БАЗАР
(Пьеса для чтения вслух)
(Пьеса, первоначально носившая название «Чертова Ступа»,
написана в 1916-1920 гг.)
Время действия. Не так легко вспомнить теперь это время, оно летело - быстрое время. В провинции по растущим ценам, этим знакам движения времени, все предчувствовали катастрофу, и когда она совершилась, и время вихрем завертелось вокруг себя, мы скоро забыли то впечатление быстроты летящего в бездну нашего быта. Мы избираем в 1917 году понедельник на маслянице, когда городские люди в провинции покупают на рынке продукты очень усердно, уездные запасаются даже на пост, и их вековая привычка к простой радости встречается с явлением внезапно возросших цен, страшным признаком улетающего времени.
Место. Избираем место для нашего действия где-нибудь в черноземной России с бытом терпким, застойным, пусть это будет Елец. Богатый купеческий мучной центр города окружен цепью деревянных домишек полуголодного мещанства. Оба разнопоставленные классы купцов и мещан мы можем встретить в ближайшем соприкосновении в центре города в рыбном ряду у Шатра. Попадешь в рыбный ряд, будто окунулся в бочку с рыбным рассолом. Вот два дюжих приказчика опрокинули бочку с таким рассолом прямо на улицу; снег стал рыжим месивом. Барыня по месиву идет кое-как с прислугой и гимназистом покупать любимые задонские бирючки, сельский батюшка едет из деревни запастись на посток сазанами, а там подшатерная кувалда-хозяйка тащит студень, печенку, требуху и всякую всячину – кормить «подшатерную голытьбу». Этот Шатер, как в загадке, – «Без окон, без дверей, полна горница людей», – громадный площадью, на многочисленных низких столбах навес, укрывает лабиринты лавок, столов и на них тысячеголовую гидру простонародья, «подшатерную голытьбу». Тут вблизи всем торгуют, все можно найти, и даже такую певчую птичку, такого перепела, что как крикнет, бывало, весной, так вся подшатерная голытьба и все рыбные купцы повернут туда головы: «Вот так лупанул, вот так дернул!» – а потом и пошло гулять по головам, что белый не простой серый, а каких никогда не бывает перепелов на свете, белый перепел показался у нас под Шатром. Вот место какое избираем мы для нашего действия, только теперь птички такой белой больше уже не увидишь: она улетела... Высокая цена как туча нависла, и белый перепел не спасет купца от нарастающей злобы голытьбы подшатерной.
Лица. Чертова ступа. В Кремле города, бывшего когда-то сторожевым окраины Московского государства, ныне в каменных и как бы приплюснутых, без всякой архитектуры домах, похожих на сундуки царства Ивана Калиты, живут богатые купцы, окруженные цепью полуголодных озлобленных мещанских слобод. В этих слободах рождается дух зависти и злобы, столь сильной, что носитель ее, мещанка, прозванная Чертова Ступа, может существовать не как рядовая мещанка, ворчащая на недостатки сего дня, а как одержимая, как дух, пророчествующий хотя бы только на завтрашний день. У нее маленькое, в кулачок, лицо с одним далеко выдающимся зубом, голос сиплый, простуженный; отхаркивается; в правой руке – всегда «цыгарка»; во время речи, с приподнятой рукой, двумя пальцами и цыгаркой, заключенной, как в двуперстии, она смутно (как обезьяна) напоминает боярыню Морозову в картине Сурикова.
Герасим Евтеич. Рыбный торговец, седой, с большой бородой и совершенно красным лицом; очень крепкий, коренастый старик. Может быть, он происходит от тех охранительных людей, которые некогда от самых храбрых присылались сюда для защиты окраины Московского государства. Теперь, для нового человека, очень странно гармоническое сочетание в нем, в одном лице, духа неизбежно плутующего, мелкого рыбного торговца с духом глубокой человечности. В русской общественности такой тип обыкновенно разлагается на плута и фанатика общественной морали.
Ростовщик. Он такой же двойной по вере и по делам своим, как Герасим, но Великий Пан Герасима претворяет, как у ребенка, в гармонию заветы новый и древний. У ростовщика заветы распались, и мы видим зверя рядом с Христом. Его лицо, когда спокойно, миловидно: тонкое, с розовыми пятнами на тонкой коже, глаза влажные; в гневе, налетающем мгновенно, это лицо преображается, глаза становятся сучьими, зубы оскалены. Одет он в заталысканное пальто с лисьим воротником, совершенно съеденным молью.
Мастеровой. Духовный сын Герасима Евтеича, борец за общественность, самоучка, домогатель, прототип партийного работника из меньшевиков.
Дюжий парень. В пьесе он один раз и на один момент выдвигается из толпы, как гора, не говорит ни одного слова и одним ударом (действием) прекращает весь путаный спор заветов. Он страшен безмолвием, и бессловесная роль его хотя и на один момент, но велика.
Евпраксия Михайловна. Дальняя родственница Герасима Евтеича, та русская Марфа, пекущаяся о мнозем, но не мещанка, как Марфа Евангельская, и своей бесконечной заботливостью и попечением о людях ставшая столь угодной Христу, что ныне вновь Он, может быть, из чувства деликатности не стал бы сопоставлять ее с Марией как существо низшей природы. Таких старушек можно видеть в будни у вечерни, когда, кроме них, нет никого в церкви. Летом в Ельце они одеваются в мантильку, которой очень удобно скрыть недостатки костюма, зимой в тальму.
Моряк и Химик. «Моряком» в Ельце называется шатун-пропойца; «химиком» – пропойца с изобретательностью. Насмешливая пара от цинического нигилизма.
Малые люди. Голова, поп, диакон, шибай, печной подрядчик, торговец чижами и прочие – не требуют пояснения.
Сцена. В правом углу небольшая деревянная лавка Герасима, от нее в глубину рыбный ряд, в конце которого пожарная каланча. Налево – край базарной площади, назади которой угол Шатра, одна сторона угла против площади, другая против линии рыбного ряда.
Раннее утро. Подморозило. Крыши подсеяло белым. Полумрак. У навеса лавки Герасима горит лампада. (Слышится отдаленная песня солдат «Чубарики, чубчики».) Герасим Евтеич, с железным костылем, в распахнутом тулупе, под которым рыжее от времени пальто, подходит к своей лавке и молится. Спустя короткое время его мальчик приносит из трактира чайный прибор (чайник над чайником). Герасим молится то внимательно к духу, как бы сквозь икону, то бормочет затверженное, осматривая деловым глазом старые бочки возле лавки. Когда, утвердив на лбу неотрывно крестное знамение, он поднимает глаза к иконе, гаснет лампада, и виднеется тлеющий красный фитиль.
Действие I
I
Неугасимая погасла
Герасим. Царица Небесная, Матерь Божия, взыскание погибших... (Гаснет лампада.) – Чертенок, ты опять лампадку не налил, вот-те и Неугасимая...
(Продолжает молиться, потом осматривает, не тронут ли за ночь ворами огромный замок, виснет на нем, гремит засовами, крестится перед открытой лавкой, входит, за ним входит малъчик с чайниками. Возвращается в одном опоясанном пальто, без картуза, с бутылкой, наливает лампадку, крестится, повторяя «Взыскание погибших», масло в руке отирает о голову, все более принимая вид благообразного старца, обычной фигуры крестных ходов. Уходит в лавку пить чай.)
II
(Рассветает. Ближе слышится та же солдатская песня «Чубарики». Два оборванца, пробираясь разными путями к Шатру, встречаются на площади.)
Моряк. Где ночевал, Химик?
Химик. Под лавкой, а ты, Моряк?
Моряк. Под шапкой. Много настрелял?
Химик. Две трынки 1. А ты что наморековал?
Моряк. Две семерки 2, и то одна с дырочкой: цыганская.
(Проходят к Шатру, подпевая солдатам. Выходят, встречаясь, мелкие барышники.)
III
Шибай и Кибай
– Здорово, Кибай!
– Здравствуй, Шибай, как дела?
– Ну, и дела: овца-то, овца-то!
– Бог знать что!
– Свинья-то, свинья-то?
– Черт-е-что!
– Веселые дела!
– Дела, нечего сказать.
– А что, как оборвется?
– Слышал?
– Да нет, ничего: лошадей покупают старых, да стригунов, а третьяков осенью на войну.
– Что же ты каркаешь: «оборвется».
– Береженого Бог бережет, не лучше бы окоротиться.
– Ну, еще повоюем.
– А мука-то, мука-то?
– Бог знать что!
– Овес-то, овес-то?
– Черт-е-что!
(Проходят чай пить под Шатер. Показываются плотники, из «негодных», к ним подходит безрукий.)
IV
«Негодяи»
Безрукий. Здорово, плотнички, что-й-то рано затабунились, ай, наниматься?
Один из плотников. Помекаем задаток сорвать, а работа... какая нынче работа!
Безрукий. Работа хороша, ну и работники. Все негодяи.
Один из плотников. Все: я по 84-й – грызляк, этот по 62-й – золотушник, энтот по голове, слаб головой, мы все негодные, все негодяи. А ты?
Безрукий. Я тоже плотником был, да вот обезручел в Карпатах, приладиться хочу куда-нибудь в сад, в караульщики.
Грызляк. Как же ты подпорки-то под яблони ставить будешь, левой?
Безрукий. Не каждый год бывает сад с яблоками, пройдет как-нибудь лето, а там кончится война, ерманец придет, правую руку приделает. Чего вы смеетесь, окромя шуток говорю, он теперь своим железные руки делает, совсем с пальцами и суставами.
Грызляк. И девствует?
Безрукий. Еще как! Сила-магнит девствует, хочешь ли топором тесать, поставь на топор, строгать – на рубанок, точить – на токарный станок, поставил на заметки, придавил...
Золотушник. Пуговку?
Безрукий. Пуговку нажал, она и...
Безрукий. И закопается.
Грызляк. Немец выдумал?
Безрукий. Он!
Золотушник. И силу-магнит пустил?
Безрукий. Он! все он: и даже к пулемету обезьянку приставил – он! И постиг унутренность земли кто? Он!
Грызляк. Все он! Удивляюсь, ну, скажи ты, милый человек, что же худого будет, ежели он к нам придет и нас, дураков, всякому делу научит?
Безрукий. А ни елды 4 не будет.
Золотушник. Обложит, говорят, обложит, а свой, едрёна мать, не обкладывает?
Безрукий. Ни елды!
Грызляк. Тот хоть умственный, а свой...
Безрукий. Шпиён!
Золотушник. Придет и придет. Ну, кормлю я поросенка, неужели ж он скажет: «Не корми».
Безрукий. Что там, ребята, да мы ли воюем? Базар.
Грызляк. Конешно, цари!
Безрукий. Вильгельм-то, я слышал, никак не против народов идет, а чтобы один был царь на земле и чтобы не с кем воевать было. И не то чтобы ему самому царем, а по очереди: нонче, скажем, год Вильгельм царствует, потом русский царь, потом французский, так по очереди пойдет и пойдет...
Грызляк. Умнейшая голова!
Слабоумный. Без головы нельзя.
Грызляк. Ну елдак с ним, придет и придет, ни елды. (Проходят чай пить под Шатер. За сценой слышится:)
Черепенники 5 горячие, черепенники!
Точить ножи, ножницы!
(Показываются мещанки в тальмах с корзинками, худые с острыми профилями, мастеровой, черепенщик, потом Чертова Ступа и Странник.)
V
Чертова Ступа
Мастеровой. Почем черепенники?
Черепенщик. Пятиалтынный за пару.
1-я мещанка. Не хочешь ли трынку?
Черепенщик. Самой тебе цена и совсем с подушкою – трынка!
1-я мещанка. Идол!
Черепенщик. Дура!
1-я мещанка. Идол-лобан!
Черепенщик. Желтая дура!
Мастеровой (черепенщику). Вовсе озверел народ, портками тряхнешь, кричат: блоха перелетела; прощения попросишь, мало: на чай дай.
1-я мещанка. Идолы, лопни глаза ваши!
2-я мещанка. Пралич вас всех расшиби!
3-я мещанка. Вихорь тебя унеси!
Чертова Ступа. До всех, до всех вас черед дойдет. Вот погодите, дойдет, – все будете в огне гореть, проклятые; думаете, так пройдет, нет не пройдет, – все попадетесь, всех вас истолчет Чертова Ступа, всех господ, всех купцов, всех попов, всех дияконов, вот погодите, дай срок, близится время, ой, близится время, всех обдерет вас мелким обдиром. (Все, кроме Чертовой Ступы и Странника, проходят под Шатер.)
VI
Заяц в поле
Странник. Плохо, мать!
Чертова Ступа. Чего тебе плохо?
Чертова Ступа. Как же не ругать их, отец, все нечестивцы, все разбойники, все воры: Елец всем ворам отец.
Странник. Два у тебя, старая, глаза, а видишь одним, разуй глаза, обуй нос и увидишь зерно.
Чертова Ступа. Может, где-нибудь и есть что, – у нас нет ничего. Ты сам откуда? Где живешь?
Странник. В поле живу: я заяц.
Чертова Ступа. А родня твоя?
Странник. И родные все зайцы. (Проходят под Шатер, где теперь полная жизнь и обычный гул улицы. В церкви звонят; один удар, другой... Выходит Евпраксия Михайловна в рыжей тальме и с корзиной в руке.)
VII
Стеганые штаны
Евпраксия. Герасим Евтеич, а, Евтеич, батюшка, да что же у тебя неугасимая-то, глянь-ка!
(Из лавки выходит Герасим с чайным блюдечком у рта, быстро глотая горячее, подувая и спрашивая глазами.)
Евпраксия. Лампадка-то!
Герасим (быстро, испуганно). Потухла. Что же это такое: сию минуту сам налил, сам зажог, вот как... ну, что это?
Евпраксия (оправляет фитиль, зажигает). Все ли у тебя дома благополучно, Евтеич?
Герасим. Кто ее знает!
Евпраксия. Избави Бог. От Мишеньки есть ли весточка?
Герасим. Как же, вчера получили письмо: сдал екзамент – прапорщик, а место за ним остается бухгахтером.
Евпраксия. Ну, и слава Богу.
Герасим. За рыбкой?
Евпраксия. Спешу, тесто подходит, а потом тебя не добьешься, спешу.
Герасим. На вот сазана, хороший, малосольный.
Герасим. А что с тебя возьмешь, сама знаешь, цена растет, как облако.
Евпраксия. Как облако!
Герасим. Бог с тобой, все равно не осилишь, возьми так.
Евпраксия. Спасибо, Евтеич, помогай тебе Бог, яблочка тебе не надо ли, с чаем хорошо.
Герасим. А есть?
Евпраксия. Антоновка лежит, чистая, как стеклышко. Я тебе нонче же занесу, а то с Нюркой пришлю. Спасибо тебе, спасибо, правда твоя, нонешнюю цену и не осилишь, как в пропасть валимся, и долго ли так будет?
Герасим. Бог знает!
Евпраксия. Намедни Дуняшу встретила, спрашиваю, где служишь? – Я, говорит, шью солдатам штаны. – Какие? – Стеганые.
Герасим. Неужели стеганые?
Евпраксия. Теплые!
Герасим (кагает головой). Стеганые, стало-быть еще зиму воевать.
Евпраксия. То-то и я... (осторожно) ну-тя, а как же Липочка?
Герасим. Тужит. Васятка и то не может опомниться. Вчера спрашивает: жив ли папа? (Слезится.)
Евпраксия (тоже слезится). Один ведь, один у тебя... и когда же все это кончится, ох, один бы конец!
Герасим (спохватившись, сердито). Эх, Евпраксия Михайловна, ты говоришь, тебе неуправка дома?
Евпраксия. Ну, ну, и то: побегу. Лампадочку-то почаще посматривай, нехорошо: неугасимая. Антоновку я тебе нонче занесу, до запора, кушай на здоровье, Христос с тобой. (Уходит.)
VIII
Кубарь
Герасим (про себя). Чтой-то после чаю будто маленько простыл. (Жмется, разметая площадку.) Васька, принеси кубарь, погонять, погреться, простыл. (Мальчик приносит кубарь и два коровьих хвоста.) Запусти! (Мальчик запускает, Герасим подхлестывает, увлекается, входит в азарт, мальчик работает другим хвостом, старый и малый сливаются в одном деле.)
Герасим. Поддай, поддай, ему! Перехватывай! Опять прозевал! Бей! Прозевал, сядь тебе на макушку ворона! Гони сюда, не задерживай, выгоняй на чистоту! Вот так, ловко, ловко, молодец! Не становись, пострел, под локоть, ешь тебя муха! Ну, сбил с кона вовсе, эх, задави тебя задом вороная кобыла! (За это время нарастает движение у Шатра, приносят хлебы в харчевню, поют солдаты, газетчики кригат. «Елецкая газета»! Геройская защита Вердена! Продвижение англичан в Месопотамию! Сила русского штыка! «Угольков, угольков!» «Аладьи горячие»! «Черепенники, черепенники!». Приходит и становится на пост городовой, за ним диакон, сельский батюшка, Сережа-дурачок, Голова и прочие.)
IX
Городовой (отдает честь гоняющему кубарь). Здравия желаю.
Диакон. Бог на помощь, преуспевайте, Герасим Евтеич, преуспевайте.
Герасим (чуть смущенный, кладет хвост на бочку, мальчик продолжает гонять). Почтение отцу диакону, вот погреться задумал, вчера замесило, а нонче морозик держит.
Диакон(садится на табуретку возле лавки). Теперь немного осталось, подержит, подержит, да пустит: оборвется. (Заметив погасшую
лампаду.) Э, божественный человек, Герасим Евтеич, что это лампадка-то неугасимая нонче у тебя не горит?
Герасим (испуганно). Потухла, опять? Ну, что-то есть!
Диакон. Да что есть: видно, опять старуху на рыбе обманул.
Герасим (раздраженно). Или диакон нечестивое умыслил.
Диакон. Какую-нибудь севрюжку с осьмушкой отвесил.
Герасим. Или диакон петухом ектению пропел, тут у меня завсегда тухнет лампада.
Диакон. А у меня примета: как Герасим божественный на рыбе старуху бедную обманет, иконы у меня в образнице к стене ликом перевертываются.
(Поп входит с Головой.)
Голова. Ей-Богу, высидел.
Поп. Никогда не слыхал такого: ну, галка, понимаю, а чтобы индюх цыплят высидел. (Услыхав спор.) Опять сцепились петухи, люблю их слушать, намедни Герасим столь за веру порадел: чуть диакона до смерти книгой не зашиб, вот какие у нас бои бывают, сижу, покатываюсь, уморительно!
Голова. Поп да петух и не евши поют.
Поп(Герасиму). Ну, ну, Евтеич, давай ответ.
Герасим (диакону). Погоди, отче. (Подходит под благословение к попу.) – Вы, батюшка, на посток запастись прибыли? (Поп роется в карманах, доставая из них всевозможное, и ищет записку попадьи.)
Поп. Куда-то делась, всегда вот так попадья, сунет, когда в сани садишься, а потом ищи-свищи.
X
«Идейка»
– Сережа, стань в сторонку, обожди, дам. (Ваське, гоняющему кубарь.) Перестань, постреленок.
(Дурачок сел на бревно, Васька все время бросает в него ледяшками, тот отмахивается пока добродушно.)
Диакон. Есть ли чего новенького, Лимон Петрович?
Голова (не слушая диакона, продолжает нагатый с попом разговор). Ну, вот хотите, батюшка, перекрещусь на икону: высидел.
Диакон. Что такое?
Голова. Да индюх у меня цыплят высидел. Бывало, подойдешь, посмотришь, фыркнешь со смеху, а Домна Иванна су-урьезно: «Тише, тише, не дражни его». Ну, и высидел.
Поп(не слушая, роется в карманах). Такая вот попадья, и всякая попадья, подсунет в последнюю минуту, а потом ищи-свищи.
Диакон(Голове). Это бывает, индюх, – он добросовестный. А что, Лимон Петрович, новенького на фронте ничего не слыхать?
Голова. Как же: приехал уполномоченный с фронта.
Диакон. Ну-тя, как дух в армии?
Голова (необыкновенно серьезно). Твердый Дух! (Переждав.) Хороший дух!
(Голос из-под Шатра: скверная рыба, тухлый дух!)
(Выходят плотники с безруким, потом мещанки, разные базарные
люди, прислушиваются, скажут: «Э-э, черт, паскудный, вихорь тебя унеси. Почем? А не хочешъ?» и т. д. и проходят дальше.)
Безрукий. Вон Голова, богатый купец, пойдемте к нему наниматься.
Плотники. Ну, что ж, послушаем, что они там гуторят.
Диакон. Стало-быть, недурной на фронте душок?
Голова. У-у-у. Тут, я вам скажу, идея.
Диакон. Ну-те, какая же идея?
Голова. У союзников, и так кругом по нашему солдату идет.
Голова. Чтобы все к черту под орех разделать.
Диакон. А идейка-то какая, Филимон Петрович?
Голова (рассердившись). Идея, идея. Что ты ко мне с ею пристал, что ты меня ею дражнишь, идея такая, чтобы перевести этого германца вовсе.
Из толпы. Поди-ка ты переведи, на-ка ты перевел. (Неопределенный скептический гул.)
Диакон. Боже сохрани, Филимон Петрович, я же вас не дражню, а все-таки на счет того, чтобы немца перевести, это идейка не новая.
Голова. Нет, это не то, что раньше, а вдребезги его, германца, чтобы вдрызг.
Голос из-под шатра. Мародеры, анчихристы 6.
Поп(разбирая записку). Ну, вот, Герасим Евтеич, нашел, попадья тут наковыряла: мадеполам–это у Богомолова, два подойника – это у Абрамова...
Герасим. Батюшка, погодите.
Поп. Сейчас, сейчас, вот нашел: рыба-карпия...
Герасим (подмигивая). Погодите с запасцем, батюшка, сейчас вот Лимона Петровича отпущу. (Голове.) Пожалуйте, Лимон Петрович, в лавку. (Уходит с Головой в лавку.)
XI
Народ стал есть
Из лавки. Вот севрюжинка свежая, бирючки задонские, балык, икра паюсная.
– Почем икра?
– Десять!
– Давай икру!
(Показывается Голова со свертком икры, из-под Шатра гам и спор о фальшивой монете, народу на площади прибывает.)
Поп. Почем икорка? Десять? Ой, ой, ой, Бог знать куда вскочила, Бог знать что!
Голова. Черте что, а все-таки, скажу, плохого особенно тут нет ничего, народ стал есть. Намедни смотрю, стоит рабочий в хвосте, купил фунт икры, отошел в сторону и съел.
Голова. Весь!
Безрукий. А где же он булку взял?
Голова. Без булки.
Безрукий. Соленую?
Голова. Отвяжись, не дражнись. Я говорю, что народ стал есть: раньше покупали выбойку, нынче мужики покупают первач, пекут хлеб белый, а когда это мужик в городе свежую рыбу покупал? Мужик стал есть.
(Моряк и Химик проходят по толпе, изображая: один – сытого, другой – пьяного.)
Моряк. Мужик стал есть!
Химик. Мужик стал пить!
Городовой (Химику). Где-то ты самогончику достал?
Химик. Выпил, друг, выпил, ну и что же? Кто запретил, тот и разрешил, кто высушил, тот и опять вымочил.
Городовой. Ну, на счет этого потише.
Химик. Не боюсь, милый, никого не боюсь, скажу «не согласен», и ничего не будет.
Городовой. Ну-ка скажи!
Химик. Городовой, я не согласен! – Вот, видишь – ничего.
(За это время Голова продолжает.)
Голова. Вы, батюшка, подумайте, что Россия от войны получила плохого: народ без вина оправился, страна покрылась новыми железными дорогами, фабриками, бюрократия умирает естественной смертью, ну, что тут плохого?
Диакон(таинственно, намекая на царицу). Ну, а насчет внутреннего-то немца ничего не слыхать?
Голова. Внутренний тоже окружен, на внешнего блокада экономическая, на внутреннего демократическая. Самое же главное, что народ стал есть.
Моряк. Народ стал есть.
Городовой. Я что, я ничего.
Моряк. Я понимаю, фараон должен первый своему закону подчиниться.
Химик. Верно. А закон этот пусть будто о вине: что запрещается бедному египтянину пить вино казенное. Ну, а фараон, значит, пьет и пьет. Что тогда будет делать бедный египтянин?
Моряк. Он будет делать самогон.
(Кругом смеются. Моряк и Химик проходят, повторяя: «Народ стал есть. Народ стал пить».)
XII
Чего-то ждут
(Разговор в группе женщин, среди которых находится и Чертова Ступа.)
– Слышала я, будто в каком-то селе упал с еропланом ерманский капитан.
– Это бывает, падают.
– Ну-тя, упал капитан прямо к бабам на огород.
– Небось, всю-то капусту поломал?
– Всю капусту, морковь и огурцы все с грязью смешал, и людей много побил, мужиков, баб, детей, и сам разбился, помирает.
– Помирает!
– Ну-те, капитан этот ерманский будто и говорит: «Я, говорит, мужички и бабочки, ничего худого обо мне не думайте, я на страшном суде за все отвечаю на вашем огороде, за огурцы отвечаю, за капусту отвечаю, за морковь отвечаю, а за людей нет, не отвечаю за людей, извините».
Моряк. За людей, конечно, чего их жалеть.
Голова (к попу). Правда, батюшка, ну, кого теперь жалеть, мужика? у него вся деньга. Жалеть рабочего, ну, когда была рабочему такая лафа? А все чего-то ждут, чего-то ждут.
Поп. Даже весьма сильно ждут.
Диакон. Шибко ждут.
Голова. И это хорошо, только бы не выходило из меры, а ежели
(Уходит, и за ним уходят безрукий с плотниками.)
Моряк. Ерманец твой правду сказал: людей жалеть нечего, их может народиться сколько ты хочешь, абы только огурцы, абы капуста, абы морковь.
Химик. И капусты, и огурцов, и моркови, ничего не надо. Пусти вино казенное, и пошло: пришел мужик пьяный домой, через бабу перелез и... балалайка в избе. Пусти вино и ни елды, народищу этого народится сколько ты хошь!
Чертова Ступа. Сказано в Писании, что сцепится черный орел с красным, и будет война. Красный и не заклевал бы черного, да тут выйдет на помощь Клеопарда.
– Леопарда!
– Выступит Клеопарда и убьет хоботом.
– Кого убьет?
– Царя!
XIII
Тайна
(Из лавки Герасима, с площади, из-под Шатра, все возрастая, слышатся восклицания:)
– Тарань-то, тарань-то!
– Селедка-то, селедка-то!
– Христа забыли!
– Анчихристы!
– Овес-то, овес-то!
– Мука-то, мука-то!
– А баранина, а свежина!
– Мироеды!
– Шкурники!
– Христопродавцы!
– Мыла-то? А масла?
– Куда сазан въехал?
– А дрова? Ситец?
– Бог знать что!
– Ремень, веревка повеситься?
– Черте что!
(Под крики Герасим показывается с богатыми купцами из своей лавки. Его встречает Чертова Ступа.)
– Ой, будете гореть, кровопивцы окаянные, разорвись ваша утроба звериная, источи вас, идолы, волосатики, проклятущие анафемы, всем вам, купцам, всем вам жидам, писарям и попам настанет последний час!
Купцы. Ну, опять пошли бабьи пригудки, не к добру!
– От бабы никогда добра не бывает.
Герасим (Ваське.) Ты опять за кубарь взялся, перестань.
Чертова Ступа. Поставят тебя черти на кувырку, будешь кувыркаться, а они-то тебя хвостами, хвостами, как кубаря.
Герасим. Без ума ты, баба, и много вреда от тебя.
Барыня (с прислугой подходит к Герасиму). Почем снетки? Герасим. Два рубля.
Барыня. Отвесьте пять, а то десять фунтов. А карпия?
Герасим. Рубль.
Барыня. Рыбу фунтов на десять, еще балыка, икры.
1-я мещанка. Ишь ты, и не смотрит, и не торгуется.
2-я мещанка (с угрозой кидается на барыню). Вот кто цену набивает, ишь трепалка расфуфырилась, трепачка мокрохвостая.
Сережа-дурачок (озверев, встает, как медведь, и все, что есть под рукой, рушит на Ваську).
Диакон(шутит, не угадывая глубины тревоги). Я говорю, у меня примета верная: как Герасим бедную старуху на рыбе обманет, у меня в образнице иконы к стене ликом перевертываются.
Герасим (с внезапным бешенством). Ты у меня в нутре был?
Диакон. Не обманешь - не продашь, вся торговля обман.
Герасим. Врешь, диакон!
Поп. Уморительно.
Купцы. Ловко, ловко, дьякон. Ну, Герасим, за тобою ответ.
Герасим. Отвечу, отвечу, погодите; торговля, диакон, не обман.
Диакон. А что ж?
(Эхо толпы: А что ж? Росею продали, не обман? Москву продали, не обман? Петроград продали, не обман?)
Герасим. То измена и обман, а торговля (твердо, торжественно), православные люди, торговля есть тайна.
Пауза. (Проходит мужик в новом полушубке с большим хлебом.)
XIV
Большой хлеб
Герасим. Вот идет человек с большим хлебом.
Эй, дядя, дай-ка твой хлеб. (Берет ковригу и показывает толпе.) Смотрите, сколько зерен пошло на этот хлеб, а не видно, все измолото, все хлеб!
Пауза.
Голос. Ну-те?7
Герасим. Так вот и нас жернова священные (показывает на попа и диакона) должны измолоть в один хлеб.
Голос. Правильно.
Диакон. Не понимаю твою точку, куда ты ведешь?
разный колос, и каждый живет вблизи для себя, а со стороны одно поле, и такое чудесное поле, посмотри: там стрепеток, там касаточка, и колосья, миллиёны, миллиёны! Эх, братья, жизнь есть ценность и радость.
Диакон. Но скажи все-таки, куда ты нас ведешь, наконец?
Герасим. Веду я к тому, что мы, зернышки, рано или поздно должны попасть на священные жернова, а не попадем, измелет нас Чертова Ступа. Я веду к тому, дьякон, что на тебе сан. Тебе надлежит нас всех в муку смолоть, как жерновам, а ты языком мелешь. (Hapочито зевнув.) Эх, мы, грешные, языки-то мягкие.
Голоса. Убил, ну, убил.
Поп. Заморозил.
Мастеровой. Вот как верно Герасим нам про хлеб сказал. Я тоже к тому веду, чтобы из всех нас один хлеб вышел. Но как это достигнуть? Колесо вертится, а ухватиться не за что. Начать бы с какого-нибудь вывода и пойти ко всеобщему объединению.
Поп. На какой же базе?
Диакон. Что за базу считать, то есть за основание?
Печной подрядчик. Я работаю, а другой лежит. Какой же будет у нас связующий цемент? Я до кровавого пота просил Господа избавить меня от запоя, и он смиловался надо мною, я стал печи строить, первый стал печник в городе. Ну, теперь хоть убей меня, никому не поверю, что нельзя вино бросить. Это все от себя. Первоначально я думал, нужно с нутра начинать, а не с выводов.
Торговец чижами. Я хоть самоучкой учился, не ученый человек, но понимаю, как Господь Иисус Христос говорит: «Нужно все на себя принимать, а не выводы делать».
Печник. Вот, вот, с нутра надо, а не с вывода.
Мастеровой. Хорошо тебе, Сидор Иваныч, нутро у тебя такое, что умеешь ковырнуть, а как же другие останутся? И опять колесо: как я могу против колеса без вывода? Нужно, чтобы не я один, а вся механика двинулась.
Печник. Сразу не двинется.
Мастеровой. Ну, не сразу, а все-таки чтобы вперед двинулась. Как бы нам с чего-нибудь начать, потому что я считаю за базу общество.
Дровяник. Рупь я считаю за основание. Ежели как сейчас, видимо всем, рупь закачался, то и все общество закачалось.
(Выступает ростовщик. Его выступление сопровождается криками.)
– Тоже и этот полез, оглашенный!
– На божественный мед!
– Пчела носит, муха ест!
– Пес!
Мастеровой. Я хочу всех таких, как вы, за жабры взять.
Ростовщик. В вашей базе дыра есть. Вы-то глупые, не увидите, а вор увидит. Вы думаете, вот нашли покрышку, покрыли лохань, сели на базу чай распивать, а из лоханки-то все лезут, говорят: и мы с вами чай пить хотим. Вы смотрите в эту дырку, а я смотрю в дырку Христову, чтобы сделать ход ко Христу всякому вору, всякому злодею-супостату и хулигану. За базу я считаю Господа нашего Иисуса Христа.
(Костлявая рука старухи тянется к оратору со словами: «Лисий воротник, лисий воротник, чего же ты мои две сковороды держишь?»)
Голоса. Христос, Христос, отдай мой самовар!
– А тоже Иисус Христос!
– За рупь арестовал полушубок, Христос!
– Анчихрист!
– Анчихрист те душу выешь.
Ростовщик (озлобленно). Псы. (Мастеровому.) Вот она ваша база дырявая, псы, псы!
Мастеровой. Я понимаю вашу точку. Вы желаете основаться на религии, но тут честности нет, все только выходы, тут человека нельзя прижать, как в настоящее время общество вас прижимает.
Ростовщик. Глупый вы!
Мастеровой. А у вас честности нет, и на все выходы и опять тот свет.
Герасим. Алексей, что ты мелешь? Ну, священство, я сам говорю, постоянно умалчивает, а чему худому нас церковь научила?
Мастеровой. Умирает человек у вас или у меня. Кто больше болезновать будет? Конечно я, потому что у вас выход есть, все выходы и обещания, а я заперт в человеке, в человеке все, принимаю потому человека за основание.
Ростовщик. Если это ваше за базу взять, то петля будет пуще нынешней. Вы всех хотите в петлю поймать.
Голоса. И стоит вас всех, лисьи воротники, христопродавцы!
Герасим (мастеровому). Эх, Алексей, прочитай ты третью главу Ездры, он тоже, как ты, домогатель был. Там даже не человек, а баба за базу принята.
Голоса. Го-го-го!
Торговец чижами. Чего же вы грохочете? Я тоже полагаю, что в основании баба, то есть женщина. Другой всю жизнь в одном этом и мучится, но я, благодарение господу, бабочками очень доволен. Анна Иванна – покойница, тридцать лет с нею прожил, слова дурного против себя не вывела. Собралась помирать, племянницу Лизу позвала, руки наши соединила: вот, говорит, тебе жена, а тебе муж. С Лизой тоже хорошо лет уже десять живу. Нет, бабочками я очень доволен.
Голоса. Сам ты скотина!
Ростовщик. Я скотина, а вы звери – львы: вы морите жен без оглядки, как лихие львы, а я понимаю, почему я так поступал, ну, уж скажу: в юности в соборе по воздуху влюбился во Протопопову дочь Машу, а женился по необходимости: так нужно было родителю, ну, я и морил свою жену, измором в могилу загнал, собственно сам.
Голоса. Окаянный!
Ростовщик. Помирает жена, смотрю – смерть, смотрю – действительность, а то все, что по воздуху было, то воображение. И тут меня так стукануло, и такое произошло, что смерть эту я, как любовь, принял.
Пауза.
Голос. Замучил, а потом как любовь!
Ростовщик. Замучил, а потом как любовь!
Мастеровой. Выход нашел: воображение.
Ростовщик. Не воображение, а действительность. Смерть меня как бы елеем смазала, вроде как бы совокупление со смертью произошло.
Поп. Союз, а не совокупление.
Ростовщик. И тут я принял Христа не по умству, а как заразу.
Поп. Рассуждение христианское, а словесность худая.
Ростовщик. Вот как неизлечимую заразу, как сифилис принимают, так я и Христа в себя принял.
Поп. Скверные слова!
Ростовщик. И существо, бывшее во мне в затемнении, вдруг воссияло. (Мастеровому.) А ты за основание хочешь поставить человека.
Что есть человек без Бога, кем я был без Бога? Скотиной! И ты и сейчас есть скотина, худой пес!
Мастеровой. Так нельзя говорить, а то я тебе скажу: пес! Что это будет: война.
Ростовщик. Яне воюю, я только хочу тебе ухо отрубить, как апостол Петр.
Мастеровой. Погоди, погоди, и я тебе воткну.
Мастеровой. Воткну!
Ростовщик. Ты меня пузырем, а я тебя пестиком. С мужем разумным по разумию, с мужем безумным по безумию. Я держусь двух заветов. (Противники, озлобленные и готовые подраться, подходят друг к другу.)
Плотник. Позвольте, господа, если Господь всемогущ, то как Он допускает такое безобразие?
Ростовщик (оглядывается, оскалясъ, как травимый волк). Тебе все охота Бога за бороду поймать. (Мастеровому.) Пес, истинно пес, невер!
Мастеровой. Кровопийцев отец!
Ростовщик. А у тебя отец – Василий кузнец.
Голоса. Подавай, проклятый, мои сковороды.
– Полушубок!
– Самовар!
как травимый собаками кот, показывается иногда над головами ростовщик, без шапки, скалит зубы, ругается, дерется. У самого края сцены Чертова Ступа с поднятой рукой, в двух пальцах которой, как в двуперстии, цыгарка, потом Странник, Моряк и Химик.)
Чертова Ступа. Поделом, поделом всем вам, все, проклятые, будете гореть, вот скоро дождетесь: приедет черт на дикой козе, вы, проклятые, друг на друга с ножом полезете (она говорит непрерывно, а рядом с нею):
Моряк. Божество, электричество, не верю!
Химик. И в мощи не верю!
Моряк. Освещение, просвещение!
Моряк (о страннике). Волоса длинные, может, что и знает.
Химик. По волосам божественный, а по говору – тульский.
(Чертова Ступа отталкивает от себя Странника и кричит):
Чертова Ступа. Близок час: едет черт на дикой козе! Всех господ, всех купцов, всех попов, диаконов, всех шапочников и всех шляпочников, зачисто всех перережут. Сын на отца, дочь на мать, брат на брата, сестра на сестру, все, проклятые, будете гореть. Всем будет Суд.
«Разойдитесь», отвечает свистком. На каланче бьют в набат.)
XV
Суд
Крики: Пожар, пожар, кто горит?
Чертова Ступа (всем отвечая одинаково). Ты горишь, окаянный!
(Другие, не вдумавшись, подхватывают ее слова взаправду и передают на вопрос «кто горит?» – «Абрамыч горит», или – «Ты горишь, Абрамыч, ты, Петрович!» Паника охватывает всех и доходит до Герасима.)
Герасим. Кто горит?
Герасим (бросается перед иконой на колени). Матушка Царица Небесная, Взыскание погибших.
(К нему подбегает Евпраксия Михайловна с ведром антоновки.)
Евпраксия Михайловна. Ох, Евтеич, Евтеич, говорила я тебе: не перед добром неугасимая погасла.
(Уносит яблоки в лавку, возвращается с бутылкой масла.)
(Убегает. Евпраксия Михайловна наливает масла в лампадку, притворяет двери, к ним прислоняет табуретку и на нее кладет метлу. Крестится и уходит. Площадь, ряды–все пусто. Чертова Ступа подходит к лавке, садится на табуретку; взяв с нее в руку метлу, опираясь на нее, курит цыгарку. Странник садится возле нее на дьяконов табурет. Набат все бьет.)
Особенности местной речи
1 Трынка – копейка.
2 Семерка – две копейки.
– барышник.
4 Ни елды или елдак с ним – циническое отрицание.
5 Черепенники – пекутся в черепках, из гречневой муки, едят постом с «конопным» маслом.
6 Анчихрист – антихрист.
7 «Ну-те» – связь между собеседниками, всевозможных музыкальных оттенков.