будет как высшая ступень творчества жизни, как Страшный Суд, на котором сгорает вся иллюзорность и ограниченность индивидуальности и остается последняя реальность Сущего, и эту сущность мы назовем в романе Коммунизмом!
Произведение мое даст путь единства, путь индивидуальности к Личности, путь раздробленного человека к Цельному.
Начинаю понимать истоки моего пристрастия к современности: это стремление к установлению своей личности в безликом ходе событий. Так было, и еще когда! – в эпоху войн святой Франциск с «Цветочками» 50 был современней драчунов.
Нет, ни в цивилизации, ни в Церкви, ни в искусстве и ни в науке и ни в чем и нигде не видно ясных путей для освобождения пленников цивилизации. И все, что мы можем сделать, это готовиться к принятию нового чего-то. Чего? Мы должны свою душу очистить для восприятия, чтобы живыми быть и современными, не остаться как вот та старая барыня под единственной и чужой липой и с ненужными французскими словами в русском языке.
В Англии государство принимает во внимание личность, ограничиваемую возможностями современности. От этого, конечно, удобнее жить в Англии, но теперь вопрос идет не об удобстве, а о самом составе личности, о явлении пророков, вещающих сквозь радио и гул самолетов. Я больше верю в появление таких личностей там, где личность целиком поглощена, а не на 95% плюс 5% свободы. Цельность – есть условие появления личности.
До нового брака я был хозяином и собственником. У меня просили денег. Я покупал по усмотрению своему вещи. И Лева говорил даже, что я «прижимистый». Но, когда я сошелся с Л., вдруг оказалось, что личного у меня, кроме способности писать, ничего нет и все у нас в семье общее. Никто меня к этому не принуждал, все вышло само собой из любви, и от этого мне стало много лучше во всех отношениях.
Вот это и надо для общества: чтобы создать коммуну – нужна любовь.
Если бы такую любовь, какую дарит мне Л., можно было бы на деньги прикинуть, то денег бы на земле не хватило, и если бы назначить состязание и погибель того или другого, то деньгам пришел бы конец. Но ведь Л. -то не одна на земле! Сколько же тогда скрыто от денежных людей богатств на земле, и сколько возможностей будет открыто для людей, когда они станут ценить все отношения между собой и все вещи не на деньги, а на любовь.
Поднялся спор об охоте с трех точек зрения: 1) мать осуждала убийство на охоте, а есть убитую дичь разрешала; 2) я стоял за охоту: убить можно; 3) Л. такое загнула, что раз убивают – можно убивать, раз едят – можно есть, – отдельное выступление против убийства или против потребления ничего не значит.
– А кто же начнет к лучшему жизнь изменять? – спросил я, – все убивают, все едят...
– Никто, – ответила Л., – это неизменяемое! Что же касается того, убивать или не убивать, есть или не есть, – это дело личного вкуса и не может иметь ни малейшего значения.
– А личность?
– Личность отвечает лишь перед Богом, и если человек тверд и «ответ» его перед совестью не лукавый, то он может повлиять и на всех, и тогда, может быть, люди не будут убивать и не будут есть убитое.
Что это, шутка у нее или всерьез? – сказать трудно. Она всегда как будто шутит, и в то же время... Иные ответы ее в вопросе отношения личности к обществу кажутся на первый взгляд даже циничными в смысле равнодушия к жизни общества; но стоит ввести кроме личности и общества третье понятие – Бог, как вся ее «пассивность» исчезает, тогда оказывается, что отношения личности к обществу должны быть просто любовными, что капитал и война не изменяемы теми же средствами, то есть войной, и, напротив, изменяющая сущность человеческих отношений есть любовь.
Не делаю ли я ошибку, заменяя текущее время жизни работой над «Былиной»? Быть может, вслед за находкой надо было бы и писать об этом? А то не вышло бы потом так, что и вовсе не захочется «зерцало в гадании», если станешь «лицом к лицу»?
Сейчас у нас устанавливается во всех отношениях такое равновесие, что забота остается лишь о том, как бы оно чем-нибудь не нарушилось.. В беспредельно широкой этой душе я утонул, как в море, и пусть там где-то на берегу люди оплакивают меня как погибшего – сетования их для меня непонятны и чужды.
Сегодня предельный срок нашего ожидания. Чувствую по особенным небывалым приступам нежности ее, что ребенку нашему быть. Неразумно, бессмысленно и жестоко с моей стороны, но если бы я тогда воздержался, то не было бы и любви...
Ночной разговор.
– Что мне делать с собой, если ты умрешь, я не знаю. Очень странно об этом думать.
– А если я умру, ты что – бросишь писать?
– Не знаю, мысль моя исходит из любви к тебе, через тебя: если ты исчезнешь, то, может быть, самое желание быть исчезнет.
– И тогда?
– Тогда, вероятно, я тоже умру.
Поэзия и любовь – это явление таланта; ни поэзию, ни любовь нельзя делать собственностью. Непременно у человека, создавшего себе в поэзии и любви фетиш, является драма, которая была в любви у Хозе (Кармен), в поэзии у Блока (Прекрасная Дама). Словом, талант – это путь, но не сущность. Подмена ее фетишем порождает собственность, а собственность всегда разрешается драмой. В этом случае и на смерть можно так посмотреть.
В дневнике 1941 года он запишет: «Мудрость жизни состоит в том, чтобы приучить себя к мысли о необходимости расстаться со всем, чем обладаешь, и даже с собственной жизнью. Все, чего страстно хочется, то вечно, а что собственное, то смертно».
Снова в Тяжине. Солнечный день. На земле много разноцветных листьев, но деревья все зеленые. Ходили за грибами и набрали белых. Вечером взошла полная луна. Перед сном были у березки, Я думал о том, что пусть сейчас в движении нашем скорость еще невелика – этим смущаться не надо: мы остановиться не можем – это раз, второе, что, рано ли, поздно ли, наш ручей прибежит в океан.
... Я просил еще укрепления своей связи со всем Целым умершего прошедшего люда, просил в настоящем тех встреч, в которых по человеку встречаются со Всемчеловеком. Еще просил о свете на том темном пути, когда люди прощаются с жизнью, чтобы страшный для всех конец мне преобразился в радость. Я молился, как молятся настоящие христиане, и знал, что все это пришло ко мне через Л., и не страшился. Пусть через Л., но она ведь со мной! А если бы ушла, то душа ее со мной навсегда.
Вечером были в клубе, слушали доклад «Международное положение», и понял перемену ориентации от «благополучия» к «судьбе».
Только у робкого или мужественного человека судьба сказывается по-разному. У деятельного человека судьба побуждает к деятельности, а у робкого – судьба в утешение, у ленивого – в оправдание.
Вот было, в кухне завизжала собачка, а я лежал еще в постели.
– Что же делается с собакой, – сказал я, – надо посмотреть, не защемило ли ее, не умерла бы от чего?
– Не ходи, милый, – сказала Л. (ей очень не хотелось вылезать из теплой постели), – ну, умрет, – значит, судьба...
Мне тоже не хотелось, но, услыхав такую «судьбу», я вскочил и побежал скорее, вопреки той «судьбе», скорее, скорей собачку спасать! И я ее спас, и моя живая судьба победила «судьбу» моего ленивого друга.
Октябрь. Птицын спросил Л.:
– Знает ли М. М., с кем он имеет дело, какая вы?
Мне уже давно кажется, будто я не совсем ее знаю, а только узнаю. Вчера я спросил Птицына:
– За что вы любите В. Д.?
– За ее чисто мужской ум, – ответил он и в свою очередь спросил меня, за что я ее люблю?
– За чистую женственность, – ответил я. Мы оба были правы: она одинаково могла бы быть и профессором, и духовной воспитательницей. Но ум ее был не занят, и сердце не находило ответа.
Так бывает, и, наверно, в древности от женщин в таких состояниях рождались пророки. А когда ум у женщины определился в университет, то стал ограниченным умом определенного факультета; отсюда пророков нечего ждать!
Надо помнить на каждый день независимо от того, хорошо тебе или плохо, что люди нашей страны живут тяжело и выносят невыносимое.
– Почему это,Л., – спросил я, – сегодня я чуть-чуть нездоров и вот ты уже меня больше любишь, и я знаю по себе, что, заболей ты телом своим, и я сейчас же заболею любовью к тебе. Почему при несчастье с другом любовь усиливается?
– Потому, – ответила она, – что в несчастьях мы делаемся ближе к Богу, а это и значит любовь.
Почти каждый день я думаю о нашей встрече как чуде, потому что я не мог ранее предполагать существование подобных людей и подобного глубокого сходства Двух.
Не могу жить в городе безвыездно! Решено завтра ехать искать дачу под Звенигородом.
Ездили и ничего не нашли. Николина Гора – это дача делового человека, Дунино – дача человека вольного.
Мир в неслыханном горе. Глядя со стороны на жизнь, теперь всякий просто глазами видит ее бессмысленность. А изнутри каждый для себя на что-то надеется и, проводив с печалью один день, на другое утро встает и шепчет: «Хоть день, да мой».
Так показывается извне бессмысленно-вековечное родовое движение человека – полная тьма. И только если глядеть с закрытыми глазами внутрь тьмы, показывается непрерывная цепь полных смысла жизненных вспышек: это мы, люди, как личности, вспыхиваем, передавая свет жизни друг другу.
Сколько людей прошло мимо меня, и сколько раз я слышал от них о себе, что будто бы я не только хороший писатель, но и хороший человек. Много даже и писали об этом, и все-таки всерьез я ни разу не поверил в то, что я замечательный и хороший.
Но вот Л. пришла и сказала мне, и через нее я это принял, поверил в себя, и узнал, и обрадовался, и поднялся. Так при солнечных лучах утра поднимается к небу туман над рекой.
На ночь она читала мне «Гитанджали» Тагора 51, и в меня от руки моей, лежащей у нее на бедре, в душу поступало чувство ее тела, а через слово оно преображалось, и становилось мне, будто видел во сне что-то совершенно прекрасное, а потом пробудился и узнал, что не сон.
тем он больше плотнеет и усиливается. Так было в государстве, и так было лично со мной.
Привез второй воз вещей из Тяжина. Простился с этой деревней, где с 12 апреля почти шесть месяцев и мучились, и радовались. За эти шесть месяцев я умер для своей семьи и попал в такую среду, куда стоны и жалобы оттуда не доходят. И до того это похоже на смерть, что бросает свет на смерть обыкновенную, и становится понятным, почему мы разобщаемся с душами умерших: они бы и рады нам откликнуться, да мы не умеем им дать знать о себе.
то есть друг друга любить.
Бывает, вдруг соберутся темные мысли против Л., все расположится в логической связи с неумолимым выводом о необходимости, неизбежности ее перемены ко мне. Тогда любовь ее представляется мне добродетелью, которой она лишь награждает меня за любовь, верность.
Уныние охватывает меня, но мое уныние мгновенно она замечает, я ей признаюсь в своих недобрых мыслях, и моя логика ее логикой разрушается, и злое наваждение оставляет меня. После становится так совестно за упрек ей в невольных грехах!
Происхождение таких мимолетных чувств коренится в подполье своей личности, чем-то когда-то оскорбленной до неверия, до неприятия чуда, каким, несомненно, является в моей жизни приход Л. ко мне.
Вспоминаю, что эти приступы сомнения, недоверия были у меня с самого начала, но я боролся с ними и побеждал исключительно раскаянием: каялся ей, и она меня поднимала.
«Неверие как тень, и, не будь тени, не было бы и жизни».
Всю ночь был дождь. Часто возвращался к мысли своей, что 12 апреля я для прежней жизни своей умер, для себя же возродился. Что такое смерть? Настоящая смерть есть прекращение всех обязанностей к людям и свидетельство независимости личности. Бывало, на охоте даже, какой-нибудь умирающий зайчик, вытягиваясь в последней конвульсии, говорит тебе, охотнику: «Поди-ка возьми меня: прощай, убегаю!»
Ошибка Олега была в том, что он пользовался Л. для своего творчества, но был невнимателен к ее реальной личности: она была для него Прекрасной Дамой. Напротив, для А. В. она была женой и полюбовницей, но к духовному облику ее он был невнимателен.
– Ты же, – сказала она, – их победил своей цельностью, и за то ты меня берешь целиком.
Через 13 лет запись:«... Всех ловчей и всех счастливей оказался я, создавший себе из кому девы, кому блудницы, кому жены – чудесного Друга».
– консерватория, оказывается, является хранилищем людей. Как жаль, что не надумал ни разу сходить в консерваторию! Люди там, независимо от положения в современности, сохраняются в духовной неизменяемости к худшему. Музыка входит в состав души, и можно даже так поставить вопрос: возможна ли без музыки душа?
Мудрецы всех времен еще из древности собирали свою душу к тому, чтобы безмысленно, как в музыке, постигать сущность жизни. Отсюда и становится видна во всей ясности борьба этих людей с Разумом, а у других людей – обожествление Разума.
Мир (тишина) на земле возможен лишь при каком-то гармоническом соотношении души с разумом. Господство же разума приводит к голой технике и к войне.
Получаю страстные письма от читателей. Вчера доктор глазной в поликлинике признавался мне в любви. Медленно и под шумок мое «учение» находит себе путь.
Боюсь, что когда через меня все пойдут в природу – я уйду из нее, и мое «быть самим собой» окажется не в том, о чем я писал.
«Пионера», предлагала написать декларацию моего натурализма. Я ответил, что в основе современности лежит идея господства, у меня же – «родственное внимание», и показывать свою правду я могу, но рассуждать по поводу нее мне не дано.
Понял происхождение у Руссо и Толстого их мыслей о природе как основном существе всего человека: все есть в природе и нет только сознания и что сознанием своим человеку не очень-то надо гордиться и им отделяться от природы... Так «природа» стала убежищем свободно верующих, но биологизм пробрался сюда и подточил Руссо и Толстого.
Подходит у Л. роковое число. Встает вопрос в своей неумолимости: да или нет? А я, разве я виноват? Если бы я сделал это рассудительно, я бы доказал тем самым, что не очень-то уж так сильно люблю ее (в смысле «подкладки», а не лица: что это за любовь без подкладки!). «Духовной» любви ведь мы с ней чураемся. Если мы за цельную любовь (с подкладкой), то нельзя же было выдрать напрочь подкладку. Но я молод душой и не смотрю на время, а мне 67 лет, и ребенка своего я не могу воспитать. Так бесконечное встретилось с конечным, и вот открывается «юдоль земная». Л. лежит с тяжелой думой. Я ей говорю:
– Что же делать, так вышло, значит, есть нечто выше нашей воли, зависит не от нас и мы должны подчиниться с благоговением естественному ходу и сказать: «Да будет воля Твоя!»
капризное своеволие. То же самое проводил и я в «Кащеевой цепи»: Алпатов созерцал величественный и радостный процесс движения всей жизни в природе, и его узкое своеволие поглощалось расширенной душой.
– Если мужчина любит женщину, то он хочет иметь от нее ребенка, а ты как будто не хочешь. Почему ты не хочешь?
Значит, она хочет иметь возле себя мужа, а не путешественника или писателя. Все это я тоже почувствовал вчера на одинокой прогулке, и через это луч света упал на то слепое мгновение, когда я утратил сознание на миг и поступил как мужчина: это мгновение не было слепым, я тоже, как и она теперь, тогда в тайне своей то же хотел. Сознав это, я почувствовал радость и готовность встретить все трудности на этом пути и даже смерть ее. Мне стало, как было в Ельце перед расстрелом: поняв близость смерти, я вдруг стал совершенно спокоен и пошел, куда мне указали, к забору 52.
Так открылась перспектива на жизнь, полную скорби, труда и роковых случайностей... И когда мы примирились с изгнанием из рая и лишением и перестроились, то вдруг увидали, что судьба пошутила над нами...
– Ты как будто не рад? – спросила она.
– Да и ты, – сказал я, – как будто не очень-то рада.
Замечательно еще было, что после той мучительной ночи с вопросами, быть или не быть, когда я, пробуя работать с больной головой, сел за стол, она пришла ко мне просветленная и просила меня не беспокоиться ни о чем... Этим она говорила, что готова родить.
Вот когда мне стало понятно, что, перейдя через страдание в более глубокую жизнь, невозможно вернуться таким же простодушным ребенком на солнечную поверхность земли.
Вот отчего и моя Л. до сих пор не может привыкнуть к моей просторной квартире в четыре комнаты и просит ее поменять на маленькую.
Вот почему, оставаясь в природе, она не чувствует, как я, расширения души и единства с Целым, а пользуется тишиной уединения, чтобы сосредоточиться в чувстве любви; вот почему, полюбив, я неохотно иду на охоту; и вот почему ушедшие из нашего мира больше в него не могут вернуться.
– физическая: ему бы только выбросить семя, ей бы – только родить. Вся любовь как вода, каждый берет из нее, сколько может зачерпнуть своим ведром.
Да, к воде приходят с ведром, к любви – с душою. Бывают и ведра побольше и поменьше, а уж души! Вот отчего все по-разному понимают любовь, что каждый вмещает в себя сколько-то и по-своему говорит. Я же, мои друзья, хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришел на берег океана.
Выхожу, друзья мои, на берег, бросаю свое личное ведрышко в океан, складываю руки свои, как в детстве учили нас складывать их на молитве, и перед всем океаном, горящим в вечерних лучах, по-детски шепчу о своем личном: «Избави меня от лукавого!»
... Любовь как большая вода. Приходит к ней жаждущий, напьется или ведром зачерпнет и унесет в свою меру.
А вода бежит дальше.
«Фацелии».) Он раскритиковал поэму и распростился с женой «до встречи в Царствии Небесном».
Эх, А. В., прожили вы с Л. столько лет и не поняли, что ведь она не женщина в вашем смысле и ваши притязания к ней грубы и недостойны ее существа. И если вы действительно верите, что встретитесь с нею в загробном мире, то вы или не узнаете ее, или, узнав, впервые познаете и устыдитесь.
Был Осипов (коммунист из журнала «Смена») и демонстрировал свою «веру».
– А что, – спросил я, – он в самом деле так верует?
– Нет, – ответила Л., – тут не доходит до веры, но он верит, что надо верить, и за это, может быть, готов сложить голову.
«Надо» (надо верить):
– То, бывает, просто верят люди для себя лично – вера как свидетельство личности; а то бывает – «два-три собрались во имя», и два из них верят непосредственно, а третий верит слабо и усиливается за двух. Вот эта сила – не его собственная, а тех двух – является принудительной, как «надо верить».
Если помножить силу тех двух на миллионы, то исчезнет вопрос «Верю ли я сам» и станет: «Я должен верить». Вот этим долгом веры и живут комсомольцы, и держится все государство как система принуждения. Но, вероятно, когда приходит Страшный Суд государству (война или революция), то «надо верить» отпадет и Судья спрашивает: «Как тебе хочется верить?»
И в Церкви тоже многие ли верят в Тайну... Огромное большинство причащается с одной мыслью, что надо верить. При таком разложении Церкви верующие стали бессильными, и Божье дело было отдано неверующим, которые вместо верующих и строили жизнь на земле и всюду заявляли: «Мы не на небе, а на земле хотим строить жизнь».
Многие верят и потому только, что страшно не верить и остаться ни с чем. Вера в живого Бога у них давно перешла в привычку, охраняющую личное спокойствие. Им кажется – невозможно остаться без Бога, и они не видят, что живой Бог только и ждет, чтобы они вышли из пут своих привычек и стали к Нему лицом.
– Бедная Франция, неужели ее нынешняя судьба есть последствия 1789 года? И если так, то какие же последствия ждут нас за нашу революцию?
И еще эта гостья сказала:
– У нас есть три группы людей: огромное большинство вовсе не верят в наше дело; другая часть верит в то, во что надо верить, и третья сомневается в надо, но делает вид, что верит.
Ввожу в необходимость каждого дня обсуждение плана для следующего, иначе Л. затрепывается.
я, чувствуя себя в Москве неуютно, без воздуха, без возможности, как раньше, при первом желании окунуться в лес и набраться сил, придрался к надменно-сварливому тону тещи и вышел из себя, но вскоре опомнился и сам попросил прощенья.
Вечером теща жаловалась Л., и у нас произошла первая сцена втроем. Когда были вдвоем, то Л. умела забирать меня в руки и я умел ей отдаваться и приходить после объяснения на более высокую ступень отношений. Теперь непонимание дошло до того, что Л. даже воскликнула: «Бросаю вас, пропадайте вы все без меня!» Это обобщение меня, основного работника и добытчика, с больной старушкой сразу раскрыло глаза. Это призвание Ляли относиться к мужу, как к ребеночку, как к несчастному существу, беззащитному. И если этого нет во мне – она хочет сделать такого меня своим баловством, своим уходом. Так она избаловала возле себя мужа (А. В.) в первую очередь и особенно мать.
Мне же хочется, чтобы она стала в положение друга, равного товарища, как она стала было, создавая вместе со мной «Фацелию». Существо, создающее «Фацелию», в моих глазах есть качественно разное с тем, которое, расстраивая свое здоровье, без всякой особенной нужды носится по Москве в поисках тесемочек для моих башмаков... Между тем у меня задача сделать Л. лично счастливой; моя гордость в том, чтобы пробудить в ней долю эгоизма, создать из этого костяк ей хоть какого-нибудь счастья. И вот, пожалуйте, мы без нее «пропадем»!
Так в этой маленькой невинной ссоре любящих друг друга людей вскрывается сущность всего христианства, всего язычества, всего «мужа» и всей «женщины».
Мы отлично помирились, и ночью каждый раз я, просыпаясь, осторожно целовал ее волосы, и она, когда просыпалась, целовала меня.
мне Надо тещу тоже любить.
Вот теперь, сравнивая это Надо любить с Надо верить комсомольцев, я вижу ясно в том и другом нравственное начало. Мне надо любить мать, потому что я люблю дочь. Итак, может быть, комсомольцу надо верить в торжество социализма, потому что он любит свою родину, то есть свой угол рождения, где своя мать, свой отец, свое солнце и месяц, свои травки, и свои заботы, и «первых лет уроки» 53.
Да, бедные дети с их трогательным «надо верить», – много ли еще вас осталось на русской земле?
Какому Богу молились наши предки из богатых купцов, наживших себе крупные средства? Нет сомнения, что этого Бога они просили помогать в их хищных делах и этому самому Богу строили церкви, когда им все удавалось. Этот Бог помогал им везде концы с концами сводить и радоваться... и очищать свою душу обращением к Распятому. Именно для очищения совести и был для них Христос.
У нас думают так, что «немца» нам не миновать: будем ему помогать – он превратит нас в колонию; пойдем против – он расколотит и своею рукою возьмет.
огромная ненависть не могла бы возникнуть к маленькому народцу, если бы он не являл собой какую-то определяющую весь наш строй силу: еврей стал знаменем капитала и кумир демократов – интернациональный человек – превратился в еврея. Весь человек раскололся на две половины: арийца и семита.
– мы с евреями, чуть в другую – с арийцами.
Мудрость совета «будьте как дети» состоит в том, чтобы всякое «надо» взрослого человека, вплоть до «надо верить», «надо любить», стало как у детей: «хочется верить, хочется любить»
Мудрость жизни Всегочеловека и закон благополучия человечества состоит в том, чтобы Надо каждого человека превратилось в его личное Хочется.
В «Капитале» характерна стоящая в основе всего движения изначальная личная заинтересованность, прикрываемая потом всякими великими целями. Такой человек в основе своей существо родовое, ему нужно прежде всего хорошо устроиться на земле, самому и со своей семьей, при хорошей квартире, хорошем столе, одежде, докторах и дачах. Чтобы другие не мешали ему в этом, он вникает этой стороной и в жизнь других, в это «вечночеловеческое», и так его личная заинтересованность во всем приходит к компромиссу в решении вопросов общественных, к «любезности» и ко всеобщей «теории относительности». Так у них происходит «размывание Бога» и замена Его личной заинтересованностью – компромиссом «теории относительности». При личной заинтересованности, конечно, личность движется в сторону благополучия своего, в сторону труда, не связанного со страданиями, и мир разделяется на чернорабочих и чисто рабочих. Война 1914 года осталась морально не оправданной. Значит, неоконченной. Теперь – продолжение.
«хочется» и «надо» сейчас можно весь мир разделить: Англия, Америка, бывшая Франция – это все «Хочется». Германия и все, что позади ее к востоку, и весь восток – это все «Надо». Мало того, «хочется» заключено в чисто капиталистических странах, «надо» – в тех, где возможен социализм.
Англия соединяется с Америкой, и Галифакс в ответ Гитлеру подтвердил продолжение войны и указал на необходимость соблюсти права малых народностей на самоопределение. Известно, как бедняк «самоопределяется», пребывая должником богатого!
Но дело в споре злата и булата. Англия стоит за спиной принципа капитала. Германия, как и Россия, вынуждена была выйти из этого принципа, и от этого капиталистическое равновесие нарушилось.
Ноябрь. В конце Пречистенки на мраморной доске написано «Уральские самоцветы» (контора) и на доске ниже еще «Шахты». И в этих конторах абстрактных шахт сидят люди, которые никогда не видали шахт и все-таки шахтами распоряжаются, и все зависит от них.
Вот где источник разделения людей на классы, и вот как рождается власть.
«не от мира сего», он наивно не понимал эгоизма такого ухода. Каким счастьем показалась бы теперь возможность такого ухода современным пленникам цивилизации!
И все же с этих страниц, написанных полторы тысячи лет тому назад, веет таким осязательным добром человеческой натуры, такой любовью и такой силой духа, что наше время является как несчастье, вызывающее глубокое состраданье, – до чего же пал человек.
От многих людей слышу, какую радость испытывали они в первые дни революции и нэпа. Я же радость испытывал только один день в Петербурге, когда царь был арестован, и смолкли пулеметы на крышах, и зазвонили в колокола. С тех пор для меня почему-то радости не было. Разобрать – почему?
Л. устроила квартиру и сдала хозяйство матери. Пришел А. М. Коноплянцев и заметил, что впервые видит уход за мной. И я сам тоже впервые увидел, что у меня все как следует быть. Раньше «казалось».
Когда прошла для всех обычная иллюзия влюбленности, у нас оказалось – это была вовсе не иллюзия, а средство сближения и духовного развития и обмена.
Л. сказала:
– Ты только шевели меня, умей вопросами вызывать у меня мысли...
А у меня это само собой давно сложилось, что Л. знает все, и я давно в тревоге о том, что я ленив как-то, сонлив и не умею спрашивать. Лучший образ ее, как ангел у сапожника, до сих пор у меня ничуть не помрачился54.
В 1945 году он запишет: «В глубине своей, мне кажется, она все знает и в ней содержится ответ на всякий вопрос глубокого сознания. Если бы я мог обо всем спросить – она бы ответила на все. Но у меня редко бывает достаточно силы, чтобы ее спросить.
– от себя и если я хорошенько только захочу, то пересяду из телеги в самолет или задам Ляле всякий вопрос и получу от нее всякий ответ».
В 1948 году: «Ляля мне остается неиссякаемым источником мысли, высшим синтезом того, что называется природой».