• Приглашаем посетить наш сайт
    Клюев (klyuev.lit-info.ru)
  • Сыр

    СЫР

    Рассказ

    (Впервые: Заря Востока (Тифлис). 1924. № 153. 17 авг.)

    Моя жена очень сыр любит. Вот, – подумал я, – где-нибудь хоть бы фунтик достать, но задумался: не до сыру было, когда ели мякину. И вижу, на пороге у меня стоит Ходя, китаец, и в руке у него целая голова красного голландского сыру.

    Поторговались немного, и сыр, такая редкость в то время, стал моим.

    Весь последний месяц я обдумывал, как запаковать свои вещи, чтобы возможно было пудов шесть нести самому: извозчиков в то время, конечно, не было. Необдуманно я купил теперь еще сыр, уложить его невозможно, и так, круглый, занимает обе руки.

    – Нет, – сказал я Ходе, – так вещи мне на вокзал не донесть. Спокойно ответил Ходя – чудные они:

    – Я помогу.

    Верно, ему по дороге было. Я согласился, и мы пошли. Вагон, конечно, красный, телячий, пришлось брать с боя. В нашей партии были винтовки, мы победили, залезли и закатили за собой тяжелую дверь – кончено! Пусть там на платформе ревет партия неудачников, нам хорошо.

    – Сподобил Господь, – к чему-то сказал старичок, сидящий у меня на коленях.

    И только мало-мальски успел я себе пот с лица отереть и передохнуть после жестокого боя за место, как вдруг: т-р-р-р... Откатилась дверь, показались люди с винтовками. Мы, было, подумали, – это вторая партия вооружилась, что еще, быть может, отобьемся, но их предводитель кратко и бесповоротно сказал:

    – Вылезай, женский вагон.

    Поняли: это власть.

    – Граждане, - взревел какой-то герой, – не подчинимся, стой крепко на своем, все, как один, не пойдем, и крышка!

    Сотни уст согласно прогремели:

    – Не пойдем!

    Но кто-то, ближайший к предводителю, верно, узнав у него, что в составе есть пустой вагон, быстро соскочил и пустился бежать по платформе, за ним другой, третий, все, и я, конечно, со всеми под шестипудовой тяжестью вещей бежал, падал, меня подхватывали, помогали, да, помогали, все-таки это было немного человечней атаки. Итак, мы взяли второй вагон и разместились там, конечно, тесно, на полу вплотную. Мой сосед старичок опять был возле меня и опять сказал свою поговорку:

    – Сподобил Господь.

    И вот, чуть бы еще немного, и поехали бы, нет! слышим – опять бегут, слышим – ревут. Глянули в щелку: вся та партия расчухала и мчится к нашему вагону. Узнав сразу нас, крикнули:

    – Мости!

    Показались длинные доски, и над самыми нашими головами стали мостить второй ярус.

    Расселись над нашими головами, полили сверху, посыпали подсолнухами. Новая партия прибыла с досками, и опять был голос:

    – Мости!

    Расселись на третий ярус, остальные полезли на крышу, и она затрещала под тяжестью четвертого яруса.

    Я сидел в самой гуще посередине пола и, когда намостили третий ярус, темно стало, хоть выколи глаз. Мне было, будто повесил я петельку сердца своего на гвоздик, а все остальное – ученость свою, идеи, тело, вещи, – все это брошено как-нибудь. В сердце же моем была жена, ребятишки и с ними такой покой, такое блаженство, и будто бы я им, прежде всего, по приезде показываю сыр. Так было в сердце, но мысль, как разделенная часть змеи, сама шевелилась, в той отдельной части было:

    – Если ты вместе с китайцем едва мог дотащить свои вещи, то как же теперь их один дотащил?

    Взыгралось мое сердце и соскочило с гвоздика:

    – Ты сыр забыл в том вагоне!

    Я вздрогнул, но у меня счастливая натура, потерянное всегда открывает во мне новую цельную почву, я посмеялся над пустяками и сказал соседу моему, старичку:

    – А сыр-то я забыл в том вагоне.

    Эти слова меня погубили: мой сыр, круглый, красный, был очень заметен, сыр, целая голова в такое время – какое счастье! Кто его не видал, кто им не любовался! Не успел я сказать «забыл», кругом меня ахнули, по всему темному подполью побежало «сыр забыл», и ко мне вернулось решение - приговор, бесповоротное, неизменное:

    – Бежи!

    Будь у меня вторая голова сыра, я охотно отдал бы ее, чтобы вернуть назад вылетевшие у меня о забытом сыре слова, только бы не двигаться, только бы сидеть.

    Я пробормотал какую-то нелепость, что теперь уж поздно, теперь мне не пролезть, и на эти слова весь муравейник закопошился, открылось свободное место передо мной.

    – Бежи! – повелительно крикнул кто-то сзади и с силой толкнул меня вперед, и там тоже пропихнули и, если бы я теперь пожелал вернуться назад, мне пришлось бы бороться с силой всего вагона, или бы истеричным голосом крикнуть: «Не в сыре дело!» – и получить прощение, как дурачок или сумасшедший. Я предпочел отдаться воле народа, полез, давя женщин, детей, дверь сама откатилась и, как бомба, я вылетел на свет, на платформу.

    Все было так на платформе, как бывает в последний момент отхода поезда. Но я сразу узнал тот женский вагон, схватился за ручку, и мужской голос изнутри мне крикнул:

    – Нельзя! Вагон женский.

    – Сыр, – крикнул я, – сыр забыл!

    Дверца откатилась.

    – Сыр здесь, товарищ, – сказал военный человек, – ваш ли он?

    – Его, его! – крикнули из вагона.

    Все знали по сыру меня.

    И я видел, как там внутри вагона быстро запрыгало круглое, красное, понеслось над головами; военный у двери ловко его подхватил, поддал вверх, как лаптой, и я бы, конечно, схватил сыр, но как раз в этот момент свистнул паровоз, рука моя дрогнула, и сыр, упав с платформы под колеса, весело покатился внизу под рельсами.

    Я сделал движение бежать к своему вагону, но это мгновенно заметили, и опять, как тогда стало, будто сыр был не моя, а государственная или общественная собственность, порученная мне на хранение, мне крикнули неумолимо и строго:

    – Куда, куда, лезь, успеешь!

    – Успеешь, успеешь, – очень спокойно, со знанием дела, как-то хорошо, почти по-родственному говорили мне сверху.

    Все это было, конечно, одно мгновение, сыр еще двигался, когда я схватил его правой рукой и, прижимая к груди, левой подперся о каменный выступ платформы и выскочил.

    Отечески спокойный голос был сверху:

    – Вот, видишь, успел.

    – Поймал?

    Отеческий голос ответил.

    – Выбрался.

    И поезд тронулся.

    Будто бы загорается край неба, начинается светопреставление, архангел трубит в последний раз последнему поезду, праведники, ликуя, глядят в окошки, а я чемодан-то свой сунул, чемодан мой за поезд приняли, а меня не пускают. Я бы согласился с радостью гореть на земле вместе со своими бумагами, но так, чтобы праведники мои бумаги читали на небе, а я один, без дел своих, без дум, голый горел на земле – нет, нет...

    Ужасный сон исполнялся, поезд двигался, я рядом бежал, прижимая к груди дурацкую голову голландского сыра.

    Был один момент, дверь вагона была у самого конца платформы, после которого начиналась земля, и тогда бы там снизу уже невозможно бы было вскочить в очень высоко поднятую дверцу товарного вагона, но десятки рук меня отдельно и сыр отдельно подхватили, и потом в темноте, как самодвижущаяся танка по трупам, я полез и остановился на своем месте. Сыр двигался отдельно и, когда я прибыл, старик держал его на руках, как ребенка, и ласково говорил мне:

    – Вот и сподобил Господь!

    – рожала женщина, в щелки сверху лилось, и сыпались подсолнухи. Двадцать восемь часов в полной тьме я лежал, задавленный чужими вещами, и одна радость была – зажечь спичку и покурить. Один раз при вспышке света я видел, как задремавший старик держал мой сыр. И что меня поразило, в лице его была совершенно материнская улыбка. Я не пытался взять у него сыр, для меня сыр перестал существовать как моя собственность, не я спасал его, сыр в моем кошмарном сознании принадлежал всему народу. Другой раз, помню, какой-то человек наклонился к старику, взял у него сыр, поднес к уху и стал нажимать, как арбуз.

    – Хлюпает, – сказал он.

    И передал другому любопытному, и тот, тоже выслушав, сказал:

    – Здорово хлюпает.

    После того сыр не возвращался в нашу сторону, и я, решив, что его съели голодные, забыл о нем совершенно.

    – как было радостно выйти на волю, каждый листик на дереве мне казался живым существом и все дерево большим государством зеленых жителей, я шел под солнцем в большой толпе, и шестипудовая ноша моя в то время была мне легка. Вдруг кто-то крикнул:

    – Эй ты, в шляпе, стой!

    – Стой, стой! – кричала масса голосов. Я оглянулся и увидел над черной толпой под солнцем, как огненный пал по суходолу, летит прямо ко мне от руки к руке мучитель – мой сыр.

    Разделы сайта: