XXI. ДОБРЫЕ ВЕСТИ
Одно время немец близко к нам подошел, и орудийная стрельба слышна была так, будто бой был тут где-то за лесом. С утра до ночи мимо нас проходили гурты скота. Часто случалось, погонщики останавливались возле нас ночевать, разводили костры, давали нашим дешево молоко, и разговоры у костров были часто всю ночь.
Случалось, у нас найдется чего-нибудь спиртного, а у них баранчик или козленок ногу сломает – вот тогда все повеселеют, и разговоры бывают смелее и оживленнее, и все больше о том, какие немцы и как они ведут себя с русскими.
Сам участвуя в этих ночных беседах у костра, я точил и точил на людях свои мысли. Мне казалось тогда, будто не прямо от людей слышу, а что ветер доносит слова, а я по ним что-то складываю.
Так близко подошла война, что и нам был приказ собираться и уходить подобру-поздорову. Совсем было уже и собрались, и только-только бы завтра скот выгонять свой, вывозить машины, имущество, как вдруг совершился исторический поворот войны. Тогда мы получили новый приказ: не только отменить эвакуацию, но усилить добычу торфа для нашей фабрики.
Прошло томительное время, и все определилось: не нас гонят, а мы гоним немца, и гурты скота опять днем и ночью обратно идут, и разговоры у костров были другие: все собралось в одну мысль, чтобы скорее выгнать врагов.
Здоровенная наша и приятная своим добродушием почтальонша Ариша теперь почти ежедневно получала от своего Степана открытку,– в начале: «Ангел мой, Ариша»,– и в конце: «До скорого свидания, мой херувим!» К этой открытке Ариша приматывала содержание всех других открыток с войны и, раздавая на ходу, что-то выводила общее и так распространяла одни только добрые вести. Взятие Смоленска было решающим событием в жизни нашего поселка. Ариша получила письмо, что Степан лишился руки и вскоре прибудет домой. Через короткий промежуток времени Степан действительно явился домой, и для Ариши война кончилась: хозяин пришел.
Вот около этих-то чисел, когда хозяин вернулся к Арише, какой-то неизвестный нам друг убитого Ивана Гавриловича прислал открытку о том, что Иван Гаврилович на его глазах в атаке первый бросился в окоп и все за ним, но немцы отбили атаку. Иван Гаврилович, простреленный, упал у всех на глазах и остался у немцев. А теперь, когда взят был Смоленск, он оказался в живых, только очень измучен и даже почти что не в своем уме. «Адреса нашего,– писал друг Ивана Гавриловича,– не пишу: лежу в госпитале, а Иван Гаврилович сегодня выписывается и скоро сам к вам придет».
Прочитав это письмо, любопытная и легкобычная Ариша бросилась было к Анне Александровне, но скоро спохватилась: незачем ей делать крюку, лучше пойдет она своим обычным путем и по череду будет всем рассказывать эту дивную весть о покойнике: вдова уже больше года получает пенсию, а он вдруг и ожил...
– Вот какие глупости ты рассказываешь! Была же ведь похоронная, а Анна Александровна почти два года пенсию получала.
– Получала,– ответила Ариша,– а на-ка, почитай.– И дала прочесть открытку.
Прочитав, Наташа вдруг что-то поняла свое и побледнела. Ариша, все еще опьяненная радостной встречей со своим любимым хозяином, не подумав, сказала в утешенье:
– Необоримая сила народа на войне, живых и мертвых, как же тут можно думать, чтобы все проходило без ошибок: много ошибаются. Вот в Хмельниках тоже сказывали: бондаря убили, а он пришел живехонек, в Желтухине о кузнеце пришла похоронная, а со временем и нашелся кузнец. Погодите немного, война скоро кончится, и к тебе хозяин придет.
«Помни, жена, пуля меня не возьмет».
Возможно, Ариша даже и подумала об Александре Филимоныче, втором муже Наташи, и даже мелькнуло ей: «Придет настоящий хозяин, этого выгонит, временного, поспорят немного и успокоятся, а нажитое все достанется, конечно, старому хозяину». Но, грубо бросив слова, не знала Ариша секрета Наташиной души.
Бывало, с таким приятным довольством рано утром до работы она ставила табуретку возле своего огромного райского дерева в спальне, этого ветвистого фикуса, и чистой тряпочкой вытирала пыль с каждого листа. Теперь же она вытирает и думает: «А ну, как придет!»
Ночью в тишине, когда только часы тикают, ей чудится, будто кто-то мерным шагом все идет издалека, все приближается. Стукнет в глухой час калитка от ветра, она вздрогнет, а потом долго не спит и, считая, чтобы заснуть, удары маятника, про себя в душе считает чьи-то шаги.