• Приглашаем посетить наш сайт
    Замятин (zamyatin.lit-info.ru)
  • Поиск по творчеству и критике
    Cлово "RUSS"


    А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я
    0-9 A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Z
    Поиск  
    1. Константинова Е. Ю.: Философия творческой личности в дневниках и художественных произведениях М. Пришвина 1920-х годов (религиозно-философский контекст)
    Входимость: 1. Размер: 22кб.
    2. Пришвина В. Д.: Невидимый град. Глава из романа.
    Входимость: 1. Размер: 132кб.

    Примерный текст на первых найденных страницах

    1. Константинова Е. Ю.: Философия творческой личности в дневниках и художественных произведениях М. Пришвина 1920-х годов (религиозно-философский контекст)
    Входимость: 1. Размер: 22кб.
    Часть текста: двух основных направлениях. С одной стороны, жизнетворчество рассматривается в традиции символизма как стремление художника создать собственный мир, в котором сохраняется его личное право на творчество, выражение его творческой индивидуальности (А. Варламов, Е. Худенко [1; 2]). Такое понимание жизнетворчества затрагивает скорее экзистенциальный аспект проблемы самоопределения художника в мире господства не близкой ему идеологии новой пролетарской культуры, когда основной задачей личности является выживание. Жизнетворчество здесь понимается как практика сохранения себя, своей творческой индивидуальности и своего слова [2]. Вместе с тем существует и другой аспект рассмотрения проблемы жизнетворчества в этот период, выявляющий в нем, прежде всего, не стремление личности к выживанию и самозащите, а особый тип религиозного мироотношения и связанного с ним творческого поведения, которое по своей сути является преодолением страха и образа «враждебного мира». Так, И. А. Есаулов в статье «Постсимволизм и соборность» [3] выделяет два типа мироотношения: для культуры символизма характерен образ экзистенциально одинокого героя, для которого действителен и силен «страшный мир»; в постсимволизме проявляется иное творческое отношение к миру, преодолевающее чувство одиночества и противостояния внешней среде – в приятии мира. Экзистенциальный и религиозный аспекты творчества сопоставляются и в статье В. Хализева, где он пишет об...
    2. Пришвина В. Д.: Невидимый град. Глава из романа.
    Входимость: 1. Размер: 132кб.
    Часть текста: я задыхалась, значит, была еще нормальным и живым человеком. Надо было выйти “из себя ”, но как? И вот пришло мне спасение. Надо сказать, что храм Большого Креста, не поминавший митрополита Сергия, еще держался к началу 1932 года. Бесстрашно (с точки зрения мирской — бессмысленно) он отдавал своих детей на погибель. Ни с кем в этом храме я не была близко знакома, но обо мне еще, видимо, помнили. И вот новый очередной священник, появившийся на месте только что арестованного, прислал сказать, что хочет посетить наш дом. Меня безотчетно это насторожило, но было бы отступничеством отказать ему в его желании, и он пришел к нам и отслужил у нас на дому литургию. Священник оказался либо подставным филером, либо слабым человеком: все люди, которых он под тем или иным предлогом посетил, были арестованы. В их числе оказались и мы с Александром Васильевичем. Это случилось ранней весной. Два новых захлестывающих душу переживания уносила я с собой, когда меня сажали в тюремную машину. Первое — это была жалость к матери, в такой силе я ее еще не испытывала до сих пор. Воспоминание об ее опрокинутом ровно–белом, как бы посыпанном мукой лице в момент расставания разрывало физической болью сердце. Из последних сил держалась она на ногах, но, как только нас увезли, тут же свалилась без сознания. Подобрала ее всё та же Шура 1 , почуявшая, как всегда, несчастье. Она и выхаживала маму в эти первые дни. Пережив случившееся, мама быстро оправилась и начала свою новую, мужественную жизнь в борьбе за меня. Но я об этом ничего не знала. Мысль о матери заполняла меня безраздельно, и не было ничего, самого страшного, на что бы я ни решилась, только бы ее утешить и спасти. Об этом и ни о чем другом я думала все дни и ночи своего заключения, и никогда еще так остро, как в то страшное время, я не любила свою мать. Второе, не менее сильное чувство — это было освобождение из плена лжи: очищение, обновляющая уверенность, что только таким путем я ...